АкушерствоАнатомияАнестезиологияВакцинопрофилактикаВалеологияВетеринарияГигиенаЗаболеванияИммунологияКардиологияНеврологияНефрологияОнкологияОториноларингологияОфтальмологияПаразитологияПедиатрияПервая помощьПсихиатрияПульмонологияРеанимацияРевматологияСтоматологияТерапияТоксикологияТравматологияУрологияФармакологияФармацевтикаФизиотерапияФтизиатрияХирургияЭндокринологияЭпидемиология

Массаж для ребенка (детей). Как правильно делать массаж детям (ребенку). Массаж грудным детям (грудному ребенку) 9 страница

— На тебе жучок, — замечает он, кивком указывая на мои волосы.

Действительно, по светлой прядке моих волос ползет какая-то крылатая букашка. Легонько на нее дую. Жучок распрямляет крылья и улетает восвояси.

— Я рада, что тебя не унесло, — говорю я, надеясь, что он поймет мой намек и присядет рядом.

— Этот дом простоял здесь уже тысячу лет, — замечает он, открывая термос.

Отвинтив крышку, он наливает нее горячий шоколад. Я сажусь и принимаю из его рук обжигающий напиток. Вдыхая сладкое тепло шоколада, наблюдаю за Габриелем. Он пьет прямо из термоса. Видно, как под тонкой кожей на шее двигается кадык.

— Ничего ему не сделается.

Бросив взгляд на кирпичное здание неподалеку, понимаю, что он прав.

— Так ты выиграл пари? — спрашиваю я, потягивая шоколад.

Он такой горячий, что обжигает язык.

— Вторая категория?

— Третья.

Губы у него совсем растрескались. У меня тоже. А вот у Линдена губы гладкие и мягкие, как у ребенка. Мы с Габриелем словно невольные пленники этого опустевшего сада, что до весны погрузился в глубокий сон.

— Я не люблю его, — говорю я.

— Кого?

— Линдена. Я его не люблю. Мне даже неприятно находиться с ним в одной комнате. Просто чтобы ты знал.

Он вдруг прячет глаза и, запрокинув голову, делает из термоса последний глоток. На его верхней губе остается немного шоколада.

— Просто хотела, чтобы ты знал, — повторяю я.

— Это хорошо, — отвечает он, сопроводив свои слова кивком.

Встретившись взглядами, мы обмениваемся улыбками. И тут нас начинает разбирать смех. Сперва мы хихикаем тихонько, неуверенно, словно чего-то опасаясь, но потом принимаемся хохотать, как сумасшедшие. Смеюсь вовсю, так, что даже похрюкиваю. Прикрываю рот, но вдруг понимаю, что не испытываю из-за своей несдержанности ни капли смущения. Уж не знаю, что нас так рассмешило и был ли для нашего приступа веселья вообще хоть какой-нибудь повод, но настроение у меня становится преотличным.

Такие мгновения в моей жизни ценятся на вес золота. Я была бы счастлива просто идти рядом с Габриелем, шурша опавшими листьями. Но мы поднимаемся и направляемся к дому. Идем бездумно, машинально переставляя ноги. Мы ведь оба здесь пленники. Габриель может заговорить со мной, только если выполняет какое либо поручение, например когда приносит мне поесть. Потом он должен вернуться на кухню. Его всегда ждет работа: пылесосить бесчисленные ковры или до блеска натирать полы. Наверное, поэтому он принес мне горячий шоколад.

Мы приближаемся к дому. Сладкое послевкусие шоколада почти пропало, зато язык местами потерял всякую чувствительность. Низкое, хмурое небо затянуто тяжелыми тучами и выглядит несколько зловеще. Опавшие листья, словно в панике, удирают из-под ног.

Едва Габриель протягивает руку, чтобы открыть входную дверь, как она распахивается. На пороге стоит Распорядитель Вон. Он улыбается. На кухне за его спиной все молча заняты своим делом: чистят, жарят, намывают. Ничего похожего на царящий здесь обычно шум и суету.

— Я попросила его принести мне горячий шоколад, — считаю нужным объяснить я.

