АкушерствоАнатомияАнестезиологияВакцинопрофилактикаВалеологияВетеринарияГигиенаЗаболеванияИммунологияКардиологияНеврологияНефрологияОнкологияОториноларингологияОфтальмологияПаразитологияПедиатрияПервая помощьПсихиатрияПульмонологияРеанимацияРевматологияСтоматологияТерапияТоксикологияТравматологияУрологияФармакологияФармацевтикаФизиотерапияФтизиатрияХирургияЭндокринологияЭпидемиология

Существует ли сопротивление в гештальт-терапии?(Гештальт и психоанализ)

Цель этой заметки двоякая: во-первых, рассмотреть понятие сопро­тивления в гештальт-терапии, чтобы прояснить пути более эффектив­ного обращения с пациентами. Во-вторых, показать при этом нечто относительно природы и качества Гештальта, как я его понимаю.

Терапевтическое сопротивление - краеугольное понятие в психоа­нализе, и из этого развиваются его методы. Ему посвящены многие книги, любая конференция уделит ему достаточно внимания, и в по­вседневных разговорах оно тоже занимает свое место, обычно как объяснение неудач.

По сравнению с другими подходами в психотерапии, гештальтисты уделяют сопротивлению сравнительно мало внимания. Упоминание о нем есть в книге Перлса "Эго, Голод и Агрессия" (1947г.) и его же книге с соавторами "Гештальт-терапия" (1950г.). Однако в 800-страничной книге "Пособие по гештальт-терапии" (Хатчер и Химельстайн, 1976г.) лишь 5-6 раз упоминается это понятие, и то в основном в главе "Гештальт-терапия с точки зрения психоанализа". Если упо­минание сопротивления и можно встретить в работах гештальт тера­певтов, то лишь постольку, поскольку последние практикуют смесь Гештальта с психоанализом, а отчасти, может быть поскольку счита­ют, что такое распространенное понятие должно найти свое место или может быть они знают чего-то, чего мы не знаем.

Я хочу выдвинуть предположение, что в гештальт-терапии нам не нужно это понятие, оно вносило бы путаницу в наше мышление. Это не имеет отношение к применению этого понятия в любых других школах психотерапии. Понятия существуют только в контексте, и в контексте гештальт-терапии нет необходимости и нет места для со­противления, сколь бы ни было оно важным для психоанализа.

Прежде всего мы должны коснуться некоторых философских и лин­гвистических вопросов. В нашей жизни мы почти всегдаимеем дело не с реальностью, а с ее описанием, и это в тем большей степени, чем более культурными мы становимся. Вещи, или процессы не существу­ют в готовой форме в природе, ожидая человека, чтобы получить свое название. Из аморфного потока физико-химических событий мы абс­трагируем вещь называнием ее, причем эту объективацию, или абст­ракцию, мы осуществляем весьма различными путями. Часто наши способы основываются на очевидных практических соображениях. Так, в эскимосском языке есть восемь различных слов для льда, отра­жающих практически значимые различия: насколько быстро он за­мерз, насколько он толст и пр. У нас есть только одно слово, а в древне-ацтекстком языке было одно слово для лада, снега, мокрого снега и града - для жителей субтропиков вполне достаточно.

Сравнительное языкознание дает массу других примеров таких различий. Б.Л.Уорф приводит прекрасный пример: Английская фраза "Я прочищаю ружье шомполом" может быть довольно точно переведе­на на язык индейцев Пауни. но если эту фразу индейского языка перевести обратно, получится что-то вроде следующего: "От сырого до сухого, в отверстии движением руки". Чистить и шомпол не скажутся в индейской фразе, хотя фраза в целом - вполне точный перевод.

Мы думаем, что шомпол - это вещь, которая есть в мире, и очевидно должна появиться в любом описании фрагмента реальности, где она, эта вещь, есть. В индейском языке решающими элементами являются движение внутрь и наружу, а шомпол нечто совершенно случайное, воплощающее эти отношения, но не существующее само по себе. Одна из любимых фраз Кожибского (Перлз часто указывал на него, как на один из источников): "Карта - это не территория". Карта, которая может быть вполне полной, точной и удовлетворительной для военного, может быть совершенно непригодной для ботаника.

