АкушерствоАнатомияАнестезиологияВакцинопрофилактикаВалеологияВетеринарияГигиенаЗаболеванияИммунологияКардиологияНеврологияНефрологияОнкологияОториноларингологияОфтальмологияПаразитологияПедиатрияПервая помощьПсихиатрияПульмонологияРеанимацияРевматологияСтоматологияТерапияТоксикологияТравматологияУрологияФармакологияФармацевтикаФизиотерапияФтизиатрияХирургияЭндокринологияЭпидемиология

МИНИСТЕРСТВО ЗДРАВООХРАНЕНИЯ УКРАИНЫ 4 страница

– Мы прибудем на Этлу через три дня, доктор, – проговорил майор, – и, по-моему, самое время вам потренироваться в методике «плаща и кинжала». Я имею в виду умение носить этланскую одежду. У них там принят весьма своеобразный наряд, я бы даже сказал – привлекательный, хотя не с моими коленками расхаживать в килте…

Стиллмен объяснил, что мониторы на Этле действовали двумя различными способами. Первая группа проникла на планету тайно, предварительно изучив язык и облачившись в национальные костюмы. Большего не требовалось, поскольку физиологическое сходство землян и этлан было поразительным. Эти агенты сообщают наиболее ценные сведения, и пока никто из них не попался.

Вторая группа явилась с официальным визитом и переговоры вела через трансляторы. Её члены заявили, что узнали о бедствиях населения Этлы и прилетели оказать медицинскую помощь. Этлане позволили им остаться, упомянув, что они – не первые, что раз в десять лет на планету садится имперский звездолет с грузом новейших лекарств на борту, однако ситуация продолжает ухудшаться. Мониторам разрешили попробовать её исправить, но ненавязчиво дали понять, что воспринимают их как залётных шарлатанов.

Разумеется, когда речь зашла о Лонвеллине, мониторы продемонстрировали полное неведение.

По словам Стиллмена, положение было исключительно сложным, о чем свидетельствовали доклады тайных агентов. Но у Лонвеллина имелся замечательный по своей простоте план вмешательства. Узнав его суть, Конвей пожалел, что столь старательно лечил Лонвеллина. Если бы он не пыжился перед ЭПЛХ, то сидел бы сейчас в госпитале, а не мотался по космосу. Этот тип с претензиями на исцеление населения планеты вызывал у Конвея смешанные, но далеко не теплые чувства.

Этла изнемогла от болезней и от суеверий. Отношение аборигенов к Лонвеллину было яркой иллюстрацией их нетерпимости к тем, кто разнился с ними внешне. Первые две характеристики усугубляли третью, а она, в свою очередь, влияла на них. Лонвеллин надеялся разорвать порочный круг, добившись излечения значительного числа болящих, причем такого, которое не смогли бы отрицать даже самые бестолковые и фанатичные аборигены. После чего мониторам надлежало объявить, что всеми их действиями руководил ни кто иной, как Лонвеллин. Этлане устыдятся своей ненависти и станут, хотя бы на какое-то время терпимее к инопланетянам. Лонвеллин рассчитывал, что сумеет тогда завоевать их доверие и постепенно осуществит свой замысел превращения Этлы в разумный, счастливый, процветающий мир.

Конвей сказал Стиллмену, что он не эксперт в подобных вопросах, но ему план представляется толковым.

– Да, – ответил майор, – если сработает.

За день до выхода в расчетную точку капитан пригласил Конвея заглянуть на пару-тройку минут в ходовую рубку. Там как раз производились вычисления для последнего прыжка. Звездолет пролетал сравнительно близко от двойной системы, одна звезда которой представляла собой нестабильную переменную. Потрясенному Конвею подумалось, что такого рода зрелища заставляют людей ощущать свою слабость и одиночество, побуждают искать компании и говорить, говорить, чтобы тебя не расплющило всмятку это грозное величие. Все барьеры рухнули, и нотки, прозвучавшие вдруг в голосе капитана Вильямсона, подсказали Конвею, что капитан тоже человек и что на затылке у него тоже растут волосы, которые время от времени встают дыбом.

