АкушерствоАнатомияАнестезиологияВакцинопрофилактикаВалеологияВетеринарияГигиенаЗаболеванияИммунологияКардиологияНеврологияНефрологияОнкологияОториноларингологияОфтальмологияПаразитологияПедиатрияПервая помощьПсихиатрияПульмонологияРеанимацияРевматологияСтоматологияТерапияТоксикологияТравматологияУрологияФармакологияФармацевтикаФизиотерапияФтизиатрияХирургияЭндокринологияЭпидемиология

Замечания Юнга по поводу одержимости комплексом

Роль комплекса в том, что мы назвали системой самосохранения, и в ее внутренних объектах защитника/преследователя, становится очевидной, когда мы принимаем во внимание, что, согласно Юнгу, комплексы обладают универсальной тенденцией выражать себя в образах живых существ (личностей), динамически взаимодействуя с эго в сновидениях и другом фантазийном материале. Естественные символообразующие функции психики (в том случае, если они были адекватно констеллированы в условиях "достаточно хорошей" родительской опеки) автоматически персонифицируют аффекты в форме узнаваемых образов. Каждый комплекс представляет собой неразрывное единство динамического, энергетического фактора, проистекающего из инстинктивных и соматических оснований (аффекта), и формообразующего, организующего, структурирующего фактора, делающего комплекс доступным сознанию в виде мысленного представления (образа). Таким образом, каждый комплекс является "аффектом-образом" (см. Perry, 1976:28) или, как однажды выразился Юнг, "образом персонифицированного аффекта" (Jung, 1926: par. 628). Из комплексов состоят "персонажи" наших снов, "голоса", звучащие в наших головах, образы видений, появляющихся в стрессовых ситуациях, "вторичные личности" при неврозах, демоны, приведения и духи, которые преследуют или покровительствуют так называемому примитивному разуму.

Комплексы оказывают более или менее тревожащее влияние на эго, зависящее от степени их "автономности", которая, в свою очередь, зависит от силы аффектов, образующих комплексы (см. Jung, 1913:1352), а также от того, являются ли эти аффекты переносимыми или нет. Если комплекс берет свое начало в тяжелой или ранней травме, ее аффектом будет сильная тревога. Такая тревога оказывает диссоциативный эффект на эго, потому что она нарушает гомеостатический баланс телесных ощущений, которые определяют связность эго (см. Jung, 1907:82-3). В самых тяжелых случаях эго может быть полностью замещено или "ассимилировано" вторичным комплексом, что приводит к состояниям "одержимости" этим комплексом, в которых от первоначального эго остается только остаток в виде "аффективного эго" (см. Jung, 1934b: 204). Юнг сделал следующие различения на континууме патогенности комплексов (complex-severity):

Некоторые комплексы возникают благодаря тяжелым переживаниям, наносящим психические раны, которые не заживают целыми годами. Нередко тяжелое переживание вытесняет известные свойства, необходимые для жизни. Это порождает комплекс в личном бессознательном. Многие комплексы возникают этим путем... Но существует еще не менее важный источник комплексов... из коллективного бессознательного... эти впечатления суть иррациональные идейные содержания его собственного ума, которых он ранее никогда не осознавал... Мне кажется, что такого рода впечатления возникают в тех случаях, когда субъект до глубины души потрясен каким-либо важным внешним событием, совершенно разрушающим его прежнюю установку.

(Jung, 1928b:par. 494*)

* Юнг К.Г. Избранные труды по аналитической психолог:". Цюрих: Изд. Психологического клуба, 1939, т. 3 с. 329— 330.

