АкушерствоАнатомияАнестезиологияВакцинопрофилактикаВалеологияВетеринарияГигиенаЗаболеванияИммунологияКардиологияНеврологияНефрологияОнкологияОториноларингологияОфтальмологияПаразитологияПедиатрияПервая помощьПсихиатрияПульмонологияРеанимацияРевматологияСтоматологияТерапияТоксикологияТравматологияУрологияФармакологияФармацевтикаФизиотерапияФтизиатрияХирургияЭндокринологияЭпидемиология

Массаж для ребенка (детей). Как правильно делать массаж детям (ребенку). Массаж грудным детям (грудному ребенку) 14 страница

Есть еще причина, по которой я продолжаю стоять на месте, как вкопанная. Сесилия стала мне настоящей сестрой, и я просто обязана защитить ее; мы с братом никогда не бросали друг друга в опасности.

Мне кажется, этому не будет конца. То она кричит, и ее ноги дергаются, как в конвульсиях, то грызет кубики льда, которые Эль вынимает для нее из бумажного стаканчика. Временами ненадолго проваливается в дремоту. После очередного пробуждения Сесилия вдруг просит меня рассказать новую историю про двойняшек. Мне не очень хочется посвящать в подробности моей жизни всех присутствующих в комнате, здесь кроме слуг находятся еще Вон и Линден, поэтому решаю поделиться с ней одной из тех историй, что я слышала от мамы. Недостающие детали приходится сочинять прямо на ходу. Действие моего рассказа разворачивается в городском квартале, жители которого любили пускать воздушных змеев. Еще у них были дельтапланы. Это такие большие воздушные змеи, на которых можно было летать. Люди забирались на какую-нибудь возвышенность, мост или верхушку высотного здания, и спрыгивали вниз. Ветер подхватывал дельтаплан, и люди могли подолгу парить в воздухе.

— Это кажется чудом, — мечтательно вздыхает Сесилия.

— Это и было чудом, — отвечаю я.

К переполняющим меня эмоциям внезапно добавляется безумная тоска по маме. Она бы знала, что надо делать. Ей нередко приходилось принимать роды. Будущие матери, совсем еще молоденькие, соглашались передать своих детей исследовательской лаборатории в обмен на медицинский уход и несколько месяцев жизни в тепле и уюте, подальше от грязных улиц. С новорожденными мама всегда обращалась предельно осторожно. Все, чего она хотела, это найти противоядие, подарить новым поколениям долгую здоровую жизнь. Маленькой девочкой я верила в то, что у родителей все получится, но, когда они погибли в том взрыве, Роуэн сказал мне, что все их усилия были напрасны, что этот ничтожный мир уже не спасти. Ему удалось меня убедить. И вот сейчас, своими глазами наблюдая за рождением еще одного маленького, но уже обреченного человечка, я не знаю, во что верить. Хочу только, чтобы этот ребенок выжил.

Накатывает очередная схватка. От боли тело Сесилии выгибается дугой. Я держу ее за одну руку, Линден за другую, и на мгновение меня охватывает странное чувство, будто она наш общий ребенок. Все время, пока я рассказывала свою историю про дельтапланы, он не сводил с меня благодарного взгляда. Сесилия между тем издает жуткие скулящие стоны вперемешку с криками. Линден пытается ее успокоить, но она отворачивается от его поцелуев и не обращает никакого внимания на наше воркование. Из ее горла вырываются хрипящие булькающие звуки, а по лицу градом текут слезы. Я сама вот вот расплачусь.

— Неужели больше ничего нельзя сделать, чтобы она меньше мучилась? — резким тоном спрашиваю я Вона.

Вряд ли это такая уж сложная задача для него, гения и знатока человеческого тела, вознамерившегося создать чудо антидот, который сможет всех нас спасти.

Он бросает на меня равнодушный взгляд:

— Нет такой необходимости.

Слуги кладут ноги Сесилии на специальные подставки, напоминающие велосипедные педали. По моему, они называют их «подошвами». Вон наклоняется ближе и целует ее во влажный лоб:

— Почти все, дорогая. Ты молодец.