— Да, да, солнце мое, — отвечает Распорядитель Вон со своей кроткой старческой улыбкой. — Я так и понял.

Габриель, стоящий рядом со мной, напрягается всем телом. Меня охватывает странное желание взять его за руку, дать ему понять, что мне тоже страшно, что я боюсь ничуть не меньше его, хоть и стараюсь это не показывать.

— Ну раз с этим ты закончил… Если не ошибаюсь, тебе есть чем заняться, — говорит Распорядитель Вон Габриелю.

Ему не нужно повторять дважды: Габриеля словно ветром сдувает.

Остаюсь один на один с Распорядителем.

— День сегодня просто чудесный, прохладный. Самое то для моих легких, — говорит он, выразительно похлопывая себя по груди. — Ты ведь не откажешь старику свекру в прогулке?

Вопрос, понятно, риторический. Оставив за спиной особняк, мы пересекаем розарий с декоративными прудами. Батут Дженны засыпан сухими опавшими листьями.

Несмотря на все мои старания, продолжать делать вид, что я прогуливаюсь в одиночестве, становится крайне трудно. Распорядитель берет меня под руку. В нос бьет смесь запахов твида, лосьона после бритья и подвала, от одной мысли о котором меня охватывает дрожь. Больше всего на свете мечтаю оказаться где-нибудь подальше отсюда, поэтому мысленно переношусь на Манхэттен. Там тоже осень. С одиноких, чахлых деревьев облетает скудная листва — сказывается близость химических заводов. Но вот налетит ветер, закружит листья в причудливом танце, и тебе уже кажется, будто ты в осеннем лесу, а не на улице большого города. Удерживая перед глазами эту картинку, добираюсь до границы розария. Уф, думала, не выдержу!

Только я начинаю расслабляться, уверив себя в том, что говорить во время прогулки, по видимому, не придется, как мы выходим к площадке для игры в мини гольф и Распорядитель Вон решает наконец приступить к беседе.

— У нас, стариков, есть такое выражение «в ком то души не чаять». Слышала его когда-нибудь?

— Нет, — отвечаю я.

Мне становится интересно. Страха нет.

Врушка ты хоть куда, Рейн. Справишься.

— Так вот, дорогая, Линден в тебе души не чает.

Он нежно приобнимает меня за плечи. Сердце мое в эту секунду проваливается куда-то в желудок, в горле перехватывает.

— Ты его любимица, знаешь ли.

— Мне казалось, он меня не замечает, — отвечаю я, потупясь. — Он так увлечен Сесилией.

Следует, однако, признать, что в последнее время Линден стал все чаще оказывать мне знаки внимания. В подвале, к примеру, чуть меня не поцеловал. До сих пор не могу понять, что же его во мне привлекает — мое сходство с Роуз или что-то иное.

— Сесилия ему, как и мне, очень дорога. Она так старается ему во всем угодить. Это, безусловно, подкупает.

Сесилия еще совсем ребенок. Ребенок, лишенный нормального детства. Она так отчаянно стремится стать Линдену хорошей женой, что готова ради этого на все.

— Но она слишком юна. Ей предстоит еще многому научиться. Ты ведь со мной согласна? — спрашивает он и, не дождавшись ответа, продолжает: — Та же, что постарше, Дженна… Обязанности свои исполняет добросовестно, но в ней нет ни капли твоего обаяния и женской притягательности. Ну ледышка просто. Моя бы воля, отправил бы ее на корм рыбам.

Он сопровождает свои слова красноречивым жестом.

— Но Линден и слушать меня не желает. Говорит, дай ей время, она изменится, ребенка ему родит. Ну что с ним поделать? Всегда он всех жалел.

Да уж, жалостливый, слов нет. Вот только на ее сестер жалости что-то не хватило.

— Она застенчивая очень, — защищаю я Дженну. — Любит его, просто боится ему что-нибудьне то сказать. Все твердит мне, что не может набраться смелости с ним заговорить.

Вру напропалую, лишь бы Распорядитель Вон передумал отправлять ее на корм рыбам. Не представляю, что это значит, но уверена, что ничего хорошего Дженну там не ожидает.

