АкушерствоАнатомияАнестезиологияВакцинопрофилактикаВалеологияВетеринарияГигиенаЗаболеванияИммунологияКардиологияНеврологияНефрологияОнкологияОториноларингологияОфтальмологияПаразитологияПедиатрияПервая помощьПсихиатрияПульмонологияРеанимацияРевматологияСтоматологияТерапияТоксикологияТравматологияУрологияФармакологияФармацевтикаФизиотерапияФтизиатрияХирургияЭндокринологияЭпидемиология

Аннотация 15 страница

– В этом нет необходимости, – ответила Элинор. – Он застал меня врасплох. Поначалу он казался совсем прежним, хоть и немного угнетенным.

– О чем вы говорили, когда он утратил контроль над собой?

– Я упомянула его мать и то, как ее светлость скучает по нему. После этого он издал тот глупый вопль и побежал. Как будто он ее боится.

– Нельзя надеяться, что он излечится всего за пару дней, мадам. А жаль! Что вы скажете леди Анне?

– Пока не знаю.

Внезапно Элинор ощутила страшную усталость и позволила Холдсворту проводить себя в коттедж. Она споткнулась, переступая через порог, и его рука немедленно подхватила ее под локоть. На мгновение она позволила себе опереться на него чуть более, чем необходимо. Ее ноги подкосились еще сильнее. Он подвел ее к стулу.

– Я по-прежнему считаю, что единственный способ вернуть ему рассудок – узнать, отчего он его потерял, – тихо произнес Джон, когда она села. – Мне кажется, он стал мне немного доверять. Совсем чуть-чуть, быть может, но это начало. Нам нужно больше времени, мадам. Легко забыть, какой долгий путь он уже прошел.

– Я так и скажу леди Анне.

Холдсворт сел рядом с ней и наклонился ближе. Она взглянула на него. Ощущение неизбежности происходящего пугало. Не это ли имела в виду Сильвия? Неутолимую потребность в другом человеке? Желание сблизиться, иррациональную силу влечения, которая имеет отношение к силе воли не более чем сама гравитация.

– Мадам? Принести вам стакан воды?

Элинор словно упала с утеса. Единственное, чего она не могла сделать, – вернуться на вершину утеса и продолжить свою прежнюю жизнь с ее привычными удобствами и неудобствами. Оставалось лишь гадать, когда она коснется земли и что с ней приключится от удара.

Тяжелые шаги приближались по дорожке перед коттеджем. Элинор отстранилась от Холдсворта и взяла «Ночные размышления», которые лежали рядом с ее локтем. Джон откинулся на спинку стула и забарабанил пальцами по столу. Оба изменили положение всего на пару дюймов, но в их движениях ощущалась внезапность, равно как и тревожная симметрия.

Крупная фигура Бена заполнила почти весь дверной проем. Слуга заслонил свет, словно вечер опустился с тропической стремительностью.

Он отвесил поклон.

– Пони готов, мадам.

За ужином Фрэнк начал пить. Он провозглашал тосты, пел песни. Он поощрял Холдсворта следовать его примеру, бокал за бокалом. Холдсворт счел, что это, несомненно, признак возвращающегося здоровья. Для молодого человека вполне естественно желать много пить, убеждал он себя. Фрэнк, находившийся на попечении Джермина с марта, в течение трех месяцев не имел возможности это делать.

Малгрейв накрыл для них стол под фруктовыми деревьями. Они осушили сначала одну бутылку, затем вторую. Фрэнк потребовал третью, велел принести четвертую и держать ее наготове. Бурная беседа перемежалась периодами приятного молчания, которые становились все длиннее по мере того, как вечер перетекал в ночь.

Фрэнк был вполне весел, все более говорлив и разумен настолько, насколько ему позволяло вино. Его бросало из крайности в крайность: то он вел себя как надменный хозяин, то как неловкий доверчивый подросток. Последнее – чаще. Он описывал случаи из своего детства; в особенности распространялся о долгих визитах в дом деда, лорда Водена, в юго-западной части Англии. Заговорив об управлении поместьями, он выказал познания и энтузиазм. Он спросил Холдсворта о днях его ученичества, и тот неожиданно разговорился о том, как проводил время на реке с Недом Фармером и как они путешествовали вверх по Темзе.