– Э… Доктор Конвей, – произнес капитан, – мне не хотелось бы, чтобы вы решили, что я критикую Лонвеллина, тем более, что он был вашим пациентом и, возможно, вы с ним подружились. Я также не хочу, чтобы у вас сложилось впечатление, что меня, командира крейсера Федерации, раздражает положение мальчика на побегушках. Дело в другом…

Вильямсон снял фуражку и разгладил морщинку. Конвей заметил редкие седые волосы и морщины на лбу, обычно скрытом под козырьком. Капитан надел фуражку и вновь стал выдержанным и деловитым старшим офицером.

– Буду с вами откровенен, доктор, – продолжал он. – Я бы назвал Лонвеллина талантливым дилетантом. Такие, как он, постоянно мутят воду, перебегают дорогу профессионалам, ломают расписания и так далее. В общем-то, это не страшно, ибо ситуация на Этле требует срочного принятия мер. Но вот к чему я клоню; мониторы, выполняя задачи разведки, колонизации и обеспечения порядка, обладают известным опытом в разгадывании социологических головоломок наподобие этланской, при том, разумеется, что среди нас не найти ровни Лонвеллину с его способностями. Да и плана лучше, чем его, у нас в настоящий момент нет…

«Интересно, – мелькнула у Конвея мысль, – капитан рассуждает о чем-то конкретном или попросту выпускает пар?» По прежним встречам с Вильямсоном Конвей не замечал за ним склонности плакаться кому-либо в жилетку.

– Поскольку в руководстве операцией вы второе лицо после Лонвеллина, – закончил капитан, – вам, на мой взгляд, следует знать не только то, что мы делаем, но и то, о чем мы думаем. На Этле действует в два раза больше наших агентов, чем мы думаем. На Этле действует в два раза больше наших агентов, чем известно Лонвеллину, и мы сейчас направляем туда дополнительные силы. Лично я очень уважаю нашего приятеля-долгожителя, однако не могу отделаться от ощущения, что он не вполне отдает себе отчёт в запутанности ситуации.

Помолчав, Конвей сказал:

– Я удивился тому, что для культурной миссии был выбран такой корабль как «Веспасиан». По-вашему, ситуация… гм… чревата опасностью?

– Да, – ответил капитан.

Внезапно громадная двойная звезда исчезла с обзорного экрана, на котором появилось изображение солнца класса О; в десяти миллионах миль от него виднелась серебристая искорка – планета назначения. Прежде чем Конвей успел задать хотя бы один из неожиданно возникших у него вопросов, капитан Вильямсон сообщил, что корабль вышел из гиперпространства и что теперь, до посадки, он будет очень занят, а потом вежливо выпроводил Конвея из рубки, посоветовав на прощание как следует выспаться. Конвей вернулся к себе в каюту и разделся, причем, как с удовлетворением отметила некая часть его сознания, почти машинально. Вдвоем со Стиллменом они последние несколько дней носили традиционные этланские костюмы – блузу, килт, пояс с сумкой, берет и длинный, до икры, кинжал, – и Конвей настолько свыкся со своим нарядом, что даже обедал в нем в офицерской кают-компании. Разоблачаясь, он размышлял над словами капитана.

Вильямсон полагал, что ситуация на Этле опасна и усматривал причину направления туда тяжелого крейсера именно в мнимом сгущении туч. Но в чём он разглядел эту опасность? Никакой военной угрозы, разумеется, не существовало. Нападение на корабль Лонвеллина причинило вред разве что благим намерениям ЭПЛХ. Значит, тут что-то другое. И вдруг Конвея будто осенило.

Империя!..

