АкушерствоАнатомияАнестезиологияВакцинопрофилактикаВалеологияВетеринарияГигиенаЗаболеванияИммунологияКардиологияНеврологияНефрологияОнкологияОториноларингологияОфтальмологияПаразитологияПедиатрияПервая помощьПсихиатрияПульмонологияРеанимацияРевматологияСтоматологияТерапияТоксикологияТравматологияУрологияФармакологияФармацевтикаФизиотерапияФтизиатрияХирургияЭндокринологияЭпидемиология

Массаж для ребенка (детей). Как правильно делать массаж детям (ребенку). Массаж грудным детям (грудному ребенку) 3 страница

Прочитайте:
  1. A) Правильно
  2. A. дисфагия 1 страница
  3. A. дисфагия 1 страница
  4. A. дисфагия 2 страница
  5. A. дисфагия 2 страница
  6. A. дисфагия 3 страница
  7. A. дисфагия 3 страница
  8. A. дисфагия 4 страница
  9. A. дисфагия 4 страница
  10. A. дисфагия 5 страница

Прямо с потолка начинает литься незнакомая музыка. Помощники выстраивают нас в ряд друг за другом, самая юная невеста стоит первой в линии, и мы строем выходим из комнаты. Просто поразительно, насколько синхронно мы шагаем, и это при полном отсутствии подобного опыта и с учетом того, что всех нас приволокли в этот дом в бессознательном состоянии, продержав изрядно времени в том фургоне. Через несколько минут мы станем «сестрами по мужу». Я слышала это выражение в новостях, но не очень хорошо понимаю, что оно означает. Не знаю, кем мы будем друг другу — врагами или союзниками, мне даже неизвестно, увидимся ли мы еще после сегодняшнего вечера.

Рыжеволосая впереди меня идет, слегка подпрыгивая при каждом шаге. Крылышки на ее платье дрожат и колеблются. Ее фигурка будто окружена сияющим ореолом. Посмотреть со стороны, так она рада тому, что происходит.

Ковровая дорожка приводит нас к распахнутой на улицу двери. Выходим в сад. Теперь понятно, почему Дейдре называла его розарием: вдоль дорожки плотной стеной высажены высокие, пышные розовые кусты. Я стою под открытым небом, но будто и не покидала дом — меня не оставляет чувство, что я в ловушке.

Рассеянно смотрю на небо, усыпанное звездами, и думаю о том, что дома мне бы в голову не пришло гулять так поздно вечером. К этому времени дверь обычно уже накрепко заперта, а наше сигнальное устройство из веревок и жестянок растянуто по всей кухне. Мы с Роуэном спокойно ужинаем, пьем чай, а потом садимся смотреть вечерние новости. Мы их не пропускаем: может, где-нибудь работу предлагают; да и стараемся оставаться в курсе того, что происходит в нашем мире, все держимся за слабую надежду на перемены к лучшему. Я уже четыре года, с тех пор, как взорвалась старая лаборатория, жду, что они построят ей замену. Тогда, может, исследователи опять примутся за работу и сумеют наконец найти противоядие. Но сироты уже приспособили развалины лаборатории под жилье. Люди прекращают бороться, покоряются судьбе. В новостях нет ничего, кроме объявлений о приеме на работу и репортажей о жизни богатеев: Комендантов и их грустных невест. Думаю, что таким образом они пытаются нас подбодрить, помочь нам забыть о том, что конец света уже близко.

Не успеваю даже подумать о том, как же сильно мне хочется оказаться дома, как меня увлекают в просвет между розовыми кустами в конце дорожки. Там всех невест выстраивают большим полукругом.

За просветом обнаруживается лужайка. Меня накрывает волна облегчения. Сад в одно мгновение становится огромным, превращается в целый город, наполненный светлячками и маленькими, круглыми, будто парящими в воздухе, свечками. Дейдре вроде называла их небесными фонариками. В маленьких прудиках сладко журчат фонтаны. Замечаю клавишную панель. Ах, вот откуда звучит музыка! В унисон с мелодией клавиши загораются одна за другой. Музыка рождается сама, без посторонней помощи, звук при этом многократно усиливается каким-то непонятным мне образом. Даже не верится, что где-нибудь в полумраке сада не спрятан целый духовой оркестр в придачу со скрипичным квартетом. Я узнаю мелодию, мама часто ее напевала. Это «Свадебный марш», во времена маминой молодости его обычно играли на свадьбах.

