АкушерствоАнатомияАнестезиологияВакцинопрофилактикаВалеологияВетеринарияГигиенаЗаболеванияИммунологияКардиологияНеврологияНефрологияОнкологияОториноларингологияОфтальмологияПаразитологияПедиатрияПервая помощьПсихиатрияПульмонологияРеанимацияРевматологияСтоматологияТерапияТоксикологияТравматологияУрологияФармакологияФармацевтикаФизиотерапияФтизиатрияХирургияЭндокринологияЭпидемиология

Аннотация 23 страница

И тогда он понял, что это не грабители. Никто не произнес ни слова. Они не обыскивали его карманы и не срывали с пальцев кольца. Тогда какого черта им надо?

Они связали его запястья и лодыжки веревками, затянув их так сильно, что он завопил от боли. Схватили за ноги и плечи и подняли в воздух. Они уходили все глубже в темноту. С каждым их шагом на его теле от тряски появлялись новые синяки.

Время и расстояние потеряли всякий смысл. Уичкот не испытывал ничего, кроме боли и страха. Похитители резко остановились. Лязгнул засов. Скрипнули дверные петли. Его пронесли еще несколько ярдов и бросили. Филипп тяжело рухнул, и у него перехватило дыхание от удара. Он лежал на полу и хныкал.

Дверь закрылась. Снова лязгнул засов, возвращаясь на место, затем второй. Его нос был прижат к холодной земле. Пахло свиньями. Его никто не услышит, никто не спасет. Он не мог пошевелиться.

Слезы пробились сквозь сжатые веки. Что они намерены делать? У напавших должна быть какая-то цель. Они оставили его беззащитным, как спеленатый младенец.

Неприятное воспоминание возникло перед его мысленным взором: Табита Скиннер, вся в белом, с побледневшим лицом, привязана к кровати с раздвинутыми ногами и ждет, когда ее изнасилует Святой Дух.

Спальня Элинор Карбери располагалась рядом с ее гостиной. Женщина прижалась лицом к окну, чтобы не видеть отражений комнаты за спиной. Стекло запотело от дыхания. Днем, встав справа и вытянув шею, она могла бы увидеть стену служебного двора, а поднявшись на цыпочки – краешек частной калитки на Иерусалим-лейн. Сейчас Элинор ничего этого не видела, поскольку было темно.

Оранжевый свет мерцал и танцевал на стене двора. Она почти не сомневалась в этом. Источника света она не видела, только слабое, размытое отражение языков пламени.

Элинор до сих пор не разделась. Далее по коридору тихонько посапывал доктор Карбери, окруженный покоем, который мог ему даровать только опиум. Рядом с ним бдела сиделка. Здравомыслящая, опытная женщина, на которую можно смело положиться. Бена отослали домой. Сьюзен поднялась на чердак. Несколько драгоценных минут, даже часов, Элинор была свободна как воздух.

Она укутала плечи шалью и тихо спустилась вниз. Открыла засов и замок на садовой двери и вышла на улицу. Она ждала на дорожке, прислушиваясь, чувствуя, как вечерняя прохлада льнет к щекам. Ее дыхание было учащенным.

Элинор пошла по мощеной дорожке. Вход во двор располагался немного не доходя до калитки на Иерусалим-лейн; с севера его ограждала крошащаяся, лишенная окон стена Ярмут-холла. Женщина услышала, как потрескивает пламя, пожирая топливо.

Огонь горел ярче, чем она ожидала, поразительно контрастируя с темнотой. Холдсворт стоял у жаровни. Должно быть, он услышал шаги, поскольку смотрел в ее сторону. Пламя изменило его лицо, сделав пылким и подвижным, превратив мужчину в сатанинского незнакомца. Внезапно она до смерти перепугалась.

«Что я делаю?»

Страх испарился так же быстро, как возник, когда Джон шагнул вперед и увидел ее.

– Я не знал, кто это, мадам, – тихо произнес он. – На мгновение я испугался, что меня обнаружили.

