АкушерствоАнатомияАнестезиологияВакцинопрофилактикаВалеологияВетеринарияГигиенаЗаболеванияИммунологияКардиологияНеврологияНефрологияОнкологияОториноларингологияОфтальмологияПаразитологияПедиатрияПервая помощьПсихиатрияПульмонологияРеанимацияРевматологияСтоматологияТерапияТоксикологияТравматологияУрологияФармакологияФармацевтикаФизиотерапияФтизиатрияХирургияЭндокринологияЭпидемиология

МИНИСТЕРСТВО ЗДРАВООХРАНЕНИЯ УКРАИНЫ 9 страница

Конвей пустился объяснять. Когда он умолк, О'Мара добрую минуту рассматривал его, не произнося ни слова, потом сказал:

– Считайте, что я категорически возражаю. Что, если вам так хочется, я прыгаю по столу, стучу ногами и тому подобное. Откровенно говоря, если бы не усталость, я бы именно таким образом и поступил. Вы сознаете, во что норовите меня втравить?

Откуда-то снизу донёсся скрежещущий звук. Конвей невольно вздрогнул.

– Думаю, что да, – ответил он. – Неудобство, сумятица в мыслях… Но я надеюсь более или менее избежать побочных эффектов за счет того, что позволю мнемограмме завладеть моим сознанием до тех пор, пока это будет необходимо, а затем подавлю её и стану переводить. Так оно и было с мнемограммой тралтанов, и я не вижу, почему та же самая уловка не должна сработать с ДБЛФ или кем-то еще. Язык ДБЛФ сравнительно прост, во всяком случае, мне кажется, что стонать по-келгиански будет проще, чем ухать по-тралтански.

Конвей рассчитывал, что не будет подолгу задерживаться в той или иной палате – лишь настолько, насколько окажется необходимым для разрешения проблемы перевода. Некоторые звуки инопланетной речи воспроизвести горлом будет трудновато, но он собирался попутно использовать кое-какие музыкальные инструменты. И потом, разве он единственный обратится в ходячий транслятор? Разве среди инопланетян и землян не найдется таких, кто согласится принять одну-две мнемограммы? Возможно, многие из них сделали это, но не догадались попробовать себя в качестве переводчиков.

Язык Конвея едва поспевал за стремительно мчавшимися мыслями.

– Минуточку, – перебил О'Мара. – Вот вы рассуждаете о том, что мнемограмма завладеет вашим сознанием, потом вы её подавите, заставите слушаться себя и так далее. Ну а если у вас не получится? Помнится, раньше вы работали только с двумя мнемограммами одновременно, а сейчас рветесь взять сразу несколько. – На долю секунды он замялся и продолжил:

– Вы принимаете в себя запись воспоминаний и ощущений медика-инопланетянина. Она не стремится вытеснить вас из вашего сознания, но с перепугу вы можете решить, что так оно и есть на самом деле. Вы знаете, порой мнемограммы снимаются с весьма агрессивных существ. С теми врачами, которые впервые берут, так сказать, пачку мнемограмм, происходят странные вещи. У них начинаются головные боли, кожные болезни и прочие расстройства организма; все они имеют психосоматическую основу, но доставляют человеку немало неприятных переживаний. Мощный интеллект способен совладать с подобными явлениями, но под мощью я разумею не голую силу, которой тут явно недостаточно, а силу в соединении с гибкостью и наличие своего рода якоря, чтобы вашей собственной личности было за что зацепиться. Предположим, я одобрю вашу авантюру. Сколько мнемограмм вам понадобится?

Конвей быстро прикинул в уме. Тралтаны, келгиане, мелфиане, нидиане, растения, с которыми он познакомился перед отлетом на Этлу, и те существа, чьим лечением занимался Маннон.

– ФГЛИ, ДБЛФ, ЭЛНТ, нидиане-ДБДГ, ААЦЛ и ХЦХЛ, – сказал он. – Шесть.

О'Мара поджал губы.