Меня и двух других девушек подводят к беседке. Здесь, в центре лужайки, красная ковровая дорожка превращается в большой круглый ковер. Позади нас стоит мужчина в белых одеждах, напротив наши помощники со сложенными перед собой, как при молитве, руками. Юная невеста хихикает, когда перед ее носом, сделав крутой вираж, пролетает светлячок. Та, что постарше, невидяще смотрит в пространство перед собой глазами серыми, как предрассветное небо. Я изо всех сил стараюсь не привлекать к себе внимания, хотя понимаю, что, если Коменданту и в самом деле понравились мои глаза, стать невидимкой не получится.

Я мало что знаю о свадьбах: ни разу не была ни на одной из них, мои родители, как и большинство пар в то время, расписывались в мэрии. Люди умирают такими молодыми, что сейчас почти никто не женится. Наверное, сегодня все так, как было раньше, ну или очень похоже — ждущая невеста, музыка, а вот и жених в черном смокинге. Коменданта Линдена, моего будущего супруга, сопровождает мужчина из первого поколения. Они оба высокого роста и очень бледны. У беседки они расходятся, Линден делает три шага по направлению к нам. Он становится в центр круглого ковра, лицом к нам. Рыжеволосая ему подмигивает, в ответ он ей тепло улыбается, так, как любящий отец улыбнулся бы своей маленькой дочке. Но она никакая ему не дочь! Он собирается сделать ей детей.

Меня мутит. Если меня стошнит на его безупречно начищенные черные туфли, это, скорее всего, будет расценено как проявление неповиновения. Но с самого моего первого дня здесь я не ела ничего из того, что мне приносил Габриель. Вдобавок выкинуть такой фортель — не лучший способ добиться чьего-либо расположения. А завоевать доверие Линдена — значит получить реальную возможность сбежать отсюда. Чем быстрее я этим займусь, тем лучше.

Мужчина в белом начинает говорить, и музыка замолкает.

— Мы собрались сегодня здесь, чтобы сочетать этих четырех человек священными узами брака, дабы они плодились и размножались…

Слушая одним ухом речь, Линден нас внимательно осматривает. Может, это все дрожащее пламя свечей или легкий ветерок, но он больше не кажется таким пугающим, как в тот день, когда выбирал нас из целой толпы девушек. Из-за высокого роста и изящной фигуры он производит впечатление по мальчишески хрупкого. На его лице, обрамленном блестящими черными локонами, сияет пара зеленых глаз. Губы не растянуты в улыбку или усмешку, похожую на ту, что играла на его лице, когда он поймал меня в коридоре. На секунду мне кажется, что я обозналась и передо мной стоит совсем другой человек. Но тут он открывает рот, и золотой отблеск, мелькнувший где-то в глубине, снимает все сомнения.

Наши помощники делают шаг вперед. Мужчина в белом заканчивает объяснять, как важен этот брак для будущих поколений. Линден обращается к каждой из нас по имени.

— Сесилия Эшби, — начинает он с самой юной.

Эль разжимает ладони. Линден берет с ее руки золотое кольцо и надевает на тонкий пальчик своей молодой невесты.

— Моя жена, — продолжает он, и та, залившись краской, расплывается в улыбке.

Не успеваю я осознать, что происходит, как Дейдре уже разжимает руки, Линден берет с ее ладони кольцо и нанизывает мне его на палец.

— Рейн Эшби, — говорит он. — Моя жена.

Это все пустые слова, заверяю я себя. Пусть называет меня своей женой, но как только я окажусь по другую сторону забора, это глупое колечко ничего не будет значить. Я все еще Рейн Эллери. Стараюсь держаться за эту мысль, но чувствую, что покрываюсь холодным потом и ноет сердце. Линден ловит мой взгляд. Смотрю на него в упор. Не собираюсь краснеть, вздрагивать или отводить глаза. Я ему не поддамся!

Секунду помедлив, он переходит к третьей невесте.