Элинор встала рядом с жаровней, протянув озябшие руки к огню. Обрывки бумаги ярко вспыхивали и почти сразу же съеживались в серые призраки самих себя. Холдсворт потыкал костер палкой, и призраки рассыпались в прах. Он бросил еще пригоршню листов на угли.

– Что доктор Карбери? – спросил он.

– Крепко спит.

– Его здоровье улучшилось?

– Между нами говоря, нет. Боюсь, доктор Милтон не питает надежд на этот счет.

– Весьма прискорбно. Я надеюсь, мой дневной визит не…

– Нет, не стоит беспокоиться. Никакие ваши слова или поступки не способны ухудшить положение.

Джон промолчал. Элинор наблюдала, как он кормит пламя. Груда бумаги постепенно таяла.

– Я кое-что должна вам рассказать о привидении, – сказала она. – Но сперва… все прошло хорошо?

– Проще некуда. Мистер Уичкот отправился ужинать к миссис Фиар. Никто меня не видел. Я нашел саквояж там, где сказал мальчик, и ушел, завернув его в плащ. Да, пока не забыл, вот, возьмите, – он достал связку ключей и протянул ей. – Вас не затруднит вернуть их на место?

Она покачала головой.

– Что вы нашли?

– Книгу, нечто вроде клубного реестра, в котором указаны настоящие имена членов клуба в соответствии с их апостольскими noms de guerre^[40]. И еще две или три книги, дневники или протоколы, полагаю, в которых записаны деяния клуба и его членов. В минувшие годы каждый президент, каждый Иисус Христос заполнял как протоколы, так и реестр. Одно не имеет ценности без другого. Но в совокупности они дают вполне четкую картину, кто что делал и с кем. Также я нашел черновики писем, которые мистер Уичкот намеревался послать ряду бывших членов клуба. Письма сформулированы очень осторожно, но их смысл совершенно ясен: он просит о дружеских услугах и, быть может, небольших ссудах, а в ответ обещает, что безрассудные поступки их юности никогда не смутят их покой.

– Снова призраки, – произнесла Элинор. – Похоже, мы постоянно их производим. Мы – фабрики призраков.

– Эти призраки скоро утратят свою власть.

– Вы прочли бумаги, сэр? – Она отошла от жаровни и тем самым встала ближе к нему. – Несомненно, у вас не было времени?

– Я видел достаточно. Зашел в комнаты мистера Олдершоу, дабы убедиться, что взял правильный саквояж, и пролистал его содержимое. Это отвратительно.

Холдсворт уже вырвал страницы из книг, чтобы легче их сжечь. Элинор присела на корточки и взяла пригоршню разрозненных листков. Она услышала, как Джон резко вдохнул, но промолчал и не попытался ее остановить. Элинор приблизила пару-тройку листков к огню. Слова танцевали перед ней в изменчивом оранжевом свете.

– Боже праведный! Мистер Уичкот пишет Розингтонскому декану! Он обедал у нас в прошлом семестре, такой приятный мужчина, мы с ним пили чай после обеда. И лорду…

– Прошу вас, бросьте записи в огонь, мадам.

Элинор швырнула бумаги на жаровню и выхватила наугад еще один листок.

– Вам не следует тревожить себя этой грязью, – произнес Холдсворт. – Это неприлично. И даже хуже того.

– Пусть я всего лишь женщина, сэр, но меня не так просто шокировать. – Она не поднимала глаз. – Это всего лишь свидетельство человеческой глупости, и в нем нет ничего из ряда вон выходящего. Женщины тоже глупые создания.

Джон не ответил. Только наклонился и швырнул бумаги в огонь.

– Кто такая эта Риченда? – спросила Элинор.

– По-видимому, у Мортона Фростуика, сотрапезника начальства из Иерусалима, который был президентом клуба лет двадцать или тридцать назад, служила девушка с таким именем. Пожалуйста, оставьте бумаги в покое.

– О боже, – воскликнула Элинор.

Слишком поздно. Она перевернула листок и нашла на обратной стороне набросок: портрет девушки с правильными, приятными чертами лица, которая с кокетливой, манящей улыбкой глядела через плечо на художника. Она накручивала локон на пальчик. Внизу стояло единственное слово: «Риченда».