— А тут ты, — продолжает Вон, словно не слыша меня. — Умная. Красивая.

Мы останавливаемся. Развернув меня к себе лицом, он мягко поглаживает мой подбородок подушечкой большого пальца:

— Я вижу, как он светится, когда ты рядом.

Заливаюсь густым румянцем. Этого в моем сценарии не было.

— У него снова появилось желание жить. Даже начал поговаривать о возвращении к работе.

Почти верю в искренность его улыбки. Распорядитель Вон снова обнимает меня за плечи. Мы проходим мимо различных препятствий, ямок и ловушек для мячиков. Тут и ухмыляющиеся клоуны, и огромные рожки с мороженым, и ветряные мельницы с вращающимися крыльями, и высокий маяк, пронзающий лучом света полумрак осеннего парка.

— Много лет назад, еще до рождения Линдена, у меня был сын. Здоровье у него было богатырское. Еще одно выражение, которое сейчас почти не используют.

— Правда? — удивляюсь я.

— Ни дня не болел. Мы тогда ничего не знали о бомбе, тикающей в наших детях. Он умер, как и другие. Ты думаешь, что тебя ожидает такая же судьба.

Мы останавливаемся. Последовав его примеру, присаживаюсь на большую пластмассовую мармеладинку, прикрывающую седьмую лунку.

— Линдену не так повезло со здоровьем, но он все, что у меня есть.

Его кроткая старческая улыбка не заставляет себя долго ждать. Если бы я видела его впервые в жизни, то наверняка бы пожалела. Обнимаю его, ни на секунду не забывая, что ему никак нельзя доверять.

— В тот день, когда он родился, я приступил к поиску антидота. Тружусь давно и неустанно. Мои исследовательские группы работают посменно, свет в лаборатории не гаснет ни на секунду. Я обязательно найду антидот в ближайшие четыре года.

А если не найдет, что-тогда? Стараюсь не думать о том, что после смерти Линдена и всех его жен очередным подопытным кроликом Распорядителя Вона станет ребенок Сесилии.

Он похлопывает меня по руке.

— Мой сын проживет долгую жизнь. И его жены тоже. Вас всех ожидает долгая, здоровая жизнь. Ты разгоняешь мрак, в который его погрузила смерть Роуз. Неужели ты сама этого не видишь? Ты возвращаешь его к жизни. Его снова ожидает успех, он будет брать тебя на все эти вечеринки. И так много-много лет. Будешь жить, как принцесса.

Не знаю, зачем он мне все это говорит, но уже от одного его столь близкого присутствия меня начинает подташнивать. Он и вправду заботливый отец, переживающий за сына? Или что-то подсказало ему, что я собираюсь отсюда сбежать? Он смотрит мне прямо в глаза. Передо мной внезапно оказывается совсем другой человек, и я не вижу в нем ничего зловещего.

— Ты понимаешь, что я хочу сказать? — спрашивает он.

— Да, — отвечаю я. — Понимаю.

Когда умерли родители, наш подвал наводнили крысы. Проникая в дом по сточным трубам, они грызли проводку и таскали продукты. Для наших ловушек они оказались чересчур сообразительными, поэтому Роуэн решил их отравить. Он смешал муку, сахар, воду и пищевую соду и разлил получившуюся смесь маленькими лужицами по всей кухне. Я думала, что у него ничего не выйдет, но ошиблась. Однажды ночью, когда была моя очередь дежурить, я вдруг увидела крысу. Описав по подвалу несколько неровных кругов, она завалилась на бок. Начала хрипеть, задыхаться, ее тельце судорожно подергивалось. Агония, как мне тогда показалось, длилась несколько часов. Эксперимент Роуэна имел успех невероятный и в то же время отвратительный.

Распорядитель Вон ставит меня перед выбором. Я могу остаться в доме, где он препарирует жену и ребенка Линдена, чтобы найти противоядие, которого не существует. Через четыре года я, скорее всего, умру, зная, что все наши тела станут частью его экспериментов. Но все эти четыре года я смогу посещать роскошные вечеринки, блистая на них в качестве супруги Линдена. Плата вполне достойная. Что бы я ни решила, все равно сдохну, как та крыса, в мучительной агонии.

