АкушерствоАнатомияАнестезиологияВакцинопрофилактикаВалеологияВетеринарияГигиенаЗаболеванияИммунологияКардиологияНеврологияНефрологияОнкологияОториноларингологияОфтальмологияПаразитологияПедиатрияПервая помощьПсихиатрияПульмонологияРеанимацияРевматологияСтоматологияТерапияТоксикологияТравматологияУрологияФармакологияФармацевтикаФизиотерапияФтизиатрияХирургияЭндокринологияЭпидемиология

Аннотация 21 страница

Так что единственным гостем Фрэнка оказался Холдсворт. Малгрейв накрыл им ужин в гостиной, совсем как на Уайтбич-Милл. Стол располагался у окна, и они смотрели на сад, восточный платан и Длинный пруд.

В тот вечер молодым человеком владела лихорадочная веселость. Она напомнила Холдсворту ночь, когда они вдвоем сидели у мельничного пруда в темноте и выпили больше вина, чем следовало.

Когда Малгрейв удалился, оставив их за вином и орехами, атмосфера изменилась. На улице все еще было светло, но Фрэнк поднялся на ноги и старательно зажег свечу.

– Возможно, это к лучшему, что Гарри не смог к нам присоединиться, – произнес он, стоя спиной к Холдсворту.

– Да. Мне нужно поговорить с вами наедине. Шантаж, которым грозит вам мистер Уичкот… вы хотите, чтобы я попытался помочь? Или нет?

– Ах, сэр… если вы не поможете, я не знаю, как и поступить, – Фрэнк повернул голову. Веселость испарилась с его лица, обнажив измученную и отчаявшуюся подоплеку. – Если он расскажет о клубе, мне несдобровать. А моя мать… уверен, это убьет ее. Я сделаю все, что вы скажете, сэр, что угодно… только спасите меня от этого дьявола.

Холдсворт откинулся на спинку стула.

– Мистер Олдершоу, я вряд ли смогу оказаться вам полезным, если вы не расскажете мне все.

– Конечно… все, что хотите.

– Табита Скиннер.

Молчание. Фрэнк отвернулся.

– Когда я спросил вас о ней сегодня утром в кофейне, вы сказали, что никогда о ней не слышали, а затем стали весьма заносчивы, и мы покинули заведение.

– Прошу прощения, сэр, я был груб… я говорил, не подумав…

– Однако сегодня днем я намекнул мистеру Уичкоту, что ему грозит опасность уголовного обвинения. Я действовал наугад, но удар достиг цели. Точно так же, как имя Табиты Скиннер в вашем случае. Молодые люди пьют, играют в азартные игры и вступают в клубы – это достойно порицания, разумеется, и их матери расстроятся, если узнают правду. Но вы боитесь большего, нежели простое неодобрение, равно как и мистер Уичкот. И я уверен, что ключ к разгадке – Табита Скиннер.

Холдсворт подождал. Фрэнк вернулся за стол и налил еще вина. Он поднял бокал, и Холдсворту на мгновение показалось, что глупый мальчишка собирается предложить очередной тост. Но он лишь уставился на огонь свечи сквозь вино и произнес:

– Если я расскажу вам, что случилось в ту ночь, вы пообещаете не говорить ни единой живой душе? И еще… – он умолк и осушил бокал. – Я… я знаю, что вел себя не слишком мудро.

Холдсворт подумал о собственном поведении после смерти Джорджи.

– Вы в этом не одиноки.

– В таком случае, слушайте, сэр. Когда мужчина становится полноправным членом клуба Святого Духа, его назначают апостолом и нарекают апостольским именем. Меня приняли в апостолы на встрече в феврале. В таких случаях проводится особый ритуал, часть посвящения, которого невозможно избежать. Мы поклялись хранить тайну, но я нарушу зарок, – он заглянул в пустой бокал, который все еще держал в руке. – Кандидат должен возлечь с девушкой. Немедленно.

– То есть, мистер Уичкот предоставляет проститутку для этой цели? – спросил Холдсворт, после чего пауза стала слишком долгой.