– Но она… она так похожа…

– Да, – Джон протянул руку за листком. – Вам, должно быть, становится жарко, мадам… позвольте мне бросить это в огонь.

По ту сторону жаровни языки пламени превратили мистера Холдсворта в незнакомца: наполовину темный силуэт, наполовину огонь, воплощенная тайна. «Риченда». Лицо и имя девушки слились в ее сознании с некими слухами о Мортоне Фростуике, которые вынудили его поспешно покинуть Иерусалим более двадцати лет назад. Она вспомнила, что в колледже до сих пор есть человек, которого слухи (и доктор Карбери) связывают с его именем. Как показала карьера Соресби, нищему и одинокому сайзару нелегко покрыть издержки университетского образования, а в те дни, вероятно, это было еще тяжелее.

– Знакомое лицо, – протянула Элинор, изучая набросок. – Смотрите… разве вы не замечаете сходства?

– Отдайте его мне, мадам.

– Сейчас отдам. Это могла быть сестра или дочь мистера Ричардсона. Но я знаю, что у него нет ни сестры, ни дочери, поскольку он мне говорил как-то раз, что является единственным ребенком своих родителей, и, разумеется, не женат. Возможно ли, что это никакая не служанка, и вообще не девушка, а…

– Да, – произнес Холдсворт. – Пожалуйста, отдайте мне бумагу.

– Но, видите ли, это все объясняет.

– Что объясняет?

– О!.. многое. Например, из недавнего, почему мистер Ричардсон столь любезно позволил мистеру Уичкоту укрыться в колледже.

Холдсворт вынул из саквояжа очередную пригоршню бумаг.

– Это грязное дело, как ни посмотри. Я не стану усугублять положение.

Элинор наблюдала, как он скармливает пламени последние листки. Затем взглянула на набросок. Он может пригодиться ей в ближайшем будущем для торговли с мистером Ричардсоном, ведь у него нет причин оказывать ей услуги. Возможно, это поможет уравновесить чаши весов.

Холдсворт отвернулся, чтобы выбросить последние бумаги в огонь. Элинор показалось, что он упрекнул ее и даже отверг, хотя, господь видит, она ему ничего не предлагала. Джон достал карманный нож и принялся кромсать мягкую кожу саквояжа на мелкие кусочки.

– Я не знаю, что мне делать, – тихо сказала Элинор.

Она стояла, опустив голову, с портретом Риченды в руке, и пыталась не думать о будущем. Разве настоящего не достаточно?

Холдсворт отложил нож и испорченную сумку. Подошел к Элинор, почти бесшумно. Для крупного мужчины он двигался тихо. Она не знала, что собирается делать. Не знала и чего хочет.

Огонь умирал. Воздух наливался прохладой с наступлением ночи. Элинор дрожала, хотя и не знала, от холода, от страха, от желания или от смеси всего этого.

– Позвольте мне бросить этот листок в огонь за вас, мадам. Так будет лучше.

Элинор взглянула на него. «О чем на самом деле ты просишь? Что я выбираю?»

Джон подошел ближе. Она увидела его лицо, кожу, подсвеченную оранжевыми отблесками умирающего огня, и протянутую руку. Она не шевелилась. Его ладонь сомкнулась у нее на плече.

Долгое мгновение ничего не происходило. Затем Элинор повернулась к нему – словно дверь замедленно качнулась на петлях. Другая его рука скользнула ей на талию. Хмурясь, она подняла голову. Он склонил лицо и поцеловал ее прямо в губы. Она знала, что это невозможно. Наверное, это постыдный сон.

Ее губы отвечали на его поцелуй. Она чувствовала незнакомую мягкость, тепло, которого не ожидала встретить, и еще его щетина покалывала кожу. Во сне все возможно. Их губы разомкнулись. Она ощутила привкус дыма, вина и темноты. Потом отстранилась и бросила набросок в огонь. Риченда, хорошенькая девушка с кокетливой улыбкой, в последний раз возродилась к жизни: она сверкала яркими цветами, танцевала в языках пламени, грациозно извивалась и, наконец, почернела и рассыпалась в прах.