Из этого следует, что в двух системах, одинаково эффективно и точно описывающих реальность, мы можем не найти тождества в от­ношении описания некоторого определенного элемента. Каждый эле­мент в своем значении зависит от системы в целом и не может быть вынут из юонтекста.

Значение этих философских рассуждений для нашей темы, навер­ное, уже понятно. Сопротивление - это не физико-химический факт, независимо существующий в реальном мире, а всего лишь элемент в определенной системе описания, в частности в психоанализе. С точки зрения другой системы описания, например Гештальта, это понятие, которое как таковое может не иметь смысла, хотя в целом система вполне пригодна для описания целостных сегментов реальности, из которых извлекается сопротивление.

Применим в действие эту предпосылку - что мы имеем дело здесь не с реальностью, а с альтернативными ее описаниями: представим себе гештальт-терапевта и классического аналитика, прослушивающих фрагмент записи разговора между пациентом и третьим терапевтом, и сравнивающим сои замечания. Каждый будет описывать происходя­щее в своих характерных представлениях. Гештальтист будет гово­рить о мобилизации возбуждения и сознавания, об образовании фигур на фоне, может быть о характерном поведении пациента, подходяще­го к тупику. Фрейдист скоро заговорит о перенесении и сопротивле­нии. Можно представить себе гештальтиста, оживленно указываю­щего на то, как пациент мобилизует свои ресурсы для самоподдержания, в то время как Фрейдист будет слушать это нетер­пеливо и говорить "может быть и так, ну и что?" и тут же перейдет к указанию на моменты перенесения или сопротивления, о чем гештальтист в свою очередь скажет "может быть, ну и что?" Каждый будет отбирать феномены, более всего соответствующие определенным по­нятиям, с которыми он знаком, и затруднится оценить феномены, наиболее интересные для другого.

Теперь представьте себе, что они обсуждают три коротких фраг­мента, взятых из разных сеансов. А - фрагмент взаимодействия, хо­рошо соответствующего классическому анализу. В эпизод из геш­тальт-терапии, С - начальные две минуты работы терапевта какого-либо третьего направления. С некоторым трудом гештальтист опишет фрагмент А без понятия сопротивления, фрейдист также с некоторым трудом опишет фрагмент В, не пользуясь гештальтистскими терминами, но это будет довольно трудно сделать. Трудно не признать сопротивления в фрейдистском примере или мобилизации в гештальтистском, потому что эти вещи создаются дей­ствиями терапевтов. Иными словами, фрейдист с первой минуты сле­дит и ждет перенесения и сопротивления и конечно он заметитих. Он будет избирательно на них реагировать, а пациент будет реагировать на эту избирательность и скоро начнет демонстрировать эти феноме­ны. Точно так же гештальтист своими акцентами и своей избиратель­ностью будет создавать определенные вещи.

Здесь применимо старое наблюдение, что фрейдовские пациенты видят фрейдистские сны, а юнговские пациенты видят юнгианские сны.. Может быть полезным дать довольно грубое различение меж­ду двумя видами сопротивления. Одно может быть названо сопротивлением терапии или терапевту. Другое - сопротивление жизни, или чувствам, или выражению импульса. Хотя они и не всегда могут быть различены с абсолютной точностью, различение может быть полезно как начальный пункт. Отсылание к первому, к сопротивлению тера­пии, быстро исчезают из гештальт-терапии.

Для драматизации, хотя и согласившись на некоторые упрощения, противопоставим существенные различия психоанализа и гештальт-терапии, описывая пять шагов терапии, как они видятся с двух пози­ций:

Вместе с тем, гештальтиста весьма интересует второе сопротивле­ние в нашей дихотомии - сопротивление жизни. Здесь, однако, есть еще один элемент. Мы говорим здесь о подавлении чувств и импуль­сов, отход от участия в жизни, избегание контакта и опыта и т.п. Часто такого рода процессы и приводят пациента к терапевту, или по меньшей мере они скоро выявляются в воздержании от упражнения, предложенного терапевтом, нежелании говорить и пр. Когда-то Перле говорил о процессах, в результате которых это происходит - ретроф­лексии, проекции, десенсибилизации и интроекции. Я не буду здесь вдаваться в детали этих процессов, важнее, какое значение мыимприписываем. Это можно пояснить таким образом:

