АкушерствоАнатомияАнестезиологияВакцинопрофилактикаВалеологияВетеринарияГигиенаЗаболеванияИммунологияКардиологияНеврологияНефрологияОнкологияОториноларингологияОфтальмологияПаразитологияПедиатрияПервая помощьПсихиатрияПульмонологияРеанимацияРевматологияСтоматологияТерапияТоксикологияТравматологияУрологияФармакологияФармацевтикаФизиотерапияФтизиатрияХирургияЭндокринологияЭпидемиология

Субъект-объектные отношения

Противопоставление объекта и субъекта познания — это базовое отличие западной философии: она открывает субъекту возможность сделать что-либо темой собственного познания. Однако со временем отношения субъекта познания к предмету познания начали рассматриваться уже более дифференцированно. По крайней мере со времени феноменологии проводится различие между «ежедневным сознанием» и «теорией» как разными модусами подхода к действительности. Но если субъект сам выбирает себя темой своего познания — в таких саморефлективных науках, как психология, социология, теория познания и собственно психотерапия — то здесь выступает нечто относительно не проблематичное до тех пор, пока объектом исследования действительно является объект, пока тематизируется номологическая реальность и пока будничное сознание понимается как наивный, действенно-практический, возможно, отчасти даже и содержательный субъективный перевод (или сокращенное изложение) настоящей, пригодной для исследования объекта научной теории⁷. Поскольку теперь субъект сливается с объектом, теперь они идентичны, в первую очередь по типу реальности, то есть оба представляют собой автопоэтическую реальность. Параллельно к бытовому сознанию, непосредственно вплетенному в эту реальность, существует и «попытка теоретического познания этой же реальности, со стороны того же субъекта так же как части этой реальности, которой она касается, а с другой — сравнительно с ежедневным сознанием эксцентрической перспективы» (Schtilein, 1995, S. 8).

Вследствие этого обостряется понимание будничного сознания и теории, они становятся конкурентами в познании той же темы. Обыденное сознание утверждает свою ненаучную форму разработки против теории: психотерапевтические теории процветают и вовсе не собираются приходить в упадок, по крайней мере сейчас, из-за своих внутренних противоречий или отсутствия таких противоречий, наоборот, воспринимаются ежедневными дискурсами, отчасти даже развиваются в них

⁷ Строго говоря, в будничном сознании нет воплощений денотативных моделей.

далее. Если же они не могут или не хотят поддаваться этим бытовым дискурсам, то снова оказываются в одиночестве: тогда они вынуждены убеждать, умолять, идеологически наполняются, ими манипулируют, они наталкиваются на необоснованные требования и подозрения, на критику профанов, с чем геологи, ботаники или химики встречаются намного реже.

С другой стороны, и будничное сознание жизненного мира представляет для теории необходимый доступ к реальности. Обмена между ними просто нельзя избежать, наоборот, избегать его было бы очень нежелательно. Поскольку опыт жизненного мира в самом широком понимании является «для рефлективной теории существенным импульсом, здесь речь идет о важном «сырье», без которого теория в конечном счете потеряла бы контакт с действительностью» (Schiilein, 1995, S. 9, 20). Последствием неизбежной коммуникации между обыденным сознанием и конота-тивной теорией становится прежде всего обоюдное конституиро-вание и регуляция. Теоретические знания изменяют условия обыденного сознания, а дела и интересы будничного сознания мотивируют развитие и структуру теорий и влияют на них, а также на способ их субъективного применения и использование.

Следовательно, мы можем исходить из того, что саморефлексия идеографической или автопоэтической реальности в ко-нотативной символической системе — так, как это всегда является в психотерапии, - вынуждена развиваться в среде переплетения со структурами повседневности на микро- (субъективный баланс идентичности, индивидуальная психодинамика), мезо-(институционная, групповая и семейная динамика) и макроуровнях (общесоциальная экономически-экологическая матрица), ей не известны окончательные ответы и отдых⁸, она хрони-

⁸ Стабильность саморефлективной теоретической системы может быть всегда только темпоральной и релятивной, но никогда не может быть аксиоматичной. Тем важнее представляется - и это проясняет многие иррациональности на сцене психотерапии - вторичное обеспечение словесного и действенного консенсуса участников, то есть внешних актов (законы, дающие право на профессиональную деятельность, основание школ и репутацию, и распоряжения об образовании), которые придирчиво проверяются. Это объясняет также, почему встреча терапевтических теорий (или психотерапевтической и научной теории) так трудна: стремятся скорее избежать встречи с другими теоретическими системами, чем поставить под угрозу так трудно достигнутую стабильность.