Упоминание о ней содержалось в отчётах представителей Федерации на Этле и в Агентурных сведениях, но прямого контакта до сих пор установить не удалось, что было неудивительно, поскольку, не будь Лонвеллина с его проектом, разведочные звездолеты мониторов проникли бы в этот сектор галактики лишь через пятьдесят лет. Об Империи известно было только то, что её власть распространяется на Этлу и что раз в десять лет она присылает на планету медицинскую помощь. Состав помощи и интервалы между поступлениями очередных её порций, по мнению Конвея, прекрасно характеризовали тех, кто отвечал за её отправку. С медициной в Империи, вероятно, туго, иначе лекарства, которые они переправляли на Этлу, рано или поздно справились бы с частью болезней. Похоже, что и с деньгами дела обстоят не лучше, ибо в противном случае корабли прилетали бы чаще. Скорее всего, загадочная Империя – ничто иное, как метрополия с немногочисленными колониями вроде Этлы. Главное, однако, заключается в том, что Империя, которая регулярно помогает окраинному миру, вряд ли может быть угрозой Федерации. Пожалуй, отчёты убеждали в обратном. И капитан Вильямсон, подумал Конвей, укладываясь в постель, волнуется понапрасну.

«Веспасиан» сел. На обзорном экране в радиорубке Конвей увидел серую бетонную площадку около полумили в поперечнике. Растительность и космодромные постройки скрывались за дымкой испарений. Пыльный бетон устилала опавшая листва, по очень похожему на земное небу мчались облачка.

Кроме крейсера, на космодроме имелся один-единственный корабль – космический бот, стоявший поблизости от этланской базы мониторов, группы пустующих строений, которые власти Этлы сдали Федерации в аренду.

– Вы, конечно, понимаете, доктор, – раздался из-за спины Конвея голос Вильямсона, – что Лонвеллин не может покинуть свой звездолет и что на данном этапе физический контакт между ним и нами испортит наши отношения с аборигенами. Но вот большой экран. Простите…

Послышался щелчок, и взгляду Конвея предстала ходовая рубка корабля ЭПЛХ вместе с хозяином в натуральную величину.

– Приветствую вас, друг Конвей, – прогудел Лонвеллин. – Рад снова встретиться с вами.

– Я тоже, сэр, – отозвался Конвей. – Надеюсь, вы в добром здравии?

Его вопрос был не просто проявлением вежливости. Он хотел узнать, не случилось ли за прошедшее время нового «непонимания» на клеточном уровне между Лонвеллином и его личным врачом – разумной и организованной колонией вирусов, которая обитала в теле ЭПЛХ. Врач Лонвеллина как-то устроил в госпитале настоящий переполох, да такой, что там все ещё спорили, куда его причислить – к врачам или к заболеваниям.

– Я совершенно здоров, доктор, – ответил Лонвеллин и, посчитав, видимо, что с формальностями покончено, перешел прямо к делу. Конвей заставил себя сосредоточиться.

Ему предстояло координировать работу медиков, а поскольку медицинский и социологический аспекты этланской проблемы были взаимосвязаны, Лонвеллин посоветовал Конвею не ограничиваться исключительно врачебной деятельностью. Судя по последним отчётам, в социологическом плане проблема продолжает осложняться, поэтому Лонвеллин выразил надежду, что интеллект, закаленный в столкновениях с трудностями функционирования Космического госпиталя, сумеет разобраться в здешнем нагромождении несуразностей. Доктор Конвей, несомненно, сознает напряженность положения и наверняка рвется в бой…

– Мне нужны сведения о землянине по имени Кларк, агенте в секторе тридцать пять, – перебил сам себя Лонвеллин, – чтобы я мог верно оценить его сообщения…

В разговор вступил капитан Вильямсон. Стиллмен постучал Конвея по плечу и кивком головы указал на дверь. Двадцать минут спустя они сидели в крытом кузове грузовика, катившего к периметру. Лоб и ухо Конвея обмотаны были бинтами, и он чувствовал себя неловко, если не сказать глуповато.

