АкушерствоАнатомияАнестезиологияВакцинопрофилактикаВалеологияВетеринарияГигиенаЗаболеванияИммунологияКардиологияНеврологияНефрологияОнкологияОториноларингологияОфтальмологияПаразитологияПедиатрияПервая помощьПсихиатрияПульмонологияРеанимацияРевматологияСтоматологияТерапияТоксикологияТравматологияУрологияФармакологияФармацевтикаФизиотерапияФтизиатрияХирургияЭндокринологияЭпидемиология

Амели Нотомб Гигиена убийцы 9 страница

– Бог мой!

– Вы сами произнесли это слово: да, быть может, Бог дарует редким, исключительным существам расставание с жизнью без мук и страха, восторг счастливой смерти. Я думаю, это чудо и познала Леопольдина.

– Послушайте, ваша история и без того достаточно гнусная – вы хотите вдобавок сделать ее смешной, приплетая Бога, восторг и какие-то чудеса? Уж не думаете ли вы, что совершили некое мистическое убийство?

– Я в этом уверен.

– Вы законченный псих. Вашей больной голове невдомек, что такое убийство без всякой мистики? Знаете, что происходит со свежим трупом сразу после смерти? Мочеиспускание, да-да, и опорожнение прямой кишки.

– Вы омерзительны. Прекратите ломать комедию, мне от вас тошно.

– Ах, вам от меня тошно? Убивать людей – это ничего, зато мысль, что ваши жертвы писают и какают, вам невыносима, да? Верно, мутная вода была в вашем озере, если, нырнув за телом кузины, вы не увидели, как всплывает содержимое ее кишечника.

– Замолчите, ради бога, сжальтесь!

– Сжалиться? Над кем? Над убийцей, который зажимает нос от естественных последствий своего преступления?

– Я клянусь вам, клянусь, что все было не так, как вы говорите!

– Да ну? У Леопольдины не было мочевого пузыря и кишок?

– Были, но… все было не так, как вы говорите.

– Скажите лучше, что эта мысль вам претит.

– Да, эта мысль мне претит, но все было не так, как вы говорите.

– Вы будете повторять одно и то же до конца своих дней? Лучше объясните толком.

– Увы, я не могу толком объяснить мою убежденность, но я точно знаю, что все было не так, как вы говорите.

– Знаете, как называется такого рода убежденность? Самовнушением, вот как.

– Мадемуазель, так мы с вами никогда не поймем друг друга; вы позволите мне рассмотреть вопрос под другим углом?

– Вы уверены, что есть другой угол?

– Имею наивность так думать.

– Ладно, валяйте, если на то пошло.

– Мадемуазель, вы когда-нибудь любили?

– Ну, дальше ехать некуда! Это что – рубрика «Сердечная почта»?

– Нет, мадемуазель. Если бы вы любили хоть раз, вы знали бы, что это совсем другое дело. Бедная, бедная Нина, вы никогда не любили!

– Вот только не надо со мной сюсюкать! И потом, не называйте меня Ниной, мне от этого не по себе.

– Почему?

– Не знаю. Слышать свое имя в устах убийцы, вдобавок похожего на свинью, – в этом есть что-то гадкое.

– Жаль. А мне так хочется называть вас Ниной. Чего вы боитесь, Нина?

– Ничего я не боюсь. Вы мне просто противны. И не называйте меня Ниной.

– Как жаль. Мне просто необходимо называть вас по имени.

– Почему?

– Бедняжечка вы моя – взрослая, тертая, а в некоторых вещах – сущее дитя новорожденное. Вы не знаете, что это значит, когда хочется называть кого-то по имени? Думаете, весь род человеческий вызывает у меня такое желание? Нет, детка. Если чье-то имя просится на язык из глубины души, значит, этого человека любишь.

– …?

– Да, Нина. Я люблю вас, Нина.

– Может, хватит пороть чепуху?

– Это правда, Нина. Во мне шевельнулось предчувствие некоторое время назад, потом я решил было, что ошибся, но нет, я не ошибся. Это я и хотел вам сказать, когда умирал. Наверно, я не смогу больше жить без вас, Нина. Я вас люблю.

– Очнитесь, не сходите с ума.

– Я никогда не был так разумен.

– Вам это не к лицу.

– Не важно. Каков я – это больше не имеет значения, я весь ваш.

– Перестаньте блажить, господин Тах. Вы меня вовсе не любите, и я это знаю. Во мне нет ничего, что могло бы вам понравиться.

– Я тоже так думал, Нина, но моя любовь выше всего этого.

– Ради бога, не говорите, что вы полюбили меня за мою душу, а то я умру от смеха.

– Нет, моя любовь еще выше.