чески нестабильна, ее развитие определяется пробами и ошибками, она всегда пронизана духом времени и бытовым сознанием, она (в положительном смысле) непрерывно остается оживленной.

То есть в действительности есть все основания для плюрализма и постоянного дальнейшего умножения психотерапевтических учений, поскольку она, психотерапия, является как раз очевидным случаем саморефлективной теории, которая оперирует в конотативной системе символов. Речь идет не о каком-то ложном развитии или извращении, а об обоюдном наслоении, которого, учитывая данные здесь условия средства описания (конотативная символическая система, неизбежное совпадение субъекта и объекта познания в саморефлексии, двойной подход: со стороны бытового сознания и теории) избежать в принципе невозможно. Итак, не надо надеяться на какую-то единую модель психотерапии — ни в результате собственного внутреннего развития, ни в результате интерпретации.

3.3. Подход к плюрализму теорий

На этом определение научной ситуации психотерапии можно было бы завершить. Ее разнородность стала понятной, теперь ее можно легче выдерживать. Однако открытым остается вопрос, как, исходя из разнообразия своих школ и направлений, психотерапия может претендовать на то, что является центральным для европейского понимания науки (научности) — на познание.

Дальнейшие соображения основываются на сравнительно новой позиции, которая в последние годы возникла под названием «конструктивный реализм» (Wallner, 1991, 1992, 1993, 1994а, 1994b). Co стороны самых крупных научно-теоретических течений она может, однако, надеяться на еще меньшую поддержку, чем изложенный диагноз проблемы разнообразия, но как раз для психотерапии могла бы оказаться плодотворной (ср. Slunecko, в печати). Во-первых, этот подход отличается от представления о том, что наши теории описывают объективный мир (действительность), который «там снаружи» ждет наших открытий и описаний; познание состоит в том, чтобы это описание становилось все

более совершенным. Напротив, конструктивный реализм внедряет понятие «микромира», которое считает научные теории, например, психотерапевтические, сконструированными сегментами мира (= реальности). Ни один из этих микромиров относительно познания не имеет преимуществ перед другим. Каждый помещен в собственные рамки, очерченные теми вопросами, которые эта научная теория ставит (или избегает ставить), и теми ведущими отличиями, которые она использует.

Однако конструктивный реализм не релятивизирует идею познания и не отказывается от нее, отбрасывая возможность единства познания. Он предлагает организовать встречу микромиров особенным образом, для того чтобы сделать возможной их саморефлексию, а тем самым и познание. Пока в психологии и медицине доминирует такое понимание науки, которое старается найти обоснование познания, то есть выработать такой приемлемый метод, соблюдение которого гарантировало бы познание действительности. Его главенствующим представителем является критический рационализм с его ритуалом проверки гипотез. Теперь же этот контекст легитимации заменяется другим — контекстом отчуждения (Verfremdung). Отчуждение — центральное методологическое средство конструктивного реализма: оно требует помещать высказывания или составные части, которые представляют собой определенную теорию, в контекст другой теории. Здесь интересен не тот момент, когда перевод удается, — это питает скорее иллюзию всесильности, - а тот, когда перевод терпит провал, когда он невозможен, когда начальный тезис в новом контексте видится бессмысленным или непонятным. Это благоприятные моменты для выявления предпосылок конструирования обеих занятых в диалоге систем, которые до сих пор были невидимы. Из бессмысленности конструкций или краха (конструктивных) действий в новом контексте становятся очевидны скрытые предпосылки, которые были определяющими для осознанного функционирования в исходном контексте.

Простенький пример из области психотерапии: я извлекаю концепцию сопротивления из теории психоанализа и

переношу ее в контекст поведенческой терапии. Этот перевод потерпит неудачу, однако я могу задуматься над тем, какие предпосылки психоанализа придают смысл таким формулировкам, как «сопротивление». Это же касается и таких понятий, как «бессознательное», или энергетических понятий⁹, которых нет в поведенческой терапии.