— Дженна Эшби, — обращается он к ней. — Моя жена.

Мужчина в белом объявляет:

— Что соединила судьба, человеку разрушить не под силу.

«Судьба, — думаю я про себя, — еще та воровка».

Снова играет музыка, и Линден по очереди помогает нам выйти из беседки. Его ладонь влажная и холодная. Мы впервые касаемся друг друга как муж и жена. Пока иду, стараюсь получше рассмотреть особняк, который служил мне тюрьмой последние несколько дней. Он огромен, и я нахожусь к нему слишком близко, поэтому все, что я вижу, — это ряды окон и кирпичная кладка. На секунду мне кажется, что в одном из окон я замечаю Габриеля. Узнаю его по аккуратному пробору и широко открытым голубым глазам, пристально смотрящим на меня.

Линден удаляется куда-то вместе с мужчиной из первого поколения, тем самым, что сопровождал его к беседке, и всех невест отправляют обратно в дом. Перед тем как войти, я успеваю оторвать маленький зеленый листочек от плюща, обвивающего стены особняка. Зажав листок в кулаке, я вспоминаю о доме, пусть давно нет того плюща, который оплетал его стены.

Оказавшись в спальне, я прячу листочек в наволочку до того, как Дейдре принимается за меня. Она помогает мне снять свадебное платье, аккуратно его складывает и затем обрызгивает меня странной жидкостью, от запаха которой у меня перехватывает дыхание и нестерпимо чешется в носу. Через несколько секунд его сменяет приятный розовый аромат. Дейдре снова усаживает меня на диванчик и открывает ящик с косметикой. Полностью смыв с меня свадебный макияж, она начинает рисовать мне новое лицо. На этот раз она использует сочные оттенки красного и фиолетового, и я выгляжу так, будто в моей душе бушуют страсти. Мне этот образ нравится еще больше, чем предыдущий: мне кажется, что сейчас вся та горечь и гнев, которые я испытываю, стали видны невооруженным глазом.

На мне облегающее красное платье с короткими рукавами, верх его украшен черными кружевами, на губах помада в тон. Платье доходит лишь до середины бедра, и Дейдре одергивает подол, чтобы удостовериться, что оно сидит на мне так, как задумано. Пока она занята платьем, я влезаю в очередную пару немыслимых туфель и бросаю взгляд на свое отражение в зеркале. Платье облегает каждый миллиметр моего тела: сквозь бархат ясно проступают очертания моей груди, косточек таза и даже ребер.

— Это значит, что ты больше не ребенок, — объясняет она. — Что ты готова принять мужа в любое время.

Потом мы идем к лифту, спускаемся на несколько этажей вниз и оказываемся в обеденном зале. На невестах похожие платья разных цветов: красный, желтый, черный. У всех нас распущены волосы. Меня усаживают за длинный стол между двумя другими невестами. Над головой переливаются хрустальные люстры. Сесилия, та, что с рыжими волосами, выглядит оживленной, темненькая Дженна, кажется, поборола свою апатию. Она легонько касается моей руки под столом, не думаю, что случайно.

Нас окутывает стойкий аромат цветов.

С волос Сесилии все еще осыпаются блестки.

Появляется Комендант Линден, снова в компании мужчины из первого поколения. Они подходят к нам. Поцеловав руку каждой из нас, Линден представляет нам своего отца, Распорядителя Вона.

Распорядитель Вон тоже целует нам руки, и мне с трудом удается сохранить невозмутимость, когда я чувствую прикосновение его губ, сухих и холодных, к своей коже — как будто тебя целует мертвец. Распорядитель Вон — представитель первого поколения, поэтому для своего возраста он выглядит прекрасно: его темные волосы едва тронуты легкой сединой, а на лице совсем немного морщин. Но вот кожа у него такого болезненно бледного оттенка, что даже Роуз на его фоне выглядела бы пышущим здоровьем ребенком. Он совсем не улыбается, от него прямо таки веет арктическим холодом. Сесилия и та затихает в его присутствии.