Она лишь устало улыбается.

Дженна, бледная как смерть, сидит на диване в углу комнаты. Некоторое время назад она заплела в косу отяжелевшие от пота волосы Сесилии, но с тех пор и рта не раскрыла. Мне так хочется подойти к ней, сесть рядом, утешить ее, самой немного приободриться, но Сесилия вцепилась в мою руку мертвой хваткой и не отпускает ее ни на секунду. Сейчас, уже сейчас, Вон говорит ей тужиться.

Она явно собирается с силами, даже прекращает жаловаться на боль и с выражением решительности на лице плотно прижимается спиной к изголовью кровати. Она готова. И больше не будет пассивной участницей происходящего.

Она тужится. На ее шее вздуваются вены. Кожа приобретает кирпичный оттенок. Она стискивает зубы и что есть мочи сжимает наши с Линденом ладони. Из ее горла рвется долгий натужный стон, переходящий в отчаянный всхлип. Снова. Еще раз. И еще один. Схватки следуют одна за другой. Сесилия начинает уставать, когда Вон говорит ей, что нужно потужиться еще один, последний раз.

Он оказывается прав. Она тужится, и с громким чмокающим звуком из нее выскальзывает ребенок. Полная тишина. В это мгновение мне становится по-настоящему страшно.

Мы ждем. И ждем. Мне хочется отвести взгляд от бледного, покрытого кровью младенца, неподвижно лежащего на руках одного из слуг; думаю, Линден испытывает то же самое, но мы словно окаменели. Все в комнате превратились в изваяния. Дженна оцепенела на диване. Сесилия замерла, вцепившись в наши руки. Слуги застыли на своих местах.

В голове едва успевает промелькнуть мысль, что этого ребенка постигнет участь его старшего брата или сестры, как Вон принимается действовать: схватив новорожденного, он засовывает ему в рот что-то наподобие кухонного шприца. Через секунду комната оглашается пронзительным криком младенца, который тут же начинает дрыгать ручками и ножками. Сесилия выдыхает с облегчением.

— Поздравляю, — говорит Вон, показывая извивающегося на его руках ребенка. — У вас сын.

Все сразу приходят в движение. Поднимается шум. Плачущего малыша уносят, чтобы обмыть и осмотреть. Линден наклоняется к Сесилии. Они негромко переговариваются, перемежая слова поцелуями.

Я падаю на диван рядом с Дженной. Обнимаемся.

— Как же хорошо, что все уже позади, — шепчу я ей.

— Может, радоваться еще рано, — не соглашается Дженна.

Наблюдаем за тем, как вокруг Сесилии суетятся слуги. Она уже родила послед, но кровотечение все не останавливается. Чрезвычайная бледность ее лица говорит не только о потере крови, но и о страшной усталости. Ее перекладывают на каталку, и я мгновенно оказываюсь рядом. Теперь моя очередь держать Сесилию за руку:

— Я поеду с ней.

— Поедешь? — смеется Вон. — Но она никуда не собирается. Нам просто нужно здесь хорошенько прибраться.

Слуги уже сдергивают с кровати простыни.

— Нет, так не пойдет. Матрас придется выбросить, — объявляет он.

— Где мой малыш? — шепотом спрашивает Сесилия, глядя куда-то в пространство остекленевшим взглядом.

Лицо мокрое от слез и пота. Воздух с диким свистом вырывается из груди.

— Нам скоро его принесут, любимая, — успокаивает ее Линден, нежно целуя.

Он смотрит на нее доверчиво, как ребенок. В этот момент я могла бы с легкостью поверить, что передо мной ничем не примечательные родители в рядовой больнице после обычных родов.

Но в нашем мире не осталось ничего заурядного. Много лет тому назад все изменилось раз и навсегда, как в тот день, когда взрыв в исследовательской лаборатории унес жизни моих родителей.

По белому как полотно лицу Сесилии видно, что она смертельно устала. Страх охватывает меня с новой силой. Что, если она потеряет слишком много крови? Или у нее разовьется инфекция? Или, может, роды оказались для такой худышки слишком тяжелым испытанием и она получила осложнения? Как бы мне хотелось, чтобы Вон отвез ее в городскую больницу, пусть даже в ту самую, которой владеет. Лишь бы там было светло и она могла получить медицинскую помощь от кого-нибудь другого.