Слова Вона весь день не выходят у меня из головы. Он улыбается мне за ужином. Я же все думаю о той дохлой крысе.

Только к ночи у меня в ушах перестает звучать полный угрозы голос Вона. Недавно дала себе зарок — едва ложусь в постель, все мысли только о моем родном доме: как он выглядит, и как я собираюсь туда вернуться; и еще о той жизни, что я вела до того, как сюда попала.

В моих мыслях нет места жителям этого особняка. Правда, мне время от времени приходится напоминать себе о том, что Линден, несмотря на все свое мягкое обхождение, мне тоже враг. Это он лишил меня брата, дома, а потом запер меня здесь.

По ночам, когда остаюсь одна, всегда думаю о брате. У него с самого раннего детства есть такая привычка: случись что, он сразу заслоняет меня собой, словно всем опасностям в этом мире надо справиться с ним, прежде чем они смогут добраться до меня. Вспоминаю, как он выглядел, когда застрелил того Сборщика и спас меня: в руке ружье, в глазах испуг при мысли о том, что чуть меня не потерял. Мы всегда были близки. Вспоминаю, как мама сказала нам взяться за руки и всегда держаться друг друга.

Подобные мысли кружат у меня в голове каждую ночь, когда никто не нарушает моего уединения и мне хоть на несколько часов удается вырваться из картонной жизни, которую я каждый день проживаю в этом особняке, полном сестер и слуг. Не имеет значения, насколько одинокой я при этом чувствую себя, не важно, каким сильным и горьким оказывается это чувство, главное — мне удается вспомнить, кто я есть на самом деле.

Однажды ночью, уже погружаясь в сон, я вдруг слышу, как ко мне в спальню заходит Линден и прикрывает за собой дверь. Все это происходит словно за тысячу миль от меня. Я сейчас с Роуэном, мы привязываем бечевку к воздушному змею. Легкий заливистый смех мамы сливается со звуками фортепиано, на котором отец играет моцартовскую сонату соль мажор. Роуэн распутывает бечевку, высвобождая мои пальцы один за другим. Он спрашивает меня, жива ли я еще. Я пытаюсь рассмеяться, обратить его нелепый вопрос в шутку, но у меня ничего не выходит — слова застревают в горле. Он не поднимает на меня глаз.

Я никогда не брошу тебя искать, обещает он. Землю переверну. На все пойду, но тебя найду.

— Я прямо здесь, — говорю я.

— Тебе снится сон, — отвечает мне кто-то посторонний.

Это не мой брат. Рядом, уткнувшись мне носом в шею, лежит Линден. Музыка смолкает. Безуспешно стараюсь нащупать бечевку, оплетавшую мои пальцы. Знаю, что, если открою глаза, снова окажусь в темной камере своей роскошной тюрьмы. Возвращаться я не желаю, вот и пытаюсь подольше продержаться в этом пограничном состоянии полудремы.

Вытянувшийся подле меня Линден беспомощно всхлипывает, содрогаясь при каждом спазме. Его горячие слезы обжигают мне шею. Ему, конечно, снилась Роуз. Линдену, как и мне, по ночам бывает отчаянно одиноко. Поцеловав мои волосы, он прижимается ко мне всем телом. Я не оказываю ни малейшего сопротивления. Мне и самой это сейчас нужно. Просто необходимо. Не открывая глаз, кладу голову ему на грудь и вслушиваюсь в сильные, мерные удары его сердца.

Да, я, Рейн Эллери, хочу снова стать самой собой. Дочерью и сестрой. Но как же иногда это бывает тяжело.

Мой тюремщик крепко прижимает меня к себе, и я засыпаю, убаюканная его ровным дыханием.

Первое, что я чувствую, открыв утром глаза, это тепло его дыхания на своем затылке. Во сне я перевернулась на бок и теперь лежу к нему спиной. Он обнимает меня сзади. Стараюсь не двигаться, чтобы его не разбудить. Мне стыдно за свою слабость прошлой ночью. В какой момент роль примерной жены, что я играю, перестает быть просто ролью? Как скоро он признается, что любит меня и хочет, чтобы я родила ему ребенка? И самое страшное: как быстро я на это соглашусь?