– Не совсем. Клуб назван в честь Святого Духа, – Фрэнк забарабанил ложкой по столу, как если бы желая особо подчеркнуть слова «Святого Духа». – И потому…

– И потому?

– Нас учили, что когда Мария носила в себе Иисуса, она была… так сказать… оплодотворена Святым Духом, – он откинулся на спинку стула и поставил бокал. – Теперь понимаете?

Холдсворт покачал головой.

– Мария была юной девственницей, сэр, – сдавленным голосом произнес юноша.

– А!

Фрэнк отшатнулся при виде отвращения на лице Холдсворта.

– Мистер Уичкот выставлял это… выставлял это чем-то само собой разумеющимся. Более того, по-настоящему желанным.

– Я не осуждаю вас. Я осуждаю его.

Фрэнк заговорил снова, на этот раз быстрее:

– Маленькая комнатка в павильоне обставлена как спальня, и девственница ждет в ней кандидата. Она одета во все белое и привязана к кровати. Также в комнате была старая женщина, хотя я толком ее не разглядел, и, по-моему, на ней была маска. Она была уродливой ведьмой, настоящая старая жаба в монашеском покрывале. Я не должен был увидеть ее… понимаете, но пришел раньше времени, потому что распалился и не мог больше ждать. Я вошел в комнату, и девушка лежала на кровати, совсем как Уичкот обещал. Но… как только я ее увидел, то понял, что она мертва.

– Как она умерла? Своей смертью?

– Я не видел ран. Она просто… просто была мертва. Ее лицо выглядело странным… ужасно бледным и искаженным. Глаза были открыты.

– Вы никому об этом не говорили? – спросил Холдсворт. – Вы понимаете, что вам грозит, по меньшей мере, обвинение в укрывательстве?

– Все намного хуже, сэр. Уичкот скажет, что это я виновен в ее смерти, и вынудил его помочь мне скрыть преступление. Но, клянусь, я даже не коснулся ее. Я ни мгновения не видел ее живой. Вы должны мне поверить. Клянусь, я не убивал ее.

К ужину доктор Карбери пошевелился. Он пришел в сознание и вполне ясно дал понять, что проголодался. Сначала его усадили на стульчак, затем протерли живот отваром из белладонны в молоке – максимально близко к опухоли, насколько можно было судить, – переодели в чистую ночную рубашку и усадили в кровать, оперев о подушки. Он испытывал усталость, но находился в поразительно хорошем настроении, учитывая все обстоятельства, и по-прежнему жаловался на голод.

Элинор накормила его жидкой овсяной кашей со сливочным маслом, а также ложкой-другой студня из телячьих копыт, приправленного лимонной цедрой, корицей, мускатным орехом и сахаром. Муж попросил вина, и она позволила ему выпить полбокала. Казалось, он наслаждается пищей, хотя большую ее часть изверг почти сразу же. После он поманил Элинор к себе, все ближе и ближе, пока между их лицами осталось не более двух дюймов, и она ощутила запах рвоты и вина в его дыхании.

– Соресби? – прошептал он.

– Новостей нет, сэр. Как только появятся, я вам сообщу.

Карбери погладил ее по руке и неожиданно назвал хорошей девочкой. Слезы обожгли ее глаза.

Его уложили, и через несколько минут он снова заснул. К этому времени изрядно стемнело. Элинор оставила мужа заботам сиделки. Спустилась вниз и приказала Сьюзен засыпать нашатырь и негашеную известь в стульчак доктора, чтобы нейтрализовать неприятные запахи.

Сьюзен взглянула сквозь ресницы и спросила, известно ли хозяйке, что мистер Фрэнк Олдершоу вернулся в колледж.

– Да, конечно.

– Знаете, мадам, Бен говорит, что мистер Мепал сказал, будто он совсем прежний.

При упоминании Бена Сьюзен вздрогнула, как будто ее кожи коснулись острием булавки. Девушке было приятно даже просто произносить его имя при людях. Элинор поежилась при мысли, на что способно прикосновение мужчины. Это вполне естественно подвело ее к следующему вопросу, хотя она уже знала ответ на него.