Свои мысли я, конечно, держу при себе. Возражать Вону бесполезно. Он ни за что не отпустит нас в больницу, хотя бы под предлогом того, что эта поездка может напугать Сесилию. Отбрасываю с ее вспотевшего лба прядь волос:

— Тебе следует отдохнуть. Ты это заслужила.

— Ты это заслужила, любимая, — повторяет за мной Линден.

Он целует руку Сесилии и прижимает ее ладонь к своей щеке. Девушка забывается сном. На ее губах играет еле заметная улыбка.

В ту ночь Сесилия спит крепко и спокойно. Вспомнив визит Вона в мою комнату сразу после урагана, когда у меня совершенно не было сил, чтобы ему противостоять, я время от времени заглядываю к ней в спальню. Она во сне даже не переворачивается. С облегчением замечаю, что рядом ней лежит Линден.

Дженна отправляется спать еще до ужина. Вон то и дело наведывается к нам на этаж, объясняя свое почти постоянное присутствие тем, что ему необходимо следить за состоянием молодой матери своего внука. При таком раскладе мне до подвала какое-то время будет не добраться. Уж слишком это рискованно. Я только недавно получила магнитную карту от лифтов и не хочу, чтобы ее у меня отобрали. Тешу себя надеждами на то, что у Габриеля все хорошо. Ему ведь удалось передать мне тот леденец. Может статься, Вон ничего не знает о нашем поцелуе. И Габриеля перевели вниз, чтобы он там следил за медицинским оборудованием или мыл полы. Но как представлю его в этом глухом подвале, совсем одного, все внутри переворачивается. Да еще ребенок Сесилии. С тех пор как его увезли, о нем ни слуху ни духу. Каждый раз, когда из-за двери доносится бесцветный голос Вона, я боюсь услышать, что младенец не выжил.

Габриель, пожалуйста, присмотри за малышом, если увидишь его внизу, ладно?

Мне этой ночью не спится: смотрю на падающий снег, потягивая чуть теплый эрл грей. Где-то после полуночи на пороге моей спальни появляется Линден с сияющим лицом.

— Я только что его видел, — объявляет он мне, улыбаясь во весь рот. — Своего сына. Он просто чудо. Крепенький и абсолютно здоровый.

— Очень за тебя рада, — говорю я от всего сердца.

— Ты как? — Он пододвигает ко мне маленькую скамеечку и усаживается на нее. — Хорошо поужинала? Тебе что-нибудь нужно? Хоть что-нибудь?

Он сейчас на седьмом небе от счастья, и, признаюсь, от этого мне становится легче на душе. Словно все и вправду образуется.

Улыбаюсь и, тряхнув головой, перевожу взгляд за окно:

— Сегодня полнолуние.

— Хороший знак.

Он протягивает руку и касается моих волос. Пересаживается на подоконник. Мне приходится прижать ноги к груди, чтобы дать ему место рядом. Улыбнувшись, он пододвигается ближе. Осторожно спускает мои ноги на пол, берет меня за подбородок и целует.

Я не противлюсь поцелую, я же первая жена — мой новенький ключ от лифтов ясно об этом говорит. Вдобавок я пообещала Линдену, что постараюсь стать ему хорошей супругой. Оттолкну его сейчас, и он наверняка во мне засомневается. Ну и, если сказать по правде, целоваться с Линденом Эшби не самое противное занятие в мире.

Не прерывая долгого поцелуя, Линден начинает расстегивать пуговицы на моей ночной сорочке. Я тут же отстраняюсь.

— Что? — хрипло спрашивает он, фокусируя на мне затуманенный взгляд.

— Линден, — краснею я, застегивая пуговицу, которую он успел расстегнуть.

В голову не приходит ни одного разумного объяснения, и я в отчаянии смотрю на луну.

— Это из-за открытой двери? Сейчас запру.

— Нет, — отвечаю я. — Дверь тут ни при чем.