Если я стою на улице, а на другой стороне появляется приятель, у меня может возникнуть импульс перебежать к нему, но затем я воз­держиваюсь ради своей безопасности, потому что движение на улице велико. Такое решение вряд ли можно назвать сопротивлением - это скорее просто здравый смысл. Гештальтист скажет, что в субъектив­ной реальности пациента то, что внешнему наблюдателю кажется сопротивлением или колебанием, сделать ли определенный шаг в жизни, - это просто осторожность, такая же, как мое нежелание пере­секать опасную улицу. Хотя импульс может содержать что-то привле­кательное, общая оценка опасности - выше. Может быть, с некоторой

точки зрения это воздержание ограничительно для пациента, может быть он и сам так думает, когда все же воздерживается. Но вместо того, чтобы называть воздержание нехорошим, сопротивлением, или даже назвать его воздержанием, а не просто осторожностью, мы гото­вы видеть абсолютную правоту поведения клиента при том, как он видит мир. Принятие этого взгляда изнутри и исследование его, а не маркировка его извне - вот что такое Гсштальт.

Короче говоря, разница в том, что гештальтист придает мало значе­ния тому, что другой терапевт может назвать актом сопротивления. То, что делает пациент - еще один источник энергии, который может быть использован в непрекращающемся стремлении к сознаванию, самостоятельности и интеграции. Например, диалог может выглядеть следующим образом:

Терапевт. Представьте себе мать на стуле напротив вас и поговори­те с ней.

Пациент. Я не хочу.

Типичные гештальтистские ответы могут быть такими:

1. Хорошо. Посадите меня на пустой стул и скажите мне, что вы не хотите выполнять это упражнение.

2. Ладно. Есть еще что-нибудь, что вы хотели бы сказать мне, что не хотите делать?

3. Хорошо! А как бы мать реагировала на это?

4. Бели продолжать говорить о вашей матери, что бы вы хотели сделать прямо сейчас?

Список возможностей здесь бесконечен - гештальтисты известны своей изобретательностью, но во всех ответах может быть найдено нечто общее. Все они принимают то, что говорит пациент, как выход энергии и следуют вместе с ним каким-либо образом, не называя это плохим, обструктивным, сопротивлением, не противопоставляясь этому каким-либо образом, а просто принимая это как нечто, с чем можно работать.

Итак, отвечая на вопрос, стоящий в названии раздела, можно сказать "нет". Понятие сопротивления, необходимое и полезное в психоана­лизе, не находит себе места в Гештальте. Конечно пациенты говорят "нет", отказываются выполнять упражнения, настаивают на поведе­нии, кажущимся разрушительным - но ключом как раз и является слово, содержащееся в последнем утверждении. Есть только энергия и осознание. Маркирование энергии как "хорошо" и "плохо" затрудняет осознавание ее. Не входя в детали, замечу, что называние поведе­ния пациента хорошим может быть столь же вредным, как порицание» Выражая это радикально - если гештальт-терапевт говорит о сопро­тивлении пациента, это больше сообщает о путанице в его теоретиче­ских взглядах, чем о пациенте!

"О КЕЙ" или "НЕ О КЕЙ» (концепция совершенства и Гештальт)

Я начал свою деятельность психолога, будучи вполне уверенным в представлении, что люди в своем обычном состоянии определенно "не о-кей". Я выучил множество латинских названий болезней и научился применять кучу тестов, подтверждающих эту точку зрения. Я не вы­бирал ее - казалось, что таково положение вещей. Я также хорошо знал, что я сам "не о-кей", но этот факт находился в ином мире, чем моя работа.

При некоторой подготовленности и небольшом опыте можно было увидеть, что люди не только "не о-кей", но и не движутся к улучше­нию. Смесь Фрейда с Роджерсом, которой я следовал скрепя сердце, была не слишком эффективной. Даже настолько неэффективной, что я на несколько лет отказался от терапии и занялся исследованиями и административной работой. Позже, увлекшись психодрамой и геш-тальт-терапией, я вернулся к консультированию.

Я, конечно, постоянно слышал фразы, что люди совершенны в та­ком виде, в каком они есть. При этом ссылались на Дзен или другие восточные философии. Я пропускал это мимо ушей, как "позитивную болтовню", и если я вообще думал о таких вещах, то примерно так, как Вольтер осмеял их в своем "Кандиде".

По мере развития "движения роста" я начал заменять названия симптомов и болезней именами более современных дьяволов, таких как "блоки", "паттерны", а проведя год у Эрика Берна, - "играми" и "скриптами". При этом, однако, я не подвергал сомнению саму точку зрения, что люди "не о'кей".