– А мистер Холдсворт? – спросила она. – Он тоже вернулся?

Снова дрожь, легкий внутренний трепет, приятный и волнующий.

– Да, мадам, но мистер Ричардсон решил, что лучше вас не беспокоить, и потому ему нашли комнаты в Новом здании. И он не один, мадам. Мистер Уичкот тоже там, а приставы ждут у ворот.

Элинор отослала Сьюзен. В комнате стало невыносимо душно, отчего у нее еще сильнее разболелась голова. Вонь из стульчака доктора Карбери, казалось, пропитала весь дом. Элинор вышла в сад в поисках спасения. Больше некому было ее останавливать: она могла гулять, когда бы ни пожелала, днем или ночью.

Глаза постепенно привыкли к темноте. Свежий воздух пахнул землей и растениями. Она брела по дорожке к калитке, которая вела на мост мистера Фростуика через Длинный пруд. В голове у нее наполовину сформировалась мысль обойти сады колледжа.

Однако, не дойдя до калитки, Элинор резко остановилась в нескольких ярдах от нее. Это была всего лишь игра света, но ей показалось, будто нечто бледное движется за замысловатым узором решетки: нечто бледное и бесформенное на самом мосту.

Но оно совсем не походило на человека. Или на дымку. Или на что-либо вообще. Всего лишь бледный отблеск, мимолетный и неуловимый. Ничего тревожного или таинственного в нем тоже не было. Но чем пристальнее она всматривалась, тем меньше видела, пока оно, похоже, не испарилось совершенно.

Чепуха… там ничего не было. Чем больше Элинор думала об этом, тем больше ей казалось, что это нечто… бледное пятно… как ни назови… было тривиальным последствием усталости, подшутившей над ее воображением. Или же простая физическая причина, какую ничего не стоит объяснить оптической науке. Возможно, это связано с головной болью.

Почему-то она задумалась, что сказал бы Джон, признайся она в этих нелепых мыслях. Элинор снова поежилась. Она немного замерзла; возможно, следует заставить себя что-нибудь съесть. Необходимо поддержать силы. В конце концов, ведь всем известно, что недостаток пищи может породить самые нелепые видения.

Миссис Фиар заставила Огастеса отрабатывать привилегию ночевать под ее крышей. Мальчика разбудили до рассвета и отправили чистить обувь и драить кастрюли. У Доркас тоже хватало дел; вдобавок она была раздражительной, а под глазами у нее залегли синяки.

– Это все Табита, – пробормотала она, встретив мальчика в судомойне, – не давала мне спать. Хуже, чем сама старая корова.

Миссис Фиар отослала Огастеса как раз вовремя, чтобы он присоединился к толпе слуг колледжа, ожидавших позволения войти на внешнем дворе Иерусалима. Несмотря на раннее утро, мальчик обнаружил, что мистер Уичкот уже встал. До сих пор в ночной рубашке и колпаке, он сидел за столом в маленьком кабинете, разложив перед собой бумаги. Хозяин выругал мальчишку, но рассеянно, и отправил его убираться в комнатах и готовить одежду.

Колледж постепенно пробуждался. Прозвонил колокол, сзывая к службе. Мальчик как раз начал чистить щеткой сюртук, когда Уичкот отправил его за завтраком.

С чувством облегчения Огастес сбежал по лестнице и присоединился к очереди слуг у кухонь колледжа. После службы все хотели завтракать немедленно, одни в зале, другие в собственных комнатах. Худшей частью ожидания были запахи – в особенности горячих булочек и кофе, – которые дразнили вкусовые сосочки и наполняли рот слюной.

Кто-то похлопал Огастеса по плечу. Он вздрогнул и поднял глаза. Малгрейв смотрел на него сверху вниз, кривя рот и морща нос.

– Знаешь, где находятся комнаты мистера Олдершоу? – требовательно прошептал он.

– Да, сэр.

– Дуй туда.

– Но, сэр, завтрак мистера Уичкота…

– Это не займет много времени. Тебя обслужат не раньше, чем через десять минут. Я подержу твое место.

Огастес медлил.

