АкушерствоАнатомияАнестезиологияВакцинопрофилактикаВалеологияВетеринарияГигиенаЗаболеванияИммунологияКардиологияНеврологияНефрологияОнкологияОториноларингологияОфтальмологияПаразитологияПедиатрияПервая помощьПсихиатрияПульмонологияРеанимацияРевматологияСтоматологияТерапияТоксикологияТравматологияУрологияФармакологияФармацевтикаФизиотерапияФтизиатрияХирургияЭндокринологияЭпидемиология

Введение. Меланхолия (маниакально-депрессивное помешательство)

Наука, которой мы будем заниматься в предстоящих лекци­ях — психиатрия; предмет ее — душевные болезни. Строго гово­ря, о заболеваниях души не может быть речи. С медицинской точки зрения предмет, на который должны быть направлены на­ши терапевтические стремления, это — расстройства сомати­ческой основы нашей душевной жизни. При этом, проявления этих патологических процессов протекают, главным образом, в области, которой общая медицина мало занимается, именно в области психики. Мы имеем здесь, главным образом, дело не с изменением величины, роста, консистенции, химического со­става, а с расстройством процесса усвоения восприятий, памяти, суждения, с обманами чувств, бредовыми идеями, нарушением настроения и болезненными изменениями волевой деятельно­сти. В то время как во всякой новой отрасли медицины Вы без особого труда ориентируетесь, с помощью данных общей пато­логии, здесь в начале Вы окажетесь беспомощными перед совер­шенно иными болезненными проявлениями, пока постепенно не овладеете своеобразной симптоматологией душевных рас­стройств. Несомненно, с отдельными психопатическими состо­яниями Вы случайно уже сталкивались в жизни или в других клиниках, напр., с опьянением, лихорадочным бредом, delirium tremens, также, вероятно, со старческим слабоумием, идиотией, но явления эти, как непонятные и особенно странные, произво­дили больше впечатления на Ваше чувство, чем на Ваше врачеб­ное мышление.

Душевная болезнь изменяет душевную личность — ту сумму качеств, которая для нас в гораздо большей мере, чем физиче­ские особенности, представляет истинную сущность человека.

Все отношения больного к внешнему миру вследствие этого ко­ренным образом изменяются. Знакомство со всеми этими рас­стройствами оказывается поэтому богатым источником для исследования душевной жизни вообще. Оно открывает нам не только много ее общих законов, но и дает возможность глубоко заглянуть в историю развития человеческого духа, как в отдель­ном индивидууме, так и во всем человечестве; оно дает нам, на­конец, правильный критерий для понимания некоторых течений в сфере психологии и морали, в сфере религии и искус­ства, для понимания явлений нашей общественной жизни.

Однако не эти многосторонние отношения ко многим важ­нейшим вопросам человеческого существования делают знаком­ство с психическими расстройствами безусловно необходимым для врача, а прежде всего их чрезвычайная практическая важ­ность. Душевная болезнь, даже в самых легких формах, принад­лежит к самым тяжелым страданиям, какие только приходится использовать врачу; только относительно незначительная часть душевнобольных получает улучшение и полное выздоровление в строгом смысле этого слова. При этом душевнобольных, не счи­тая громадного количества психопатов, легко слабоумных, пья­ниц и идиотов, в настоящее время насчитывается в Германии едва ли меньше 230000, и число это растет, по-видимому, с ужа­сающей быстротой. В значительной степени этот рост числа ду­шевнобольных обусловливается лучшим знанием душевных болезней, более широким попечением о больных, также возрас­тающей затруднительностью домашнего ухода и таким образом является лишь кажущимся. Но если мы вспомним, что в ¼ - ⅓ всех поступлений в больницы болезнь обусловливается злоупот­реблениями спиртными напитками или сифилитической ин­фекцией, т. е. причинами, распространение которых вследствие быстрого роста городов определенно увеличивается, то мы не в состоянии будем отказаться от предположения, что число ду­шевнобольных в населении растет, не только абсолютно, но и относительно. Ужасающе большое число самоубийств в городах, также как появление прежде неизвестных заболеваний (морфи­низм, кокаинизи, травматический невроз, быть может, также паралич) могут только подтвердить этот взгляд.