Чувствую себя чуть лучше, когда Линден и Распорядитель Вон садятся на противоположном от нас краю стола. Линден устраивается лицом к нам, а Распорядитель Вон занимает место во главе. Невесты сидят рядом друг с другом. Место напротив Распорядителя Вона остается незанятым. Наверное, оно принадлежит матери Линдена, а поскольку ее здесь нет, она, скорее всего, умерла.

В зал входит Габриель, с трудом удерживая в руках тяжелый поднос с тарелками и столовым серебром. Вздыхаю с облегчением. Мы не разговаривали с прошлого вечера, когда он вышел, прихрамывая, из моей спальни. Все это время я переживала, что его наказали из-за меня, и боялась, что Распорядитель Вон запрет Габриеля в каком-нибудь подземелье до конца его дней. Мои страхи всегда связаны с подземельями; не могу представить себе ничего более жуткого, чем провести остаток своей жизни в темнице, особенно если вспомнить, что жить тебе осталось всего несколько лет.

По виду и не скажешь, что с Габриелем что-то не так. Присматриваюсь повнимательнее: нет, никаких синяков под рубашкой. И он больше не прихрамывает. Стараюсь поймать его взгляд, хоть как то показать, что мне очень жаль, но он на меня даже не смотрит. За ним следуют еще четверо в такой же униформе, у них в руках кувшины с водой и бутылки вина, один толкает тележку, заставленную изысканными яствами — цыплятами в сладком соусе, кусочками ананасов и клубники, похожими на цветы кувшинок.

Для удобства официантов дверь в зал оставляют открытой. Интересно, что произойдет, если я сейчас попробую сбежать? Меня схватит Габриель или кто-нибудь другой? Но на самом деле больше всего меня пугает, как в этом случае поступит мой муж, потому что, даже если я решусь сейчас на побег, далеко уйти мне все равно не дадут. А что потом? Опять окажусь запертой в своей комнате, да еще и с несмываемым клеймом «Ей нельзя доверять» в придачу.

Поэтому я не двигаюсь с места и принимаю участие в застольной беседе, натянутой и тошнотворно любезной одновременно. Линден немногословен, его мысли где-то витают, пока он механически зачерпывает очередную ложку супа. Сесилия улыбается ему и, по моему, даже специально роняет ложку, чтобы хоть как то привлечь его внимание.

Распорядитель Вон рассказывает о садах, которым более ста лет, и о необыкновенно сладких яблоках, что там растут. С ним даже разговор о фруктах и кустарниках приобретает зловещий оттенок. Это все его голос, низкий и скрипучий. Замечаю, что никто из прислуживающих за столом даже не смотрит в его сторону.

Это был он, уверена я. Это он наказал Габриеля за то, что дверь в мою комнату оказалась не заперта. Все эти улыбки и непринужденные разговоры не в силах скрыть ощущения опасности, которое от него исходит. Сам воздух, кажется, напоен чем то жутким и тревожным; яства становятся мне поперек горла, в милом личике Дейдре ни кровинки. Не думаю, что его сыну под силу внушать окружающим такой страх. Комендант Линден, поглощенный в это время мыслями о любимой женщине на пороге смерти, рассеянно смотрит куда то мимо нас.

 

 

Когда этот, казалось, бесконечный вечер завершается, я переодеваюсь в ночную рубашку и в изнеможении падаю на кровать. Дейдре массирует мои усталые ноги. Я бы ее остановила, но у меня нет сил даже на это, да и руки у нее просто волшебные. Она стоит возле меня на коленях, легкая как перышко, даже пуховое одеяло под ее весом едва примялось.

Я лежу на животе, обхватив двумя руками подушку. Дейдре принимается за мои икры. Так приятно! Как раз то, что надо после многочасовой пытки высокими каблуками. Дейдре зажигает несколько свечей. Они горят, наполняя комнату теплым ароматом незнакомых мне цветов. Я так забываюсь, что сыплю вопросами, даже не задумываясь, насколько грубо они могут звучать:

— Ну и на что будет похожа первая свадебная ночь? Он нас выстроит в шеренгу, чтобы легче было выбирать? Или усыпит газом? А может, затащит в кровать всех трех сразу?

Дейдре словно не замечает моего язвительного тона.