– Холодает, мадам, – произнес Холдсворт так тихо, что она с трудом расслышала. – Вам пора в дом. Простуда вам ни к чему.

Только позже, лежа в кровати, обхватив себя руками и думая о том, что случилось, думая о прикосновении его кожи и вкусе его губ, Элинор поняла, что забыла рассказать Джону Холдсворту о привидении.

Филипп Уичкот не спал. Долгие ночные часы уплывали в темноту, и он лежал в параличе неудобства, перемежаемом приступами боли, которые неуклонно становились все более частыми и острыми.

Он не знал, кто на него напал и почему. Они бросили его здесь умирать? Они хотели убить его?

Становилось все холоднее и холоднее. Полный мочевой пузырь причинял ему нестерпимую муку, пока он, наконец, не утратил контроль и к его несчастью не добавилась новая подробность. Вдалеке приглушенно звенели колокола Кембриджа, отмеряя часы его страданий. Филипп погрузился в подобие транса, не бодрствуя и не спя.

Его пробудил скрежет металла. Затем второй раз. Засовы отодвинулись. Уичкот открыл глаза. Светало. За спиной раздались шаги. Он знал, что людей больше одного, поскольку чувствовал прикосновения рук и слышал дыхание. Ему на голову накинули темную грубую ткань, натянули на плечи и перевязали на шее. Рывком подняли с пола. Но его ноги подогнулись, и он рухнул.

Похитители подхватили его под мышки, по одному с каждой стороны, и потащили на улицу. Он потерял сознание от боли.

Когда Уичкот очнулся, он снова лежал лицом вниз на чем-то громыхающем и тряском. Его руки и ноги больше не были связаны, а голова не покрыта. Кляп исчез. Его рот пересох, язык казался чужим и распухшим. Ноздри забивал дурной запах, а лицо было мокрым.

Обитые железом колеса громыхали по плитам мостовой. Его стошнило кислым. Филипп попытался перевернуться и сесть. Крикнул: «Стой!», но его рот разучился говорить и вместо слова изверг еще немного жидкой рвоты.

Он услышал голос и грохот других колес. Тележка налетела на бордюрный камень, покачнулась и замерла. В воздухе висели сварливые голоса, все до единого вульгарные и пронзительные, как у ссорящихся сорок.

Уичкот перекатился и сел. К его изумлению, раздался взрыв одобрительных возгласов.

– Дорогу милорду Засранцу на колеснице! – крикнул мужчина.

Возгласы сменились смехом и свистом. Уичкот огляделся по сторонам. Он понял, что сидит в тележке перед главным входом в колледж Иерусалима. На внешнем дворе толпились слуги колледжа, десятки слуг, мужчины и женщины, в ожидании, когда Мепал откроет ворота. Уичкот схватился за голову. Его парик и шляпа исчезли. Сюртук был порван и испачкан.

О боже! Он сидит в тележке золотаря, в луже экскрементов на виду у всего мира.

Внезапно свист поутих, хотя и не прекратился. Том Говнарь с оглушительным грохотом откинул доску сбоку тележки, выставив Уичкота наподобие урода на Стоурбриджской ярмарке.

– Только поглядите на его штаны! – взвизгнула женщина. – Милорд Засранец обмочился!

Толпа расступилась, пропуская двух крупных мужчин в черном, которые направлялись к тачке.

– Доброе утро, мистер Уичкот, – произнес мужчина постарше, с большим красным лицом и круглым животом, который нес перед собой наподобие здоровенной подушки. – Вот мы и встретились. Боюсь, у меня к вам четыре иска. Если только у вас в кармане не найдется больше двух тысяч фунтов, мне придется просить вас прогуляться обратно к мистеру Персеру.

Уичкот дико огляделся по сторонам, вопреки всему надеясь отыскать дружеское лицо в толпе. Он заметил Малгрейва всего в нескольких ярдах; тот стоял в обществе коренастого, почти квадратного человечка. Оба смотрели на Уичкота. Коренастый что-то прошептал Малгрейву на ухо. Джип улыбнулся и указал на красный рубец у себя на щеке.