– Когда выедем из космопорта, пересядем к водителю, – проговорил Стиллмен. – Сегодня этлане, путешествующие с нашими людьми, вовсе не редкость, но кто-то мог видеть, как мы выходили из корабля, а лишних подозрений возбуждать не сюит. Мы минуем базу и отправимся прямиком в город. Я думаю, вам не терпится узреть ваших пациентов.

– Знаете, я догадываюсь, что симптомы психосоматические, – пробормотал Конвей, – но мои ноги словно оледенели…

Стиллмен засмеялся.

– Не беспокойтесь, доктор, – сказал он. – Транслятор в ухе позволит вам следить за всем, что происходит вокруг, а говорить вам не придется, поскольку я объясню, что вас ударили по голове и вы временно потеряли дар речи. Позднее, когда вы немного освоитесь с языком, я рекомендую вам притвориться заикой. Подобного рода дефекты обычно извиняют человека за незнание местной идиомы или за акцент, ибо большой, серьезный недостаток перекрывает малые. Отнюдь не все наши тайные агенты обладают способностями к языкам, так что не тушуйтесь. Не задерживайтесь слишком долго в одном месте, чтобы никто не усмотрел других ваших «странностей», и все будет в порядке.

Тут водитель крикнул в окошко, что по обочине идет блондинка, рядом с которой он задержался бы до конца своих дней. Стиллмен продолжил:

– Если не брать в расчет предложения монитора Бриггса, то наилучшую защиту нам обеспечивает, пожалуй, наш подход к работе, то есть тот факт, что мы действуем исключительно из благородных побуждений. Если бы мы злоумышляли против этлан, занимались саботажем или собирали разведданные, нас, вероятно, давным-давно бы уже поймали. Мы бы постоянно были настороже, а значит, постоянно фальшивили и совершали бы ошибки.

– Вашими бы устами… – вздохнул Конвей. Но на душе у него полегчало.

Водитель высадил их в центре города, и они отправились на пешую прогулку. Первое, что бросилось Конвею в глаза, было незначительное количество высотных домов и новостроек, но он заметил, что даже за старинными домами тут присматривают, и что у этлан имеется чудесная привычка украшать дома снаружи цветами. Он глядел на людей и заставлял себя думать о них как о людях, мужчинах и женщинах, занятых своими повседневными делами, а не как об инопланетянах. Он видел скрюченные конечности, костыли, изуродованные болезнями лица, глазом специалиста определял признаки заболеваний, косивших население Федерации столетие тому назад. И везде и всюду ему открывалось зрелище, привычное для того, кто когда-нибудь работал или был в больнице: те, кому было легче, бескорыстно помогали тяжелобольным. Внезапное осознание того, что он находится не в больничной палате, а на городской улице, потрясло Конвея и вынудило остановиться.

– Меня поражает то, – сказал он, оправившись, – что многие заболевания вполне излечимы, многие, а может, и все. С эпилепсией мы не сталкивались лет этак сто пятьдесят…

– И вы уже готовы бегать по улицам со шприцем, – угрюмо усмехнулся Стиллмен, – и колоть страждущих направо и налево? Не забывайте, что эпидемиями охвачена целая планета, и что исцеление нескольких больных остальных на ноги не поставит. У вас слишком много подопечных, доктор.

– Я читал отчёты, – ответил Конвей сухо. – Но цифры одно, а действительность – совсем другое.

Они подошли к перекрестку. Конвей недоумевал, почему пешеходы и транспортные средства вдруг замерли. Оглядевшись по сторонам, он увидел, что по мостовой движется большой красный фургон, задрапированный красного же цвета тканью. Из его бортов, через правильные промежутки, торчали короткие ручки, и за каждую ручку держался этланин. Совместными усилиями они медленно катили фургон вперед. Стиллмен сорвал с головы берет, и Конвей последовал его примеру, сообразив, что перед ним – катафалк.

– Предлагаю посетить местную клинику, – сказал Стиллмен, когда катафалк проехал мимо. – Если нас окликнут, я заявлю, что мы ищем больного родича по имени Менномер, которого положили на лечение на прошлой неделе.