С третьей бутылкой они приумолкли. Свет еле брезжил. Воздух был теплым и ароматным. Вода журчала чуть слышно. Малгрейв отправился в свою кровать на кухне. Одинокая свеча горела в окне коттеджа. В сером небе проклюнулись колючие точки звезд.

– Когда это случилось?

Холдсворт поднял глаза.

– Что?

Он больше не различал лица Фрэнка. Казалось, заговорила сама тень.

– Ваша жена, сэр, – пояснил Фрэнк; лицо его было размытым пятном. – Ваш сын.

Джон не ответил. Он услышал звон стекла и журчание вина.

– Видите ли, когда Сильвия умерла, я гадал, каково это – утонуть, – добавил голос в темноте. – И я подумал, вдруг вы тоже гадаете. Я… я не хотел причинить вам боль. Я хотел понять.

– Моя жена умерла в прошлом марте, сын – в прошлом ноябре, – ответил Холдсворт.

– Как их звали?

Холдсворт уставился в небо. Перед его глазами сверкнула очередная звезда.

– Мария, – он осушил свой бокал и протянул руку к бутылке. – Джорджи.

– Как они умерли?

Холдсворт рассказал ему. Рассказал этому богатому, испорченному, сумасшедшему мальчишке то, чего не знал даже Нед. Он рассказал о маленькой семье на Банксайд и магазине в Лиденхолле, о призрачном свете от реки и дне, когда Джорджи погиб на Козьей пристани. Он рассказал о поисках Марии и шарлатанке, которая паразитировала на ней, об «Анатомии призраков», тачке с подержанными книгами и могильной плите, которую он не мог себе позволить, пока ее светлость не дала ему денег. В темноте его голос словно принадлежал кому-то другому, а сам он стоял в стороне, слушая, но не обращая особого внимания, поскольку история ему уже знакома.

Фрэнк покрутил в руках штопор и очередную бутылку.

– Выходит, в этом нет ничего удивительного.

– В чем?

Олдершоу с тихим хлопком выдернул пробку из бутылки.

– В том, что вы не любите привидений.

– Теперь ваша очередь, – сказал Холдсворт.

– Моя очередь что?

– Рассказать мне о ваших призраках.

Олдершоу промолчал. Он пил.

– Сегодня подходящая ночь для рассказов о привидениях, – продолжил Джон. – Призракам полезно иногда подышать свежим воздухом.

Фрэнк засмеялся; звук поднялся из него, как пузыри из воды.

– Вы так говорите, как будто привидения – наши пленники.

– А разве нет, в некотором роде? Гуманная власть позволяет узникам время от времени вращаться в обществе. Вы видели свою леди лишь однажды?

– Могут ли призраки являться во снах? Иные считают, что могут. В таком случае я видел миссис Уичкот много раз, как до ее смерти, так и после. Она была очень красива, знаете ли.

– Я видел ее портрет.

– Ее призрак, однако, я видел лишь единожды, в саду, – Фрэнк говорил медленно и расслабленно, как сонный ребенок. – То есть, лишь однажды наяву.

Как человек разумный, Джон осознавал, что они оба пьяны, что он устал, а Фрэнк крайне взвинчен. Ни словам, ни мыслям, ни поступкам нельзя доверять. И все же под журчание сонного голоса ему начинало казаться, что он не просто слушает рассказ, а словно живет в нем.

– Пятница, третье марта, – произнес Олдершоу. – Две недели после того, как нашли ее тело.

Холдсворт очутился за глазами собеседника, заключенный в его черепе, пойманный в капкан другого времени и места. Не то он явился к Фрэнку, не то Фрэнк к нему; кто знает? Что, если это обоюдный процесс? Что, если это диалог?