— В чем тогда дело? — Он снова берет меня за подбородок, я нерешительно поднимаю на него глаза. — Я люблю тебя, — говорит он. — И хочу, чтобы у нас родился ребенок.

— Вот так сразу?

— В ближайшем будущем. У нас осталось не так много времени.

Меньше, чем ты думаешь, Линден.

— Мне стольким хочется с тобой заняться, — пускаюсь я в объяснения. — Путешествовать. Наблюдать за тем, как возводятся дома, которые ты спроектировал. А еще… Еще пойти на вечеринку и отпраздновать день зимнего солнцестояния. Думаю, она не за горами.

Мои слова мгновенно отрезвляют Линдена, и на его лице появляется выражение то ли замешательства, то ли разочарования.

— Да, ближайшая состоится вроде бы через несколько дней. Солнцестояние уже на следующей неделе…

— Можно, сходим на нее? — прошу я. — Дейдре назаказывала кучу прекрасных тканей, и ей просто не терпится сшить мне новое платье.

— Если ты так этого хочешь…

— Очень, — дополняю свои слова поцелуем. — Вот увидишь. Вечеринка нам обоим не повредит. Хватит сидеть взаперти.

Несмотря на все мои доводы, Линден выглядит таким несчастным, что я решаюсь пойти на компромисс. Прижавшись к нему поближе, даю себя обнять. Он говорит, что любит меня. Но о какой любви может идти речь, если мы почти ничего не знаем друг о друге? Пусть даже мысль об этом кажется донельзя соблазнительной. Согласна, это непросто — сидеть вот так, растворяясь в тепле его объятий, любоваться красавицей луной и не влюбиться. Чуть-чуть. Капельку.

— День сегодня выдался непростой, — уверяю я его. — У тебя родился замечательный сын. Что еще нужно для полного счастья? Все будет хорошо, вот увидишь.

Целует меня в макушку:

— Может, ты и права.

Он пока пытается проявить понимание, но я-то знаю, что все мои оправдания ничего не стоят. Рано или поздно бесконечные попытки увильнуть от физической близости вызовут у него подозрения. Так что, каким бы ни был план моего побега, действовать нужно быстрее.

В отсутствие Габриеля еду нам приносит нервный слуга из первого поколения. Мы с Дженной обедаем в библиотеке вместе, но он суетится исключительно вокруг меня, словно больше в комнате нет ни души.

— Надеюсь, обед вам понравится, — говорит он, снимая с подноса крышку. — Салат «Цезарь» с курицей гриль. Если вас что-то не устраивает, на кухне готовы выполнить любой другой заказ.

— Выглядит восхитительно, — заверяю я его. — Я не слишком привередлива.

— Я совсем не это имел в виду, леди Рейн. Совсем не это. Приятного аппетита.

Дженна усмехается, подтягивая к себе тарелку. Как только слуга скрывается за дверью, я не выдерживаю:

— Нет, ты видела? И это еще не все. Сегодня утром меня спросили, не хочу ли я, чтобы мне расчесали волосы. Творится что-то странное.

— В этом нет ничего странного, — Дженна отправляет в рот порцию салата латука. — Если ты первая жена.

— Они так решили потому, что у меня теперь есть ключ от лифта?

— Поэтому. Но не только, — она подносит свой бокал к моему. Раздается легкий звон. — Мои поздравления, сестрица.

— Спасибо, — меланхолично отзываюсь я.

Все слуги бросаются ко мне, по первому слову готовые выполнить любое мое желание, и я начинаю беспокоиться о том, как этот ключ изменит мою жизнь. Поначалу я думала, что у меня будет больше свободы, но сейчас зарождаются подозрения, не входил ли подарок Линдена в дьявольские планы Вона. Из-за повышенного внимания к моей особе я ни на минуту не могу побыть одна. Никто не запрещает мне выходить на улицу, когда я этого хочу, но во время прогулок ко мне то и дело подбегают слуги с кружками горячего шоколада или чая. Даже ночью меня не оставляют в покое, донимая каждые два три часа вопросами: не нужна ли мне дополнительная подушка, не дует ли мне от окна.