Господи помилуй, подумал Уичкот, это же то место, куда я ударил этого скрюченного маленького жулика. И вот как он мне отомстил!

В нескольких шагах за Малгрейвом, у ворот стоял его собственный мальчишка-слуга и ждал, когда его впустят в колледж.

– Эй, парень, – окликнул Уичкот, внезапно обретя дар речи. – А ну иди сюда!

Огастес словно не расслышал.

– Сию секунду, я сказал! – крикнул Уичкот. – Быстро!

Малгрейв повернулся и положил руку Огастесу на плечо.

Мепал отпер ворота колледжа и распахнул их. Но никто не вошел. Все наблюдали за Уичкотом. Это была месть слуг, самая жестокая из всех возможных.

– Вы пойдете со мной, сэр, – сказал бейлиф. – Скоро все устроится как нельзя приятнее.

Песок на полу следовало бы поменять. В воздухе висел густой запах застарелого табачного дыма. Оконные стекла были покрыты бледным желтовато-зеленым налетом.

Подошел официант, вытирая руки о грязный фартук.

– Доброе утро, сэр.

– У меня назначена встреча, – Холдсворт оглядел комнату с низкими потолками. В помещении почти никого не было. – Пожалуйста, принесите пока что кофейник и две чашки.

Джон выбрал столик в кабинке с видом на дверь, и, коротая время, достал из кармана письмо. Грум в ливрее леди Анны прибыл с посланием, как раз когда Холдсворт покидал колледж. Он покрутил письмо в руках, но ломать печать не стал. Джон знал, что написала ее светлость: теперь, когда ее сын здоров, Холдсворт должен немедленно отвезти его в Лондон.

Почему бы и нет? Фрэнку больше нечего бояться Филиппа Уичкота. Записи клуба Святого Духа уничтожены. Благодаря Малгрейву, сам злоумышленник оказался в предварительном заключении, и вряд ли миссис Фиар в состоянии заплатить его долги. Если Уичкоту повезет, он сумеет сбежать на континент. Если нет, если с ним случится худшее, его может ожидать только перевод из предварительного заключения в долговую яму, где он состарится и умрет. Уж лучше катить тачку с потрепанными книгами по улицам Лондона, чем это.

В конце концов, какая разница, что случилось с Сильвией Уичкот? Несчастная женщина мертва, и ее не вернуть. Но Фрэнк Олдершоу снова стал прежним. Это уже кое-чего стоит. Жизнь должна продолжаться, так или иначе. Мертвые не должны задерживать живущих.

Наконец Холдсворт сломал печать, но разворачивать письмо все же не стал. Он почти не спал прошлой ночью. Спутанные воспоминания о Марии и Джорджи боролись в его голове с более свежими, но в некотором роде не менее спутанными – об Элинор Карбери, в особенности о том, как она появилась подле жаровни, освещенная пламенем подобно дьявольскому соблазну. Его собственное поведение, желания казались ему поистине омерзительными. Он вожделел женщину, муж которой лежал на смертном одре. И он не мог полностью выкинуть из головы подозрение, что и она, возможно, питает к нему склонность. Элинор отстранилась не сразу. И разве ее губы не разомкнулись на мгновение, когда он ее поцеловал?

Стало темнее. Джон поднял глаза. В дверях кофейни стоял Соресби. Он увидел Холдсворта и вздрогнул, как будто менее всего ожидал его найти. Лицо сайзара было еще более изможденным, чем обычно. Он выглядел не только нищим и грязным, но и больным. Холдсворт поманил его к себе и велел официанту поторопиться с кофе да принести тарелку с булочками.

– Мистер Холдсворт, не выразить словами, как я…

– Сперва поешьте и попейте, – посоветовал Джон. – Правильные слова поищете потом.

Официант, почуяв чаевые, заторопился. Соресби съел четыре булочки и выпил три чашки кофе. Холдсворт наблюдал, вспоминая, как менее месяца назад сам набросился подобно голодному волку на херес и печенье мистера Кросса в кофейне святого Павла. Нелегко быть мужчиной на голодный желудок.