– Видишь это? – Малгрейв указал на рубец на щеке. – Дело рук этого дьявола Уичкота. Если не остережешься, он сделает с тобой чего похуже. Ты же не хочешь остаться у такого хозяина? Это твой шанс, парень, так что, ради Христа, держись за него, пока можешь.

– Времени мало, – сказал Холдсворт. – Слушай внимательно.

Они были одни, поскольку Фрэнк еще не вышел из спальни. Холдсворт сверху вниз смотрел на мальчика, который стоял, свесив голову и дрожа всем своим худеньким тельцем.

– Тебе нужно другое место. Как я уже сказал вчера, мистер Олдершоу – очень богатый джентльмен. У него и его семьи много слуг. Он обещал, что найдет тебе место. Я еще не знаю, к чему он тебя приставит, но уверен, это понравится тебе много больше нынешней должности.

Мальчик поднял голову.

– Но что я должен сделать, сэр?

Холдсворт скрыл облегчение.

– Мистер Уичкот взял с собой в колледж кое-какие бумаги. Он собирается использовать их во зло. Я хочу забрать их до того. Помнишь, я зашел к нему вчера после обеда?

Огастес кивнул.

– Он сидел в маленькой комнате, когда ты открыл мне дверь. Я думаю, он как раз работал с этими бумагами. Ты знаешь, о каких бумагах я говорю?

– Да, сэр. Он хранит их в небольшом саквояже. Достает, когда пишет письма.

– Письма? Кому?

– Не знаю, сэр.

– Этот саквояж… кажется, я видел его на столе.

– На саквояже есть его герб, сэр, и два больших замка. Хозяин всегда запирает и саквояж, и дверь кабинета.

– И куда он убирает саквояж, когда его нет дома?

– В оконной нише есть шкаф. Зимой там хранится запас угля.

– Хорошо. И еще кое-что. Если у мистера Уичкота появится намерение покинуть колледж, по какой угодно причине, обязательно найди способ сообщить мне об этом, – Холдсворт нашарил в кармане монету. – Вот, возьми.

Он протянул полкроны. Огастес дернулся к деньгам, но замер, когда до ладони Холдсворта оставалось несколько дюймов.

– А Доркас, сэр?

– А что с ней?

– Может мистер Олдершоу найти место и для нее?

– Мистер Олдершоу всегда щедр с теми, кто оказал ему услугу, – ответил Холдсворт, гадая, правда ли это. – Я уже рассказал ему о ее вчерашней правдивости. Он найдет для нее место, если она пожелает покинуть свою хозяйку.

Он уронил монету. Мальчишка поймал ее на лету.

Когда Огастес ушел, Холдсворт принялся расхаживать по комнате. Разговором с Огастесом и Доркас он неизбежно поставил себя в зависимость от них. Но другого способа получить желаемое нет. Если они выдадут его, что возможно, он станет помехой для Фрэнка и леди Анны. Джон полагал, что Олдершоу защитят его, но полной уверенности в этом не было. Как правило, великие мира сего становились и оставались великими отчасти потому, что решительно преследовали в первую очередь свои интересы.

Дверь спальни отворилась, и вышел Фрэнк.

– Я слышал голоса… как вы поладили с парнем?

– Я думаю, вы не один.

– Что?

– Мальчик сказал, что Уичкот пишет письма, – пояснил Холдсворт. – У него есть и другие жертвы. Клубные архивы полны ими.

– Мальчик поможет нам?

– Он обещал помочь. Но ему нужно место, здесь или в Лондоне, как и его подруге. Это можно устроить?

Фрэнк пожал плечами:

– Кросс что-нибудь подыщет. Мальчик кажется услужливым. Знаете, я встретил его вчера. Я видел Аркдейла прошлым вечером, и он сказал, что я могу рассказать вам об этом.

– А почему это следовало бы хранить в тайне?

– Потому что это касается Соресби. Гарри совсем помешался на этом парне. Раньше он просил меня не упоминать о его интересе.

– Почему?