Из головы не идет мысль о том, что Вон доверил мне ключ специально затем, чтобы, воспользовавшись возросшей доброжелательностью прислуги, засадить меня в еще более тесную клетку, чем та, в которой я находилась до этого. Может, он и Габриеля нарочно спрятал, чтобы лишний раз надо мной поиздеваться.

Ни один из доступных мне маршрутов не ведет к Габриелю. Надо было незаметно выбраться с этажа во время родов Сесилии. Дженна не дает мне об этом забыть. Но в тот момент я попросту не могла оставить бедняжку одну.

Я все еще переживаю за нее. Роды остались позади, но она до сих пор очень слаба. В ее комнате несколько душно, задернуты шторы, пахнет лекарствами и совсем немного подвалом Вона. Во сне Сесилия бормочет что-то о музыке, воздушных змеях и ураганах. Она потеряла слишком много крови. Так говорит Вон, и, хотя в этом вопросе я с ним согласна, все равно нервничаю, когда ей делают переливание. Лежу рядом со своей названой сестрой и наблюдаю, как она потихоньку приходит в себя, у нее даже розовеют щеки, гадаю, чья кровь течет теперь по ее жилам. Может быть, Роуз. Или какого-нибудь подневольного слуги. Меня гложут сомнения относительно намерений Вона. Он способен на любое, даже самое страшное преступление. Насколько искренно его желание помочь невестке? Однако состояние Сесилии улучшается день ото дня.

Стоит младенцу закричать, Линден несет его Сесилии. Все еще не проснувшись до конца, она расстегивает ночную рубашку и прикладывает сына к груди. Мне из коридора видно, как Линден подбадривает ее, чтобы она снова не заснула. Он ей что-то говорит вполголоса, отбрасывая с лица спутанные рыжие пряди, и она улыбается в ответ. Пожалуй, они идеальная пара. Оба такие простодушные и счастливые в своем маленьком безопасном мирке. Наверное, мне следует перестать рассказывать свои истории о двойняшках. Думаю, им обоим лучше забыть о том, что за стенами этого особняка течет другая, насыщенная жизнь. Она лишена привычных им иллюзий: там нет акул и дельфинов, плещущихся в плавательных бассейнах, а макеты домов в натуральную величину не крутятся в воздухе вокруг своей оси. Надеюсь, их сын никогда не узнает о той, настоящей жизни, потому что погрузиться в нее ему все равно не суждено.

Обернувшись, Сесилия замечает меня в дверях и жестом приглашает подойти поближе. Но я делаю шаг назад и растворяюсь в темноте коридора с таким видом, словно меня ждут дела. У меня нет никакого желания вторгаться в их личные взаимоотношения. Делить мужа с еще двумя женами совсем не трудно: для каждой из нас этот брак значит что-то свое. Для Дженны особняк Линдена — последнее, правда, шикарное пристанище. Для Сесилии брачные отношения похожи на товарищеские, только с признаниями в любви и детьми. Что до меня, это сплошное притворство. Пока я буду в состоянии мысленно разделить наш брак на три и придерживаться своего плана, мне будет легче оставить этот дом, проще убедить себя в том, что, когда я отсюда исчезну, с ними все будет в порядке.

Наконец Сесилия чувствует себя достаточно хорошо, чтобы подняться с кровати. Я просто счастлива. Мы идем в гостиную. Она вставляет слайд в разъем на клавишной панели и начинает играть. С первыми нотами голограмма, похожая на парящий в воздухе телевизионный экран, оживает. На ней появляется изображение зеленого поля, усыпанного маками, на фоне голубого зернистого неба, по которому плывут белые облака. По-моему, я видела эту картину в одной из библиотечных книг. Ее автор, кажется, был импрессионистом и написал ее, когда у него стали проявляться первые признаки надвигающегося безумия.

Ребенок лежит на полу, уставившись в потолок, на его лице играют световые блики голограммы. Ветер, беспощадно гнущий траву, маки и кусты на заднем плане, постоянно меняет направление, усиливая тем самым сумятицу красок до тех пор, пока все детали картины, будто одержимые, не сливаются в один грязно серый клубок, бессмысленные мазки.