– Я бы не возражал, если бы на вашем месте был диагност, – проговорил он. – Им не привыкать к разшестерению сознания. Но вы…

– Главный медицинский чин в госпитале, – перебил Конвей с усмешкой.

– Гм, – буркнул О'Мара.

В наступившей тишине слышны были человеческие голоса и разнообразные инопланетные звуки, проникавшие в кабинет из коридора. Должно быть, разговор велся на высоких тонах, ибо стены кабинета главного психолога считались звуконепроницаемыми.

– Ладно, – произнес майор, – попробуйте. Но мне совершенно не хочется потом лечить вас от шизофрении, которую вы наверняка заработаете. В наших условиях надевать на вас смирительную рубашку – непозволительная роскошь, поэтому я приставлю к вам сторожевого пса. Вас будет сопровождать ГЛНО. Вот вам и седьмая мнемограмма.

– Приликла!

– Да. Ему, поскольку он эмпат, в последние часы пришлось очень и очень несладко, а потому я вынужден был дать нашему приятелю успокоительного. Но приглядеть за вами или даже помочь он сможет. Ложитесь.

Конвей улегся на кушетку, и О'Мара закрепил на его голове шлем. Затем майор заговорил, принялся задавать вопросы и сам на них отвечать. Конвей, заявил он, должен погрузиться в бессознательное состояние, должен проспать по крайней мере четыре часа. Быть может, прибавил психолог, он и затеял все это лишь для того, чтобы иметь возможность как следует выспаться. Ему, прибавил О'Мара, предстоит выполнить неимоверно сложную работу, от него потребуется, помимо того, чтобы быть одновременно семью существами, ещё и находиться в семи местах сразу, так что сон доктору ни капельки не помешает…

– Я думаю, обойдется, – произнес Конвей, борясь с желанием закрыть глаза. – Выучив в палате несколько основных фраз, я передам их тамошнему персоналу и отправлюсь дальше. Ведь нужно только, чтобы они понимали, когда хирург просит скальпель или зажим, а когда говорит: «Сестра, перестаньте дышать мне в затылок»…

Последним, что Конвей слышал отчётливо, были слова О'Мары:

– Шути, сынок, шути. Чувство юмора тебе ох как пригодится…

* * *

Он очнулся в помещении, которое было слишком просторным и слишком узким, смутно знакомым и в то же время чужим. Отдохнувшим он себя не чувствовал. Под потолком, вцепившись в него шестью ножками-трубочками, висело крошечное, огромное, хрупкое, прекрасное, отвратительное существо, которое являлось кошмарным сном во плоти. Оно напоминало по виду клеллов, которыми он закусывал на дне своего озерца, и многое другое, в том числе такого же, как и он сам, обычного цинруссианина-ГЛНО. Существо затрепетало, уловив исходящее от него эмоциональное излучение. Ну, разумеется, цинруссиане – эмпаты. Вынырнув на поверхность сознания из водоворота чужих мыслей, воспоминаний и впечатлений, Конвей сказал себе, что пора приниматься за дело. Первое испытание он решил провести на Приликле, благо тот был рядом, и начал рыться в памяти, отсеивая ненужные сведения и подбираясь шаг за шагом к обретенному столь необычным путем знанию цинруссианского языка. Нет, поправил он себя, не цинруссианского, а своего родного. Он должен мыслить и чувствовать, как истинный ГЛНО. Вот как будто что-то намечается. Ох, ну и мерзость…

Он был цинруссианином, хрупким насекомоподобным существом из расы эмпатов, обитающей на планете с низкой гравитацией. Теперь он сознавал красоту пятнистого экзоскелета Приликлы, замечал юношеский отлив его полуатрофированных крылышек и то, как шевелились жвала собрата от волнения за него – него, Конвея. Ведь Конвей принадлежал к расе эмпатов и, если верить воспоминаниям, вел счастливый и здоровый образ жизни типичного ГЛНО, однако его эмпатические способности куда-то исчезли. Он видел Приликлу, но не воспринимал его эмоций; свойство, которое как бы окрашивало в разговоре в различные тона каждое слово, жест и мимику, позволяя двум цинруссианам, находящимся в пределах видимости друг друга, получать неизъяснимое наслаждение, сейчас у Конвея начисто отсутствовало.