Каждый душевнобольной представляет известную опасность как для окружающих, так особенно для самого себя. По крайней мере ⅓ самоубийств обусловлены душевным расстройством, но также половые преступления, поджоги, даже опасные нападения, кражи, мошенничества часто совершаются душевнобольными. Множество семей разоряется благодаря своим душевнобольным членам или вследствие бессмысленной траты средств, или от по­степенного расстройства хозяйства вследствие их долгой болезни и неспособности к труду. Только некоторая часть неизлечимых больных быстро погибает; большая же часть слабоумными и бес­помощными влачит жизнь десятками лет и представляет для себя и общины из года в год нарастающее бремя, тяжесть которого глубоко отражается на всей народной жизни.

На основании всего этого для врача увеличивается обязан­ность по возможности лучше ознакомиться с сущностью и проявлением душевных болезней. Если пределы его власти по сравнению с мощью противника очень невелики, то все же каждому врачу предоставляется достаточно возможности внести свою лепту в дело предупреждения и облегчения бес­предельного горя, причиняемого ежегодно душевными болез­нями. Наиболее благодарным объектом служит, несомненно, борьба с алкоголем и сифилисом, а затем с морфием и кокаином, пагубное действие которых является в значительной мере ре­зультатом деятельности самих врачей. Многое могут сделать также домашние врачи для предупреждения браков душевно­больных или психически отягченных лиц, для разумного вос­питания и при выборе занятий для предрасположенных к заболеванию детей. Главной же их задачей является своевре­менное распознавание опасных признаков болезни, чтобы бы­стрым вмешательством предупредить самоубийства или несчастные случаи и оказать соответствующую помощь. Но и у многочисленных больных, которые никогда не дойдут до ду­шевного расстройства в узком смысле этого слова, врач с пси­хиатрическим образованием проявит такое понимание в деле распознавания и лечения психических особенностей, что бу­дет богато вознагражден за потраченный на их изучение труд. Очень часто приходилось мне видеть, что старые врачи жало­вались на недостаточность своих психиатрических познаний, т. к. лишь в житейской практике они убедились, какую важ­ную роль играет в повседневной врачебной деятельности пра­вильная оценка полунормальных или вполне болезненных душевных явлений. Мне нечего прибавлять, что такая оценка по разным поводам постоянно требуется со стороны судов, властей и профессиональных союзов.

Ясно, что более глубокое знание может быть достигнуто в психиатрии, как и во всяком другом отделе медицины, лишь пу­тем продолжительных и основательных занятий предметом. Од­нако, и в более короткое время можно достичь, по крайней мере, общего знакомства с наиболее распространенными формами душевных расстройств. Необходимо при этом личное исследо­вание и систематическое, продолжительное наблюдение по возможности большого числа разнообразных случаев. Конечно, и после 1—2 семестров ревностных клинических занятий начи­нающий еще очень часто будет встречать такие случаи, где он не в состоянии будет произвести верную оценку их на основании преподанного и личного опыта. Чего, однако, можно добиться сравнительно скоро и что должно считать уже большим приоб­ретением, так это ясного понимания присущих этому делу боль­ших трудностей и опасностей, приобретения убеждения, что правильное суждение о душевнобольном требует значительного опыта и специальных знаний.