Сесилия полностью отдается музыке. Глаза закрыты. С кончиков пальцев рвется мелодия. Пристально смотрю на ее юное лицо, аккуратный полуоткрытый ротик, редкие ресницы. С того места, где она сидит, склонившись над клавишами, не видно безумия цветов, которое вызвала ее игра, но, похоже, происходящее с голограммой ее мало волнует. В этой комнате нет никого более реального, чем она.

Ее сын корчит странные рожицы, вздрагивает, ворочается, не понимая, как реагировать на все это великолепие. За свое детство ему предстоит увидеть немало миражей. На глазах мальчика в воздухе будут кружиться придуманные его отцом дома и оживать картины, стоит только зазвучать музыке. Он будет плавать в компании гуппи и больших белых акул. Но ему вряд ли суждено узнать, каково это — ощущать, как океанская волна лижет твои босые ноги, удить рыбу или иметь собственный дом.

Музыка стихает. Слабеет ветер. Голограмма сворачивается и умирает.

— Жаль, что у нас только клавиши. Даже в моем захудалом приюте было настоящее пианино, — говорит Сесилия.

На пороге появляется Дженна с полными руками лущеных фисташек.

— В этом доме «настоящий» — непристойное слово.

Утром в день зимнего солнцестояния Дженне удается стащить зажигалку у слуги, который пришел поджечь ароматические палочки в коридоре. Пофлиртовав с ним немного, она как бы случайно роняет на пол стопку любовных романов с весьма пикантным содержанием и, пока он, даже не заставив себя просить, с готовностью бросается подбирать книги с пола, незаметно выхватывает у него из руки зажигалку. Очарованный ее улыбкой, слуга не замечает ее маневра.

— Пока-пока.

Она так улыбается ему на прощание, что он не может отвести от нее глаз и его голова чуть не застревает между закрывающимися дверями лифта. Спустя мгновение от сероглазой соблазнительницы не остается и следа. Она превращается в обычную молодую девушку. Стоя в дверях своей спальни, аплодирую ее мастерству. Дженна приседает в шутливом реверансе.

У нее на лбу выступила испарина, словно разыгранная сценка далась ей с большим трудом. Но в руках, словно ценный приз, она держит зажигалку.

— И что ты будешь с ней делать? — спрашиваю я.

— Принеси мне одну из твоих свечек. Я собираюсь поджечь гостиную, — говорит она таким тоном, будто речь идет о чем-то само собой разумеющемся.

— Что, прости?

— Когда Комендант Линден, Распорядитель Вон и слуги услышат вой пожарной сигнализации, они все тут же примчатся сюда, чтобы выяснить, в чем дело. У тебя появится шанс пробраться в подвал.

Не самый безумный план из возможных, настаивает Дженна, если вспомнить мои игры со смертью на площадке для мини гольфа. Прошу ее подождать, пока я не вставлю зеленые линзы.

— Может, с ними меня не узнают, — объясняю я.

Даже те слуги, которые меня ни разу не видели, хоть что-то да обо мне знают. Рейн. Самая хорошая из троих. Не жалуется. С необычными глазами.

На Дженну моя хитрость производит большое впечатление.

— Поищи там костюм химической защиты, — советует она. — В нем тебя точно не узнают. Посмотри в лабораториях.

Я умалчиваю о том, что одна лишь мысль о посещении этих темных комнат приводит меня в неописуемый ужас. Ограничившись кивком, протягиваю ей одну из лавандовых свечек, которые должны помочь мне бороться с бессонницей.

— Оставайся здесь, — говорит она. — Когда сработает сигнализация, постарайся не попасться никому на глаза.

Улыбнувшись, Дженна пружинистой походкой направляется вниз по коридору. Похоже, ей давно хотелось здесь что-нибудь поджечь.

Несколько секунд спустя раздается оглушительный рев сирены. На потолке вспыхивают лампочки. Из комнаты напротив слышится детский крик. В коридор выбегает Сесилия, прижимая руки к ушам. Двери лифта открываются — прибыли слуги. Вон с Линденом появляются чуть позже, когда дым из гостиной уже валит клубами. С нашего этажа нет выхода ни на одну лестницу, и меня всегда интересовало, что было бы с нами в случае пожара. Зная Вона, могу предположить, что нам дали бы погибнуть, а наши места заняли бы новые девушки.