– Наверное, он жалеет его. Или еще какая чепуха в этом роде. Малгрейв намекнул, что Соресби – племянник Тома Говнаря. Соресби хранил это в большом секрете, что и неудивительно. И Гарри никак не мог успокоиться, все требовал пойти и спросить Тома, где прячется Соресби. Мепал знал, где его найти, и мальчишка Уичкота показал нам дорогу. Чертовски неприятная прогулка, мистер Холдсворт… Тома не было дома, только его старуха-жена. И на ней оказалась пара тапочек. Мы уже собирались уходить, когда мальчик встрепенулся и сказал, что это тапочки его хозяйки.

Холдсворт нахмурился.

– Его хозяйки?

– Он имел в виду миссис Уичкот.

– Выходит, мальчик ошибся?

– Нет. Вы не понимаете… я тоже их узнал. По чистой случайности я был с мистером Уичкотом, когда он их покупал. Лавочник сказал, что приобрел их у берберского купца, и они очень искусно сделаны. К тому же редкого красного оттенка, с узором. Рикки в то время пытался вбить мне в голову начатки Эвклида, и узор послужил иллюстрацией к одной из теорем о равных треугольниках. Уичкот пошутил на этот счет, и лавочник сказал, что не ожидал от нас таких познаний в математике.

– Вы уверены, что это те самые тапочки?

– Конечно, уверен. Я забрал их с собой.

Фрэнк сходил в кабинет, принес в руке пару тапочек и положил их на стол.

Холдсворт уставился на них.

– Где Том их взял… и когда? Вы поговорили с ним?

Фрэнк кивнул.

– Мальчик сходил за ним в пивную. Он был немного под хмельком, но, в конце концов, мы добились своего. Он сказал, что нашел их на задворках Директорского дома. Это было через день или два после смерти миссис Уичкот, точнее он не помнит. Вы видели мощеную дорожку, что идет от садовой двери? Одну тапку наполовину скрывала изгородь, которая растет вдоль дорожки, другая лежала неподалеку, рядом с урной.

Тапочки были довольно крепко сшитыми, но предназначались для дома или прогулки по саду ясным днем. Холдсворт перевернул ближайшую тапку. Оригинальная подошва была на месте, но поверх нее была топорно пришита вторая, намного грубее. Оригинальные подошвы были истерты и покрыты пятнами.

– Должно быть, она бежала в них по улицам, – сказал Фрэнк. – Перед тем, как умерла. Том починил их у сапожника.

– Почему в тапочках? Почему не в чем-нибудь покрепче, да еще и в галошах поверх?

– Наверное, она отчаянно стремилась покинуть своего грубияна-мужа и схватила то, что подвернулось под руку – платье, плащ и эти тапочки. После того, как он ее избил, она бы побежала и голая, лишь бы спастись.

– И все же, нет ли иного объяснения? – произнес Холдсворт. – Почему никто другой их не видел? Возможно, она оставила их в Директорском доме в свой прошлый визит, и именно потому, что они изорваны?

– Я знаю, что они были на ней. Слышите? Я это знаю.

Холдсворт поднял взгляд. Глаза юноши сверкали неестественно ярко, как будто в них стояли слезы.

– Когда она пришла ко мне той ночью, в доме мистера Уичкота, я сидел на кровати в своей спальне, – его голос звучал хрипло, немногим громче шепота. – Она услышала мои рыдания, сэр, и спустилась ко мне, как ангел, коим и была. Я плакал из-за той бедной девочки, из-за всего, что случилось. И Сильвия прижала мою голову к груди. Она назвала меня милым мальчиком и смешала свои слезы с моими.

Холдсворт подавил жестокое желание рассмеяться над этой трогательной повестью. Можете быть уверены, юность превратит эпизод пьяного адюльтера в трехтомный роман и преподнесет вам еще до завтрака.

– А потом упала пуговица, – продолжил Фрэнк.

– Какая пуговица? – удивился Холдсворт.

– С моего сюртука… с клубной ливреи. Я все еще был в сюртуке. Мы с ней одновременно наклонились, чтобы поднять пуговицу. Тогда я и увидел эти тапочки на ее ногах. И ее пеньюар распахнулся и, боже праведный… и я…

Фрэнк резко наклонился вперед, закрыл лицо руками и зарыдал.

