АкушерствоАнатомияАнестезиологияВакцинопрофилактикаВалеологияВетеринарияГигиенаЗаболеванияИммунологияКардиологияНеврологияНефрологияОнкологияОториноларингологияОфтальмологияПаразитологияПедиатрияПервая помощьПсихиатрияПульмонологияРеанимацияРевматологияСтоматологияТерапияТоксикологияТравматологияУрологияФармакологияФармацевтикаФизиотерапияФтизиатрияХирургияЭндокринологияЭпидемиология

Массаж для ребенка (детей). Как правильно делать массаж детям (ребенку). Массаж грудным детям (грудному ребенку) 18 страница

— Готова вылезать? — спрашивает Дейдре.

— Да.

Пока я переодеваюсь в ночную рубашку, Дейдре готовит постель ко сну.

— Ты меня накрасишь? — спрашиваю я, усаживаясь на диванчик.

— Прямо сейчас? — удивляется она.

Киваю.

Она в последний раз колдует над моим лицом.

Вызываю одного из слуг и прошу его найти Линдена. Через несколько минут в дверях появляется он.

— Ты меня искала? — Он собирается сказать еще что-то, но, завидев меня — выразительный макияж, волосы небрежно спадают на плечи естественной волной, сегодня я обошлась без укладки, — умолкает.

На мне один из шедевров Дейдре, свитер крупной вязки, похожий на пушистое облачко, и пышная черная юбка, поблескивающая россыпью черных алмазов.

— Прекрасно выглядишь! — выдавливает наконец он.

— Я просто подумала, что так и не видела террасу, — говорю я.

— Ну, тогда пойдем. — Он протягивает мне руку.

Терраса располагается на первом этаже. Она примыкает к танцевальному залу, которым почти никогда не пользуются. Все столы и стулья накрыты тканью, так что создается впечатление, будто привидения заснули здесь сразу после окончания грандиозной вечеринки. Мы рука об руку пересекаем зал, лавируя в темноте между предметами мебели, и останавливаемся перед раздвижными стеклянными дверями. С угольно черного неба, словно крошечные осколки далеких звезд, сыпятся снежинки, рисуя в воздухе замысловатые узоры.

— Не слишком ли там холодно? — колеблется Линден.

— Да брось ты! Только посмотри, какая ночь, — подначиваю я его.

Терраса представляет собой обыкновенную открытую веранду с двухместными качелями и плетеными креслами, развернутыми в сторону апельсиновой рощи. Линден смахивает снег, и мы вдвоем устраиваемся на качелях. Сидим, не говоря ни звука, а вокруг нас тихо падает снег.

— Это нормально, то, что ты по ней скучаешь, — нарушаю тишину я. — Она была любовью всей твоей жизни.

— Но не единственной, — добавляет он и обнимает меня за плечи, окружая знакомым запахом своего шерстяного пальто. — Мне кажется неправильным думать о ней так часто, как это делаю я.

— Не гони свои воспоминания, — стараюсь переубедить я его. — Думай о ней хоть каждый день. Но, кроме этого места, нигде больше не ищи. Все равно не найдешь. Заметив ее в уличной толпе, ты, конечно, нагонишь ее, тронешь за плечо, она обернется, и окажется, что ты преследовал незнакомку.

Я сама делала так на протяжении многих месяцев после смерти родителей. Под его пристальным взглядом я легонько стучу пальчиком по его груди, там, где сердце.

— Храни ее здесь, ладно? Это единственный уголок вселенной, где ты всегда сможешь ее найти.

Он в ответ улыбается мне, сверкая золотыми коронками. Когда я впервые увидела Линдена, то решила, что они говорят о его власти и положении, а оказалось, это шрамы, оставшиеся болезненному мальчику на память от тяжелой инфекции, лишившей его нескольких зубов. И нет в нем ничего зловещего.

— Ты, как я понимаю, о потерях знаешь не понаслышке, — говорит он.

— Кое-что знаю, — соглашаюсь я и склоняю голову ему на плечо.

От его шеи исходит тепло и едва различимый аромат мыла.

— Мне все еще неизвестно, откуда ты родом. Иногда я думаю, что ты просто появилась из ниоткуда.