На уровне жизненного мира мы можем конкретизировать принцип отчуждения, представив себе путешественника. Со своей позиции, имея другие предпосылки, чужак видит совсем другие аспекты того, что происходит, но самое важное, что - вследствие неудачи его действий — ему вдруг открывается, при каких условиях протекает жизнь у него дома, какие предпосылки приводят к именно такому образу жизни. Однако когда мы «внутри» системы, например, в культурном контексте или в договорной реальности психотерапевтического направления, тогда невидимыми становятся именно эти базовые конститутивные предпосылки. Вследствие длительной социализации они (уже) не осознаются или не тематизируются (поскольку при этом всегда значительную роль играет скрытая метафизика).

Вместо того, чтобы распространяться о том, какой метод более эффективен, представители разных направлений принуждаются таким образом к диалогу, в течение которого они лучше осознают свои собственные положения, лежащие в основе их терапевтической деятельности. Но для этого они

⁹ Методические процедуры усвоения как введения в действие конструкций особенно подходят для теоретического сравнения разных школ, а также для постановки общих вопросов, которые рассматривают отношения психотерапии с другими науками — не в последнюю очередь ввиду того, что отдельные направления психотерапии с самого начала выбрали и применили для сферы психики целый ряд центральных понятий и допущений (напр., гомеостаз, вытеснение, энергия) из других дисциплин (физики, медицины, кибернетики). «Привнесенные» аксиомы и значения по большей части плодотворно развиваются, начиная собственное существование в области теории; а если и теряются, это свидетельствует о том, что при таком перенесении вместе с ними в новую дисциплину (в нашем случае - в психотерапию) переносится и целый комплекс положений, не сформированных в виде аксиом.

сами должны позволить себе отправиться в путешествие, то есть выбраться из сооружения привычной модели и окунуться в действительность другой школы, причем без задней мысли о возможной интеграции, разрушения чужой территории и без претензии на то, чтобы растолковать другой школе, что она на самом деле творит. Скажем, психоаналитику выпала бы возможность понять, как другие направления строят модель психики, обходясь без таких фундаментальных для него понятий, как влечение и сопротивление. И наоборот, какие теоретические условия в его собственной системе надо выполнить, чтобы вообще связно сформулировать эти концепции.

Итак, мы видим, что стратегия отчуждения направлена в первую очередь на то, чтобы освободить от наслоений весь тот конгломерат из метафизических предположений и когнитивно-эмоциональных ведущих отличий, который виден уже на первых исследовательских шагах и который воспринимается как данность, ускользает из сознательного и критического фокуса, определяя к тому же и весь дальнейший ход процедуры, вплоть до деталей. Вследствие такого процесса действие теорий не релятивируется, наоборот, благодаря такому взгляду на скрытые предпосылки формирования теория только увеличивает свою связность. Ясно, что понятия познания уже не ориентируются здесь на идею корректного описания, мы уже не хотим отыскать истину о реальности, а интересуемся собственной формой диалога, чтобы узнать, что мы сделали при помощи наших теорий, какие предпосылки применили, чтобы превратить определенный фрагмент мира в действительность. Чем более точными будут наши знания об этом, тем более связной будет наша наука.

Изображенная только что точка зрения имеет еще и другие определяющие преимущества. Мы уже не должны складывать разные школы психотерапии одну с другой и пытаться на их пересечении определить наименьший общий знаменатель (который, возможно, приближается к нулю, или — как метко пишет Вагнер в своей статье для этого сборника — приобретает форму таблетки против жажды, которую, для того чтобы она подействовала, нужно растворить

в стакане воды), а можем с целью познания работать с всем, что имеем. Мы можем сберечь богатство разных теоретических языков, хотя их и не обязательно можно будет переводить с одного на другой. Это означает отдать предпочтение вавилонской башне, а следовательно, и фантазии, которой живет наука, перед автобаном с компьютеризованными «станциями технического ремонта нормативных душ» (Heydwolff, 1995, S. 176).

Представление о необходимости для познания большого количества микромиров меняет, в конечном результате, и характер понятия плюрализма. Плюрализм уже не будет питаться интересами государственной политики (никого не оскорбить) или толерантным великодушием (мягкая снисходительность к бедным родственникам) — а становится sine qua поп теории познания. Исходя из того, что познание быстрее всего достигается вследствие сравнения между собой теоретических (микро)миров, которые были сконструированы исходя из чрезвычайно разных предпосылок, уже отпадает необходимость применять к догматической по сути (поскольку ориентированной, в конечном счете, только на одну фигуру мнения или на один метод) системы какую-нибудь либеральную этику, не укорененную в самой этой системе и немедленно выветривающуюся, как только возникает какая-нибудь угроза.