Там и тогда, вечером третьего марта Фрэнк пребывал в напоминающем транс состоянии, в котором его вялое тело словно парило в густой, вязкой жидкости. Он покачивался под самой поверхностью сознания, привязанный к поплавку лихорадочного возбуждения. Голова напоминала бурлящий котел. Фрэнк знал, однако… или Холдсворт знал, или оба они знали, тогда и сейчас… что после ужина с Уичкотом в тот вечер он пил кофе чашками, а также вино, пунш и лауданум, и все это было как-то связано с состоянием его рассудка.

Фрэнк находился в своей спальне в Иерусалиме; было холодно.

Наконец неудобства стали непереносимыми. Он скатился с кровати, медленно и ощупью, подобно старому слепому старику, и засунул ноги в тапочки. Затем вышел в гостиную, где камин еще давал немного тепла и света.

Воздух был душным от испарений прокисшего алкоголя. Шатаясь, он направился к камину, куда его влекло оранжевое мерцание, но, охваченный слабостью, был вынужден остановиться и уцепиться за стол. Тошнота поднялась к горлу. Чувство собственной ничтожности омывало его, горчило на языке, точно желчь.

Сильвия не оставила бы его одного. Все хуже, намного хуже, она мертва.

Фрэнк, спотыкаясь, пересек комнату, машинально схватил мантию и шапочку с крючка, когда проходил мимо, открыл внутреннюю дверь и отодвинул засов наружной. Ноги сами собой направились к лестнице. Он поковылял вниз, влекомый силой тяжести, и налетел на стену площадки между этажами.

Холод сковал его. В руках обнаружились шапочка и мантия. Он натянул их, клацая зубами. Отчаянно кутаясь в мантию, преодолел остаток ступеней, открыл дверь, выскользнул на крыльцо и упал навзничь на камни двора.

Фрэнк полежал там секунду, замерзнув еще больше. Его слегка удивило, что он больше не чувствует боли. Когда влага просочилась в его кости, он обдумал жизнь с этой новой горизонтальной перспективы. Церковный двор выглядел холодным, черно-белым и упорядоченным. Слева висел фонарь над аркой, ведущей к главным воротам и привратницкой. Кроме фонаря, единственными источниками света служили луна и звезды. Над зданиями возвышался черный мир с его серебряными обитателями, невообразимо далекими. Его тяжесть сокрушала все в холодную ничтожную пыль.

Он поднялся на четвереньки. Нашел шапочку, водрузил на голову и встал.

Филипп Уичкот был прав. Какое это все имеет значение? Что вообще имеет значение?

Олдершоу был ничем и снова станет ничем. Его присутствие или отсутствие, его поступки, слова или мысли одинаково бессмысленны. Звезды будут сиять в своем холодном, черном небытии – неважно, что он сделал или не сделал. Если Господь где-то там, Он тоже ничего не значит, ведь Ему плевать, что Фрэнк совершил, и миру нет дела до Него.

Фрэнк услышал скрежет засова со стороны привратницкой. Он спрятался в тень церковной галереи, тянувшейся вдоль восточного ряда домов. Подождал, но больше из привратницкой не донеслось ни звука. На противоположной стороне колледжа или, может, еще дальше, что-то тихо скреблось и скрипело. Этот звук тоже прекратился. Фрэнк сознавал, что замерзает все сильнее, но это знание не имело значения. Холод составлял неотъемлемую часть этого странного безнравственного мира, в котором ясность мысли легкодоступна и в котором не существовало греха, а значит, не было и нужды в прощении.

Олдершоу скользнул из галереи в сады. Единственными огнями здесь были небесные. Справа от него, в тридцати ярдах позади Нового здания, частично скрытый кустами, стоял Иерихон, студенческий нужник. Фрэнк пошел в противоположном направлении, в глубь того, что казалось сгустком темноты за восточным краем часовни. Сырая трава промочила тапочки. Тени шевелились вокруг. Ему показалось, что на мосту что-то движется. Но в тот же миг оно исчезло.

Что-то или кто-то?

Ерунда, ничего там не было. Фрэнк выпрямился что есть сил, раскинув руки. Рукава мантии походили на черные крылья. Он медленно заскользил по траве.