— Бывают дни, когда меня посещают такие же мысли, — признаюсь я.

Линден переплетает свои пальцы с моими. Мне чудится, что сквозь два слоя одинаковых белых перчаток я чувствую биение его пульса. Руки наши — превосходные обманщицы. Или нет? Со стороны кажется, что они принадлежат мужу и жене, можно даже разглядеть очертания моего обручального кольца, спрятанного под перчаткой. А то, как тесно прижаты друг к другу наши ладони? Словно Линден пытается стереть границу между моим телом и его.

Но руки ничего не говорят о том, что это наша последняя встреча, последнее прикосновение. Все вечеринки останутся в прошлом, у нас никогда не будет общего ребенка, и, когда придет срок, мы не разделим одно смертное ложе на двоих.

Интересно, умрем ли мы в один и тот же день, но каждый под крышей своего родного дома, разделенные многими милями? Мне хочется верить, что в этот момент Сесилия окажется с ним рядом, положит его голову себе на колени, почитает вслух и порассуждает о чем-нибудь приятном. Надеюсь, что к тому времени я сотрусь из памяти Линдена и его душа сможет обрести мир и покой.

Меня не оставляет надежда на то, что Вон все же не такое бессердечное чудовище, каким я его считаю, и перед сожжением тела собственного сына не подвергнет его ни вскрытию, ни расчленению, что, в конце концов, в апельсиновой роще развеют прах именно Линдена, а не кого то еще.

Что до меня, о собственной смерти я стараюсь много не думать. Все, чего я хочу, это провести остаток жизни в родительском доме на Манхэттене, рядом с братом. А возможно, и с Габриелем. Попробую научить его всему, что знаю о мире. Тогда он сможет найти работу, даже в гавани, если повезет, так он не пропадет, когда меня не станет.

— Милая, что с тобой? — удивляется Линден, и я вдруг понимаю, что мои глаза полны слез. Странно, что на таком морозе они не превратились в льдинки.

— Все в порядке, — отвечаю я. — Просто задумалась о том, как мало осталось времени.

Сейчас у Линдена такой же взгляд, какой появляется у него, когда он спрашивает меня, что я думаю о том или ином его проекте. Словно он хочет проникнуть ко мне в голову. Понять и быть понятым.

Окажись мы в другом месте в другое время, кем бы мы могли стать друг для друга?

И тут я понимаю, как все-таки нелепо звучат мои рассуждения. В другом месте в другое время меня бы не похитили, чтобы насильно выдать замуж, а он бы не застрял в этом доме ловушке. Линден мог бы стать известным архитектором, а я, почему бы и нет, жила в одном из спроектированных им домов, состояла в нормальном браке и рожала бы ребятишек, которых ожидала бы долгая счастливая жизнь.

— Задумалась о том, как мало осталось времени тем, кто живет в твоих прекрасных домах, — говорю я, выдавливая из себя ободряющую улыбку, и с коротким смешком сжимаю его руку.

Он прижимается лбом к моему виску и закрывает глаза.

— Когда станет потеплее, я покажу тебе несколько уже реализованных проектов, — обещает Линден. — Занятно видеть, как люди в них что-нибудь меняют. Заводят домашних животных, ставят качели. Сразу видно, что в доме кто-то живет. Иногда этого достаточно, чтобы отогнать грустные мысли.

— Я бы с удовольствием, Линден.

Молчим. Он крепко прижимает меня к себе, но снег и холод ему не по душе, и в скором времени он отводит меня обратно в спальню. Обмениваемся нашим последним поцелуем. Его холодный нос касается моего.

— Спокойной ночи, милая.

— До свидания, милый, — отзываюсь я.

Прощальные слова звучат так естественно небрежно, что заподозрить что либо просто невозможно. Он заходит в лифт, двери закрываются. Линден покидает мой мир навеки.

Дверь в спальню Сесилии приоткрыта. Хозяйка комнаты в ночной сорочке с распахнутым воротом сидит в кресле качалке и пытается приложить к груди Боуэна. Тот с недовольным хныканьем сучит ножками и вертится на руках матери.

— Ну возьми же, ну пожалуйста, — уговаривает она его, приглушенно всхлипывая, но малыш ни в какую не поддается.