Далее Юнг рассматривает разницу в проявлениях этих двух видов комплексов и то, как эти комплексы переживаются первобытным человеком:

[Если комплекс из сферы личностного бессознательного диссоциирован], то индивид переживает чувство утраты... (Первобытный человек справедливо смотрит на это, как на утрату души, ибо при этом действительно исчезает часть души). Когда же утраченный было комплекс снова становится сознательным, благодаря, например, психотерапевтическому лечению, то у его обладателя является прилив психической энергии. Неврозы часто исцеляются этим путем. Если же комплекс коллективного бессознательного соединяется с "я" (ego)... этот опыт переживается как странный, сверхъестественный... восхитительный... [но вместе с тем и опасный]. Соединение содержания коллективного бессознательного с "я" (ego) всегда приводит к состоянию отчужденности или помешательства. Нашествие этих чуждых содержаний является характерным симптомом, отмечающим манифестацию многих психических расстройств. Пациент захвачен причудливыми и грандиозными мыслями, ему кажется, что весь мир изменился, лица людей ужасны и уродливы, и т. д. [Первобытные люди переживают комплексы этого уровня как состояние одержимости духом].

Итак, мы должны постулировать наличие тех бессознательных комплексов, которые в норме принадлежат "я" (ego) (потеря этих комплексов является патологичной), а также тех комплексов, которые в норме не должны быть связаны с ним (их диссоциация от "я" (ego) ведет к выздоровлению). В понимании первобытных людей эти два уровня патологии имеют своей причиной, соответственно, утрату души и одержимость духом.

(там же: par. 587-91*)

* Там же, с. 325—329 (ред.)

Согласно предположению, которое мы исследуем на страницах этой книги, "дух одержимости" "коллективными" комплексами, описываемый Юнгом, в точности соответствует "демонической" фигуре, исполняющей роль защитника/преследователя, "представителя" системы самосохранения, с которой мы так часто сталкивались в предыдущем клиническом материале. "Он" или "она" приходит из архаических слоев психики, предстает перед эго во всем своем сверхъестественном и ужасающем обличье, и эго легко уступает его силе.

Архетипы как образы-аффекты коллективного уровня психики структурируют наиболее архаичные и первичные (примитивные) эмоциональные переживания в образах и мотивах, типичных для мифологии и религий всех народов мира. Если бы мы могли представить вулканические извержения аффекта, неистовствующие в психике травматически отвергнутого или испытывающего чрезмерную стимуляцию младенца, мы могли бы получить некоторый намек на то, почему формы персонификации этого аффекта сами по себе являются архаичными, например, образы демонов или ангелов — титанических, богоподобных "великих существ", грозящих уничтожить незрелое эго. Вызванные к жизни тяжелой психической травмой, эти внутренние фигуры продолжают травмировать внутренний мир.

Положение ухудшается тем, что комплексы, ведущие свое происхождение из личного опыта, склонны "мифологизировать" себя посредством процесса, который Юнг назвал "самоамплификацией" комплекса. Он отмечал, что, образовавшись в бессознательном, автономный комплекс не изменяется тем путем, как это могло быть, если бы он был связан с сознательным эго, т. е. благодаря диссоциации комплекс недоступен коррекции со стороны реальности. В этом случае он не поддается изменениям и приобретает компульсивные черты автоматизма, окрашиваясь во все более "сверхъестественные" или "нуминозные" тона (см. Jung, 1947: 383).

Наконец, такие комплексы — предположительно пропорционально их удаленности от сознания — присваивают себе, путем самоамплификации, архаические и мифологические черты и, следовательно, определенную нуминозность, как это превосходно видно при шизофреническом процессе. Нуминозность, однако, всецело находится за пределами сознательной волевой регуляции, ибо она приводит субъекта в состояние экстаза, которое является состоянием безвольной капитуляции.

Эти особенности бессознательного состояния очень сильно контрастируют с тем, как комплексы ведут себя в сфере сознательного. Здесь они могут быть подвергнуты коррекции: они теряют черты автоматизма и могут быть в значительной степени преобразованы. Мифологический налет сходит с них подобно шелухе и, вступая в процесс адаптации через осознание, они персонализируются и рационализируются до того момента, пока не становится возможной диалектическая дискуссия с реальностью.

(там же. par. 383-4)

Для того чтобы понять, каким образом комплексы и их архетипы подчиняют себе индивида и структурируют систему самосохранения, необходимо ввести в орбиту нашего рассмотрения еще два элемента, на которых концентрируется мысль Юнга. Первый касается того, каким образом, в случае психопатологии, высший разум, (который аналогичен фрейдовскому суперэго) становится внутренним агрессором, атакующим "чувствующее я", стоящее на низшей ступени в иерархии. Второй элемент — это подчеркивание Юнгом двойственной природы всех архетипов, и особенно — центрального архетипа Самости.