Он помнил, что всегда умел устанавливать эмпатический контакт, но в действительности будто превратился к глухонемого. Человеческий же разум не обладал способностью к эмпатии, а потому в настоящий момент не в силах был чем-либо помочь ущемленному сознанию ГЛНО.

Приликла издал ряд щелчков. Конвей, который никогда раньше не обращался с ГЛНО без транслятора, понял, что коллега говорит ему: «Мне очень жаль» – и выражает искреннее сочувствие. Он попытался произнести подлинное имя Приликлы, которое лишь весьма приблизительно передавалось звуками универсального языка. С пятой попытки у него вышло нечто довольно-таки похожее на то, к чему он стремился.

– Отлично, друг Конвей, – похвалил Приликла. – Я не надеялся, что ваш замысел окажется успешным. Вы понимаете меня?

Конвей подыскал в голове необходимые звукоформы и осторожно проговорил:

– Да, благодарю вас.

Затем они попробовали обменяться фразами посложнее, техническими терминами, медицинскими. Что-то у Конвея получалось, что-то – нет. Тем не менее, с грехом пополам он теперь мог объясняться на пиджин-цинруссианском. Внезапно из коммуникатора послышался человеческий голос:

– Говорит О'Мара. Вы уже проснулись, доктор, поэтому опишу вкратце наше положение. Атака продолжается, но враг слегка умерил свою прыть, вернее, ему помогли её умерить наши добровольцы-инопланетяне. Среди них мелфиане, тралтаны и отряд илленсанов. Так что вам понадобится ещё мнемограмма ПВСЖ. В самом госпитале… – Последовал подробный отчёт о количестве и состоянии раненых с упоминанием номеров и местонахождений палат, а также о наличии медицинского персонала, – Решайте, с чего начать, и чем скорее решите, тем лучше. На случай, если вы чего-то не уловили, я повторю…

– Не стоит, – сказал Конвей. – Я все запомнил.

– Прекрасно. Как вы себя чувствуете?

– Ужасно. Отвратительно. И – странно.

– То есть, – подытожил О'Мара, – стандартная реакция. До связи.

Конвей отстегнул ремни, удерживающие его тело на кушетке, и шевельнул ногами. Незамедлительно его обуял панический страх, поскольку многие из тех, кто помещался в его сознании, буквально не переваривали невесомости.

Кое-как совладав с испугом, он вновь чуть было не лишился присутствия духа, когда выяснил, что его ноги почему-то не прилипают к потолку, как у Приликлы. Конвей пересилил себя и ослабил хватку, и тут заметил, что цеплялся за край кушетки бледным, дряблым отростком, ничуть не похожим на изящное жвало, какое рассчитывал увидеть. Справившись с очередным потрясением, он пересек помещение, выбрался в коридор и продвинулся по нему на расстояние в пятьдесят ярдов прежде, чем его остановили.

Санитар в зеленой форме Корпуса мониторов пожелал узнать, почему он встал с постели и из какой он вообще палаты. Выражался санитар цветисто и не слишком почтительно.

Конвей оглядел себя. Огромное, мясистое, омерзительно-розовое тело.

Вполне приличное тело, уверил его голос в мозгу, разве что немного худоватое. В довершение всего, вокруг отвратительного туловища, там, где от него отходили два нижних отростка, обмотана была белая тряпка, причем с какой целью – оставалось для Конвея загадкой. Тело выглядело нелепым и совершенно чужим.

«О Господи, – подумал Конвей, – я же забыл одеться!»