Насчет кормилицы Вон соврал. Я сама видела, как он давал Боуэну бутылочку, а ребенок, хоть раз попробовавший на вкус сладкую смесь, грудное молоко пить больше не будет. Об этом мне рассказали родители, когда наблюдали за детьми в своей лаборатории. Но Сесилия даже не подозревает ни о чем подобном. Вон медленно, но верно отбирает у нее Боуэна, получая над ним такую же власть, какую имеет над Линденом. Он хочет уверить молодую мать в том, что собственный сын ее не любит.

Я целую вечность стою в коридоре, молча наблюдая за Сесилией, восторженной юной невестой, превратившейся в бледную, изнуренную женщину. Вспоминаю тот день, когда она, споткнувшись, плюхнулась в воду прямо с трамплина для прыжков и мы плавали среди фантастических водорослей в поисках голограмм морских звезд. Это мое самое дорогое воспоминание о ней, но и оно лишь мираж.

Хотя нет, есть еще одно, лучше. Когда я была прикована к постели, она принесла мне букет лилий.

В голову не приходит ни одного подходящего способа попрощаться с ней. В итоге я разворачиваюсь и ухожу прочь так же тихо, как и пришла, оставляя ее наслаждаться той жизнью, о которой она так мечтала. Однажды я перестану ее ненавидеть. Знаю, она еще совсем ребенок, глупенькая, наивная девчушка, запутавшаяся в паутине лжи, сотканной Воном. Но, когда я смотрю на нее, перед глазами возникает холодное тело Дженны под простыней, готовое к вскрытию. Этого я Сесилии простить не могу.

Последнее место, с которым надо попрощаться, — спальня Дженны. Я долго-долго стою в дверях, разглядывая комнату. Щетка для волос, забытая на комоде, может принадлежать кому угодно; любовного романа в мягкой обложке здесь будто бы никогда и не было; однако зажигалка, та самая, которую Дженна стащила у слуги, лежит теперь на самом видном месте. Наверное, я первая, кто ее заметил. Кладу зажигалку себе в карман. Хочу сохранить эту единственную, пусть и крошечную, частичку, оставленную жившей когда то в этой комнате девушкой. Здесь больше нет ничего, имевшего хоть какое то значение для Дженны. Даже матрас и тот основательно почистили, и теперь застеленная свежими простынями кровать ждет прихода хозяйки, которая опустит усталую голову на ее подушки. Но Дженна уже не придет, хотя кто знает? Может, скоро в эту спальню вселится следующая молодая хозяйка.

Мне не с чем здесь больше прощаться. Не осталось и следа от девушки с озорной улыбкой, умеющей так чудесно танцевать. Она ушла отсюда навсегда, чтобы, соединившись со своими сестрами, обрести где-то свободу. Но если бы в эту секунду Дженна была рядом, она бы наверняка сказала: «Вперед».

Часы на прикроватной тумбочке показывают мне время — 9.50. Возникает ощущение, что Дженна буквально выталкивает меня за дверь.

Ухожу молча. Не прощаясь.

Спускаюсь на лифте на первый этаж и прохожу через кухню в полной уверенности, что там никого нет. Едва притрагиваюсь к дверной ручке, как за спиной раздается голос:

— Холодновато для прогулки, не правда ли?

Резко поворачиваюсь. Из коридора появляется старшая повариха, убирая со лба засаленные пряди.

— Немножко пройдусь, — оправдываюсь я. — Не уснуть никак.

— Ты поосторожней там, блондиночка, — говорит она. — С такой погодой шутить опасно. Выйдешь погулять, заплутаешь, и поминай как звали. Никто же такого не хочет, верно? — добавляет она с хитрой улыбкой.

— Разумеется, нет, — осторожно отвечаю я. Что ей известно?

— Вот на всякий случай кое-что, чтобы согреться.

Когда она подходит ближе, замечаю у нее в руках термос. Она сует мне его в руки. Он такой горячий, что я чувствую его тепло даже сквозь перчатки.

— Спасибо, — благодарю я.

Она открывает мне дверь.

— Осторожно, — напутствует она, сопроводив слова хлопком по плечу. — Там холодно.

Делаю шаг наружу. Когда оборачиваюсь, чтобы поблагодарить ее, упираюсь в закрытую дверь.