– Мистер Аркдейл сказал, что вы желаете узнать мое мнение касательно того, что вам делать, – произнес он, когда Соресби утолил первый голод.

– Единственное, о чем я всегда мечтал, сэр, – заторопился Соресби, – это стать ученым. Почему они мне не дают? Я подошел совсем близко к исполнению мечты, как вдруг мои надежды навеки рухнули не по моей вине…

– При чем тут это, мистер Соресби?

Сайзар покраснел. Руки он прятал под столом, но, должно быть, потянул себя за пальцы, поскольку раздался знакомый треск.

– Прошу прощения, сэр… я… я не знаю, как поступить, я не в себе. С трудом понимаю, что говорю.

– Мистер Аркдейл сказал, что вы желаете со мной побеседовать. О чем?

Соресби отчаянно закивал, и его космы закачались по бокам от лица.

– Вы видели мою комнату, сэр.

Холдсворт недоуменно уставился на него.

– Да. Вам это прекрасно известно. Когда я сопровождал мистера Ричардсона.

Соресби кивнул.

– Почти все комнаты в Ярмут-холле выходят на переулок. Но моя мансарда выходит на другую сторону. Вы не смотрели случайно в окно, когда находились у меня?

Трое человек вошли в подъезд «Г» Нового здания. Мистер Ричардсон представлял колледж и шел первым. За ним – Огастес, поскольку он, теоретически, до сих пор находился в услужении у мистера Уичкота. Замыкал шествие Малгрейв, которому захотелось поразвлечься. Мистер Ричардсон не знал, что джип больше не связан с мистером Уичкотом.

На лестничной площадке Огастес отпер наружную дверь ключами, которые приставы забрали у Филиппа. Оказавшись внутри, Ричардсон встал посреди гостиной и огляделся.

– Мистер Уичкот пишет, чтобы вы собрали его коричневый чемодан. Смену белья, синий сюртук и туфли с серебряными пряжками… – тьютор умолк, чтобы свериться с письмом. – Также положите вино из шкафа в комнате джипа и чайницу. Малгрейв, соберите вино и чай, а мальчик займется одеждой. Мистеру Уичкоту также нужно кое-что из кабинета. Это я беру на себя.

Ричардсон достал ключи, открыл замок и вошел в кабинет. Дверь он закрыл за собой. Малгрейв взглянул на Огастеса и подмигнул. Рубец на его щеке искривился. Огастес отправился в спальню и выложил одежду на кровать. Он недоумевал, почему мистер Малгрейв подмигнул ему.

– Эй, парень!

Мальчик поднял глаза на Ричардсона в дверях спальни, за спиной которого маячил Малгрейв.

– Ты помнишь маленький черный саквояж своего хозяина? С тисненым гербом на коже?

– Да, ваша честь. Он стоял в кабинете.

– Его там нет.

Огастес тупо смотрел на него.

– Он должен быть где-то здесь, – резко сказал Ричардсон. – Твой хозяин особенно на этом настаивал. Он хотел, чтобы я взял его на хранение.

– Ну, я не знаю, сэр.

Тьютор прикусил губу.

– Это весьма досадно. И необъяснимо. Но, возможно, он убрал его в другое место. Под окно, например, где хранят уголь. Посмотри там.

Огастес не нашел ничего, кроме пустого ведерка для угля. Затем все трое обыскали комнаты, но тщетно. Когда они собрались уходить, Ричардсон завладел ключами и раздраженно обратился к Огастесу:

– Отнеси чемодан своему хозяину. К мистеру Персеру на Уолл-лейн.

– А что сказать о саквояже, сэр?

– А? Ничего. Оставь это мне… скажи, что я навещу его.

Ричардсон быстро направился прочь. Малгрейв последовал за ними по лестнице. Он глядел тьютору в спину, и рубец на его лице кривился от улыбки.

– Что ж, парень, – произнес Малгрейв.

– Да, сэр?

– Тебе, наверное, нужно новое место?

Огастес кивнул.

– Да, сэр. Еще как, сэр.