– Теперь, – вслух сказал он. – Теперь я знаю, что могу делать все, что угодно. – Затем вдохнул холодный воздух и двинулся к Длинному пруду. – Я могу делать все, что угодно, – повторил он, на этот раз громче. – Я свободен. Я Бог. Я Святой Дух.

Он припал к земле на берегу пруда. Луна сияла из черной воды. Он коснулся ее пальцами. От кончиков побежала едва заметная рябь. Отражения звезд заплясали, и луна покачнулась и разлетелась на множество лунных осколков, мириады лун над другими планетами.

– Я Бог, – повторил он, глядя на созданные им разбегающиеся вселенные. – Я Святой Дух.

Он выпрямился и издал звук, который отчасти был смехом, отчасти – клацаньем зубов. Он принял решение пройти вдоль Длинного пруда к калитке Сада членов совета и обратно. Понаблюдать за вселенными в пруду. Затем вернуться в свои комнаты, забраться в кровать и уснуть без сновидений. А когда он проснется, Сильвия уйдет навсегда, и все снова будет хорошо.

Фрэнк мог пойти по дорожке, но держался травы, смутно подозревая, что холод и сырость некоторым образом связаны с ценностью того, что он делает. Его глаза привыкли к темноте. По другую сторону воды он различал верхушки деревьев в садах, черные силуэты на фоне неба, похожие на кончики перьев. «Черных перьев, – подумал Фрэнк, – в пару к его собственным черным крыльям». Это тоже должно что-то значить: однажды вечером в клубе принесли в жертву черного петуха, чтобы привлечь удачу.

В том месте, где пруд изгибался, Олдершоу нырнул в сгусток темноты под деревом Основателя, ниспадающие ветви которого припали к земле, словно ноги паука. Вытянув руки, он медленно вошел под его полог.

Его левая рука чего-то коснулась. Фрэнк остановился, его разум поспешно вцепился в этот неожиданный обрывок информации. Что это? Его рассудок жонглировал отрицаниями: не холодное, не мокрое, не твердое. Его руки опустились на пару дюймов, и на кратчайшее мгновение он коснулся плотной бархатистой ткани, под которой ощущались женские груди, подымавшиеся и опускавшиеся, подобно черной воде, под его пальцами. И еще он нащупал нечто металлическое, изогнутое, немногим крупнее его большого пальца.

Фрэнк завизжал, высоко и пронзительно, как женщина или ребенок. Перед глазами мелькнул бешеный вихрь. Он обернулся.

Черное на серебряном. Не мужчина… женщина.

Фрэнк снова завизжал. Он побежал, слепо ринулся в непроглядную паучью темноту под восточным платаном, где невозможно было что-то разглядеть.

Земля ушла у него из-под ног.

Святой Дух ходит по воде.

– Что это? – Холдсворт резко выпрямился. – Вон там.

Это были первые слова, произнесенные за несколько минут, а то и дольше. Олдершоу поднял голову, которая лежала на руках на столе. Воздух остывал, и в саду осталось совсем мало света, не считая свечи в окне коттеджа и звезд.

Они молча прислушались. Тихое журчание воды, шелест листьев. Крик совы.

– Утка, – предположил Фрэнк. – А может, лиса.

Холдсворт встал и медленно пошел через сад к мельничному пруду. Затем присел на корточки на берегу, набрал воды в ладони и умылся. Он знал, что должен быть пьян, но сейчас не чувствовал этого. Рассказ Фрэнка все еще висел в воздухе, подобно сну. Джон взглянул на небо, как Фрэнк в ту ночь, когда увидел привидение, и вспомнил, как Мария стояла во дворе дома на Банксайд через несколько недель после смерти Джорджи. Он нашел ее там однажды ночью; она стояла на декабрьском морозе, смотрела вверх и крутила головой из стороны в сторону, словно моряк в поисках земли. Небо было не таким ясным, как сегодня, но даже над Саутуарком светили звезды.

– Что ты делаешь? – спросил Джон.