Снегопад усиливается. Я долго пробираюсь по сугробам: чтобы замести следы, уходит много времени. Отойдя на достаточное расстояние от дома, начинаю тихонько звать Габриеля, но ветер заглушает мой голос. Ощущение, будто я снова в центре урагана, на сей раз снежного. Наткнувшись на дерево, на ощупь бреду по краю рощи и все громче зову его по имени. В конце концов нахожу голограмму. Бросаюсь к дереву и ныряю сквозь него. Сейчас я далеко от дома и могу кричать во весь голос:

— Габриель! Габриель!

Но он все не идет. И я понимаю, что скоро мне придется сделать выбор: направиться к океану без Габриеля или пойти назад в снежный вихрь и попробовать разыскать его. В любом случае, обратно я не вернусь. Даже если Габриель сам никогда не плавал на лодках, ему о них все равно известно больше, чем любому из моих знакомых, а я так и вообще в этом деле профан. Но самое главное, я боюсь того, как поступит Вон, если Габриель останется в особняке после моего исчезновения. Распорядитель сразу догадается, кто помог мне бежать. Решено.

В ту секунду, когда я осознаю, что не смогу уйти без Габриеля и мне придется отправиться на его поиски, кто-то хватает меня за запястье.

— Рейн.

Оборачиваясь, теряю равновесие и падаю прямо в его объятия. Во второй раз, уже посреди другой бури, он пришел, чтобы помочь мне устоять. Я так хочу рассказать обо всем, что произошло за этот ужасный месяц без него, но времени нет. Ветер становится еще сильнее, и слов уже не разобрать, поэтому мы просто бежим, рука об руку, в темноту.

В завываниях ветра мне чудятся голоса. Вот смех моих родителей, вот Роуэн будит меня на мое очередное дежурство, вот плачет малыш Сесилии, а Линден говорит, что любит меня. Я не останавливаюсь. Не отвечаю. Мы то и дело вязнем в сугробах или спотыкаемся о ветки, но каждый раз помогаем друг другу подняться. Ничто не может нас остановить. Наконец добираемся до ворот. Они, разумеется, заперты.

Находим считывающее устройство, но моя карта ключ не срабатывает. Неужто я и вправду думала, что все получится так легко?

— Что теперь? — перекрикивает ветер Габриель.

Иду вдоль забора, ищу, где же он заканчивается, но скоро становится яснее ясного, что конца у него нет; он, должно быть, огибает все имение кольцом длиною во много миль.

Что теперь?

Я не знаю. Не знаю.

Спасение так близко. Просовываю пальцы сквозь решетку, и вот моя рука оказывается на свободе. Мне почти удается ухватиться за ветку растущего по ту сторону забора дерева. Безумным взглядом шарю вокруг. На деревья забраться невозможно; ветви расположены слишком высоко; ограда обледеневшая. Пытаюсь сколоть наледь с решетки. Бесполезно. Но я не оставляю попыток до тех пор, пока Габриель не оттаскивает меня прочь. Расстегнув свое шерстяное пальто, он прижимает меня к своей груди и запахивает его поверх нас обоих. Стоим на коленях, привалившись к сугробу, и мне кажется, я знаю, какие слова вертятся у него на языке. Выхода нет. Мы замерзнем и умрем.

Но я совершенно не чувствую ни капли покорности судьбе, которая овладела мною во время урагана. В ту ночь я была совершенно уверена, что умру, и все же какой то внутренний голос приказывал мне идти вперед и не сдаваться: забравшись на маяк, я увидела выход. Это не могло быть простой случайностью.

Габриель целует меня в лоб. Но даже его губы, всегда такие теплые, похолодели. Я немного отстраняюсь, поднимаю воротник его пальто, чтобы прикрыть ему от ветра уши. Он прячет руки в моих волосах, обхватывает меня за шею, и так мы согреваем друг друга.

