АкушерствоАнатомияАнестезиологияВакцинопрофилактикаВалеологияВетеринарияГигиенаЗаболеванияИммунологияКардиологияНеврологияНефрологияОнкологияОториноларингологияОфтальмологияПаразитологияПедиатрияПервая помощьПсихиатрияПульмонологияРеанимацияРевматологияСтоматологияТерапияТоксикологияТравматологияУрологияФармакологияФармацевтикаФизиотерапияФтизиатрияХирургияЭндокринологияЭпидемиология

Переход от объяснения к пониманию. Экзистециальное отношение к личности в современной психотерапии

Значительные перемены в гуманитарных науках ознаменовались выходом работы В.Дильтея “Описательная психология”, в которой автор предложил дополнить характерные для естественных наук объяснительные принципы анализа методом, более соответствующим психологическому предмету исследования, а именно пониманием, заключающимся в непосредственном постижении духовной целостности [69]. Понимание признавалось специфически гуманитарным, психологическим способом познания. Объяснительные схемы, редуцирующие любое явление к его зримым первопричинам или к универсальным первопринципам, в какой-то момент перестали соответствовать требованиям обновленного психологического дискурса. Выяснилось, что для психологии гораздо важнее понять, “что” и “как” переживает человек, нежели устанавливать “почему”, в силу каких объективных причин это происходит. Так возникло феноменологическое направление, стремившееся охватить психологические явления и факты в их конкретности и своеобразии, избегая спекуляций и научных предубеждений.

Одним из первых применил феноменологический подход в психопатологии и в работе с психиатрическими больными К. Ясперс, которому современная психология обязана введением понятия “эмпатия” — понимающее, участливое вчувствование в переживание другого человека. Ясперс выделял в психопатологии две группы феноменов: объективные и субъективные симптомы. К первой группе он относил явления и процессы, доступные чувственному восприятию, а также поддающиеся измерению психические функции. К ним применимы методы абстрактного описания и генетического объяснения на основе законов причинности. Вторая группа включает такие субъективные феномены, которые могут быть доведены до наглядности не посредством анализа, но в акте сопереживания. Чтобы представлять внутреннюю субъективную картину патологических процессов, психиатру необходимо отказаться от поиска обуславливающих факторов, принять переживания пациента как данность и вчувствоваться в них. Очевидно, что при таком подходе преодолевается каузальная схема описания, как будто в психике человека открывается такая область, в которой перестает действовать закон причинности, и субъективность переживания становится законодателем душевной жизни [235, с. 25-41].

Эту традицию продолжил Л. Бинсвангер, который в свете своего dasein-анализа рассматривал переживания пациента как “всегда значимые аспекты его целостного бытия-в-мире”. Исходя из основных положений философии Хайдеггера, Бинсвангер пытался постичь различные формы патологии как вариации индивидуального способа существования, утверждая, что за психическим отклонением пациента обнаруживается его уникальное мировоззрение и целостное отношение к миру. Согласно этой точке зрения, человека в его целостности невозможно познать методами науки, поэтому “хороший” психиатр должен научиться понимать людей, ставших его пациентами, “в единстве их универсальных онтологических возможностей”, постоянно учитывая направленность человеческого существа к трансценденции [25, с. 93].

Ту же позицию отстаивал и лидер антипсихиатрического направления Рональд Лэнг, который утверждал, что любые психические феномены (в частности, психопатологические) следует постигать, “входя в контекст индивидуального бытия-в-мире”, в свете “переживания человеком самого себя в связи с другими в его мире”. Причем следует постигать человека, не концептуализируя, но стараясь понять то, что происходит в его душе, вникнуть в его систему мировоззрения и проект бытия [116, с. 9]. Так как социальные оценки всегда относительны, ничто не мешает психотерапевту увидеть в расщеплении личности шизофреника не только диагноз, но и глубочайшую экзистенциальную проблему или даже своеобразный способ ее разрешения. Причем понять это страшное чужое страдание — означает не только “вникнуть”, но и “вчувствоваться”. Ирвин Ялом утверждал, что опытный клиницист, работающий в рамках экзистенциальной модели, “кожей чувствует коренную проблему своего пациента”, находя аналоги ей в собственном экзистенциальном опыте [230, с. 16]. Такое “вчувствование” в корне отлично от острого и беспристрастного диагностирующего взгляда ортодоксального клинициста.

В экзистенциальной психотерапии прежние проблемы психопатологии (органические поражения мозга, процессы дегенерации и др.) сменились философскими проблемами свободы, изоляции, бессмысленности и одиночества. Виктору Франклу принадлежит едва ли не самое популярное философское обоснование необходимости этого переворота в психотерапии: есть только одно специфически человеческое измерение бытия, в котором может быть понят человек — это “измерение смысла”. Человек стремится к осмысленности жизни даже тогда, когда его биологическое существование оказывается под угрозой. Самотрансценденция, духовность, свобода и изначально присущее стремление к смыслу жизни — вот что отличает феномен человека от любой другой формы бытия [180, с. 45—70]. Франкловская логотерапия стала духовной оппозицией любому оценочному и редуктивному подходу к человеку, будь то ортодоксальная психиатрия или классический психоанализ.

Подобные преобразования охватили и философию XX столетия, что отразилось, с одной стороны, в персонализме, а с другой — в построении диалогической модели человеческого бытия. Выдвинутый персоналистами постулат об абсолютной самоценности и суверенности личности был дополнен концепцией диалога, в которой неповторимое индивидуальное Я всегда открыто, диалогично и обращено к Другому. Уже в антропологической концепции М. Шеллера человек предстает не как бытие для себя и в себе — он открыт миру и реализует свое предназначение в акте соосуществления и самоотдачи [204, с. 191]. Мартин Бубер усматривал в диалоге сущностное свойство человеческой природы и утверждал, что любое Я может существовать и раскрывать заложенные в нем онтологические возможности лишь в изначальном отношении к Другому, т. е. в отношении “Я — Ты” [35].

Еще один яркий представитель этой философской традиции, М. Бахтин, раскрыл диалогическую модель существования на примере творчества Достоевского. Бахтин показал, как в произведениях Достоевского преодолевается монологическая позиция автора и достигается “полифоничность”. Авторское Я не возвышается над образами персонажей, но как бы через текст осуществляет с ними диалог; так что роман представляет собой диалогическое пространство, в котором любой персонаж не исчерпывается авторскими описаниями, но требует глубинного понимания [15]. По Бахтину, “быть — значит общаться диалогически... Два голоса — минимум жизни, минимум бытия” [там же, с. 338—339]. Поскольку личность не является вещью и характеризуется свободой, ее нельзя свести к четко определенному предмету познания и анализа. В данном случае требуется “не точность познания, но глубина проникновения”; вследствие этого само исследование личности становится “спрашиванием и беседой, т. е. диалогом” [16]. Такова особая установка, возникающая в западной и отечественной философии и находящая выражение, в частности, в психотерапевтической практике. Она предполагает направленность на понимание Другого во всей непохожести (инаковости) его бытия.

Когда субъективность признается в качестве высшей ценности, основными способами постижения субъекта как в его болезни и страдании, так и в цельности здорового существования становятся понимание и диалог. В этом заключается колоссальный духовный прорыв, который был невозможен в контексте двух предыдущих эталонов. Здоровье рассматривается теперь как одна из характеристик индивидуального бытия-в-мире, которое не удается подчинить формальным принципам и нормам или измерить, поскольку оно проницаемо лишь для эмпатии, любви и заботы.

Дата добавления: 2014-12-12 | Просмотры: 743 | Нарушение авторских прав