– Ищу Джорджи, – ответила Мария.

Он вынес плащ и накинул ей на плечи. Мария верила, что Джорджи на небесах, и верила также, что у него есть свое место среди звезд, такое же реальное, как дом на Банксайд. Если как следует посмотреть, его можно увидеть. Как и все живые существа, она вглядывалась в бескрайний простор ночного неба и помещала туда все, что хотела.

Джон вернулся к столу.

– Ваша голова была полна фантазий в ту ночь, – сказал он Фрэнку. – Вино, лауданум, кофе, ваши сны… все они способны породить сонм чудовищ. А насколько это легче, если они действуют сообща? Вот видите, как вероятно, что ваше привидение – всего лишь плод воображения, а не странное отклонение от естественного хода вещей.

Фрэнк коснулся его рукава.

– Чувствуете? Я ощутил ткань ее плаща. Мягкая… бархатная.

– Бархат носят и другие. Возможно, вы коснулись живого человека.

– Нет, сэр, нет… на плаще была застежка… в форме буквы «S». «S» значит «Сильвия», в виде змеи. Я не мог ошибиться, я трогал ее собственными руками. К тому же видел кого-то на мосту. Я уверен в этом. Это Сильвия.

Холдсворт вздохнул.

– Но если это действительно было привидение миссис Уичкот, почему она пришла в Иерусалим?

– Она пришла не в Иерусалим, сэр. Она пришла ко мне.

– Почему?

– Потому что она была бы жива, если бы не я.

Поднялся ветер, шелест листвы на деревьях стал громче.

Внезапно Холдсворт ощутил огромную усталость. Фрэнк болтает чепуху, но, по крайней мере, звучит она совершенно разумно. Это прогресс?

– Так что, это все? – спросил он. – Это ваше привидение?

Фрэнк не ответил.

– Если мы найдем способ упокоить леди с миром, все снова будет хорошо?

– Ничего уже не будет хорошо, – ответил Фрэнк.

Он встал из-за стола и медленно пошел по дорожке к коттеджу. По пути он бормотал:

– Вы ничего не понимаете. Привидение – только часть. Боже праведный, да разве привидение что-то значит?

Утром в четверг Уичкот потребовал, чтобы Огастес побрил его – парень был на удивление ловок, – и оделся особенно тщательно. Внешний вид крайне важен, когда это единственное, что у вас есть. В сопровождении мальчишки, переодетого в плохо сидящую ливрею, он зашагал по Кембриджу, принимая приветствия друзей и знакомых, но избегая беседы. К тому времени, как он достиг дома на Трампингтон-стрит, часы вокруг отбивали одиннадцать.

Доркас провела его в гостиную.

– Он в Уайтбиче, – без предисловий сказал Уичкот, когда дверь затворилась. – Это всего в четырех или пяти милях от Кембриджа.

Миссис Фиар промолчала. Она опустилась в кресло странно грациозным для такой невысокой и коренастой женщины движением, жестом пригласила его сесть и заговорила, только когда он повиновался.

– Откуда вы знаете?

– Мой слуга проследил за ними. Они поселились на водяной мельнице, принадлежащей колледжу. Он с Холдсвортом, а Малгрейв при них. Больше никого не видно. Миссис Карбери посетила их вчера.

– Несомненно, леди Анна желает знать, как поживает ее сын. И как же он поживает? Ваш мальчишка сумел составить мнение?

– Он видел лишь приезд и отъезд миссис Карбери. Затем он спрятался в саду, где Холдсворт и мистер Фрэнк провели большую часть времени. Но он был недостаточно близко, чтобы подслушать их разговор.

– Итак, мы знаем только где они и кто с ними, – кивнула миссис Фиар. – Что ж, уже неплохо.

– Мы знаем немного больше, мадам, – Филипп помедлил. – Вернее, не то чтобы знаем. Это всего лишь впечатление глупого мальчишки. И все же у него, похоже, острое зрение, и, возможно, он не так уж и глуп. Он сказал, что Холдсворт и мистер Фрэнк разговаривали и разговаривали весь вечер, и, насколько он может судить, беседа их текла вполне разумно. Никаких истерических припадков, внезапных движений, криков или слез… короче говоря, ничего, что указывало бы, что любая из сторон менее здравомысляща, нежели вы или я.