Достаю из кармана зажигалку Дженны, но на ветру почти невозможно ее зажечь. Мне приходится высвободиться из-под пальто Габриеля, и он закрывает зажигалку ладонями так, чтобы ветер не уничтожил огонек пламени. На ум приходит история, которую я вычитала в одной из книг библиотеки Линдена. Она о девочке, которая была на грани жизни и смерти и жгла спички, чтобы согреться. Каждое маленькое пламя очередной спички оживляло в ней новое воспоминание. Но сейчас мое единственное воспоминание — о Дженне, о ее маленькой, но яркой жизни, дрожащей в наших руках, единственном источнике света в окружающей тьме. Наверное, все, чего бы я хотела, — осветить ее огоньком все вокруг и смотреть, как это место полыхает, подобно тем жутким занавескам. Поджечь одно дерево и наблюдать, как огонь перекинется на все остальные. Но ветер слишком сильный. Мне чудится, что эту вьюгу каким то образом навлек Вон. Боюсь, что завтра утром он найдет наши с Габриелем тела, замерзшие и безжизненные, в шаге от заветной цели.

Не бывать этому. Такого удовольствия я ему не доставлю.

Я обдумываю свою затею, как вдруг ветер доносит до нас чей-то голос. Решаю, что мне это опять грезится, но Габриель тоже вглядывается в белую тьму. Мы можем разобрать только размытые очертания фигуры, бегущей к нашему маленькому огоньку.

Вскакиваю и тяну за собой Габриеля. Это Вон. Он пришел разделаться с нами или, хуже того, затащить в подвал, привязать ремнями к операционным столам, а после пытать нас и калечить в той самой комнате, где лежат тела Роуз и Дженны. Срываюсь было с места, но Габриель останавливает меня. Человек подходит ближе, и это вовсе не Вон.

Это тот нервный слуга, что занял место Габриеля. Тот, который думает, что я хорошая; тот, который подсказал мне заглянуть в салфетку, а там оказался леденец.

Он размахивает чем-то у себя над головой. Это карта ключ. Его губы двигаются, но при таком ветре, да еще со снегом разобрать слова невозможно. Поэтому нам с Габриелем остается только наблюдать, как он проводит магнитной картой через считывающее устройство. Медленно, застревая в снегу, открываются ворота.

Я стою, словно оцепенев, толком не понимая, что происходит, и гадая, можно ли верить своим глазам. Мне все еще кажется, что Вон вот-вот — ну, не знаю, выпрыгнет из-за дерева и выстрелит в нас или что-то в этом роде.

Но слуга жестами поторапливает нас на выход и, мне кажется, говорит: «Идите, идите!»

— Но почему? — спрашиваю я и подхожу к нему, чтобы расслышать его ответ. — Почему ты нам помогаешь? И откуда узнал, где нас искать? — стараюсь я перекричать ветер.

— Твоя сестра попросила меня помочь вам, — объясняет он. — Та, что помладше. Рыженькая.

Кажется, мы бежим целую ночь. Нам кажется, что весь мир исчез и не осталось ничего, кроме этой тропинки, деревьев и снежной мглы вокруг. Останавливаемся, чтобы отдышаться, но ледяной воздух сжимает горло, сдерживая рвущееся из груди дыхание. Мы замерзли, выбились из сил, а ветер все еще свирепствует.

В нашей библиотеке я наткнулась на первую часть «Божественной комедии» Данте. В ней описывается место, куда люди попадают после смерти. Оно называется ад и имеет вид огромной воронки, состоящей из множества кругов. В одном из них — пара влюбленных, наказанная за супружескую измену. Их обрекли на вечные муки. Терзаемые диким вихрем, они не могут говорить, не могут слышать друг друга, не знают ни мгновения покоя.

На их месте вполне могли бы оказаться мы, думаю я. И самое печальное, что за все это время у нас не было ни единой возможности стать любовниками. Слуга и девушка, которую насильно повели под венец. Оба пленники. Как же нам было понять, что мы на самом деле испытываем друг к другу? На моем безымянном пальце все еще блестит обручальное кольцо, скрытое под перчаткой, связанной Дейдре.

Удалившись от кованых ворот на значительное расстояние, мы немного расслабляемся и замедляем шаг. Не могу понять, почему эта дорога никак не заканчивается. Лимузин ехал по ней считаные минуты. Неужели мы с Габриелем не туда свернули? Все вокруг покрыто настолько толстым слоем снега, что я даже не уверена, по дороге ли мы вообще идем. Как раз в тот момент, когда я пытаюсь решить, что же случилось — миру пришел конец или мы попали в свой собственный круг ада, замечаю впереди огни. Слышится какое-то громыхание, затем мимо нас проезжает большой желтый грузовик, беспощадно пропахивая снежную целину проезжей части.