Юнг и атакующий "разум"

Согласно Юнгу, все архетипы представляют собой биполярные динамические структуры, сочетающие в себе противоположности. Один полюс архетипа представлен инстинктом и связанными с ним аффектами, укорененными в теле индивида. Другой полюс представлен формообразующим духовным компонентом, присутствующим в образах, продуцируемых разумом. Психика находится между этими двумя противоположностями и представляет собой "третий" фактор, объединяющий инстинктивно/аффективную и духовную составляющие в бессознательных фантазиях, порождающих смысл (см. там же: par. 407). Как выразился Юнг, "образ представляет смысл инстинкта" (там же: par. 398). В случае здорового функционирования присущие архетипу полярности опосредованы процессом символизации, который обогащает гибкое эго и снабжает его энергией.

В случае же тяжелой психической травмы одним из последствий является расщепление структуры архетипа. Мы могли бы сказать, что в этом случае один полюс (мышление) атакует другой (аффект), разрушая таким образом психологическую структуру и еще более лишая поддержки уже достаточно хрупкое эго. Травма, с одной стороны, вызывает вулканический аффект, а с другой, разрушает связь между ним и его образной основой (image-matrix). Травматическое переживание младенца не опосредовано родительскими фигурами и остается неоформленным в конкретный образ, а следовательно, лишенным смысла. Способность к фантазированию нарушена. Переживание девальвирует в соматические ощущения или пустые умственные построения и идеи. Джойс Мак-Дугалл, аналитик, придерживающийся подхода объектных отношений, описывает пациентов с тяжелыми психосоматическими расстройствами, для которых "смысл имеет досимволический характер, за пределами словесного выражения":

По-видимому, мыслительный процесс психосоматических пациентов лишает речь ее эмоционального содержания, [в то время как] тело, кажется, ведет себя неким "бредовым" образом, функционируя до такой степени избыточно, что его активность становится физиологически бессмысленной. Невольно испытываешь искушение сказать, что тело сошло с ума.

(McDougall, 1989: 18)

В том же русле, но придерживаясь юнгианской точки зрения, Мара Сидоли описала пациентов, которые дают соматические реакции в критические моменты анализа, когда инсайт или изменения были уже осязаемо близки. Сидоли предположила, что эти пациенты не могут позволить инфантильным аффектам обрести символическую мысленную представленность, потому что "мать не придала никакого психического смысла определенным переживаниям ребенка в период младенчества" (Sidoli, 1993:175).

По моим наблюдениям, такие пациенты нормально продуцируют архетипические образы, но их образы лишены аффекта (как это бывает в случае алекситимии). Эти пациенты как бы наблюдают собственные образы из состояния эмоциональной отчужденности. Они защищают самих себя от чувств ужаса, паники и отчаяния, вызываемых архетипическими образами в связи с их собственными личными переживаниями. Они склонны рассматривать эти образы как своего рода произведения искусства.

(там же: 17*)

Макдугалл и Сидоли описывают пациентов, диссоциативные защиты которых разрушили их способность к интеграции переживания. По-видимому, это обусловлено атакой одного "полюса" архетипа на другой, т. е. атакой "духа" на аффективно/инстинктивную часть или разума на "телесное я". Пользуясь терминологией нашего исследования, можно представить, что "архаичная защита" нарушает интегративное функционирование архетипа, разрывая связи между аффектом и образом, лишая, следовательно, переживание смысла. Если приближается инсайт или становится вероятной интеграция, над эго нависает угроза возможного повторного переживания невыносимого аффекта, что запускает действие защитных механизмов расщепления.

Как во многих ранних случаях, так и в своей поздней концепции архетипа "негативного анимуса", Юнг описывает, как интеллект пациента, обладающий дифференцирующей функцией логоса, становится источником атак на беззащитное "чувствующее я", всегда "неполноценное" по отношению к идеалу разума. Со свойственной ему клинической проницательностью Юнг приводит следующее описание подобной "одержимости" атакующим суперэго или "сверхразумом" у молодого пациента.