Интересно, что в психотерапии уже закрепилась форма дискурса, которая готовит почву для диалога разных направлений и школ именно в описанном только что смысле: это весьма популярные в США «case conferences». Здесь речь идет не о прямом сравнении теорий, а об изображении случаев, комментируемых несколькими терапевтами разных школ и направлений из их специфической перспективы. Понятно, что все дело иногда страдает от того, что случай приводит один терапевт, который, конечно, исходит в своем восприятии клиента (а следовательно, и в своем изображении случая) из своих собственных теоретических концепций и понятий. Поэтому другие участники дискуссии, как правило, жалуются, что они ш получили достаточной информации, которая необходима иу для интерпретации. Нужно стараться прекратить соревнование за преимущество и не допустить объяснительно-обобщаю

щих¹⁰ стратегий, напротив, на передний план должны выйти вопросы отчуждения: например, как этому терапевту вообще удалось «понять» соответствующий случай без той информации (концепции), которую давали другие терапевты, или о каких предпосылках конструирования терапевтического метода свидетельствуют требования других терапевтов предъявить именно такую дополнительную информацию.

Свободный, безопасный разговор, диалогическая интеракция без претензий на лидерство (которые, кстати, больше подходят психотерапии как форме сохранения знаний) -это необходимые предпосылки для такого подхода. Как только форум выходит за рамки непосредственной интеракции (ср. письменную дискуссию о представленных Демихие-лем (Demichiel, 1994a) случаях в журнале «Psychotherapie forum»), на передний план сразу же снова выходят механизмы оправдывания и претензии на ведущую роль:

«Это был смелый и «героический» поступок, то, что я вышел первым... Потом пришли другие «герои», чтобы показать себя и померяться силой: уклончивые, которые избегали какого-либо прямого контакта, открытые, которые не чуждались дружеского обмена ударами, и наконец явились блестящие, достойные священного Грааля (под этим прекрасным образом имеются в виду психоаналитики - прим. автора), что с едва сдерживаемым гневом размахивали сияющими мечами истины» (Demichiel, 1994b, S. 196).

Демихиель с полным правом спрашивает, возможна ли здесь другая поза, кроме этой «турнирной». Однако он не может открыто ее назвать — кроме попутного намека на то, что в период постмодернизма «никто уже не верит в метарассказ» (S. 197), — поскольку ему не знакома методика отчуждения.

¹⁰ Это значит, что теории и способы работы других школ объясняют, исходя исключительно из собственной перспективы, напр., как если бы психоаналитик рассматривал высказывания других теоретиков под аналитическим углом зрения, объясняя их, напр., как противоречия. Но при этом происходит не что иное, как объяснение всей науки с позиций психоанализа. Это способ, которым одна дисциплина заявляет претензию на то, чтобы быть ведущей наукой для всех других, — претензия, которую, однако, еще никогда не удавалось реализовать. Отличие между объясняющей универсализованной аргументацией и аргументацией отчуждения состоит в том, что одна дисциплина или школа выступает с претензией на приоритет в разъяснениях, из-за чего иной Раз возникают препятствия для научного диалога.

Чтобы понять самих себя, теории и даже целые научные дисциплины должны на некоторое время стать сами себе чужими (но не становясь слишком враждебными). Рефлективное сознание должно, собственно, сделать такую дугу: уйти от себя, чтобы прийти к себе. Однако именно в таком движении и заключается ее родственность с психотерапией, где клиент часто пребывает именно в такой позиции: предположения о мире и связях в нем, которые определяют его жизнь и его страдание, недоступны его взгляду. Терапевт должен быть достаточно далеким/чужим, чтобы их увидеть, но одновременно достаточно близким, чтобы то, что он видит, эмоционально разделять и тем самым поддерживать пациента. То есть отчуждение означает применение к общему процессу исследований такого типа видения, которое свойственно терапевтическому сеансу - оставаясь в нем, совсем рядом, в полном контакте, и одновременно чужим. При условии, что система, которая вызывает отчуждение, будет выступать не как угрожающий узурпатор, а существовать как доброжелательный партнер в диалоге, становятся возможными новые перспективы. Мне представляется, что для науки психотерапии это предложение подходит не в последнюю очередь потому, что она находит свое отображение и в самом терапевтическом процессе, где тоже регулярно говорится, что не надо цепляться за непонятные и потому ограничивающие жизненные конструкции.

Дата добавления: 2015-11-26 | Просмотры: 453 | Нарушение авторских прав