– Вы полагаете, что мистер Фрэнк исцелился?

– Возможно. Или, по крайней мере, ступил на путь к исцелению. И если миссис Карбери сообщит об этом ее светлости…

Он осекся. Мгновение оба молчали. Уичкот услышал где-то в доме движение и смех, поспешно придушенный. Огастес и Доркас развлекали друг друга.

– Все это из-за привидения, – медленно произнесла миссис Фиар. – Какая нелепость!

– Наша проблема не в привидении, мадам. Проблема в том, что случилось в клубе.

Она нахмурилась, глядя на него.

– Не совсем. Разве мы с этим не справились? Проблема возникла позже, и мы знаем, кто за это в ответе.

– Сильвия, – откликнулся Уичкот. – Неужели она никогда меня не оставит? Разве она не ранила меня достаточно, когда была жива?

По мере того, как протекали дни, Элинор позволила себе надеяться, что худшее позади. Сразу же по возвращении в Иерусалим после визита на Уайтбич-Милл, она написала леди Анне и послала письмо срочной почтой утром в четверг. Леди Анна прислала ответ на следующий день. Она была поистине рада прогрессу в состоянии Фрэнка и милостиво склонна высоко ценить услуги, оказанные ему четой Карбери. К письму она приложила чек на пятьдесят фунтов для своих кембриджских банкиров, чтобы покрыть возможные расходы, которые Карбери понесут от ее имени.

Но самое главное, она написала в постскриптуме: «Я сознаю, какие усилия вам приходится прикладывать ради меня. Вот увидите, дорогая, я не забываю оказанных мне услуг».

– Весьма любезно, – заметил доктор Карбери, когда она прочитала письмо. – И деньги тоже не помешают. – Он взглянул на Элинор и улыбнулся. – Вам больше незачем волноваться о ежегодной ренте, которую ее светлость обещала оставить вам в своем завещании. Полагаю, этот вопрос решен окончательно.

Соресби дважды посещал Директорский дом, по приглашению, закрепляя свою измену партии Ричардсона. Он пил чай с Элинор, которая поначалу нашла его неловким и молчаливым. Соресби не привык к обществу леди и обращался с ней с таким безмерным уважением, что ей становилось не по себе. Однако она попыталась его ободрить, и к концу второго визита он стал почти общительным, выказывая быстрый и нервный ум, который вполне гармонировал с его порывистыми движениями и хрустом суставов.

– Он не так уж и плох, – сказал Карбери после. – Его ученость вне всяких сомнений, и он ничуть не ниже самого Грязного Дика, когда тот был сайзаром.

– Мистер Соресби сказал мне, что занимался с мистером Аркдейлом, – сообщила Элинор.

Карбери потер руки.

– Все к лучшему. Это разозлит мистера Ричардсона. И дядя мистера Аркдейла будет доволен, в то время как Соресби заведет знакомство, которое позже может ему пригодиться. Если он сумеет связать мистера Аркдейла обязательствами, тем лучше.

– Мистер Аркдейл не казался мне книжником, сэр.

– Мне тоже… но тяга к знаниям может произрастать на самой неожиданной почве.

Они впервые почти развеселились – или, по крайней мере, попытались создать друг у друга такое впечатление. И все же прогноз Джермина тенью лежал на обоих.

После завтрака в понедельник, двенадцатого июня, Джон с сумкой на плече отправился в Кембридж. Он решил на несколько часов предоставить Фрэнка самому себе. Юноше стало лучше, и одним из признаков этого служило раздражение от постоянного присутствия Холдсворта. Лекарством было позволить подопечному вкусить свободы… и тем самым показать, что он верит в улучшение его состояния.

Тем не менее, это выглядело опасно. Холдсворт не знал, что ждет его по возвращении на мельницу.