На первый взгляд, пациент произвел на нас впечатление полностью нормального, он был в состоянии держать офис, быть успешным в делах, так что мы ничего не подозревали. Наше общение с ним было вполне адекватным, и в какой-то момент мы позволили себе употребить слово "масон". Неожиданно веселое выражение его лица на глазах изменилось, на нас устремился пронзительный взгляд, полный крайнего недоверия и нечеловеческого фанатизма. Он стал похож на затравленного, опасного зверя, окруженного невидимыми врагами: иное эго вынырнуло на поверхность.

Что же произошло? Очевидно, в какой-то момент идея преследуемой жертвы взяла верх над эго, стала автономной и сформировала второго субъекта, который временами полностью замещал здоровое эго.

(Jung, 1928c:par.499 500)

Юнг был твердо убежден в том, что такого рода инкапсулированная параноидная система имеет психогенную, а не биологическую или физическую причину, т. е. ее истоки находятся в самой ранней психотравмирующей ситуации (или ситуациях). Более того, эти ситуации оказались психотравмирующими потому, что определенные поддерживающие бессознательные фантазии пациента, возникшие в силу эмоциональной гиперсензитивности, были разрушены атакой его преждевременно сформировавшегося интеллекта. Критический травматический момент для молодого пациента Юнга наступил, когда "духовная форма, в которой нуждались его эмоции для того, чтобы жить, была разрушена. Она не разрушилась сама по себе, ее разрушил пациент" (там же: par. 501).

Это произошло следующим образом. Будучи чувствительным юношей, но уже обладая развитым интеллектом, он страстно влюбился в свою невестку, и это, естественно, вызвало неудовольствие ее мужа, его старшего брата. Мальчишеские чувства, сплетенные, в основном, из лунного сияния, как и все незрелые психические импульсы, искали материнского участия. Эти чувства на самом деле нуждались в материнской поддержке, в длительном инкубационном периоде для того, чтобы окрепнуть и выдержать неизбежное столкновение с реальностью. В этих чувствах не было ничего предосудительного, но простому, прямолинейному уму они показались подозрительными. Грубое истолкование, которое старший брат дал его юношеским переживаниям, произвело разрушительный эффект, так как пациент внутренне согласился с тем, что его брат прав. Его мечта была уничтожена, однако это одно не было бы таким пагубным, если бы не были убиты и его чувства. Ибо тогда его интеллект присвоил себе роль старшего брата и с неумолимостью инквизитора стал уничтожать любой намек на чувства, устремляя его к идеалу хладнокровной бессердечности. Менее страстные натуры со временем смирились бы с этим, однако эмоциональные, чувствительные индивиды, ищущие близкого человеческого участия, оказываются надломленными в таких ситуациях. Со временем ему представилось, что он достиг своего идеала. Но в ту пору ему стало казаться, что официанты и другая прислуга проявляют к нему странное любопытство, понимающе ухмыляясь друг другу,— и вот однажды он сделал потрясающее открытие: они считают его гомосексуалистом. С этого момента параноидная идея стала автономной. Можно легко увидеть глубокую связь между безжалостностью интеллекта, хладнокровно уничтожившего все чувства, и непоколебимой параноидной убежденностью этого пациента.

(там же: par.501-2; курсив автора)