Холдсворту больше не хотелось смеяться. Ради Христа, что смешного в плачущем юноше и утонувшей женщине? Или, если уж на то пошло, в паре берберских тапочек и позолоченной пуговице с девизом «Sans souci»?

После завтрака Аркдейл нанес традиционный визит в Иерихон. Он присоединился к группе мужчин, ожидавших своей очереди у двери. Том Говнарь катил тачку по дорожке вдоль Длинного пруда. После, возвращаясь в свои комнаты, Гарри встретил золотаря у Нового здания. Том отошел в сторонку, почтительно потупив глаза.

Он снял шляпу, когда Гарри поравнялся с ним.

– Прошу прощения, сэр, – пробормотал он низким, сиплым голосом.

Юноша остановился.

Том достал квадрат грязной бумаги.

– Прошу прощения, сэр, вы уронили.

Гарри никогда прежде не видел этого листка и не имел желания прикасаться ни к чему, что держал в руках золотарь. И все же он взял листок. Он пошел дальше с запиской, держа ее в нескольких дюймах от тела. Гарри не смотрел на листок, пока не оказался в своей гостиной.

Аркдейл бросил обрывок бумаги на каминную полку и вымыл руки. Затем присел перед камином и взял щипцы и бумажный жгут для раскуривания трубки. При помощи этих инструментов он развернул записку. Обычно Гарри не был столь брезглив, но в грязных руках Тома Говнаря таилось нечто, способное нарушить любую сложившуюся привычку.

Ни приветствия, ни подписи на листке не было, но Аркдейл немедленно узнал аккуратный каллиграфический почерк Соресби.

«Молю вас оказать мне милость и встретиться с подателем сего в час дня на речном конце Милл-лейн. Он отведет вас ко мне».

Гарри внезапно разозлился. Да кем этот Соресби себя возомнил? Одно дело, когда джентльмен испытывает жалость к несчастному бедолаге, и совсем другое, когда грязная бумажонка зовет его на гнусное рандеву с отвратительным дядюшкой этого бедолаги. Их же могут увидеть вместе! Это совершенно недопустимо.

Элинор услышала стук в дверь, шаги в прихожей и тихие голоса. Она отложила перо и прислушалась. Затем Бен поднялся и сообщил, что мистер Холдсворт находится внизу и просит сообщить о своем приходе, но не намерен навязывать свое общество, а только хочет спросить о здоровье директора.

– Вели ему зайти, – приказала Элинор.

Слуга вышел. Она убрала письмо леди Анне под промокательную бумагу, метнулась через комнату и изучила свое отражение в зеркале над каминной полкой. На нее смотрело собственное лицо с темными бровями, суровое и печальное. Неяркое серое платье, подходящее для супруги человека на пороге смерти. Женщина поправила чепчик и убрала под него прядь волос. Лучше не стало. Она все равно походила на пугало.

Бен объявил о приходе мистера Холдсворта. Его образ, сложившийся в голове, не вполне отвечал реальности, что тревожило.

– Как здоровье доктора Карбери? – немедленно спросил Джон. Время, проведенное на мельнице, покрыло его лицо здоровым румянцем.

– Немного лучше, благодарю, сэр. Простите, но я не хочу его беспокоить. Он сейчас спит. Но я знаю, что он будет весьма признателен, если вы нанесете ему визит во время бодрствования. Я рассказала ему, что вы и мистер Фрэнк вернулись в колледж.

– Будет ли он в состоянии принять меня?

– Этого я сказать не могу. Если вы заглянете около двух, то, возможно, застанете его бодрствующим.

– Рад сообщить, что мистеру Фрэнку становится все лучше. Я питаю обоснованные надежды, что знакомая обстановка и старые друзья довершат его исцеление.

– Я непременно упомяну об этом доктору Карбери… и леди Анне, – Элинор указала на стол. – Я как раз ей пишу.

Внезапно у них закончились темы для разговора. Молчание продлилось столь долго, что перестало быть терпимым и даже вежливым. Элинор пожалела, что он смотрит на нее с таким неослабным вниманием, тем более что ее внешность оставляла желать лучшего.