Нет. Этого никогда не случится.

Несмотря на все мои усилия его заглушить, в голове снова звучит голос Вона.

Будешь жить, как принцесса, много-много лет.

Почему бы и нет? Я вполне могу быть женой Линдена в доме Линдена. Или могу вырваться отсюда и постараться убежать так далеко и быстро, как только можно. Могу рискнуть жизнью ради свободы.

Три дня спустя, когда, предупреждая о приближении следующего урагана, срабатывает сигнализация, я выламываю москитную сетку из окна своей комнаты.

Исхитряюсь ухватиться за ближайшую к карнизу ветку и, повисев на ней с пару секунд, спрыгиваю прямиком в кусты. Хоть лететь и недалеко, приземление оказывается довольно болезненным. Но главное, что кости целы. Высвободившись из кустов, бегу, что есть сил. За спиной ревет сигнализация. Ветер, ставший вдруг какого-то неуловимого серого цвета, швыряет в глаза пряди волос и опавшие листья. Мне все равно. Я продолжаю бежать. Низкие тучи наливаются свинцом. Ослепительно белые росчерки молний раскалывают потемневшее небо.

Не могу сообразить, где я. Мелкий сор и пыль, что закручивает в спирали злой ветер, застят мне глаза. Я тону в жутком гуле, который, как отчаянно бы я ни бежала, не ослабевает ни на секунду. Грязь и клочки травы мечутся в безумном танце, словно околдованные неведомой силой.

Я теряю счет времени, но слышу, как кто-то выкрикивает мое имя. Сначала один раз, потом еще несколько. Каждый крик, как ружейный выстрел. И тут я налетаю на огромный рожок с мороженым. Площадка для мини гольфа. Ну, теперь все будет хорошо. Смогу разобраться, куда двигаться дальше.

Не представляю, как мне найти отсюда выход. Я изучила все: сады, площадку для мини гольфа, теннисные корты, бассейн. Даже прогулялась к заброшенным конюшням, ими никто не пользуется с тех пор, как заболела Роуз. Но выхода из поместья так и не нашла.

Прижимаюсь спиной к пластиковому рожку. Мимо меня с треском проносятся ветви. Деревья раскачиваются, стонут от ветра. Ну конечно же, деревья! Залезу на дерево и сразу пойму, в каком направлении бежать дальше. Может, смогу разглядеть ограду или, на худой конец, замечу кустик, которого еще не видела. А может, потайную дверь. Ну хоть что-нибудь!

Делаю шаг вперед, но меня чудовищной силой отбрасывает обратно, вжимая в пластмассовую поверхность рожка. Не могу вздохнуть, легкие готовы взорваться. Опускаюсь на землю, стараюсь сесть против ветра, чтобы сделать вдох, но у меня ничего не выходит. От него невозможно спрятаться, он повсюду. Наверное, пришел мой час.

Разворачиваюсь навстречу ветру. Даже перед смертью мне не суждено увидеть реальный мир. Умру в окружении декораций. Бешено вращающих лопастями ветряных мельниц. Странного блуждающего снопа света.

Свет. Сначала мне кажется, что это обман зрения, но луч никуда не исчезает, хотя и на месте тоже не задерживается. Осветив меня, он тут же принимается очерчивать по верхушкам деревьев правильный круг. Маяк. Мое самое любимое препятствие. Он напоминает мне маяки, установленные у входа в гавань Манхэттена, чтобы указывать рыбакам дорогу домой. Ему не страшен даже такой ураган, как этот, он все равно продолжает светить, рассекая осенний сумрак своим лучом. Если уж сбежать мне не удалось, останусь здесь, хоть так окажусь перед смертью поближе к дому, вдали от этого кошмарного, жуткого места.