Улизнуть оказывается легко. Моя магнитная карта имеет ограничения, и доступа в подвал у меня нет, так что я нажимаю на аварийную кнопку. В творящейся на этаже сумятице, подстегиваемой надрывающейся сигнализацией, это остается незамеченным. Двери лифта раздвигаются. Подвал. Здесь нет ни одного окна и так тихо, что кровь стынет в жилах. Не вижу никаких следов сигнализации, на потолке флегматично мигают лампочки.

Зеленоглазая и пока никем не замеченная, иду, спотыкаясь, по коридору и шепотом зову Габриеля по имени. В поисках костюма химзащиты заглядываю в кладовую. Она ими буквально забита. Выбираю один и натягиваю его поверх одежды. Внутри резко, удушающе пахнет химией. Дышу глубоко. Смотровое окошко костюма быстро запотевает. Я словно вижу наяву кошмарный сон. Мне снится, что меня похоронили заживо.

— Габриель! — шепчу я снова и снова со все возрастающим отчаянием.

Мне так хочется верить, что мы можем столкнуться в любую секунду или я поверну за угол и увижу его там, протирающего полы или раскладывающего припасы по полкам. Я в сотый раз твержу себе, что за эти двери мне заглядывать не придется, как вдруг слышу его голос. По крайней мере, мне кажется, что слышу. Костюм очень плотный, да и шум моего собственного дыхания почти заглушает все внешние звуки.

Что-то касается моего плеча, и я вздрагиваю от неожиданности.

— Рейн?

Он резким движением разворачивает меня к себе. Габриель. В целости и сохранности. Не лежащий на операционном столе в бессознательном состоянии. Не избитый до полусмерти. Живой. Он не умер. Умер. Это слово звенит в моей голове, как все сигнализации вместе взятые. Внезапно понимаю, чего именно боялась больше всего. Бросаюсь ему на шею. Объятие у меня выходит несколько неуклюжим, мешает шлем, но мне все равно. Главное, я оказалась в кольце его сильных рук, остальное — пустяки.

Он снимает с меня шлем, и в уши врываются звуки окружающего мира. Его негромкий смех. Стук упавшего на пол шлема.

— Что ты здесь делаешь? — спрашивает Габриель, прижимая меня к себе.

— Я думала, ты умер, — бормочу я, уткнувшись носом в его рубашку. — Думала, умер. Думала, умер.

Эти слова оказывают на меня успокаивающее действие. Озвучив главную причину своих тревог, осознав, что все хорошо, я чувствую, как страх меня оставляет. Габриель проводит рукой вверх по моей спине, касается волос, обхватывает ладонью затылок и замирает. Время словно останавливается.

Разжав объятия, он убирает волосы с моих глаз и смотрит на меня долгим внимательным взглядом.

— Что с тобой случилось?

— Ты о чем? Я в полном порядке.

— Твои глаза.

— Цветные линзы. Чтобы не узнали, если натолкнусь на кого-нибудь незнакомого и… А сам то ты как? — вскрикиваю я, опомнившись. — Я так давно тебя не видела!

Он прижимает палец к моим губам, призывая к молчанию, и заводит меня в одну из этих ужасных темных комнат. Страшнее них места нет. Но Габриель рядом, а значит, все будет хорошо. Свет он не включает. Чувствую холодный металлический запах. Слышу, как капли воды с мерным стуком разбиваются о твердую поверхность. Я держу Габриеля за руки, стараясь различить в кромешной темноте его силуэт.

— Послушай, — говорит он вполголоса. — Тебе нельзя здесь находиться. Распорядителю обо всем известно. Он знает и о нашем поцелуе, и о том, что ты хотела сбежать. Если он застанет нас вдвоем, мне конец.

— Он тебя выгонит?

— Не знаю. Но что-то подсказывает мне, что дело не обойдется без большого мешка из черного пластика.