– Что-то вы вдруг так высоко воспарили.

– Неужели вы не понимаете, что истинная любовь не знает критериев?

– Нет.

– Как жаль, Нина, и все же я вас люблю, со всею тайной, что кроется в этом глаголе.

– Постойте, я поняла! Вы ищете достойный финал к роману, да?

– Если бы вы знали, до чего мне этот роман стал безразличен в последние минуты!

– Не верю. Эта незавершенность не дает вам покоя. Вы были убиты, узнав, что между вами и мной нет никакой связи, вот и сочинили ее сами на скорую руку, выдумав какую-то внезапную любовь. Вам так невыносимо отсутствие значимости, что вы способны на самую чудовищную ложь, лишь бы притянуть за уши глубокий смысл там, где его нет и быть не может.

– Какое заблуждение, Нина! Любовь вообще не имеет смысла, именно поэтому она священна.

– Нет уж, на ваши словеса я не куплюсь. Вы никого не любите, кроме мертвой Леопольдины. И не стыдно вам предавать единственную любовь вашей жизни, держа передо мной эти заведомо лживые речи?

– Я вовсе не предаю ее, наоборот. Своей любовью к вам я доказываю, что Леопольдина научила меня любить.

– Софизм.

– Это был бы софизм, если бы любовь не была подвластна иным законам, чуждым законам логики.

– Послушайте, господин Тах, пишите всю эту чушь в своем романе, забавляйтесь на здоровье, а я вам не подопытная свинка.

– Нина, я вовсе не забавляюсь. Любовь существует не для забавы. Любовь – чтобы любить, и только.

– Как вдохновляюще.

– Да-да. Если бы вы могли постичь смысл этого глагола, вы вдохновились бы, Нина, как вдохновлен сейчас я.

– Оставьте ваше вдохновение при себе, прошу вас. И перестаньте называть меня Ниной, иначе я за себя не отвечаю.

– Не отвечайте за себя, Нина. Позвольте только любить вас, если вы сами не способны полюбить меня в ответ.

– Полюбить? Вас? Только этого не хватало. До какого надо дойти извращения, чтобы любить вас!

– Дойдите до извращения, Нина, вы так меня осчастливите.

– Я бы себе не простила, если бы осчастливила вас. Меньше всех людей на земле вы достойны счастья.

– Не могу с вами согласиться.

– Естественно.

– Я безобразен, я зол и подл, я, может быть, самый гадкий человек на свете, и все же у меня есть одно редкое достоинство, столь драгоценное, что за одно это я достоин любви и счастья.

– Постойте, я угадаю: скромность?

– Нет. Я сам назову мое достоинство: я умею любить.

– И за этот высший дар я должна омыть слезами ваши ноги и сказать: «Претекстат, я люблю вас»?

– Повторите еще раз мое имя, это так приятно.

– Замолчите, а то меня стошнит.

– Вы чудо, Нина. Вы необыкновенная: огненный темперамент и твердый характер, пламя и лед. Вы горды и бесстрашны. У вас есть все, чтобы быть несравненной любовницей, – если бы только вы вдобавок умели любить.

– Хочу предупредить вас сразу, что если вы принимаете меня за реинкарнацию Леопольдины, вы глубоко заблуждаетесь. У меня нет ничего общего с той восторженной девочкой.

– Я это знаю. Вам незнаком восторг, Нина?

– Это совершенно неуместный вопрос.

– Я тоже так думаю. В этой истории все неуместно, и в первую очередь моя любовь к вам. Поэтому ответьте на мой вопрос, вовсе не предполагающий того, о чем вы подумали: знаком ли вам восторг, Нина?

– Не знаю. Но знаю точно, что в данный момент я восторга не испытываю.

– Вы не знаете любви, вы не знаете восторга – вы вообще ничего не знаете. Нина, детка, как вы можете дорожить жизнью, если даже не знаете, что такое жить?

– Зачем вы мне все это говорите? Чтобы я покорно дала себя убить?

– Я не убью вас, Нина. Я хотел это сделать, не скрою, но после того, как я пресмыкался, это желание меня покинуло.

– Ох, я умру от смеха. Вы всерьез думали, что сможете убить меня, вы, немощный старикашка? Нет, вы даже не гадки, вы, в сущности, просто глупы.

– От любви глупеют, Нина, это общеизвестно.

– Ради бога, не говорите больше о любви, я чувствую, что способна убить.

– Неужели? Но именно так все и начинается, Нина.

– Что – все?

– Любовь. Так, значит, я пробудил вас к этому восторгу? Я несказанно горд, Нина. Желание убить умерло во мне – и тут же возродилось в вас. Вы только сейчас начинаете жить – вы это сознаете?