– Есть еще кое-что, мадам, – наконец произнес Холдсворт. – Вопрос, который я хотел поднять в личной беседе с директором, но, полагаю, учитывая обстоятельства, мне следует довериться вместо него вам. Вы позволите?

Она наклонила голову в знак того, что ей можно довериться, но ничего не сказала. Волоски у нее на затылке стали дыбом.

– Вопрос крайне деликатен.

Хозяйка откинулась на спинку стула, готовясь к уместному отпору, на случай, если Джон замыслил дерзость. Ее опасения показались подкрепленными, когда он придвинул стул ближе и наклонился к ней.

– Это связано с мистером Уичкотом, – тихо произнес он. – Он перебрался в колледж, чтобы спастись от приставов, и захватил с собой кое-какие бумаги. Многие люди, в Кембридже и не только, предпочли бы, чтобы эти бумаги были изъяты. Один из них – мистер Фрэнк. И я уверен, что уничтожение бумаг также послужит на благо колледжа.

– Что за бумаги?

– Клуба Святого Духа, мадам. Уичкот рассчитывает поправить свое положение с их помощью.

Элинор облизала губы.

– Шантаж?

– Если его не остановят.

– Вы уверены? Нельзя обвинять джентльмена в столь серьезном проступке без веских оснований.

– Джентльмены способны впадать в отчаяние, как и все мы, мадам. Бумаги находятся в комнатах Уичкота в Новом здании. Если мы найдем их и уничтожим, проблема будет разрешена.

– Вы намерены выступить в роли взломщика?

– Я не вижу другого выхода, – ответил Холдсворт. – Знаю, где он хранит их. Но не могу вломиться в комнату, как грабитель. Это невозможно осуществить без привлечения внимания, даже в его отсутствие. Кроме того, наружные двери подобных апартаментов сделаны из выдержанного дуба около двух дюймов толщиной. Мне понадобится лом, чтобы сбить замок, и даже это может оказаться непросто. Вот почему я надеялся обратиться к директору за помощью.

Элинор нахмурилась.

– Даже буде здоров, чем он мог бы помочь? Он не вправе попустительствовать незаконному проникновению в гостевые комнаты.

– Единственный способ войти и выйти без помех – найти ключ. Насколько я понимаю, мистер Уичкот охраняет свои ключи весьма бдительно – уходя, забирает их с собой. Но Малгрейв рассказал мне, что в Казне колледжа хранятся дубликаты ключей от всех замков.

Элинор смотрела на него, не веря своим ушам.

– Вы хотите, чтобы я взяла дубликаты ключей от комнат мистера Уичкота?

– Если бы доктор Карбери был в добром здравии, я изложил бы проблему ему и попросил его помощи.

– Но сама мысль о…

– Я не стал бы просить вас, если бы видел другой выход.

Элинор молчала. Ее разум лихорадочно работал.

Холдсворт наклонился вперед, став еще ближе к ней.

– Мадам, я должен действовать как можно скорее, если вообще собираюсь действовать. Вы можете заменить доктора Карбери? Сможете достать ключи из Казны?

Элинор подумала, что его черты совсем не так просты, как казалось: в лице слишком много силы и чувства. Она отчасти наслаждалась временной властью, которую имела над ним, властью заставлять его ждать, властью снизойти к его просьбе или отказать.

– Что вы намерены сделать с этими бумагами?

– Сжечь их, мадам. От них не может быть ничего, кроме вреда.

Она пришла к решению.

– Я знаю, где он хранит ключи, сэр. Если мы намерены заглянуть в Казну незамеченными, сейчас вполне подходящее время. Сьюзен ушла с поручением. Сиделка находится у доктора Карбери, а Бен не пошевелит и пальцем, если не вызвать его колокольчиком.

Элинор встала, старательно отворачиваясь от окна на случай, если ее лицо, хотя бы отчасти, выдает ее мысли, и покинула комнату более с поспешностью, нежели с достоинством.