Быть Менномером на Этле все равно, что Смитом в Англии. Но вряд ли нас станут расспрашивать, потому что практически все этлане оказывают посильную помощь больницам и тамошний персонал привык к непрерывному потоку людей. А при встрече с врачом из Корпуса мы его просто не узнаем. Что касается вашей повязки, – прибавил он, словно прочитав мысли Конвея, то у ваших этланских коллег хлопот полон рот и без того, чтобы отвлекаться на обработанные раны.

Они провели в больнице два часа, так и не поведав никому трогательной истории о хвором Менномере. Стиллмен свободно ориентировался в коридорах и палатах, должно быть, он какое-то время практиковал здесь, но из-за того, что их постоянно окружали этлане, Конвею так и не удалось выяснить истину.

Раз он заметил медика-монитора: тот наблюдал, как врач-этланин очищает плевральную плоскость от эмпиемы; по выражению его лица чувствовалось, что он с трудом воздерживается от того, чтобы не закатать рукава темно-зеленого халата и не взяться за дело самому.

Здешние хирурги носили вместо белых светло-желтые одежды, часть применявшихся ими при операциях процедур граничила с варварством, а мысли об отдельных палатах или об особом режиме ухода за пациентами их, по-видимому, даже не посещали – а если и посещали, подумал Конвей, стараясь быть объективным, то представлялись досужими домыслами из-за поистине фантастической переполненности больниц и клиник. Откровенно говоря, с учетом имевшегося в распоряжении врачей оборудования и сложности стоявших перед ними проблем, эту больницу смело можно было отнести к разряду очень хороших. Конвей восхищался самоотверженностью персонала.

– Отличные ребята, – сказал он. – Я не понимаю, как они могли подобным образом обойтись с Лонвеллином. Непохоже на них.

– Факт остается фактом, – мрачно отозвался Стиллмен. – Они ненавидят всех, у кого не два глаза, два уха, две руки и две ноги, а также тех, у кого эти органы и конечности в неположенных местах. Они усваивают ненависть заодно с алфавитом. Хотел бы я знать почему.

Конвей предпочел промолчать. Он думал о том, что его прислали сюда, чтобы организовать медицинскую помощь, и что расхаживание по городу в весьма странном наряде мало способствует выполнению поставленной перед ним задачи. Пора приступать к настоящей работе.

Как будто снова прочитав его мысли, Стиллмен сказал:

– Нам лучше вернуться. Где вам будет удобнее, док, на базе или на корабле?

«Из Стиллмена, – подумалось Конвею, – вышел бы отличный адъютант».

– Пожалуй, на базе, – ответил он. – На корабле слишком легко заблудиться.

Вот так Конвей получил в свое распоряжение маленький кабинет с большим столом, на котором имелась кнопка для вызова Стиллмена и прочая, менее значительная аппаратура связи. В этом кабинете он делил свои трапезы со Стиллменом и в нем же спал – когда представлялась такая возможность.

Дни текли сплошной чередой, глаза Конвея покраснели от напряжения и бессонницы, Стиллмен подбрасывал все новые отчёты, которые Конвей обсуждал вместе с врачами-мониторами, находившимися как в столице, так и в провинции – к последним приходилось летать.

Отчёты большей частью его не касались, ибо посвящены были в основном чисто социологическим проблемам. Он читал их походя, из-за того, что они могли-таки чем-то пригодиться; иногда так и случалось, но чаще они лишь добавляли Конвею растерянности.

Начали поступать результаты различных анализов. Их немедленно пересылали на курьерском боте – одном из трех – в госпиталь, диагносту отделения патологии. Тот сообщал свои выводы на «Веспасиан» по гиперсвязи, а через несколько дней на стол Конвея ложились отпечатанные документы.