— Сегодня вечером ничего не произойдет, — терпеливо объясняет она. — Комендант не вступит в брачные отношения ни с одной из невест, пока леди Роуз…

Она умолкает.

Я приподнимаюсь на локтях и оглядываюсь на нее через плечо.

— Что же в ней такого?

На лице Дейдре появляется печальное выражение. Она продолжает массировать мои натруженные ноги, и ее плечи немного приподнимаются в такт движению.

— Он ее так любит, — говорит она задумчиво. — Сомневаюсь, что он проведет хотя бы одну ночь с какой-нибудь из жен, пока жива леди Роуз.

Комендант Линден ко мне так и не приходит. Задув свечи, Дейдре оставляет меня одну. Наконец я засыпаю. Ранним утром меня будит звук поворачиваемой ручки двери. Сплю я в последние годы очень чутко, поэтому сейчас, не накачанная снотворным, я тут же реагирую на посторонний шум. Лежу тихо, не шевелюсь. Вглядываюсь в темноту комнаты, стараясь рассмотреть очертания открываемой двери.

По кудрявой голове ночного гостя догадываюсь, что это Линден.

— Рейн?

Второй раз за время моего недолгого замужества он обращается ко мне по имени. Хочу притвориться, что я еще сплю и не слышу его, но боюсь, что меня выдаст громкий стук зашедшегося от страха сердца. Знаю, что это невозможно, но мне все еще кажется, что в комнату сейчас ворвутся Сборщики. Они украдут меня или всадят пулю в голову. К тому же Линден видит, что я проснулась.

— Да, — отзываюсь я.

— Вставай и накинь что-нибудь потеплее, — говорит он мягко. — Хочу тебе кое-что показать.

«Что-нибудь потеплее», — думаю я. Значит, мы пойдем на улицу.

Надо отдать Линдену должное: он выходит, чтобы я могла спокойно переодеться. Как только я открываю дверь в гардеробную, в ней загорается свет. Ух! В прошлый раз я и не заметила, сколько здесь одежды. Останавливаюсь на паре шерстяных брюк черного цвета, они выглядят довольно теплыми, и свитере, украшенном маленькими жемчужинами, — наверняка Дейдре постаралась.

Открываю дверь, которая больше не заперта, как до свадьбы, и вижу, что Линден ждет меня в коридоре. Он улыбается и, взяв меня под руку, ведет к лифту.

Сколько же в этом доме переходов, просто ужас! Даже если бы переднюю дверь оставили для меня широко открытой, уверена, я бы в жизни не смогла до нее добраться. Стараюсь запомнить дорогу: мы идем по длинному, ничем не примечательному коридору. Под ногами зеленый ковер, на вид совсем новый. На стенах серовато белого цвета такие же типовые пейзажи, как у меня в комнате. Нет ни одного окна, поэтому я и не догадываюсь, что мы уже на первом этаже, пока Линден не распахивает дверь и мы не оказываемся в начале уже знакомой мне аллеи из розовых кустов. На этот раз мы проходим мимо беседки. Солнце еще не взошло, и сад окутывает сонная тишина.

Линден указывает мне на декоративный пруд, в середине которого журчит небольшой фонтанчик. У поверхности воды плавают продолговатые, довольно крупные рыбки белого, оранжевого и красного цвета.

— Это кои, цветные карпы, — говорит он мне. — Японский вид. Слышала о них?

География превратилась в предмет настолько малопонятный, что в школе я с ним так и не познакомилась. Училась, правда, я недолго — после смерти родителей пришлось идти работать. Моя школа занимала здание церкви, и одного ряда скамей с избытком хватало, что разместить всех учеников. У большинства из нас, как и у меня с братом, родители были из первого поколения. Они учили своих детей ценить образование, неважно, что те, скорее всего, умрут, так им и не воспользовавшись. С нами туда ходила еще пара сирот. Они мечтали стать актерами и хотели уметь читать, чтобы потом разучивать сценарии. Все, что мы знали из географии, — это то, что раньше существовало семь континентов, на которых располагалось несколько государств, но Третью мировую войну пережила лишь Северная Америка, континент с самыми развитыми технологиями. Ущерб оказался невосполнимым: все, что осталось от шести континентов, — это бескрайний океан и необитаемые клочки земли, настолько крошечные, что их даже не видно из космоса.