– Я сознаю, что вы довели меня до белого каления.

– Я сподобился увидеть нечто необычайное: я-то, подобно всем смертным, думал, что реинкарнация возможна только post mortem, и вот при жизни своими глазами вижу, как вы становитесь мной!

– Я никогда не слышала худшего оскорбления в свой адрес.

– Ваше белое каление говорит о том, что вы начинаете жить, Нина. Отныне в вас вскипит та же ярость, что всегда кипела во мне, вам станет непереносимо криводушие, вы будете взрываться гневом и восторгом, вы будете само негодование и отринете всякий страх.

– Да заткнитесь же наконец, старый боров!

– Вот видите, я прав.

– Нет! Я – не вы!

– Еще не совсем, но процесс пошел.

– О чем вы?

– Скоро узнаете. Потрясающе! Я говорю, и мои слова сбываются на глазах, стоит мне их произнести. Я стал пифией настоящего – не будущего, нет, настоящего, вы понимаете?

– Я понимаю, что вы лишились рассудка.

– Это вы меня его лишили, как лишите всего остального. Нина, я в жизни не испытывал такого восторга!

– Где ваши лекарства? Где успокоительные?

– Нина, меня ждет вечный покой, когда вы убьете меня.

– Что-что?

– Не перебивайте. Я должен сказать вам нечто чрезвычайно важное. Хотите вы того или нет, вы становитесь моим воплощением. При каждой метаморфозе моего «я» мне встречается существо, достойное любви: первой была Леопольдина, и я убил ее; вторая – вы, и вы убьете меня. Крут замкнется, не так ли? До чего же я счастлив, что это будете вы: ведь благодаря мне вы теперь знаете, что такое любовь.

– Благодаря вам я узнала, что такое шок.

– Вот видите? Я вас за язык не тянул. Любовь и начинается с шока.

– Только что вы говорили, что она начинается с желания убить.

– Это одно и то же. Вслушайтесь в поднимающуюся в вас волну, Нина, ощутите эту колоссальную оторопь. Доводилось ли вам когда-нибудь слышать столь гармоничную симфонию? Все здесь соединилось так совершенно, так талантливо, что посторонним ушам это недоступно. Вы сознаете, как диковинно разнообразны инструменты? Казалось бы, только какофония может родиться из их несообразного созвучия – и все же, Нина, слышали ли вы что-нибудь более прекрасное? Десятки волн поднимаются в вас вперехлест, и ваша голова становится куполом собора, ваше тело, теряя свои очертания, превращается в большой орган, ваша худосочная плоть входит в резонанс и впадает в транс, звучат ослабшие струны ваших хрящей – и вот уже то, чему нет названия, овладевает вами.

Наступила пауза. Журналистка запрокинула голову.

– Голова тяжелеет, а? Я-то знаю, что это такое. Вот увидите, к этому не привыкают.

– К чему?

– К тому, чему нет названия. Поднимите голову, Нина, я знаю, тяжело, но вы попытайтесь, и посмотрите на меня.

Молодая женщина с усилием повиновалась.

– Признайте, что, при всех неудобствах, ощущение божественное. Я так счастлив, что вы наконец все поняли. Теперь вы знаете все о смерти Леопольдины. Да, только что для меня было нестерпимо умереть, потому что я пресмыкался в прямом и переносном смысле. Но переход из жизни в смерть в состоянии экстаза – это простая формальность. Почему? Да потому что в такие минуты и сам не знаешь, жив ты или умер. Было бы не совсем точно сказать, что моя кузина не мучилась или не поняла, что умирает, как те, к кому смерть приходит во сне, – нет, просто она умерла, не умирая, потому что в тот миг уже не жила.

– Не увлекайтесь, от ваших слов попахивает таховской риторикой.

– А то, что происходит с вами, – тоже таховская риторика, Нина? Посмотрите на меня, прелестное мое воплощение. Вам теперь придется привыкать в грош не ставить логику окружающих. А стало быть, придется привыкать и к одиночеству – но вы не жалейте.

– Мне будет вас не хватать.

– Как приятно это слышать, вы очень добры.

– Вы знаете не хуже меня, что доброте нет места в этой истории.

– Не беспокойтесь, я буду с вами в каждом вашем экстазе.

– А он будет посещать меня часто?

– Сказать по правде, я жил без этого восторга шестьдесят пять с половиной лет, но сейчас я испытал его с такой полнотой, что потерянное время просто перестало существовать. Не считаться с календарем вам тоже придется привыкать.

– Вдохновляющая перспектива.

– Не грустите, милое воплощение. Не забывайте, что я вас люблю. А любовь вечна, и вы это знаете.