Конвей использовал также главный компьютер крейсера, вернее, те его блоки, которые не обеспечивали поддержку множества трансляторов, и постепенно план действий стал приобретать зримые очертания. Правда, всё равно выходила какая-то бессмыслица. Даже к конце пятой недели своего пребывания на Этле Конвей не мог сообщить Лонвеллину ничего утешительного. Тот, впрочем, не подгонял, поскольку являлся, вероятно, самым терпеливым существом на свете. Время от времени Конвей задавался вопросом, можно ли причислить к таковым Мэрчисон.

Майор Стиллмен явился на вызов. Под глазами у него набрякли мешки, всегда аккуратная форма выглядела слегка помятой. Он уселся в кресло и зевнул. Конвей последовал его примеру, потом сказал:

– В ближайшие дни у меня будут сведения по системе распределения поставок. Все мало-мальски серьезные болезни сведены в таблицу, где указаны ещё возраст пациента, его пол, местонахождение и необходимые дозы лекарств. Но прежде чем давать добро на операцию, я хотел бы, в конце концов, выяснить, откуда тут что взялось. Откровенно говоря, мне не по себе. Я боюсь, что в итоге нас обвинят в том, что мы заменили разбитую посуду целой, не позаботившись вывести из лавки слона.

Стиллмен кивнул – то ли согласился, то ли был уже не в силах держать голову прямо.

Почему, – подумалось Конвею, – почему на планете, которую иначе чем рассадником заразы и не назовешь, столь низкий уровень детской смертности?

Почему дети здоровы, а взрослые сплошь и рядом заболевают? Ну да, среди новорожденных достаточно слепых и страдающих от наследственных болезней, но умирает-то меньшинство! Со своими уродствами и физической неполноценностью они без труда доживают до зрелого возраста и лишь затем, как подтверждает статистика, отходят в мир иной. Та же статистика, между прочим, свидетельствует, что у этлан вовсю развивается эксгибиционизм. На планете свирепствуют эпидемии, которые сопровождаются кожными заболеваниями и деформацией тел, а этлане по-прежнему щеголяют в своих костюмчиках, несмотря на то, что ничего не скрывают. Временами они напоминали Конвею мальчишек, которые хвастаются перед приятелями ободранными коленками…

Конвей сообразил вдруг, что размышляет вслух. Стиллмен перебил его:

– Вы ошибаетесь, доктор! Они не мазохисты. В чем бы не заключалась причина создавшегося положения, они пытались бороться с ней. Эта борьба продолжается больше века, и не вина этлан, что они терпят поражение за поражением. Меня удивляет то, как вообще им удалось уцелеть. А костюмы свои они носят потому, что верят в целительную силу свежего воздуха и солнечного света, и тут в правоте им не откажешь. Эта вера прививается им в раннем детстве, подобно ненависти к инопланетянам и убеждению в том, что нет необходимости при лечении инфекционных заболеваний применять карантин. Хотя она, разумеется, опасна: ведь они считают, что в сражениях между вирусами двух болезней слабеют обе стороны… – тут Стиллмен вздрогнул и умолк.

– Я отнюдь не умаляю заслуги этлан, – отозвался Конвей. – Просто разумных ответов мне на ум не приходит, поэтому я цепляюсь за всякий вздор. Однако вы упомянули об отсутствии помощи Этле от Империи. Мне хотелось бы прояснить ситуацию. Может, побеседовать с имперским представителем? Вы его отыскали?

Стиллмен покачал головой.

– Помощь Империи, – заметил он язвительно, – ничуть не похожа на посылки с продуктами. Они обычно ограничиваются рецептами подходящих к случаю новейших препаратов, а сами лекарства производятся здесь – каким образом, мы сейчас устанавливаем.

Из объяснений майора следовало, что раз в десять лет на Этле совершает посадку звездолет, который, будучи встреченным имперским представителем, разгружается и немедленно улетает. По всей видимости, подданные Империи не очень-то рвались побыть на Этле подольше, что было вполне понятно. А имперский представитель, которого называли Телтренном, получив груз, принимается его распределять. Но вместо того, чтобы передать информацию по каналам связи, Телтренн оставлял её при себе до личной встречи с тем или иным врачом, а тогда вручал как дар славного императора, причем толика славы последнего доставалась и ему, ибо он был посредником.