Перво-наперво Конвей собрал в кают-компании госпиталя по одному представителю от каждой расы разумных существ. У интеркомов поставили часовых-мониторов, чтобы они никого не подпускали к приборам – если, разумеется, особо настырные и мускулистые инопланетяне не принудят их к тому силой. Теперь земляне могли свободно переговариваться друг с другом по системе внутригоспитальной связи. Потом инопланетян-представителей усадили за селектор, чтобы они принимали вызовы и переадресовывали их тем, кто поймет язык сообщения. Конвей потратил почти два часа – больше, чем в любом другом месте, – составляя для операторов список синонимов, который позволит им общаться между собой, пускай даже на примитивном уровне. Двое мониторов, специалисты по языкам, которые были переданы ему в помощь, посоветовали доктору снять мнемограмму со своего семиязычного «розеттского камня» <обломок скалы с текстом на нескольких языках. – Прим. перев.>, чтобы ей могли воспользоваться остальные врачи. Эти лингвисты, заодно с Приликлой и радиотехником, сопровождали Конвея повсюду, куда бы он не направлялся, а время от времени к процессии присоединялись ещё дежурные медсестры. Словом, доктор шествовал по госпиталю с пышной свитой, но был не в том настроении, чтобы радоваться подобному стечению обстоятельств.

Что касается медицинского персонала – он состоял из землян примерно наполовину, а вот среди раненых соотношение: мониторы – инопланетяне – было уже тридцать к одному. На некоторых уровнях раненые мониторы занимала целые палаты, а присматривали за ними медсестра-землянка да несколько тралтанов или келгиан. В таких случаях Конвей без особого труда налаживал общение между медиками и спешил дальше. Но бывало и так, что медсестры и санитары относились к классам ЭЛНТ или ФГЛИ, а подопечными их были ДБЛФ, ХЦХЛ и земляне; или земляне приглядывали за ЭЛНТ, или ААЦЛ – за всеми сразу. Проще и разумнее всего было бы объединить медсестер и пациентов одного вида, но это не представлялось возможным, поскольку либо состояние пациентов не позволяло перемещать их с места на место, либо не находилось медсестер той же классификации. И тогда задача Конвея бесконечно усложнялась. Вдобавок к хронической недостаче медсестер и санитаров он столкнулся с катастрофической нехваткой врачей. Пришлось вызвать О'Мару.

– Нам не хватает врачей, – сказал Конвей. – Мне кажется, можно разрешить медсестрам самим ставить диагноз и лечить раненых, а не ждать распоряжений от того, кто и так весь в делах и заботах. Раненые продолжают поступать, и я не вижу иного-выхода, кроме как…

– Вы начальник, – перебил его О'Мара, – вам и решать.

– Хорошо, – отозвался Конвей. – И второе. Врачи осаждают меня просьбами, хотят принять по две-три мнемограммы в дополнение к той, с которой в данный момент работают. Да и девочки от них не отстают…

– Нет! – возразил О'Мара. – Я видел кое-кого из ваших добровольцев: они не годятся. Врачи, которые у нас остались – либо младшие интерны, либо офицеры медицинской службы Корпуса, или инопланетяне, явившиеся вместе с подкреплениями. Никто из них не имеет опыта работы с несколькими мнемограммами, так что все они спятят в течение первого же часа. А что касается девочек, – прибавил он язвительно, – то вы, наверно, заметили, доктор, что землянки-ДБДГ обладают весьма любопытным складом ума. В частности, им присуща этакая мысленная привередливость с сексуальной подоплекой. Они могут произносить красивые слова, но ни за что не допустят в свои прекрасные головки каких-то там инопланетян. А если такое все же произойдет, результатом будет серьезное мозговое расстройство. Мой ответ – нет. До связи.

Конвей возобновил обход. Мало-помалу он начал устанавливать – хотя перевод давался ему все лучше и лучше, сам процесс был крайне утомительным. А в минуты передышек он чувствовал себя так, словно в его сознании затеяли громкий спор семеро посторонних людей, причем его собственный голос возвышался над остальными отнюдь не часто. В горле у Конвея першило – непросто продолжительное время издавать чужеродные звуки; кроме того, он проголодался. Насчет утоления голода у всех семерых его личностей имелись различные идеи. Из-за боевых действий рационы в столовых госпиталя были существенно урезаны, поэтому Конвей немного затруднился с выбором блюд, какие бы не вызвали отвращения и тошноты у его вторых «я». В конце концов, он удовлетворился сэндвичами, которые сжевал с закрытыми глазами, чтобы не увидеть невзначай их начинки, и водой с глюкозой. Вода устраивала всех.