У нас получилось. Мы на месте. Огни и здания появляются, как будто перед нами только что открыли занавес. Еще снегоуборочные машины. Несколько припозднившихся гуляк в свете уличных фонарей. На входе в кинотеатр реклама ночного показа фильмов про зомби.

Пока мы брели по снежной пустыне, готовясь к неминуемой смерти, мир беззаботно жил всего в нескольких милях от нас. Я смеюсь немного нервно, с нотками истерики в голосе, трясу Габриеля, тычу пальцем и повторяю:

— Видишь? Видишь, чего у тебя не было?

— А кто такие зомби? — спрашивает он.

— Не знаю. Но можем это выяснить. Мы вольны делать все что угодно.

Заходим в кинотеатр. Там тепло и пахнет попкорном и средством для чистки ковров. Ни у одного из нас нет ни цента. Знай я заранее, что нам понадобятся деньги, все равно не представляю, где могла бы их стащить. В особняке они к чему; даже Линден легко обходится без них.

К счастью, в кинотеатре полно народу, и нам удается незаметно просочиться в один из-залов. Жмемся друг к другу в темноте. Вокруг одни незнакомцы. Нас никто не знает, и мы чувствуем себя в безопасности. Нам показывают жуткие фильмы с глупыми и дешевыми спецэффектами, но меня буквально захлестывает волна восторга.

— Это как на Манхэттене, — шепчу я ему.

— На Манхэттене люди выползают из своих могил?

— Нет. Они платят деньги, чтобы посмотреть фильмы вроде этих.

Киномарафон продолжается всю ночь, один чудовищный фильм за другим. Я то проваливаюсь в сон, то просыпаюсь. Теряю ощущение времени, не знаю даже, день сейчас или ночь. Сквозь дрему до меня доносятся вопли и стоны, но происходящему на экране не под силу обмануть мой мозг. Здесь я в безопасности. Габриель держит меня за руку. В какой-то момент я просыпаюсь от того, что он водит пальцем по моему обручальному кольцу. Оно уже потеряло свое значение: если я когда-либо и была женой Линдена Эшби, больше я ей не являюсь. Мне всегда думалось, что, если двое хотят, чтобы их брак был настоящим, у невесты рано или поздно должна появиться возможность говорить самой за себя.

— Моя настоящая фамилия Эллери, — сонно бормочу я.

— А у меня нет фамилии, — признаётся Габриель.

— Ну так придумай, — отвечаю я.

Он смеется. Снова эта белозубая улыбка, стеснительная и сияющая одновременно. На его лице дрожат белые отблески мерцающего экрана. Оборачиваюсь. По опустевшему залу понимаю, что показ уже закончился.

— Почему ты меня не разбудил? — удивляюсь я.

— Ты была такой милой, — оправдывается он и смотрит на меня долгим задумчивым взглядом, потом наклоняется ближе и целует.

Это восхитительное удовольствие — целоваться, не переживая по поводу открытых дверей. Его рука придерживает мой подбородок, я медленно обнимаю его за шею, и мы забываем обо всем, растворяясь среди моря пустых кресел в мире мерцающего полумрака. Мы абсолютно, безоговорочно свободны.

Вздрогнув от скрипа распахиваемой двери, мы резко отстраняемся друг от друга. В зал заходит работник кинотеатра, из первого поколения, с метлой в руках.

— Эй, — окликает он нас, — кино закончилось. Все по домам.

Перевожу взгляд на Габриеля:

— Ну что, пойдем?

— Куда?

— Домой, конечно.

Дом так далеко, что я и понятия не имею, как мы до него доберемся. У нас с братом нет телефона, поэтому я не могу просто позвонить Роуэну и сказать, что со мной все в порядке. Но как только мы выберемся из Флориды, найду телефон автомат и позвоню на фабрику, где он работал в то время, когда меня похитили. Вполне вероятно, что он еще не сменил место. Мне приходится повторять себе это снова и снова, хотя, судя по неприятному, сосущему чувству под ложечкой, мой внутренний голос уверен, что брат оставил прежнюю жизнь, чтобы разыскать меня, и найти его будет непросто.