Этот клинический случай является выдающимся примером того, что Корриган и Гордон (Corrigan& Gordon, 1995) обозначили как атакующий "мысленный объект" (см. главу 6) со связанной с ним системой фантазий. Юнг приводит описание более ранней травматической ситуации, послужившей отправной точкой для разума пациента в создании им системы фантазий. Призрачная "любовь" молодого человека (лунный свет) и его бессознательная идентификация со старшим братом заставили его испытать травмирующее чувство унижения. Его "мечта" уничтожена, в вакууме, образовавшемся после распавшейся иллюзии, пациент сберег любящую идентификацию со своим братом, объединяясь с ним в чувстве ненависти, обращенном на себя (идентификация с агрессором). Фантазии при этом продуцируется ничуть не меньше, чем под влиянием лунного света любви, однако на месте любви теперь ненависть, которая раскручивает новый "сюжет" (story). Для того, чтобы ненавидеть самого себя, пациент Юнга должен был расщепить себя надвое. Нет сомнений, что его аффективное переживание унижения и разочарования (disillusionment) было невыносимо для него. Тем не менее, его "разум" выступил на сцену и "отыскал смысл", хотя и низменный, за пределами этого невыносимого переживания. В итоге, эта фантазия позволила ему сохранить в качестве объекта любви своего жестокого брата, тогда как сам пациент выступил в роли объекта ненависти. В погоне за совершенством, идентифицируясь с идеальным образом брата, "разум" третировал хрупкое "чувствующее я", как "плохое", недостойное любви, "маменькина сынка", неспособного любить настоящую женщину в реальном мире. В рамках этой защитной структуры любовь и ненависть не могли быть испытаны по отношению к одному объекту, т. е. амбивалентность оказалась невозможной. По крайне мере, в его тайном "чувствующем я" старший брат был "хорошим", а он сам должен был оставаться "плохим". Для пациента стало одинаково невыносимо и неприемлемо как испытывать ненависть к идеализированному брату, так и допустить переживание сочувствия к своей собственной (отвратительной) слабости.

Наконец, это расщепление, произошедшее в его самопрезентации, получило внешнее "подтверждение" в реакциях официантов, которые начали принимать его за гомосексуалиста. Теперь его тайная мерзость была подтверждена "реальностью". Фантазия преследования оказалась "доказанной". Это пример того, как комплексы постепенно разрастаются, втягивая в свою орбиту все больше и больше элементов реальности, подобно черной дыре в космическом пространстве, размалывая зерна переживания в "системе" разрушительных смыслов.

Травма и "смысл" в клиническом примере Юнга

Клинический случай, приведенный Юнгом, является превосходным примером того, как травма не только прорывает стимульный барьер, но и имеет непосредственное отношение к "смыслу" или к психической реальности. Неврозы возникают не как реакция на травму как таковую, а в ответ на фантазии, посредством которых травма обретает приписанный ей смысл. Таким образом, защитные механизмы сами по себе приобретают значение для выполнения обязательной задачи сохранения человеческого духа. Плетя унизительную негативную фантазию о его собственной мерзости, разум пациента, как бы "старался" сохранить его контакт с реальностью, стоящей того, чтобы в ней жить и любить, пусть даже его эго само при этом оказалось недостойным любви. Что касается психики, то, по-видимому, для нее негативный смысл предпочтительнее отсутствия смысла; негативные фантазии лучше, чем отсутствие всяких фантазий. Его непреклонный перфекцио-низм (несмотря на обусловленные им атаки против самого себя) стал панцирем, который не позволял "я" пациента распасться в условиях отсутствия тех "переходных" процессов, которые могли бы сохранить "истинное я". Кроме всего прочего, если у человека "плохое" представление о себе, он всегда может поработать над тем, чтобы стать лучше.

К сожалению, однако, способность выдерживать невыносимый аффект только больше разрушается этими архаичными защитами. Предназначенная для того, чтобы защитить личностный дух от аннигиляции при столкновении с неумолимой реальностью, система самосохранения производит фантазии, которые "находят смысл" за пределами страдания, но, одновременно с этим, они разрывают единство разума и тела, духа и инстинкта, мысли и чувства. "Разум" становится тираничным перфекционистом, преследующим более слабое "чувственное я", скрывая его как позорного тайного партнера, до тех пор, пока не будут утрачены все контакты между эго и этим "жертвенным я" и не прозвучит ужасное пусковое слово ("масон"). Теперь эго полностью заменено изнутри на презираемую слабость. Слабость становится единственным "я", и теперь целый мир оказывается тираничным, преследующим и перфекционистским. Эго оказывается одержимым отщепленным "жертвенным я". Здесь мы видим окончательный итог действия системы самосохранения — постепенная амплификация комплекса приводит в итоге к тяжелым формам психопатологии.

Дата добавления: 2015-05-19 | Просмотры: 683 | Нарушение авторских прав