– Сообразительный парнишка мне пригодится. Если не будешь гнушаться тяжелым трудом, можешь сам однажды стать джипом. – Он достал из кармана полгинеи и протянул на ладони. – Ну что? Скрепим сделку рукопожатием?

Огастес уставился на маленькую золотую монетку.

– Но, сэр… деньги?

Малгрейв снова улыбнулся, и рубец изменил форму.

– Ты помог мне, а я помогу тебе. Иди сюда… дай мне руку.

На обратном пути из кофейни Терпина Холдсворт укрылся от ливня в часовне Королевского колледжа. Высоко над его головой под веерными сводами клубились тени. Казалось дурным предзнаменованием, что в середине лета так темно в полдень.

Он был не один, поскольку другие люди приходили, уходили и переговаривались. Нищий осторожно занимался своим ремеслом, но скрылся, когда Холдсворт сердито глянул на него.

Дождь, дождь, чертов дождь.

Дождь лил несколько дней перед тем, как Джорджи утонул на Козьей пристани. Однажды вечером мальчик сказал, что дождь – Божьи слезы и что Богу, наверное, очень грустно, если он так горько плачет. Джон ответил сыну, что нечего выдумывать глупости и что дождь – всего лишь сгустившиеся пары водяных облаков. Джорджи рассмеялся. Он не поверил отцу. Мария сказала, что Джорджи не следует играть на улице, поскольку от дождя мощенная булыжником Банксайд стала скользкой и опасной.

– Пф! – фыркнул Холдсворт. – Нечего с ним цацкаться.

Часовня полнилась звуками – шагами, бессмысленными словами и неприкаянным эхом. Джон расхаживал взад и вперед, не обращая внимания на других людей и толкая тех, кто не желал убраться с его пути.

Неужели он до этого докатился? Даже Джорджи, даже Мария стали способом отвлечься от ужасных сведений, которые сообщил Соресби. Холдсворт засунул сжатые кулаки в карманы сюртука, сминая подкладку. Правая рука коснулась угла сложенного листка – непрочитанного письма леди Анны.

Письмо более не имело значения. Все померкло перед сведениями Соресби. Они терзали Джона каждый миг, как болезнь или яд. Но в его власти было скрыть их, поскольку Соресби не понимал их истинного значения. Кроме того, сайзар был уязвим, а значит, покладист, если Холдсворт решит отмахнуться от его слов как от злонравной попытки снискать благосклонность клеветнической выдумкой.

Но хватит ли этого? Ведь он, несомненно, никогда не сможет изгнать их из памяти. Подобное поведение в конечном итоге сделает лишь хуже… для него, несомненно, а может, и для Элинор. Во всем этом темном деле ясно одно: как бы он ни поступил со сведениями Соресби, несчастья не миновать.

Голова пульсировала. Казалось, свет вытек из часовни, оставив за собой серую мглу. Джон был совершенно один. Он не видел дороги. Он был полон ужасного предчувствия непреходящей беспомощности.

Так вот к чему все рано или поздно приходит, подумал Холдсворт: будущее преследует человека точно так же, как прошлое.

– Благодарю вас, сэр, – сказала Элинор, надеясь, что лицо не выдает ее чувств. – Моему мужу не лучше, но, по крайней мере, и не хуже. Большую часть времени он спит или дремлет. Во время бодрствования, однако, ум его беспокоен.

– Это неудивительно, – заметил Холдсворт.

– Да… но почему он хочет увидеться с мистером Соресби, да еще так безотлагательно? Или это опиум виноват? Кажется, он может порождать странные фантазии?

– Несомненно, это связано с опиумом.

Элинор резко взглянула, уловив в его тоне нечто странное.

– Я рада, что вы пришли… я хочу вам кое-что рассказать.

Однако в дверь постучали, и вошла Сьюзен с чайными принадлежностями.

– Вы уверены, что я не мешаю, мадам? – спросил Холдсворт.

– Ничуть, сэр.

Элинор улыбнулась и на мгновение испытала чувство вины, не столько за улыбку, сколько за совершенно непростительную радость, которая ее вызвала. Джон не улыбнулся в ответ, и ее радость растаяла так же быстро, как возникла. Но вина осталась.