Выйдя из кинотеатра, оказываемся в городе, балансирующем на зыбкой грани между сном и бодрствованием. Он хоть затих, жизнь в нем не остановилась. С улиц еще не исчезли автомобили и снегоуборочные машины. Они продолжают месить грязь, в которую превратился снег. Редкие прохожие идут спокойным шагом, никуда не торопясь. Небо окрашивается в розовато желтые цвета. Судя по всему, времени у нас совсем немного. Уже почти утро. Скоро Вон узнает, что мы с Габриелем пропали. И это только в том случае, если Сесилия смогла прикрыть наше отсутствие и он все еще в неведении.

Сесилия. Вчера она послала того слугу помочь нам, и я ожидала от нее какого то подвоха. Да и как же иначе? Но за нами не гонится полиция с мигалками. На нас не устроили облаву. Мы с Габриелем стоим здесь, рука об руку, и разглядываем безмятежный город.

Почему она помогла мне?

Вчера, лежа на батуте, я услышала от нее это же слово «помогла». «Я помогла тебе!» — выкрикнула она. Но стоило ей только понять, что в действительности все получилось совсем наоборот, на ее юном личике отразился неподдельный ужас.

— И что теперь? — спрашивает Габриель, выдергивая меня из воспоминаний.

— Пойдем, — говорю я и тяну его за собой по тротуару.

Под ногами похрустывают крупинки соли. Нам встречается по меньшей мере человек десять: один два кивают в знак приветствия, большинство проходят мимо, не обращая на нас никакого внимания. Мы просто пара прохожих в шерстяных пальто, возвращающихся домой.

Мы добираемся до гавани. Вблизи она совсем не похожа на ту картинку, которую я нарисовала себе, рассматривая ее из окна лимузина. Все здесь напоено жизнью. Мы вдыхаем соленый воздух, как музыкой наслаждаемся шумом прибоя и тихим стуком лодок о причал. Мне не терпится продолжить начатое, найти и украсть подходящую лодку прежде, чем нас обнаружат. Но на лице Габриеля выражение такого благоговения, что я не решаюсь его торопить. Он словно не может поверить своим глазам.

— Что-нибудь вспоминается? — спрашиваю я.

— Я… — его голос срывается. — Я думал, что не забыл, каков океан на самом деле, но оказывается, я совсем ничего не помнил.

Делаю к нему шаг. Он обнимает меня, потом крепко прижимает к себе.

— Ты же сможешь вывезти нас отсюда на одной из этих лодок? — уточняю я.

— Да, конечно.

— Уверен?

— Ну, если я ошибаюсь, думаю, долго мы с тобой не проживем.

У меня вырывается смешок:

— Отлично.

Привередничать нет времени. Возможность выбрать лодку я предоставляю Габриелю. Он то в них понимает, хоть и учился по картинкам. По большей части лодки здесь гораздо более современные, чем те, о которых Габриель мог прочитать в нашей библиотеке, но он в любом случае разбирается в них лучше, чем я. Решаем остановиться на маленьком рыбацком суденышке с крытой рулевой рубкой — так вроде бы это правильно называется, а у Габриеля нет времени мне объяснять. Главное, в ней нам будет не страшен холодный ветер. Узел поддается на удивление быстро, и мы отчаливаем от пирса. Несмотря на то, что Габриелю впервые встретилась эта модель, он управляет лодкой как заправский моряк. Хочу ему помочь, но только мешаюсь у него под ногами. В конце концов он не выдерживает и просит меня поработать впередсмотрящим. Ну, с этим я справлюсь.

Отплываем от берега.

Габриель, стоящий в эту минуту у штурвала с таким серьезным и важным видом, совершенно не похож на неуверенного, старающегося не привлекать к себе лишнего внимания слугу, который развозил нам еду по комнатам. Взгляд его голубых глаз прикован к горизонту. Сейчас он на своем месте. Не исключено, что родители Габриеля часто выходили в море. Или, может, сто лет назад, когда люди были настоящими и свободными, его предки выглядели именно так.