Он провел в Кембридже и его окрестностях уже две с половиной недели. Город становился знакомым. На Бридж-стрит Джон заглянул в один или два магазина, чтобы выполнить поручения, данные Малгрейвом. Было уже около половины третьего, когда он завернул в главные ворота Иерусалима. Ступив на Церковный двор, увидел мистера Ричардсона, который прогуливался по галерее с Гарри Аркдейлом.

– Сорок седьмая теорема обычно считается самой сложной в первой книге, – говорил тьютор. – Но должное усердие поможет вам справиться…

При виде Холдсворта он отвернулся от Аркдейла.

– Дражайший сэр, как поживаете? Нам так вас не хватало! Прошу, прогуляйтесь по саду со мной. У меня к вам есть приватный разговор. Мы с мистером Аркдейлом почти закончили, и я присоединюсь к вам через мгновение.

Рассыпавшись в поклонах, Ричардсон вновь повернулся к ученику:

– Так вот, не кто иной, как наш мистер Доу подробно разъяснил наиболее мудреные теоремы Эвклида. Вы найдете его книжицу в библиотеке, и я рекомендую ознакомиться с ней, прежде чем приступать к решению проблемы. И если уж мы заговорили об этом, никто лучше Маклорена^[33] не поможет вам с алгеброй, – он взглянул на церковные часы. – Но я не стану вас больше задерживать, мистер Аркдейл… смотрю, уже почти пора обедать.

Студент взглянул на Холдсворта, как будто хотел что-то сказать. Но Ричардсон не дал ему такой возможности. Он взял Холдсворта под руку и повлек к церковной галерее и садам за ней. Когда они шли по дорожке к калитке Сада членов совета, пошел дождь. Они укрылись под восточным платаном. Дождь полил сильнее, но капли воды не проникали сквозь густой зеленый полог над их головами.

– Слышали новость? – Лицо Ричардсона утратило привычную светскость; злоба исказила его черты. Он продолжил, не давая Холдсворту ответить. – Никогда бы не подумал, что такое возможно, даже от доктора Карбери не ожидал.

– Почему? Что он сделал?

– Подкупил одного из моих учеников. Другого слова и не подберу, сэр. Розингтонское членство вскоре освободится, и он предложил его не кому-нибудь, а Соресби. Но я его раскусил. Очевидно, он намерен купить верность Соресби. Самое печальное, что столь гнусная уловка, по-видимому, удалась. Полагаю, грешно винить беднягу за то, что тот согласился. В конце концов, чего стоит простая благодарность по сравнению с таким весомым соблазном, как Розингтон?

Ливень продолжался всего три или четыре минуты и выдохся, как выдохлась и ярость мистера Ричардсона.

– Простите мне неуместную откровенность, – он коснулся рукава Холдсворта. – Глупо с моей стороны терзаться по столь ничтожному поводу. Но когда живешь бок о бок, как мы здесь, нелегко сохранять чувство меры. Однако обещание членства человеку, который, несмотря на свою даровитость, еще не получил степень бакалавра искусств, противоречит всем правилам. Я содрогаюсь при мысли, что в других колледжах говорят о нас. Но давайте оставим эту тему… я хотел спросить вас о много более важном деле. Ходят слухи, что вы проводите время с мистером Фрэнком Олдершоу. Это правда? Как поживает милый мальчик?

– Увы, это не моя тайна, – улыбнулся Холдсворт.

– А, так вот куда дует ветер? Что ж, где бы он ни был, надеюсь, он идет на поправку. Дайте знать, если я смогу быть полезен ему или вам. И если случайно увидите его, непременно передайте мои наилучшие пожелания.

Дождь прекратился. Мужчины медленно пошли сквозь зеленую тень дерева к Церковному двору и Новому зданию. Оба молчали. Слева раздался металлический грохот, который прекратился через несколько секунд. То был стук обитых железом колес по каменным плитам. Том Говнарь совершал обход. Церковный колокол зазвонил.

– А! Пора обедать. Вы отобедаете с нами, сэр? Мы были бы очень рады.