Ну конечно. Надо же было такое сморозить! Никто не уходит отсюда живым. Вообще то я не уверена, что хоть кому-нибудь удается выбраться отсюда даже после смерти. Вону постоянно нужны тела для вскрытия. Не об этом ли Дженна пыталась меня предупредить? Так и вижу свои глаза в стеклянной банке на полке одного из медицинских кабинетов Вона. Сжимаю губы, борясь с подступившей к горлу тошнотой. Очень возможно, что я попалась в его ловушку. Уж больно это все подозрительно: дать мне ключ от лифта, спрятать Габриеля в подвале, зная, что я наверняка буду его здесь искать. Вдруг он сейчас прячется поблизости, сгорая от нетерпения запереть меня в одной из своих пыточных? От этой мысли сердце заходится в бешеном ритме, стучит в висках, но присутствие Габриеля помогает мне пересилить страхи. Я бы не смогла жить дальше, если бы так и не попробовала его найти.

— Но откуда? — удивляюсь я. — Откуда он об этом узнал?

— Не знаю, но он не должен видеть нас вместе. Рейн, это небезопасно.

— Давай убежим вместе, — предлагаю я.

— Рейн, послушай, мы не можем…

— Я знаю как, — продолжаю я и, схватив его за руку, прижимаю ее к магнитной карте, висящей у меня на шее. — Линден разрешил мне пользоваться лифтом. И я нашла дорогу, которая ведет к воротам. Из-за оптической иллюзии с расстояния ее не увидеть. Кажется, что там сплошной лес, но на самом деле это всего лишь его голограмма.

Габриель молчит. В такой темноте кажется, что он исчез. Хватаю его за рубашку.

— Ты еще здесь?

— Здесь, — отвечает он и снова замолкает.

Слышно только его дыхание. Но вот губы Габриеля раскрываются, и за долю секунды до того, как он начинает говорить, я вдруг отчетливо понимаю, что сейчас в ход пойдет логика. Если я хочу убраться из этого места еще при жизни, так дело не пойдет, поэтому я закрываю ему рот поцелуем.

Дверь уже закрыта. Растворяясь в темноте комнаты, легко представить себе, что мы находимся не в подвале, а посреди бескрайнего океана. В поле зрения ни клочка суши. Нас никто не может поймать. Мы свободны. Его рука мягко перебирает волосы у меня на затылке, спускается ниже. По шуршанию, которое издает мой защитный костюм, можно было бы составить карту ее перемещений.

Он упорно пытается отстраниться, то и дело вставляя глупые «но…», «Послушай меня…» и «Рейн», но я не даю ему такой возможности, и в конце концов он сдается. Пусть это мгновение никогда не закончится. И с моего безымянного пальца исчезнет обручальное кольцо. И мы вместе обретем свободу. Да будет так.

Но через некоторое время мы размыкаем объятия. Он прижимается ко мне лбом:

— Рейн, это слишком опасно. Распорядитель пойдет на все, чтобы уберечь сына от лишних потрясений. Если он тебя поймает, то убьет, а смерть твою обставит как несчастный случай.

— Звучит безумно даже для Вона, — не соглашаюсь я.

— От него можно ожидать чего угодно, — настаивает Габриель. — Сын для него — смысл жизни. Это Вону ты и твои сестры можете сказать спасибо за свое появление здесь. Вы должны были отвлекать внимание Линдена от умирающей Роуз. Будь уверена, он не задумываясь уничтожит тебя, если решит, что ты собираешься причинить новую боль Линдену.

«Если тебе дорога жизнь, больше никаких попыток сбежать». Это сказал мне Вон после моего провалившегося побега. Еще он сказал, что я особенная, хоть сама этого не понимаю, и что Линден не переживет, если потеряет меня. Что бы я ни думала о Воне, каким бы ужасным человеком его ни считала, мне и в голову не придет сомневаться в его любви к сыну. Никакой несчастный случай не заставит Линдена смириться с моей смертью. Он никогда не простит отца, если со мной что-нибудь случится в этом доме.

Дата добавления: 2014-12-11 | Просмотры: 646 | Нарушение авторских прав