Постепенно прием и размещение раненых были налажены на большинстве используемых уровней – пускай медленно, но они осуществлялись. Теперь Конвею предстояло организовать переноску в палаты раненых, которые находились в коридорах возле шлюзов. Он двинулся было к ближайшему шлюзу, но его неожиданно остановил Приликла. ГЛНО заявил, что доктор Конвей устал, на что тот ответил, что устали все, включая самого Приликлу. Сути же прочих возражений Конвей с его ограниченными сейчас способностями к общению не уловил, а потому попросту отмахнулся от них.

Ситуация в шлюзе мало чем отличалась от положения внутри госпиталя.

Правда, возникла дополнительная трудность – перевод приходилось вести через коммуникатор скафандра, который с завидным упорством искажал звуки.

Зато перемещение от группы к группе, когда Конвей выбрался из шлюза в открытый космос, чтобы осмотреть раненых в обломках кораблей, притянутых к госпиталю лучами захвата, происходило моментально благодаря тем же лучам.

Но внезапно взбунтовалась мелфианская частичка сознания Конвея: невесомость пугала её и под защитой стен, а снаружи повергла чуть ли не в безумие. Мелфианин, с которого сняли мнемограмму, принадлежал к классу ЭЛНТ, то есть был крабоподобной амфибией, проводившей большую часть жизни под водой, а потому ведать не ведал, что такое космос. Усилием воли Конвею удалось справиться со страхом, которым он был обязан мнемограмме ЭЛНТ и грандиозному зрелищу у себя над головой. О'Мара сообщил ему, что атака ослабевает, но, подумалось Конвею, более яростной схватки он ещё не видел.

Флоты нападающих и обороняющихся сошлись вплотную. Из-за тесноты ракетных залпов друг по другу они уже не давали. Корабли чертили небо сверкающими искорками, кружились в диком, хаотическом танце. Их силуэты различались порой настолько отчётливо, что Конвею казалось – протяни руку и хватай удравшую от хозяина модель. Они сражались вместе и поодиночке, нападали, уклонялись, ломали строй, перегруппировывались и атаковали снова. Картина сражения зачаровывала, тем паче, что велось оно в полном безмолвии. Те ракеты, которые выпускались, нацелены были на госпиталь, мишень слишком крупную, что имело смысл рассчитывать на промах; о взрывах же можно было догадываться лишь по ударной волне. Корабли применяли лучи захвата, которые цеплялись за вражеские звездолеты, будто невидимые пальцы, и замедляли их движение, а потом пускали в ход виброустановки.

Время от времени целая эскадра набрасывалась на одинокий корабль и в считанные секунды превращала его в груду металлолома. Иногда луч виброустановки поражал сначала систему искусственной гравитации и только потом – двигатель. Ускорение размазывало экипаж по стенам, и неуправляемый корабль выпадал из боя, а дальше его либо уничтожали, либо притягивали к госпиталю и искали на борту уцелевших. К тому же, металл мог пригодиться впоследствии.

Некогда гладкая и сияющая в свете звезд наружная обшивка госпиталя сейчас представляла собой нагромождение искореженных пластин, в которых зияли многочисленные отверстия с зазубренными краями. А поскольку ракеты зачастую попадали дважды или трижды в одно и то же место – именно так и был поврежден главный транслятор, – ремонтники старались забаррикадировать эти отверстия всякими обломками, чтобы реактивные снаряды не сумели проникнуть вглубь. Конвей очутился поблизости от захватной установки в тот самый миг, когда луч подтягивал к госпиталю очередной подбитый корабль. На его глазах команда спасателей выскочила из-за прикрытия шлюза, обогнула корпус звездолета и пробралась внутрь. Возвратились они минут десять спустя и не с пустыми руками.