И все-таки мой отец просто обожал тот прежний мир. У него был старый географический атлас двадцать первого века с разноцветными картинками всех стран и описанием их обычаев. Моей любимицей была Япония. Меня завораживали густо загримированные гейши с тонкими чертами лица и поджатыми губами. Мне нравились деревья сакуры в бело розовом облаке цветов, они были так непохожи на жалкие, специально огороженные недоразумения, произрастающие вдоль тротуаров Манхэттена. Япония представлялась мне одной глянцевой цветной фотографией, огромной и красочной. Брату больше нравилась Африка, там жили слоны с огромными свисающими ушами и птицы с ярким оперением.

Мне казалось, что мир за пределами Северной Америки был удивительно прекрасен. И мне об этой красоте поведал отец. Я все еще иногда думаю о тех, уже не существующих, местах. Резво проплыв совсем рядом со мной, кои уходит глубоко под воду. Я думаю о том, как счастлив был бы отец увидеть это.

Меня вдруг охватывает такое острое чувство тоски по отцу, что подгибаются колени. Сглотнув ком в горле от надвигающихся слез, могу сказать только:

— Я знаю о них.

Линден впечатлен. Улыбнувшись мне, он поднимает руку, словно собираясь дотронуться до меня, но вдруг отдергивает ее и идет вперед. Мы находим деревянные качели с сиденьем в форме сердечка, присаживаемся на них и, слегка покачиваясь, любуемся видом, открывающимся за кромкой розовых кустов. Небо медленно расцвечивается, оранжевые и желтые отблески будто мазки, нанесенные кисточкой Дейдре. Звезды все еще видны, но потихоньку бледнеют, уступая место яркому небесному румянцу.

— Посмотри… — говорит Линден. — Ты только посмотри, какая красота.

— Это ты про рассвет? — уточняю я.

Он прекрасен, но не настолько, чтобы жертвовать ради него утренним сном. Из-за постоянных дежурств я так привыкла спать по очереди с братом, что мой организм приучен не разбрасываться временем, которое можно было бы потратить на сон.

— Начало нового дня, — говорит Линден. — И мы достаточно здоровы, чтобы им насладиться.

В его зеленых глазах плещется грусть, но я ей не доверяю. Да и с чего бы, если это тот самый человек, который заплатил Сборщикам, чтобы я провела с ним последние годы моей жизни? Это на его руках кровь девушек, расстрелянных в том фургоне. Пусть у меня в запасе не так много рассветов, но я не собираюсь встречать их все в качестве жены Линдена Эшби.

Мы сидим в тишине. Лучи восходящего солнца играют на лице мужа. В их отблесках мое обручальное кольцо словно горит огнем. Гадость какая! Я вчера еле удержалась, чтобы не спустить его в туалет. Но уж если я хочу завоевать его доверие, придется носить эту мерзость.

— Ты знаешь про Японию, — говорит Линден. — А что еще ты знаешь о мире?

Я не собираюсь рассказывать ему про папин атлас, он сейчас заперт в сундуке вместе с другими сокровищами. Такому, как Линден, не приходится держать свои ценности под замком, ну, помимо своих невест, конечно. Ему не понять, каково это — жить в нищете и отчаянии.

— Немного, — отвечаю я.

Изображаю полнейшее невежество, пока он рассказывает мне о Европе, о часовой башне под названием Биг Бен (помню картинку этой башни на фоне лондонского сумеречного неба, она подсвечена и окружена огромной толпой) и о вымерших птицах фламинго, у которых шея была такая же длинная, как и ноги.

— Мне почти обо всем этом рассказала Роуз, — признается он и резко отворачивается от меня.

Солнце расписывает сад сочными оттенками красного и зеленого.

— Можешь возвращаться в дом, — говорит он. — Тебя встретят и проводят до комнаты.

В конце его голос срывается. Я понимаю, что сейчас не время рассиживаться и делать вид, что я от него без ума. Иду обратно к входной двери, оставив его наслаждаться началом нового дня и размышлять о Роуз и рассветах, которые ей не суждено увидеть.