– Доктор Карбери спит, – более холодным тоном продолжила она. – Я уже велела принести себе чай. Достаточно поставить вторую чашку на поднос.

Оба молчали, пока служанка не оставила их наедине. Элинор занялась чаем. Холдсворт встал и подошел к окну гостиной. С неба неустанно лил дождь, похожий на смазанные чернила. Сады были промокшими и безлюдными. Огромный платан заслонял половину неба. Элинор собиралась нарушить неловкую тишину, рассказать ему о призраке, когда он повернулся к ней лицом.

– Я пришел попрощаться.

– А! Вам написала ее светлость. Мне тоже, – ее рука задрожала, пытаясь вставить ключ в скважину чайницы. – Она вызывает вас в Лондон… этого следовало ожидать. Все мы в ее власти. Когда вы с мистером Фрэнком уезжаете?

– Завтра, как можно раньше.

– Она писала, что вам лучше выехать сегодня.

– Мы не смогли найти экипаж за такой короткий срок, и к тому же мистер Олдершоу уже пригласил несколько ближайших друзей на скромный ужин сегодня вечером. Ему очень не хотелось им отказывать.

Элинор налила чай.

– Весьма гостеприимный молодой человек.

– Нет ли у вас поручений, которые мы могли бы исполнить для вас в городе? Возможно, вы хотите передать письмо ее светлости?

– Благодарю… я немедленно напишу ей и пошлю Бена к вам с письмом. – После того, что случилось прошлым вечером, она не могла понять перемены в его поведении, ныне столь чопорном и официальном. – А вы, сэр… что вы намерены делать?

– Это отчасти зависит от ее светлости. Она может послать меня обратно, чтобы продолжить работу над библиотекой. Я едва приступил к ее изучению. Или же останусь в Лондоне, и, возможно, она приставит меня к работе над библиотекой епископа на Голден-сквер.

– Выходит, мы оба обречены терзаться неизвестностью. Это неприятно, не правда ли?

Она протянула ему чай. С чашкой в руке Холдсворт вернулся к окну. В комнате воцарилась тишина. Элинор надеялась, что ее последняя реплика повлечет некие слова утешения, малейший намек, что после смерти мужа ее может ждать нечто иное, чем, в лучшем случае, впадение в зависимость от ненадежной щедрости леди Анны. Однако, далеко не в первый раз, Холдсворт застал ее совершенно врасплох, когда заговорил:

– Я видел мистера Соресби сегодня утром.

– Что? Он здесь?

– Нет, – ответил Холдсворт. – Он слишком напуган, чтобы вернуться, когда ему грозит подобное обвинение.

– Но где он? Я должна рассказать мужу. Это облегчит его…

– Нет, мадам. Вряд ли это будет мудро.

– Я не понимаю.

– Комната мистера Соресби в колледже находится на самом верху Ярмут-холла.

– Ради бога, какое это имеет значение?

– Такое, что одной февральской ночью он заболел и решил подышать свежим воздухом. Несмотря на холод, распахнул окно.

Элинор промолчала.

– Его комната – единственная в здании, которая выходит на юг, – продолжил он суровой монотонной скороговоркой. – Это мансарда над служебным двором в глубине Директорского дома. Из окна даже виден кусочек сада.

– Но ведь не ночью? – резко спросила она. – Разве только в ясную погоду, когда светит луна, разумеется.

Джон поклонился, признавая ее правоту.

– Соресби не видел ничего интересного, мадам, но слышал достаточно. Он слышал шаги и голоса внизу, в саду.

– Вы сказали, он был нездоров. Возможно, у него была лихорадка. Возможно, он все вообразил.

– Я так не думаю. Как и доктор Карбери, полагаю. В конце концов, по вашему собственному признанию, доктор Карбери уже выговаривал вам за ночные прогулки по саду.

Элинор выпрямила спину и сверкнула глазами.

– Если вы намерены меня в чем-то обвинить, сэр, пожалуйста, не надо ходить вокруг да около.

Дата добавления: 2014-12-11 | Просмотры: 662 | Нарушение авторских прав