– Доктор, – обратился к Конвею старший команды, – по-моему, я чокнулся. Мои ребята говорят, что такой твари им до сих пор не попадалось. Они хотят, чтобы вы посмотрели на нее. Знаете, обломки все одинаковы. Сдается мне, мы выудили вражеский корабль.

Шесть из семи частичек сознания Конвея не содержали каких-либо воспоминаний о войне, так что седьмая, его собственная, оказалась в меньшинстве. Впрочем, этическая сторона вопроса может подождать. Конвей быстро огляделся и сказал:

– Доставьте его на двести сороковой уровень, палата семь.

Обзаведясь мнемограммами, Конвей был вынужден беспомощно наблюдать, как пациентов, состояние которых требует вмешательства по крайней мере старшего врача, оперируют усталые до изнеможения, но преисполненные рвения существа, не обладающие необходимой квалификацией. Они сделали все, что было в их силах, однако Конвея неоднократно подмывало оттолкнуть их и взяться за скальпель самому, но он сдерживался, напоминал себе и получал напоминания от Приликлы и остальных, что его обязанность – заботиться о госпитале в целом, а не об одном конкретном пациенте. Но теперь он чувствовал, что вправе забыть об организационных хлопотах и снова стать врачом. Раз такие существа прежде на лечение не поступали, требовать от О'Мары их мнемограмму бессмысленно. Даже если существо придет в сознание, положение не изменится, ибо система трансляторов мертва. Но Конвей не собирался отказываться от своего решения.

Палата семь примыкала к отделению, где келгианский врач с помощью Мэрчисон творил чудеса с ФГЛИ, ХЦХЛ и землянами, поэтому Конвей пригласил коллег присутствовать на операции. Он присвоил новоприбывшему раненому классификацию ТРЛХ, рассмотрев особенности его строения через прозрачный скафандр, который к тому же был очень гибким. Если бы он был пожестче, раны пациента оказались бы менее серьезными, но тогда взрыв не перекрутил бы его, а разодрал на мелкие кусочки. Конвей просверлил в скафандре крошечную дырочку, взял образец воздуха и загерметизировал отверстие, а потом вложил колбу с образцом в анализатор.

– А я-то полагала, что хуже ХЦХЛ не бывает, – сказала Мэрчисон, когда он показал ей результат анализа. – Ну что ж, если надо, то воспроизведем.

– Да, пожалуйста, – ответил Конвей.

Они облачились в защитные костюмы, обычные скафандры для низкой гравитации, только их рукава заканчивались специальными перчатками, которые облегали руки словно вторая кожа. Подождав, пока палату заполнит смесь, которой дышал пациент, Конвей начал вырезать последнего из его скафандра. На спине у ТРЛХ имелся тонкий панцирь, который слегка загибался книзу и в известной степени предохранял брюхо. Четыре толстых односуставных лапы, голова с роговой оболочкой и четырьмя манипуляторами, два глубоко посаженных глаза и два рта, из уголка одного из них струйкой стекала кровь. Должно быть, ТРЛХ несколько раз ударило о металлическую поверхность. Конвей насчитал шесть трещин в панцире, причем в одном месте кости проникли в плоть, и рана сильно кровоточила. Конвей просветил тело пациента ренгеноскопом и дал знак приступать. Не то чтобы он ощущал себя готовым к операции, но медлить было нельзя – ТРЛХ истекал кровью.

Расположение внутренних органов существа показалось диковинным и собственному сознанию Конвея, и сознаниям шести личностей, с которыми он делил свой мозг. Однако мнемограмма ХЦХЛ снабдила его сведениями о возможном метаболизме созданий, дышащих столь ядовитой смесью, мелфианская мнемограмма позволила определить метод обработки лопнувшего панциря, а мнемограммы ФГЛИ, ДБЛФ, ГЛНО и ААЦЛ наделили Конвея дополнительным врачебным опытом. Впрочем, они не столько помогали, сколько мешали, то и дело кричали: «Осторожно!», и тогда Конвей замирал в неподвижности, ибо руки ему не повиновались. Теперь он пользовался не только языковыми данными, и потому справляться с посторонним влиянием становилось все сложнее. На него нахлынули многообразные переживания, умопомрачительные ощущения, отвратительные кошмары. Они накладывались друг на друга, смешивались, сливались и образовывали нечто совсем уже невообразимое.