– А знаете ли вы, что подобные штампы в устах Нобелевского лауреата по литературе приобретают изумительную пикантность?

– Вы даже не представляете, как вы правы. Достигнув моей степени совершенства, невозможно произнести банальность, не извратив ее, – в ваших устах она всегда приобретет до странности парадоксальное звучание. Сколько писателей избрали литературную стезю с единственной целью достичь однажды той, с позволения сказать, ничейной земли за гранью понятий, где слово всегда девственно чисто. Быть может, это зовется Непорочным Зачатием на уровне языка: говорить слова самого дурного вкуса, пребывая в чудесном состоянии благодати, навеки над толпой, над ее смехотворными дрязгами. Я – последний в этом мире, в чьих устах слово «люблю» не звучит похабно. Какое счастье для вас!

– Счастье? А не проклятие ли?

– Счастье, Нина. Вы только подумайте, какой была бы без меня ваша жизнь, – скука смертная!

– Откуда вам знать?

– Это и слепому видно. Ну что у вас за ремесло – копаться в грязном белье? Со временем вам бы это обрыдло. Рано или поздно наступает пора оставить чужое грязное белье и начать пачкать свое. Если бы не я, вас бы на это не хватило. Теперь же, о воплощение, добро пожаловать к великим начинаниям творцов.

– Действительно, я чувствую, как во мне зреет одно начинание, и это приводит меня в замешательство.

– Вполне естественно. Сомнение и страх – непременные спутники великих начинаний. Мало-помалу вы поймете, что это смятение – тоже часть удовольствия. А вам ведь так необходимо удовольствие, не правда ли, Нина? Решительно, я дал вам все и всему вас научил. Начиная с любви – дорогое воплощение, я трепещу при мысли, что без меня любовь осталась бы для вас тайной за семью печатями. Если вернуться к разговору о глаголах – знаете ли вы, что глагол «любить» грамматически дефективный?

– Это еще что за вздор?

– Он спрягается только в единственном числе. Его множественное число – не что иное, как замаскированное единственное.

– Красное словцо.

– Ничего подобного: не я ли доказал наглядно, что, когда двое любят друг друга, один должен исчезнуть, чтобы вернуть глагол в единственное число?

– Не хотите же вы сказать, что убили Леопольдину во имя вашего грамматического идеала?

– Резон вам кажется ничтожным? Назовите мне необходимость более насущную, чем спряжение! Да будет вам известно, недалекое воплощение, не будь этой грамматической категории, мы с вами даже не знали бы, что я – это я, а вы – это вы, и наш приятнейший разговор не мог бы состояться.

– О, если бы!

– Полноте, не отворачивайтесь от своего счастья.

– Счастья? Я не чувствую и тени счастья, я вообще ничего не чувствую, кроме бешеного желания вас задушить!

– Ну наконец-то, воплощение моего сердца. Уже минут десять, как я всеми силами склоняю вас к этому самым что ни на есть недвусмысленным образом. Я нарочно дразнил вас, я довел вас до крайности, чтобы отсечь последние сомнения, а вы все еще медлите! Чего вы ждете, драгоценная моя любовь?

– Не могу поверить, что вы действительно этого хотите.

– Даю вам слово.

– И потом, у меня нет опыта.

– Это дело наживное.

– Я боюсь.

– Тем лучше.

– А если я этого не сделаю?

– Жизнь станет невыносимой. Поверьте, мы зашли так далеко, что у вас уже нет выбора. К тому же вы подарите мне шанс, о каком я не смел и мечтать: я умру точно так же, как умерла Леопольдина, и узнаю наконец, что она чувствовала. Ну же, дорогое воплощение, приступайте, я готов.

Журналистка справилась без сучка, без задоринки. Все было сделано быстро и чисто. Классицизм не допускает ошибок вкуса.

Покончив с делом, Нина выключила магнитофон и присела на диванчик. Она была совершенно спокойна. Правда, заговорила сама с собой, но виной тому было вовсе не расстройство ума. Она сказала, обращаясь к незримому собеседнику как к задушевному другу, нежно, с капелькой озорства:

– Милый старый безумец, вы и вправду чуть было не положили меня на лопатки. Ваши речи раздражали меня так, что и передать нельзя; еще немного – и я вправду лишилась бы рассудка. Теперь мне гораздо лучше. Должна признать, что вы были правы: душить – дело весьма приятное.

И воплощение залюбовалось своими руками.

Неисповедимы пути Господни. Пути к славе еще неисповедимее. После случившегося книги Претекстата Таха пошли нарасхват. Десять лет спустя он вышел в классики.

Дата добавления: 2015-02-06 | Просмотры: 675 | Нарушение авторских прав