Идти становится совершенно невозможно. В воздухе чего только не летает, и я начинаю подозревать, что меня и в самом деле может унести. Поэтому я решаю опуститься на четвереньки и ползти по искусственному травяному покрытию площадки, стараясь вжаться в него локтями и коленками что есть мочи. Оставляю позади людей, выкрикивающих мое имя, непрекращающееся завывание сирены и резкую боль, пронзившую все мое тело. Я даже не знаю толком, что именно произошло, но чувствую, что рана кровоточит. Во рту появляется металлический привкус. Из невидимого мне пореза по ногам сочится кровь. Только бы не парализовало! Ползу, пока хватает сил. Вот и маяк.

Дотрагиваюсь до него рукой: краска вся облупилась, дерево растрескалось. Я наконец там, где хотела оказаться перед смертью, но что-то в этой удивительной аккуратной башенке говорит мне, что я еще не готова умирать. Надо двигаться дальше. Но куда? Принимаюсь шарить вокруг себя. Здесь должно быть что-нибудь, что поможет мне подняться наверх, к свету.

Нащупываю лестницу и крепко за нее хватаюсь. Она здесь явно для украшения. Хлипкая, держится только на гвоздях, вбитых в стену маяка. Но по ней все таки можно подняться, да и тело меня пока слушается. Лезу наверх. Выше. Еще выше.

Теперь кровь бежит и по рукам. Что-то попадает мне в глаз, он начинает нестерпимо жечь. Мне снова нечем дышать. Выше. Еще выше.

Кажется, что я поднимаюсь по этой лестнице целую вечность. Всю ночь. Всю свою жизнь. Но в конце концов добираюсь все таки до самого верха. Луч прожектора едва не ослепляет меня в своеобразном приветствии. Отворачиваюсь.

И чуть не сваливаюсь с лестницы.

Передо мной простирается ровная линия горизонта.

И там, вдалеке, за верхушками деревьев, я вижу его. Будто шепот. Словно робкое предположение. Остроконечный цветок с носового платка Габриеля, венчающий кованые ворота.

Выезд из поместья, расположенный за много миль от меня.

На другом конце вселенной.

И тут меня осеняет. Маяк пытался показать мне, что сегодня я не умру. Он освещает уготованный мне путь. Подобно Колумбу и его флотилии: «Нинье», «Пинте» и «Санта Марии», мне предстоит путешествие на другой конец света.

Я в жизни не видела ничего прекрасней этих ворот, едва различимых вдалеке.

Начинаю было спускаться, как вдруг снизу раздается чей то громкий окрик.

— Рейн! — Кричат так близко, что сделать вид, будто я ничегошеньки не слышала, не выйдет.

Замечаю голубые глаза, блестящие каштановые волосы и сильные руки, гораздо более крепкие, чем у Линдена. Ко мне приближается Габриель. Но не весь: в ураганном ветре части его тела, как кусочки мозаики, мелькают у меня перед глазами с головокружительной скоростью. На секунду вижу отверстый в гневном крике рот.

— Теперь точно сбегу! — ору я. — Бежим вместе!

Но он лишь со все возрастающим отчаянием повторяет мое имя. Мне кажется, он не слышит, что я ему говорю. Зачем то раскидывает руки. Не могу разобрать, что он кричит, но тут страшная боль пронзает мой затылок, и я падаю в объятия Габриеля.

Воздух вокруг неподвижен. Тишина. Мне дышится легко и свободно. В нос бьет запах лекарств.

— Не надо, — то ли говорю, то ли пытаюсь сказать я.

Глаза никак не открываются. Здесь Вон. Я чувствую его присутствие кожей. Ощущаю холод скальпеля. Он будет меня резать.

По венам разливается тепло. Противный механический писк вторит каждому удару моего сердца.

Он спрашивает, могу ли я открыть глаза.

Из забытья меня вытаскивает аромат чая. Хоть я и понимаю, что ошибаюсь, все же тешу себя иллюзией, что это Роуэн. Пришел с чашечкой эрл грея, чтобы разбудить меня на работу. Вместо этого натыкаюсь на пристальный взгляд зеленых глаз Линдена. Из-за свежих порезов его губы кажутся алыми. Лицо и шея покрыты багровыми пятнами кровоподтеков. Он держит меня за руку, сжимая ее до боли.

— Слава богу, ты очнулась! — говорит он и, припав лицом к моему плечу, сотрясается от подавленных рыданий.