«Главное, – твердил себе Конвей, – не забывать, что это всего лишь мнемограммы.»

Но он смертельно устал и чувствовал, что его рассудок мало-помалу поддается инопланетному помешательству. Бесчисленные воспоминания накатывали на него приливной волной – стыдливые воспоминаньица, в большинстве своем связанные с сексом, таким невероятным и чудовищно инопланетным, что Конвей едва сдерживал рвущийся из горла крик. Он сообразил вдруг, что стоит согнувшись, словно его пригибает к полу тяжелый груз. На локоть его легла рука Мэрчисон.

– Что с вами? – спросила девушка встревоженно. – Вам плохо?

Конвей покачал головой – молча, ибо не сумел подыскать нужных слов на своем родном языке, окинул её взглядом и отвернулся, сохранив в памяти облик Мэрчисон, тот облик, в котором она виделась ему, а не келгианину, мелфианину или тралтану. Он заметил в её глазах страх за себя и нашел в себе силы обрадоваться. Его порой тоже посещали довольно предосудительные мысли, которые тем не менее, были обычными человеческими мыслями, и вот сейчас он ухватился за них и овладел собой ровно настолько, насколько ему понадобилось, чтобы завершить операцию. Внезапно мозг его будто раскололся на семь частей, и он провалился в бездну семи различных преисподних. Он не запомнил того, что вытворяло в тот миг его тело, он не воспринимал окружающего и не сознавал, что Мэрчисон вытаскивает его из палаты. Девушка крепко обняла Конвея, не давая ему шевельнуться, а Приликла, подвергая опасности свое хрупкое тельце, сделал другу укол, окончательно лишивший того сознания.

Конвей очнулся под звонок интеркома в своей собственной, милой и до боли знакомой каюте. Он чувствовал себя отдохнувшим и голодным, голова была ясной, а на руке, которой он откинул одеяло, имелось, как и положено, пять розовых пальцев. Неожиданно он ощутил некую странность, которая на мгновение сбила его с толку. В госпитале было непривычно тихо.

– Чтобы избавить вас от необходимости приставать ко мне с расспросами, – донесся из интеркома усталый голос О'Мары, – скажу сразу: вы пробыли без сознания два дня. Атака закончилась, если быть точным, вчера на ранней вахте, и с тех пор не возобновлялась, так что у меня было время вдоволь налюбоваться на вашу героическую физиономию. Ради вашего же блага вас погрузили в гипнотический сон и стерли все воспоминания, поэтому можете не волноваться, что вечно будете испытывать ко мне чувство признательности. Как настроение?

– Отличное, – воскликнул Конвей. – Я не… Моя голова кажется мне такой просторной!

– Я бы мог ответить вам, что в ней у вас всегда просторно, – фыркнул О'Мара, – но, пожалуй, воздержусь.

Несмотря на то, что главный психолог старался говорить в своей излюбленной манере, по его голосу чувствовалось, что он устал до изнеможения. Однако, подумалось Конвею, О'Мара не из тех, кто устает, скорее его при очень большом желании можно довести до умственного истощения…

– Командующий флотом назначил нам с вами свидание через четыре часа, – продолжал майор. – Явка строго обязательна, тем более, что ситуация такова, что вполне можно побездельничать. Лично я собираюсь вздремнуть. До связи.