И вот сведения, которым надлежало бы распространиться по планете в течение трех месяцев, попадали к местным врачам по кусочкам в промежутке до шести лет.

– Шесть лет?! – воскликнул Конвей.

– Да, в избытке рвения Телтренна не упрекнешь, – буркнул Стиллмен, – Положение осложняется тем, что на Этле вследствие недостатка оборудования – тут нет даже микроскопов – практически не проводится научных исследований. А Империя почему-то никаких приборов не шлет. Все сводится к тому, что в медицинском отношении Этла полностью зависит от своей Империи, а в той с этим тоже не все в порядке.

– Интересно было бы узнать, как сказывается прибытие помощи на числе больных, – проговорил Конвей. – Сможете выяснить?

– У меня имеется отчёт, который может оказаться полезным, – ответил Стиллмен. – Он подготовлен клиникой на Северном континенте. Телтренн привез туда литературу по акушерству и препарат против болезни, которую мы определяем как Б-восемнадцать. Через две-три недели количество больных его резко снизилось, однако начала развиваться Ф-двадцать один.

Код «Б-восемнадцать» обозначал сильный грипп, который для детей и подростков заканчивался смертью в четырех случаях из десяти. А под «Ф-двадцать один» скрывалась лихорадка средней степени тяжести, которая длилась три-четыре недели и при которой на лице, теле и конечностях появлялись серповидные рубцы. Потом они приобретали лиловатый оттенок и оставались с человеком до конца его жизни.

Конвей раздраженно помотал головой.

– Такого представителя надо гнать в три шеи, – бросил он.

– Мы тоже не прочь пообщаться с ним, – проговорил Стиллмен вставая, – и объявили о том по радио и в газетах. Судя по всему, Телтренн от нас прячется. Быть может, его мучает совесть. Однако по просьбе Лонвеллина мы, по слухам, составили психологический портрет этого типа. Если хотите, я закажу копию.

– Спасибо, – поблагодарил Конвей.

Стиллмен кивнул, зевнул и ушел. Конвей щелкнул переключателем, связался с «Веспасианом» и попросил установить контакт с кораблем Лонвеллина. Его грызли сомнения, и он жаждал излить кому-нибудь душу.

– Вы неплохо поработали, друг Конвей, – заявил Лонвеллин, выслушав его. – Мне повезло с тем, что у меня столь опытные и надежные помощники. Мы завоевали доверие этланских врачей и скоро приступим к их инструктажу.

Ваше задание выполнено, и вы можете возвращаться в госпиталь, но мне будет жаль, если вы вернетесь туда без чувства удовлетворения. Ваши опасения необоснованны. Впрочем, предложение заменить Телтренна кем-либо другим представляется разумным, я и сам пришел к такому же выводу. Ко всему прочему, у меня есть доказательства его причастности к раздуванию ненависти к инопланетянам. Предположение же, что виновник ненависти – не Телтренн, а Империя, возможно, подтвердится, но не исключен и противный вариант. Как бы то ни было, я считаю преждевременным поиск Империи, на котором вы настаиваете. – Голос Лонвеллина в трансляторе звучал размеренно и сухо, но Конвею показалось, будто он различает сердитые нотки. – Я рассматриваю Этлу как отдельный мир, находящийся в карантине. Поэтому мы можем обойтись без рассуждений о влиянии Империи, которые лишь сильнее нас запутают. То, что нас с вами тревожит, – пустяк в сравнении с излечением целой планеты. Ваше допущение, что всплески заболеваемости имеют какое-то отношение к кораблю, который прилетает сюда раз в десять лет на несколько часов, является беспочвенным. Мне думается, что вы, скорее всего бессознательно, уделяете этому факту такое внимание потому, что не видите иного способа узнать что-либо об Империи.