Гештальт дал нечто новое. Несколько раз в конце интенсивной гештальтистской работы я об­ретал чувство благополучия и ощущения, что даже "дурные чувства", которые я переживал, каким-то образом хороши и "правильны". В это время я начал посещать семинар для продвинутых, и самым живым воспоминанием от него остался случай, когда Вернер Эрхард, стоя рядом со мной, кричал моему соседу: "Я не думаю, что ты совершенен, я не вычислил, что ты совершенен, я не верю, что ты совершенен, я ЗНАЮ, что ты совершенен".

В течение 50 часов я или кто-нибудь еще пытались уронить себя каким-нибудь образом, но флаг поднимался вверх и нам показывали, что каким-то образом мы "0'кей", несмотря ни на что. В течение не­скольких дней после этого семинара я ощущал ту опору, которую обретал минутами в гештальтистской работе - реальное ощущение "окейности". В это время мое поведение драматически изменилось и, я полагаю, к лучшему, без всякого ощущения усилия или делания с моей стороны.

Я обнаружил, что в собственной работе в группе, на семинаре, или в общении с человеком, обнаруживающим дурной симптом, я говорю: "Я уверен, что когда это появилось, это было лучшее, что вы могли сделать в тот момент". И действительно, при тщательном рассмотре­нии всегда так и оказывалось. Это настолько нравилось мне, что я стал специалистом по показыванию людям их собственными словами и на их собственном опыте, что любой их выбор был лучшим возмож­ным в тот момент. И тогда я говорил умно и убедительно: "Что же такое жизнь, как не совершенство, если она состоит из ряда совершен­ных выборов?"

Я придумал упражнение "другое название симптома", которое по­зволило показать, что любое дурное качество или дурная черта чело­века - это просто дурное имя, данное по существу полезному качеству, которое они приобрели в какой-то момент своей жизни. Если люди это видят, то они ни за что от него не откажутся. Проделав это упраж­нение с несколькими сотнями человек, равно как и в одиночестве, я почувствовал изменение точки зрения на жизнь, как на свою собст­венную, так и на жизнь других. Новым было ощущение органическо­го качества в жизни человека, которое предвещало дурное определе­ние событий или черт в результате недалекости, непонимания того, что в целом хорошо.

Дурное оказывалось недостатком понимания ситуации в целом, - и, конечно же, эта недалекость и непонимание были также совершенны в свое время. Я начал разрабатывать за этим "экологическую", так сказать, модель ума. Вид стаи волков, напавшей на лося, может быть неприятен, но волки поддерживают здоровье и нормальную числен­ность лосей. Подобным же образом считать симптом или черту чело­века дурными - это просто недальновидность в оценке небольшого фрагмента без представления о связном целом. Я начал также обна­руживать, что иногда, когда люди работают над своими проблемами, каждый оказывается замечательным знатоком как раз в той области опыта или чувства, которая именуется проблемой.

Практически эта точка зрения привела к простому и эффективно­му способу общения с дурными чувствами, на которые жалуются лю­ди. Когда человек рассказывает мне о дурных чувствах, таких как тревожность, вина и т.п., я могу показать ему на его собственном опыте, что эти чувства абсолютно необходимы и даже неизбежны при данных предположениях и данном восприятии мира. Человек может увидеть, что было бы глупым и даже рискованным не пережить этих чувств.

С этой точки зрения фобия - лучшее решение, к которому человек мог прийти относительно серьезной, ощущаемой им проблемы. Отри­цать или осуждать это решение, называя его симптомом, значит скры­вать серьезность проблемы, подлежащей решению/ Привычки или симптомы можно рассматривать таким же образ<^. Если мы будем просто осуждать человека за пьянство, мы не узнаем, какую серьез­ную реальную проблему он решает. С точки зрения совершенства мы не проводим анализ симптомов или, уходя от него, мы скорее идем прямо через него, находя его неузнанную пользу в том виде, в каком она существует.

Там, где я сейчас нахожусь, я не обладаю полной уверенностью, что все в мире хорошо, таким, я полагаю, должно быть восприятие мира того, кто полностью стоит на точке зрения совершенства. Я обладаю искренней уверенностью относительно множества специфи­ческих вещей, которые еще некоторое время назад я вряд ли бы мог рассматривать подобным образом. Я обладаю предположением, тео­рией, как можно было бы сказать, что все хорошо. Я даже начинаю подозревать, что я сам - "о" ксй", хотя я и думаю, что буду более почищусь.