Меня рвет. Едва спазмы начинают стихать, как у меня темнеет в глазах, и я отключаюсь.

Проходит целая вечность. Открываю глаза. Ветер все еще воет, как зверь в тесной клетке. Бьется в окно, хочет пробраться в комнату и выкрасть меня. Маяк… Ищу блуждающий сноп света. Ничего.

Рядом, головой на моей подушке, спит Линден. Его дыхание щекочет мне ухо. Так вот откуда взялся ветер, что завывал в моем сне. Дышит Линден с легким присвистом.

Лежу, не шевелясь, жду, когда ко мне полностью вернется сознание. Внезапно понимаю, что времени прошло совсем немного. Линден все тот же. Даже синяки на месте. У меня на пальце обручальное кольцо, и я все еще в старинном особняке, которому не страшен ни один ураган на свете.

Однако кое-что изменилось. В вену на моем предплечье воткнута игла, от которой вверх тянется тоненькая трубочка. В нее из пластикового мешочка, прикрепленного к металлической стойке, капает жидкость. Монитор исправно отсчитывает пульс. Спокойно, методично. Пытаюсь сесть, грудную клетку пронзает острая боль. Ребра словно клавиши ксилофона, которым не повезло с молоточком. Нога продета в какую то петлю и задрана кверху.

Почувствовав, что я зашевелилась, рядом начинает ворочаться Линден. Что-то невнятно бормочет, просыпаясь. Закрыв глаза, делаю вид, что сплю. Ни малейшего желания его сейчас видеть. Насмотрюсь еще за всю последующую жизнь.

Потому что, куда бы я ни побежала, где бы ни спряталась, каждый раз я буду просыпаться в этой комнате.

Рано или поздно мне приходится открыть глаза. Посетители не заставляют себя долго ждать. Даже работая над своими проектами, Линден не отходит от меня ни на минуту: он взбивает мне подушки или читает вслух книги, принесенные из библиотеки. «Франкенштейн» вызывает у меня горький смех. Дейдре, Дженна и Сесилия едва ли проводят в моей комнате несколько секунд, прежде чем Линден выпроваживает их, говоря, что мне необходим покой. Распорядитель Вон, мой лечащий врач и по совместительству обеспокоенный свекор, знакомит меня со списком всех частей тела, что я сломала, вывихнула или растянула.

— Крепко тебе досталось, дорогая, но ты попала в самые лучшие руки, — говорит он.

Из-за лекарств сознание путается, и вместо Распорядителя я вдруг вижу большую говорящую змею. Она сообщает мне, что как минимум две недели я не смогу наступать на левую ногу, и предупреждает, что мне еще некоторое время будет больно дышать. Не все ли равно? Захочу, проведу в этой проклятой комнате весь остаток своей жизни — знай плюй себе в потолок да поправляйся.

Время как будто остановилось. Не представляю, сколько я уже пролежала в этой постели. То проваливаюсь в дрему, то просыпаюсь. Каждый раз, когда открываю глаза, меня ждет новая сценка. Линден читает мне вслух. Сестры толпятся в дверном проеме, разглядывая меня с озабоченным видом. Смотрю на них, пока их нахмуренные лица не начинают расплываться, а глаза не чернеют. Болит каждая косточка. Тело отказывается слушаться. В голове туман.

— Не могу не признать, ураган даже близко не стоит с воздуховодом, — раздается откуда-то сверху голос Вона.

Пытаюсь открыть глаза, но через приоткрытые щелочки вижу только сумрачное пятно — его темные прилизанные волосы. По венам разливается тепло. Боль в ребрах отступает, и тело сводит судорога облегчения.

— Ты знала, что выкинула твоя мертвая сестричка? Воздуховод! Она ухитрилась спуститься по вентиляционной шахте до самого низа, прежде чем мы ее нашли. Сообразительная была девчушка. Для одиннадцати-то лет.

Роуз… С моих губ не срывается ни звука.

Шершавые, словно наждачная бумага, пальцы касаются моего лба. Веки наливаются свинцом.