– Спасибо, нет, – ответил Холдсворт. – Кстати, у меня к вам неожиданный вопрос – я хотел осведомиться о ране Миссис Уичкот.

– Ее ране? – Ричардсон остановился, вздернув брови. – Вам известно больше, чем мне.

– Когда я разговаривал с золотарем, он упомянул, что у нее была какая-то рана на голове. На левом виске.

Ричардсон засмеялся.

– То, что Том назвал раной – всего лишь чуть заметное пятно. Старый синяк, по всей видимости… возможно, бедная леди ударилась головой о балку за день или два до смерти. Как это типично для необразованных умов – выводить мелодраму из самых приземленных обстоятельств.

Иерихон представлял собой кирпичную уборную, которая стояла у внешней стены колледжа на южной стороне садов. Дверь приподнята на ярд от земли, и к ней вели пять каменных ступеней. Окна отсутствовали, только линия длинных прямоугольных отдушин под самым карнизом. Под дверью и ступенями имелась еще одна дверь, такая же широкая, как первая, но не более четырех футов высотой. Обе были открыты. Тачка Говнаря стояла поблизости.

Холдсворт поднялся по ступеням и остановился в верхнем дверном проеме. Кабинка была пуста. Внизу, однако, кто-то что-то скоблил, шаркал и отплевывался.

Вдоль правой стены тянулась четырехместная скамья; дыры отделялись друг от друга низкими перегородками, которые предоставляли скорее намек на уединение, чем подлинное таковое. Поколения студентов выцарапали на дереве свои инициалы и различные оскорбления и непристойности.

Колокол часовни продолжал звонить, созывая членов колледжа на обед в зале.

Когда Холдсворт покинул уборную, Том вышел из нижней двери, согнувшись, чтобы не удариться о низкую перемычку. Плотный фартук, вымазанный экскрементами и мочой, защищал его одежду. Он нес ведро, переполненное нечистотами и обрывками газетной бумаги, которое опустошил в свою тачку. В другой руке Том держал испачканный носовой платок, обшитый кружевом. Немелодично насвистывая, он засунул платок в маленький мешок, висевший на ручке тачки, выпрямился, прочистил нос, зажав его большим и указательным пальцем, и заметил наверху Холдсворта.

– Вы позже, чем обычно? – спросил Джон.

– Я прихожу, когда могу, сэр, – Том щелкнул себя по лбу в знак приветствия и снова повернулся к двери выгребной ямы.

– Погодите. Я хочу с вами поговорить.

– Со мной? – повторил Том, как попугай, умудрившись создать впечатление, что и понял он не больше, чем сумел бы понять попугай.

– Я хочу вас о чем-то спросить.

– Ну так спрашивайте, сэр. В Иерихоне после обеда вечно не протолкнуться, – он беззубо ухмыльнулся. – Вам бы не понравилось торчать тут внизу, когда молодые джентльмены наверху, сэр, уж поверьте, не понравилось бы.

Холдсворт позвенел мелочью в кармане.

– Я насчет вашей находки в Длинном пруду.

– Привидения-самоубийцы, сэр?

– Черт побери, приятель, она не самоубийца и не привидение. Она женщина из плоти и крови, которой не повезло упасть в воду и утонуть.

– Как скажете, сэр.

– Вот именно. А теперь послушайте: когда мы разговаривали в «Энджеле», вы сказали, что когда нашли тело, вашей первой мыслью было, что это миссис Карбери, потому что она единственная женщина, которая спит в коттедже.

– Одна из двух.

– Что?

– Ее служанка тоже здесь спит, – Том Говнарь хихикнул. – Не очень-то естественно, сэр. Всего две женщины и прорва мужчин.

– Послушайте, вы сказали, что это не она бродила, не на этот раз. То есть, вы имели в виду, что миссис Карбери иногда гуляет в саду на рассвете? А то и по ночам?

Том переступил с ноги на ногу у низкого дверного проема, ведро звякнуло. Он не смотрел на Холдсворта.

Дата добавления: 2014-12-11 | Просмотры: 665 | Нарушение авторских прав