Мой партнер Джордж Пранский, более уверенный, чем я, в точке зрения совершенства, создал стиль консультирования, названный на­ми позже бархатным катком. Он состоит в нахождении для каждой жалобы пациента, какой бы грустной или тяжелой она не была, кон­текста, в котором она является выражением совершенства в жизни человека. В этом нет ни вопросов, ни советов для действий. Пациент может осознать свое совершенство там, где он находится, или про­явить некоторое стремление к тому, чтобы увидеть это совершенство* В последнем случае каждое новое высказывание пациента трактуется подобным образом, даже если пациент выражает сопротивление.

Одно из следствий этого стиля - создание атмосферы принятия, в которой человек обретает свободу исследовать значение и смысл свое­го поведения. Часто результатом этого для пациента становится осоз­нание и реальное переживание того, что он сам и его ситуация "о-кей". Изумительно, однако, как часто люди этому сопротивляются. Они сражаются до последнего, лишь бы не пережить совершенства. Мы заметили два возможных вида этого сопротивления. Одно состоит в том, что проблема, которую излагает пациент, - не проблема. Пробле­ма состоит в убежденности, что здесь должна быть проблема. Само же положение реальности не переживается как дурное. Часто, когда че­ловек рассказывает о ситуации, которая привела его к консультанту, например, 30 кг лишнего веса, и мы спрашиваем, что же в этом плохо­го, человек затрудняется ответить. Он не переживает ситуацию как плохую. Собственно, проблема и возникает, выдумывается или разду­вается, чтобы соответствовать убеждению, что должна быть проблема.

С этим связан второй феномен, который мы обнаружили в сопро­тивлении совершенству. Некоторые люди глубоко привязаны к жест­ко заданной цели, конечному состоянию, в котором они будут совер­шенны - фантастическому состоянию, которое может называться здоровьем, спасением, самоактуализацией или достижением. Эта ил­люзия прекрасной цели становится основным препятствием к пози­тивной оценке наличной реальности, того, что есть прямо сейчас.

Перефразируя это, можно сказать, что идеальное совершенство -величайшее препятствие для переживания существующего совершен­ства, которое уже есть. Этот журавль в небе, идеальное совершенство - одно из коварных препятствий для простого переживания "окейно-сти" настоящего. Однако люди готовы быть скорее несчастными сей­час, но сохранить мечту, чем отказаться от этой мечты и просто пере­живать движение жизни со всем тем, что она несет.

Среди возражений точки зрения совершенства наиболее часто встречаются три группы:

Первая: "Как быть с дурными привычками, которые будут сохраняться в атмосфере принятия?" Ответ: "Кто на самом деле знает, что действи­тельно эти привычки являются дурными с более широкой точки зре­ния?" Часто черта или привычка называется дурной только с точки зрения иллюзии совершенства. В безопасной атмосфере пациент может посмотреть на дурной симптом своими собствен­ными глазами и в своем собственном контексте, и наметить те измене­ния, которые он сочтет нужными.

Парадоксально, что сторонники совершенствования в противопо­ставлении совершенству чаше всего пессимисты в отношении к чело­веческой жизни. Представление, что мы должны бороться и стремить­ся к улучшению, исходит из предположения, что улучшение не будет происходить спонтанно, и мы, по существу, несовершенствующиеся создания, которых нужно подгонять к совершенствованию.

Точка зрения совершенства оптимистична в своем предположении, что если людям дать немного времени, места и силы, то они будут естественно двигаться к лучшему. Рассматривать содержание жизни как совершенное, значит с большей вероятностью давать людям это время, место, силу и свободу от давления. Требование измениться в определенном направлении в конце концов определяется той же точ­кой зрения, с которой первоначально данную черту называли дурной, что только мешает на пути естественного процесса совершенствова­ния.