«Да, ты попал в самую точку», – мелькнула у Конвея мысль, но прежде чем он успел ответить, ЭПЛХ продолжил:

– Я предпочитаю разбираться с одной Этлой. Привлечение Империи, которая также может нуждаться в медицинской помощи, значительно затруднит нашу деятельность. Однако, чтобы вы успокоились, я советую вам сообщить существу по имени Вильямсон, что даю ему разрешение на поиски Империи. Если он обнаружит её, то не должен ставить её власти в известность о том, что происходит на Этле, до завершения операции.

– Я понял, сэр, – Конвей отключился. «Странно, – подумал он, – Лонвеллин вроде бы упрекнул его за чрезмерное любопытство и тут же дал разрешение на разведочный полет. Неужели влияние Империи заботит Лонвеллина сильнее, чем он стремится показать, или ЭПЛХ попросту расчувствовался?»

Конвей вызвал капитана Вильямсона. Тот внимательно выслушал доктора, дважды хмыкнул и сказал с нескрываемым раздражением:

– Наши люди разыскивают Империю вот уже два месяца. Одному посчастливилось. Это медик, который никак не связан с этланским проектом, а потому знать не знает о том, что здесь творится. Поэтому его отчёт вряд ли вам пригодится, но я пришлю все документы плюс материал на Телтренна.

Деликатно кашлянув, Вильямсон прибавил:

– Лонвеллина, разумеется, придется известить, но когда именно – оставляю на ваше усмотрение.

Конвей неожиданно расхохотался.

– Не волнуйтесь, полковник, я вас прикрою. Ну а если попадетесь сами, скажите Лонвеллину, что хороший слуга предугадывает распоряжения хозяина.

Вильямсон отсоединился. Конвей продолжал смеяться, удивляясь собственному поведению. На Этле он чуть было не забыл, что такое веселье, и отнюдь не из-за того, что стал отождествлять себя со здешними страдальцами – преступления подобного рода не совершит ни один хоть сколько-нибудь приличный врач, сердце которого не ожесточилось. Дело заключалось в том, что на Этле вообще мало кто смеялся. Планету словно окутывала атмосфера безнадежности, которая с каждым днем становилась все гуще. «Будто в палате, где лежит умирающий пациент, – подумал Конвей, – но даже там наверняка найдется, над чем похихикать…»

Он начал скучать по госпиталю и откровенно обрадовался тому, что улетает, и все чаще вспоминал Мэрчисон. До сих пор он, можно сказать, пренебрегал ею, отправив за все время лишь два послания, которые приложил к образцам для исследования. Конвей не сомневался в том, что главный патолог госпиталя Торннастор передаст послания по назначению, хотя почтенный диагност и был всего-навсего ФГЛИ, весьма слабо заинтересованным в эмоциях и увлечениях землянок-ДБДГ. А вот что касается Мэрчисон… Она могла решить, что ответ придаст Конвею излишней самоуверенности или что доктор воспринял эпизод с поцелуем у шлюза как нечто серьезное. Да, её реакцию предсказать было невозможно. Всегда сосредоточенная, деловая, совершенно не думающая о мужчинах.

Впервые она согласилась на то, чтобы он проводил её, после того, как Конвей в компании врачей и медсестер отпраздновал успешную операцию, да и то потому, что раньше, при совместной работе, он не позволял себе никаких вольностей. Потом он сделался её постоянным провожатым и предметом зависти мужской половины ДБДГ в госпитале. Однако никто и не догадывался, что завидовать, по сути, нечему…

Размышления Конвея были прерваны появлением монитора с папкой.

– Материалы по Телтренну, доктор, – доложил тот. – Другой отчёт является конфиденциальным, поэтому капитан Вильямсон отдал его для копирования своему личному писцу. Вы получите его в течение пятнадцати минут.

– Благодарю вас, – сказал Конвей и, проводив монитора взглядом, принялся за чтение.

Дата добавления: 2014-12-11 | Просмотры: 631 | Нарушение авторских прав