Все последующие дни нам кажется, что Линден позабыл о своих женах. Наши двери не запираются, и мы по большей части предоставлены сами себе. Мы вольны гулять по этажу, у нас своя библиотека и гостиная, но это все. Нам запрещено пользоваться лифтом, кроме тех редких случаев, когда муж приглашает нас на ужин. Обычно мы едим в своих спальнях, куда нам приносят пищу. Я провожу бесчисленные часы в библиотеке: устроившись в мягком кресле, листаю книги с яркими картинками цветов, которые исчезли из нашего мира или во Флориде не встречаются. Читаю о ледяных покровах, уничтоженных войной, и о путешественнике по имени Христофор Колумб, доказавшем, что земля круглая. Находясь в тюрьме, я погружаюсь в историю безграничного, свободного и давно уничтоженного мира.

Я редко вижусь со своими сестрами по мужу. Дженна иногда садится на диванчик рядом с моим креслом и, изредка отвлекаясь от своего романа, застенчиво спрашивает меня, что я читаю. Когда я поворачиваюсь к ней, она вздрагивает, словно в ожидании удара. Но под всей ее робостью что-то скрывается, будто глубоко в ней спрятан ныне сломленный человек, бывший когда-то сильным, храбрым и уверенным в себе. Ее глаза часто застланы мутной пеленой невыплаканных слез. Подолгу мы никогда не разговариваем: одно два предложения, не больше.

Сесилия жалуется, что в приюте ее не научили толком читать. Засев за столом с книжкой, она то и дело проговаривает какое-нибудь слово по буквам и ждет, пока я произнесу его слитно и, если оно ей незнакомо, объясню, что оно означает. Хотя ей всего тринадцать лет, больше всего она любит читать о беременности и родах.

Удивительно, но при этом Сесилия что-то вроде музыкального вундеркинда. Я иногда слышу, как она играет на клавишной панели в гостиной. Впервые это случилось как то поздно ночью. Вокруг малютки с огненно рыжими волосами бушевала вьюга — голограмма проецировалась откуда то с панели. Но Сесилия, так очарованная фальшивым блеском особняка, играла с закрытыми глазами. Растворившись в музыке, она перестала быть моей сестрой по мужу в платье с крылышками или молодой девушкой, которая вымещает свое раздражение на ни-в-чем не повинных слугах, швыряя в них ножи и вилки; она превратилась в какое то неземное создание. Не было внутри ее никакой часовой бомбы — ни малейшего намека на то, что убьет ее уже через несколько лет.

При свете дня она играет куда более небрежно, так, ради забавы, даже не утруждая себя извлечением из клавиш связной мелодии. Панель не будет работать, если не вставить в нее один из сотни слайдов с голограммами. Они сопровождают музыку, имитируя бурные реки, стайки светлячков на фоне ночного неба или все цвета радуги, быстро сменяющие друг друга. Я ни разу не видела, чтобы она дважды использовала одну и ту же голограмму, хотя она на них даже не смотрит.

В гостиной есть все возможности для создания зрительных иллюзий. Одно нажатие кнопки, и телевидение переносит вас на горный склон, каток или ипподром. Пульты дистанционного управления, штурвалы, лыжи, целая коллекция разнообразных устройств помогают воссоздавать реальность. Интересно, вырос ли мой муж в окружении таких приборов, запертый в этом доме муравейнике, не имеющий другого выбора, кроме как полагаться на обман зрения, чтобы узнать о реальном мире? Как только я осталась в гостиной одна, решила попробовать себя в рыбалке. Мне повезло гораздо больше, чем в тот раз, когда я рыбачила по-настоящему.

Я подолгу брожу одна по коридорам нашего этажа. Осмотрела каждый их уголок от комнаты Роуз и до библиотеки. Внимательно изучила вентиляционные отверстия — все они расположены на потолке и плотно закрыты сеткой, а желоба для спуска грязной одежды в прачечную настолько узкие, что в них не пролезет ничего крупнее небольшой пачки белья. Единственное окно на этаже, которое можно открыть, находится в спальне Роуз, но она никогда оттуда не выходит.

Камин в библиотеке ненастоящий. В нем, потрескивая, горит не огонь, а его копия, холодная и неживая. Нет и дымохода, воздуху и тому не выбраться отсюда.