— Она, прямо скажем, была ни в чем не виновата, такой уж ее воспитали, — выдыхает он мне в ухо, обжигая горячим дыханием. — Я работал с ее родителями. Уважаемые хирурги были, вообще-то говоря. Потом, чего греха таить, рассудком повредились. Мотались по штатам со своими безумными побасенками про тайный сговор. Мол, раз уж у нас антидот создать не получается, значит, должно быть где-нибудь за безбрежным океаном еще одно выжившее государство, которое может нам помочь. Кормили ее своими россказнями про погибшие страны, будто была от них хоть какая то польза.

По венам снова разливается тепло. Немеет тело. Что он мне вкалывает? Собираюсь с силами. С огромным трудом мне все-таки удается приоткрыть веки. В глазах двоится. Сфокусировав взгляд, понимаю, что Линдена рядом нет, да и сестры больше не толкутся у двери.

— Тшш… — успокаивающе шепчет Вон и, положив большой и указательный пальцы на мои веки, закрывает мне глаза. — Все хорошо. Послушай ка мою сказку на ночь. Боюсь, правда, конец у нее не очень счастливый. Так вот, куда они ни ехали ересь свою распространять, всегда с собой дочку брали. И знаешь, что с ними приключилось? Машина на автостоянке оказалась начинена взрывчаткой. Секунда, и девчушка осталась круглой сиротой. Мир полон опасностей, верно?

Бомба. Я о них знаю по Манхэттену. Приглушенный грохот, доносящийся издалека, говорит мне, что только что погибли люди. Это не те воспоминания, в которые мне хочется вернуться, поэтому я инстинктивно пытаюсь отодвинуться. Но куда там! Из-за всех этих лекарств тело словно деревянное.

— В этом мире есть люди, которым противоядие не нужно. Они считают, что близится конец света, человечество обречено и лучше в это не вмешиваться. Они убьют любого, кто осмелиться помочь нам выжить.

Я знала! Я так и знала! Родителям постоянно угрожали из-за их лабораторных исследований. Существуют две противоборствующие стороны: приверженцы научного подхода выступают за изучение генома человека и поиски противоядия; а сторонники естественного подхода уверены, что уже слишком поздно что-либо изменить, и считают неэтичным сначала рожать детей, а потом ставить над ними эксперименты. Одним словом, «естественники» полагают, что вымирание человеческой расы — обычный природный процесс.

— Но тебе повезло, — говорит Вон. — У нас здесь тепло и безопасно. Уверен, ты не захочешь всем этим рискнуть. Ты особенная, хоть сама этого не понимаешь. Исчезнешь, и Линден этого не переживет.

Неожиданно мне становится ясно, почему Роуз отговаривала меня от побега. Совсем не затем, чтобы после ее смерти Линден не остался один. Она пыталась предупредить меня, уберечь от наказания вроде того, которому подверглась, когда ее попытка бегства провалилась. Сознание начинает путаться, и в ушах раздается шепот Роуз, а не Вона:

— Если тебе дорога жизнь, больше никаких попыток сбежать.

Линден, кажется, не подозревает, что я получила все эти травмы, когда пыталась от него убежать.

— Я сказала ему, что, когда налетел ураган, ты была в саду, — шепотом рассказывает мне Дженна как-то днем. Рядом тихонько спит Линден. Его рука покоится у меня на плече. Даже во сне он не может оставить меня без защиты. — Я видела, как ты выпрыгнула в окно. Что у тебя был за план?

— Не знаю, — отвечаю я. — В любом случае, он с треском провалился.

Она выглядит так, словно ей до смерти хочется меня обнять, но она не решается: мне даже дышать больно.

— И он тебе поверил? — интересуюсь я.

— Комендант Линден поверил, хоть и знает о выломанной сетке в твоем окне. Насчет Распорядителя Вона не знаю. На кухне все поручились, что видели тебя в саду перед самым ураганом. Сказали, ты попыталась вернуться в дом, когда услышала сигнал тревоги. Версия, по моему, вполне убедительная.

— Что они сделали? — не веря своим ушам, переспрашиваю я.

Чуть улыбнувшись, она заправляет мне за ухо непослушную прядь волос.

Дата добавления: 2014-12-11 | Просмотры: 610 | Нарушение авторских прав