Как обнаружил Конвей, провести четыре часа в ничегонеделании не слишком-то просто. В главной столовой полным-полно было мониторов-стрелков, ремонтников, сменившихся с дежурства патрульных и медиков, которых прислали на подмогу гражданским врачам. Все они возбужденно переговаривались, возвращались к отдельным эпизодам атаки и пытались предугадать будущее. Из разрозненных обрывков фраз Конвей уяснил, что противнику удалось прижать корабли мониторов к самому госпиталю, но тут из гиперпространства вынырнула позади имперского флота эскадра илленсанов. Звездолеты Илленсы отличались громоздкостью, которая придавала им вид линкоров – пускай даже с вооружением, как у легких крейсеров; а потому внезапное появление ниоткуда десяти таких громадин посеяло среди врагов панику. Они отступили, чтобы перегруппироваться, а мониторы, которым перегруппировывать было практически нечего, занялись укреплением последней линии обороны, то есть госпиталя. Разговор за столиками касался Конвея ничуть не менее, чем любого другого, однако он не испытывал никакого желания присоединиться к нему, а вступить в беседу с немногими находившимися в зале инопланетянами не мог из-за того, что О'Мара стер из его памяти все мнемограммы, а следовательно, и познания в инопланетных языках. Медсестер же землянок монополизировали мониторы, и то сказать, ведь одна девушка приходилась на десять-двенадцать мужчин, что, впрочем, оказывало благоприятное воздействие на мораль обеих сторон. Конвей торопливо перекусил и сбежал, ибо начал сознавать, что ему тоже не хватает благоприятного влияния. Его мысли обратились к Мэрчисон. Где она, интересно, – на дежурстве, отдыхает или спит? Если спит, то ничего не поделаешь, а если на дежурстве, то он может освободить её на сегодня от этой обязанности, а когда она сменится… Как ни странно, угрызения совести по поводу задуманного служебного преступления Конвея почти не мучали. В военное время, мелькнуло у него в голове, люди обращают гораздо меньше внимания на профессиональную, да и на всякую прочую этику.

Когда он отыскал Мэрчисон, выяснилось, что её смена только что закончилась, так что злоупотреблять властью Конвею не пришлось. Тем же нарочито веселым голосом, какой был у многих посетителей столовой, откуда он удрал из-за неестественности обстановки, Конвей спросил девушку, не занята ли она, предложил прогуляться и пробормотал какую-то банальность насчет дела и потехи.

– Занята… Потеха?… Я хочу спать! – воскликнула Мэрчисон, потом прибавила спокойнее:

– Вы не… куда мы пойдем? Кругом сплошные развалины. Мне надо переодеваться?

– Рекреационный уровень как будто цел, – ответил Конвей. – Зачем? Вы и так прелестно выглядите.

Форма медсестер, синяя облегающая блуза и брюки – обтягивающие, чтобы без проблем забираться и вылезать из скафандров, – на самом деле очень шла Мэрчисон, но вид у девушки был крайне утомленный. Она расстегнула и сняла широкий белый пояс с кармашками для инструментов, избавилась от шапочки и сетки для волос, и Конвей чуть было не зарычал в голос, но поперхнулся, ибо горло все-таки слегка побаливало. Мэрчисон рассмеялась, тряхнула головой и потерла щеки, чтобы на них появился хоть какой-то румянец.

– Обещаете не задерживать меня допоздна? – справилась она весело.

По дороге к рекреационному уровню не заводить разговор на профессиональные темы было попросту невозможно. Во многих отделениях госпиталя давление опустилось ниже критической отметки, поэтому рабочие уровни были переполнены пациентами. На них не нашлось бы такого коридора, который не был бы забит ранеными. Подобного поворота событий никто, к сожалению, не предвидел, поскольку никто, опять же, не ожидал, что враг применит оружие с ограниченной убойной силой. Если бы Империя использовала атомные боеголовки, не было бы переполнения, ни, разумеется, самого госпиталя. Конвей слушал рассуждения Мэрчисон едва ли вполуха, но её, похоже, это не особенно волновало. Может статься, она его не слушала совсем. Когда они достигли рекреационного уровня, то увидели, что тот, хоть и уцелел, значительно изменился. Поскольку центр тяжести госпиталя располагался выше, та малая гравитация, которая здесь существовала, была направлена теперь вверх, и все то, что находилось в свободном состоянии, лепилось к потолку, где и создавало полупрозрачный хаос замутненной песком воды и воздушных пузырей, а сквозь него проглядывало багровое искусственное солнце.

Дата добавления: 2014-12-11 | Просмотры: 658 | Нарушение авторских прав