Лестниц тоже нет. Я не обнаружила даже наглухо запертых аварийных выходов, простучав стены, отодвинув все до одной книжные полки и заглянув под все шкафы. Неужели наш этаж — единственное место в доме, из которого невозможно попасть на лестницу? Выходит, если начнется пожар и отключатся лифты, все жены Линдена поджарятся до хрустящей корочки. Ведь заменить нас проще простого! Долго он колебался, прежде чем решить судьбу девушек из того фургона?

Странно все это. А как же Роуз, которую так безумно любит Линден? Разве ее жизнь ему не дорога? Видимо, нет. Наверное, даже первым и любимым женам найти замену нетрудно.

Пробую зайти в лифт, нажимаю на кнопки, но без специальной магнитной карточки у меня ничего не выходит. Пытаюсь раздвинуть двери лифта руками, затем помогаю себе носком туфли. Стараюсь изо всех сил, твержу себе, что сейчас пожар и моя жизнь зависит от того, смогу ли я попасть в лифт. Двери не поддаются. Переворачиваю свою комнату вверх дном, наконец нахожу в гардеробной зонт и бегу обратно к лифту. У меня получается просунуть верхушку зонта между металлическими дверцами лифта и немного их раздвинуть, достаточно, чтобы поставить между ними ногу. И вот — ура! — двери лифта открываются.

Меня едва не сбивает с ног спертый воздух, вырывающийся из лифтовой шахты. Заглядываю внутрь. Внизу и вверху кромешная темнота. Осматриваю кабели. Им не видно конца. Не могу понять, сколько здесь этажей. Протянув руку, касаюсь одного из свисающих кабелей и крепко за него ухватываюсь. Можно попробовать забраться по нему вверх, как по канату, или, держась за него, соскользнуть вниз, до первого этажа. Ничего, если получится спуститься только на один этаж, может, мне повезет, и я найду незапертое окно или смогу пробраться на лестницу.

Вот это самое «может» меня и не пускает. Потому что у меня «может» не хватить сил, чтобы открыть двери лифта изнутри. Или меня «может» раздавить кабина лифта, если я не успею быстро выбраться из шахты.

— Собираешься покончить с собой? — раздается за спиной голос Роуз.

Вздрогнув от неожиданности, я отдергиваю руку от кабеля. В паре метров от меня в легкой ночной сорочке стоит одна из моих названных сестер. Ее волосы растрепаны, подкрашенные губы на бледном лице выглядят неестественно красными. Сложив руки на груди, она улыбается.

— Все в порядке, — заверяет она меня. — Я никому не скажу. Я все понимаю.

Позади меня медленно закрываются двери лифта.

— Понимаешь? — спрашиваю я.

— М–м-м, — утвердительно мычит она и указывает на зонт.

Взяв из моих рук, она его распахивает.

— Где нашла? — спрашивает она, крутанув зонт над головой.

— В гардеробной.

— Понятно, — говорит Роуз. — А ты знала, что их нельзя открывать в доме? Плохая примета. Вообще-то Линден очень суеверен.

Сложив зонт, она задумчиво его рассматривает.

— Ты, наверное, не слышала, что все твои вещи отбирает Линден? Твою одежду, обувь, этот зонтик. Как ты думаешь, почему он оказался у тебя в комнате?

— Линден не хочет, чтобы я промокла под дождем, — отвечаю я, начиная понимать, к чему она клонит.


Дата добавления: 2014-12-11 | Просмотры: 703 | Нарушение авторских прав



1 | 2 | 3 | 4 | 5 | 6 | 7 | 8 | 9 | 10 | 11 | 12 | 13 | 14 | 15 | 16 | 17 | 18 | 19 | 20 | 21 | 22 | 23 | 24 | 25 | 26 | 27 | 28 | 29 | 30 | 31 | 32 | 33 | 34 | 35 | 36 | 37 | 38 | 39 | 40 | 41 | 42 | 43 | 44 | 45 | 46 | 47 | 48 | 49 | 50 | 51 |



При использовании материала ссылка на сайт medlec.org обязательна! (0.015 сек.)