Второе, более серьезное возражение возникает, когда пациент обнару­живает актуально деструктивное поведение вроде пьянства и т.п. С точки зрения совершенства импульс пьянства или избиения детей сам по себе совершенен. Он лишь нуждается в рассмотрении в атмосфере принятия, чтобы можно было найти его позитивную суть. В конце концов, в тот момент, когда пациент разговаривает со мной, он не делает этого, так что импульс или желание делать это может быть безопасно рассмотрено в таком контексте. Часто я заключаю согла­шение с пациентом не осуществлять это поведение некоторое время, пока мы не рассмотрим его, но я не соглашаюсь называть это дурным.

Третье, более абстрактное возражение касается других людей. "Как быть относительно Гитлера и евреев?" "Как относиться к войне и к голоду?" "Как насчет природных катаклизмов или расизма?" Один из ответов состоит в том, что зло - это оценка с близкой точки зрения. Кто знает? Я уверен, что многие люди в Сан-Франциско, если бы они могли отмолить землетрясение 1906 года, так бы и сделали. Однако, в таком случае напряжение, которое возрастало бы и накапливалось в течение последующих лет, привело бы к тому, что недавнее землетря­сение было бы гораздо суровее, так что, оглядываясь назад, мы можем только желать, чтобы было все так, как оно было. Называть что-то хорошим или дурным - это высокомерие и псевдоуверенность вместо реальной уверенности, которой никто из смертных не может обладать.

Я всегда вспоминаю о лосе и о волках. Мы все - части более широ­кой системы, и никто из нас не знает реального значения того, что происходит в более широком контексте. Многие суфийские притчи прекрасно это иллюстрируют. Человек умирает в результате случай­ности. Какая жалость! Затем выясняется, что он отправился в путь, чтобы убить халифа. О, как хорошо, что он погиб! Затем выясняется, что халиф сошел с ума, и в ближайшие два года станет несчастьем для всей страны. Как жаль, что тот человек не добрался до него! И так далее...

Есть другой ответ тем, кто выдвигает в качестве возражения совер­шенству события в мире. Я начинаю искать основу этого сопротивле­ния в их уме, в их жизни. Какова ценность этого возражения? Часто оказывается, что они не делают того, что, как они полагают, они хотели бы делать. Рассматривая свое противопоставление, они нахо­дят следующий шаг, который возможен, чтобы затем его сделать, а может быть нет. Тогда все повторяется.

Я собираюсь завершить эту главу собственным отчетом. Я в некото­ром смысле являюсь одним из представителей движения роста. Я рас­сматриваю концепцию совершенства вещей, как они есть, и нахожу ее прекрасной и удовлетворительной.

1. Действие этой концепции на мою работу было очень значитель­ным. Моя работа стала сложным и динамичным единством методов изменения и методов принятия. Я изменяюсь, сохраняю лучшее из старого и двигаясь в направлении все большего принятия того, что есть. Каждая техника, каждая формулировка, которая получена мною в прошлом, трансформируется, чтобы соответствовать новой точке зрения. Вот хороший пример: Раньше я пользовался таким определением -"Это цена, которую вы платите за привязанность к себе, разрушая себя..." Новое определение, прошедшее через трансформацию приня­тия таково: "Это способ удержания в сознании выбора поведения в течение того времени, пока вы не собираетесь пользоваться этим вы­бором." Переход от таких слов как "цена", "привязанность", "разру­шение" к краткости и принятию второго определения очевиден. В моей работе стало больше легкости и игры, меньше тяжести, меньше серьезной погруженности в проблемы. Работать над проблемой - зна­чит до некоторой степени укреплять ее. Как сказал С.Т.Элиот, "думая о ключе, каждый укрепляет тюрьму". Чувствуя, что рост, изменения и улучшения неизбежны, вряд ли стоит подталкивать их с таким уси­лием.

2. Я стал в большей степени принимать самого себя. Я продолжаю Испытывать неуверенность и дискомфорт. Но вместе с этим я более умиротворен и менее подвержен напряжению, во мне меньше сожаления, беспокойства и чувства экологической правильности все более проникает в мою жизнь.

3. Эта точка зрения может повлиять на движение роста и на обще­ство, поскольку проблема не в том, каковы вещи, а в иллюзии какими они должны быть. Распространение позиции совершенства может ос­лабить мертвую хватку иллюзий в нашей культуре. Отказ от оболь­стительной фантазии конечной цели, к которой мы идем, и просто понимание вещей такими, какие они есть, - весьма привлекательная возможность для меня.

Дата добавления: 2014-12-12 | Просмотры: 718 | Нарушение авторских прав