Наконец-то мы свободны. Мне о многом нужно ему рассказать. Дженна. Сесилия. Уверена, что Габриелю тоже есть чем со мной поделиться. Но это подождет. Я любуюсь им со стороны и не мешаю ему наслаждаться такими дорогими для него мгновениями. Пусть эта лодка под его умелым управлением несет нас в вечность. Мы будем долго-долго плыть над навсегда ушедшими под воду континентами, пока Флорида не исчезнет из виду. Просто исчезнет, как будто ее и не было.

Вдруг мы причалим к тому же пляжу, что нарисовал отец Дейдре? Подержим в руках морскую звезду, настоящую, такую, до которой можно дотронуться. Нам в любом случае придется где-нибудь высадиться. Будем останавливаться, чтобы уточнить, как лучше добраться до Манхэттена. Мы окажемся в местах, где нас никто не знает, где я не являюсь женой Линдена Эшби, а Габриель не слуга и где никто никогда не слышал о Воне Эшби и его огромном особняке. Мы плывем вдоль береговой линии, и ветер усиливается.

Габриель обнимает меня, я накрываю его руки своими, чувствую сопротивление штурвала.

— Смотри, — шепчет он мне на ухо.

Вдали виднеется маяк. Скользнув по нам, луч света продолжает свой путь по кругу. На этот раз я не знаю, куда он нас приведет.

Массаж для ребенка (детей). Как правильно делать массаж детям (ребенку). Массаж грудным детям (грудному ребенку)

Массаж для ребенка (детей). Как правильно делать массаж детям (ребенку)

Делать массаж здоровому ребенку можно с 1,5—2 месяцев. Он выполняется ежедневно не ранее чем через 40 минут после еды или за 25—30 минут до еды. Не надо делать массаж перед сном.

Проводить массаж нужно в светлой проветренной комнате, температура воздуха в которой не должна быть ниже 22 градусов. В теплое время года массировать ребенка можно обнаженным, а зимой, осенью и ранней весной тело ребенка нужно прикрыть, оставив открытым лишь массируемый в данный момент участок. Лучше не использовать при массаже кремы и присыпки.

Массаж необходимо делать мягко и нежно, ребенку это должно нравиться. Если ребенок плохо реагирует на массаж, то его надо прекратить и выяснить причину такой реакции.

Движения при выполнении массажа должны быть направлены по ходу кровеносных сосудов. Область печени при массировании живота необходимо обходить. Также нужно обходить при массаже половые органы ребенка, а при массировании спины нельзя применять ударные приемы в области почек. Проводить массаж и гимнастику ребенка следует в течение 6—7 минут.

При небольших покраснениях на коже ребенка в результате диатеза массаж нужно проводить осторожно, избегая участки с высыпаниями. Если же высыпания стали значительными, массаж в это время производить не следует.

Нельзя проводить массаж при различных инфекционных заболеваниях, рахите в период обострения, при паховых, бедренных и пупочных грыжах, врожденном пороке сердца, а также при различных воспалительных кожных заболеваниях.

Не рекомендуется проводить гимнастические упражнения при острых лихорадочных состояниях, тяжелых заболеваниях кожи, обостренном туберкулезе, расстройствах пищеварения, пороках сердца с явлениями декомпенсации, тяжелых заболеваниях крови, рахите в период обострения.

Перед началом сеанса следует наладить контакт с ребенком, доброжелательно и ласково поговорить с ним, только после этого можно начинать массаж. Начинать массаж и гимнастику следует с простых приемов и упражнений, а со временем процедуру можно усложнить, постепенно вводя новые элементы. Нельзя сильно захватывать и сдавливать ткани и суставы ребенка, так как это может причинить ему боль. Все приемы и движения должны выполняться с осторожностью.

При выполнении всех массажных приемов и упражнений конечности ребенка и его головку нужно беречь от резких движений и толчков, в противном случае могут возникнуть различные нарушения суставно-связочного аппарата. Все приемы и движения должны выполняться точно и профессионально. Очень важно в ходе массажа и гимнастики наблюдать за ребенком, выделяя те приемы и упражнения, которые доставляют ему положительные эмоции. Последующие сеансы массажа и гимнастики следует начинать именно с них.

Дата добавления: 2014-12-11 | Просмотры: 696 | Нарушение авторских прав