Она зашла в спальню мужа, где больной еще спал, лежа на спине и храпя, а сиделка вязала у окна. Первый ключ она нашла в ящике туалетного столика. Затем спустилась вниз и забрала второй ключ из библиотеки. Элинор почти ожидала, что доктор Карбери внезапно возникнет у нее за плечом с черным от злости лицом и спросит, какого черта она творит.

Холдсворт последовал за ней вниз и ждал в прихожей Директорского дома. Дверь Казны скрывалась в глубокой нише. Стены здесь были особенно толстыми; доктор Карбери рассказывал, что некогда они, по-видимому, были частью монастырской церкви, прежде стоявшей на этом месте. Дверь из почерневшего дуба обита железом. Замки были новыми, врезанными в прошлом году и устроенными настолько хитроумно, насколько это было во власти слесаря.

Элинор протянула Джону ключи. Он отпер верхний замок и присел на корточки, чтобы вставить ключ в нижний. Она опустила взгляд на его затылок и густые, слегка напудренные волосы. Интересно, каково было бы прикоснуться к ним; на что они больше похожи; к примеру, на собачью шерсть или на кошачью?

Второй ключ щелкнул в замке. Холдсворт повернул ручку, тяжелое железное кольцо. Дверь отворилась внутрь. Холодный и слегка заплесневелый воздух поплыл в прихожую. Казна была маленькой комнаткой без окон, площадью около двенадцати квадратных футов, с плитами на полу, как в прихожей, и сводчатым потолком. Стены заставлены шкафами и полками.

Холдсворт оглядел их, поджав губы.

– Что здесь хранится?

– Кубок Основателя и лучшее столовое серебро. В том числе очень ценное, полагаю. Также документы на собственность колледжа и, возможно, договоры аренды. Я думаю, здесь также хранится арендная плата, как и прочие суммы наличных денег.

Элинор обошла комнату, ступая бесшумно, как вор, и настороженно прислушиваясь к звукам в доме. Она не ожидала, что в комнате будет так много вещей. Однако подавила желание поторопиться, поскольку не желала доставлять мистеру Холдсворту удовольствия счесть ее жалкой и слабой представительницей своего пола, склонной к истерике. Из дверного проема падало достаточно света, чтобы прочесть большинство этикеток на коробках. Ей пришло в голову, что, возможно, она первая женщина, ступившая в эту комнату.

Наконец Элинор подошла к шкафам. Они не были заперты. В первом также стояли коробки, но во втором, к ее вящей радости, ряд за рядом висели связки ключей, аккуратно снабженые этикетками и разделенные в алфавитном порядке на подъезды, а затем и пронумерованные по комнатам.

Она повернулась к мистеру Холдсворту.

– В каких комнатах живет мистер Уичкот?

– Г4, – ответил он.

Она водила пальцем по рядам, пока не нашла подъезд «Г», сняла ключи от номера 4, закрыла дверцу и обернулась.

Холдсворт стоял ближе, чем она ожидала, не более чем в ярде, и пристально смотрел на нее. Машинально она протянула ключи, и он взял их; его рука коснулась ее ладони, как тогда, у садовой калитки. Несмотря на прохладный воздух, ей внезапно стало слишком жарко.

– Мадам…

Джон умолк, не сводя с нее глаз и оставив непроизнесенные слова висеть в воздухе, бесформенные, полные обещания и страха. Он медленно склонил к ней голову. Дюйм за дюймом их лица сближались. Простые черты? О нет, подумала она, совсем наоборот.

В уличную дверь постучали.

Они отпрянули друг от друга. Элинор ретировалась в безопасность прихожей.

– Скорее, – прошипела она. – Закройте дверь. Бен сейчас явится.

Для такого крупного мужчины Джон двигался быстро. Он мгновенно очутился снаружи и захлопнул дверь. Элинор выхватила у него ключи. Замки можно закрыть позже, когда он уйдет. Она взглянула на свои руки и фартук в поисках предательской грязи или пыли. Они были чистыми. А что насчет ее лица? Нет ли на нем какой-то отметины, ключа к вероломным желаниям ее сердца?

Дата добавления: 2014-12-11 | Просмотры: 692 | Нарушение авторских прав