После этих кратких предварительных замечаний, мы пе­рейдем непосредственно к разбору больных. Прежде всего, я представлю Вам (1-ый случай) 59-летнего сельского хозяина, который поступил в клинику год тому назад. Больной выгля­дит гораздо старше своих лет, особенно благодаря тому, что верхняя челюсть лишена зубов. Он не только без затруднений понимает вопросы, но и отвечает на них осмысленно и прави­льно; знает, где находится и как давно он здесь, знает врачей, верно называет число и день недели. Выражение лица у него подавленное. Углы рта несколько опущены, брови нахмурены. Он смотрит большей частью прямо перед собой, но когда с ним разговаривают, он взглядывает на собеседника. На вопро­сы о болезни он начинает горько жаловаться: он при поступле­нии в клинику не все рассказал, он умолчал, что в юности согрешил, занимаясь онанизмом. Все, что он делал, было скверно. “Мне так страшно, так плохо; я не могу лежать от страха. Боже, если бы я не согрешил так тяжко”. Болен он буд­то бы уже больше года, страдал головными болями и голово­кружением. Началось с боли в желудке и болезни сердца. Он не мог работать: “не было к этому никакой охоты.” Он не имел покоя, воображал глупости, как будто кто-то есть в комнате. Однажды ему показалось, будто он видит нечистого, как будто его хотели утащить; это ему так казалось. Мальчиком он крал яблоки и орехи. “Совесть говорила: это не хорошо. Теперь то­лько во время болезни впервые совесть проснулась”. “Я забав­лялся с коровой и с самим собою даже. Я делаю себе теперь упреки по этому поводу”. Ему казалось, что он отпал от Госпо­да и стал вне закона. Аппетит плохой. Стула нет. Он не может спать; “когда дух не спит, в голову приходят всевозможные мысли”. Он проделывал и глупости, повязывал себе платок во­круг шеи, чтобы задушить себя; но делал он это недостаточно серьезно. Три сестры и брат тоже были больны; сестры не так сильно, скоро выздоровели. “Брат покончил с собой в припад­ке страха”.

Все это мы узнаем от больного в отрывочных выражениях пре­рываемых жалобами и стонами; ему явно требуется усилие, чтобы вдуматься в наши вопросы и ответить на них. В других отношениях он держит себя естественно, исполняет все требования, просит то­лько не отсылать его отсюда: “сердце в сильной тревоге”. Сомати­ческое исследование не обнаруживает никаких выдающихся симптомов кроме незначительного дрожания расставленных паль­цев и легкой неправильности пульса. Из анамнеза должно отме­тить, что больной женат, имеет 4 здоровых детей, 3 детей умерло. Болезнь началась постепенно, без видимой причины, за 7—8 меся­цев до поступления в клинику. Сначала появилось отсутствие ап­петита и расстройство пищеварения, затем идеи греховности. Вес тела после поступления несколько падал, теперь же постепенно снова поднялся на 7 kilo.

Наиболее бросающейся чертой в этой картине болезни ока­зывается настроение тоски и тревоги. Это настроение на пер­вый взгляд походит на тревожность здорового, и больной сам говорит, что всегда был склонен к тревоге и его состояние толь­ко ухудшилось. Но для тревоги нет никакого внешнего повода и, тем не менее, она длится много месяцев, все усиливаясь. В этом — признак болезни. Сам больной, с другой стороны, на­зывает причиной болезни грехи своей юности. Ясно, однако, что они, если и имели в действительности место, не особенно беспокоили его до болезни; его совесть проснулась лишь те­перь. Его прежние поступки с этого момента представляются ему в совершенно ином, зловещем освещении; выступает тот симптом болезни, который мы называем “бредом греховности”. Результатом страха нужно также признать представление, что нечистый был в комнате, что его хотели утащить, что он отпал от Бога. С настоящими галлюцинациями в этом случае мы не имеем дела; больному лишь “так казалось”. Больной живо чув­ствует также происшедшую с ним перемену; он чувствует себя “не так, как раньше”. Однако в деталях он не в состоянии пра­вильно оценить патологический характер своих идей греховно­сти и своих страхов.

Нарисованную здесь, чрезвычайно часто встречающуюся картину болезни, мы обозначаем известным и каждому неспеци­алисту, взятым от древних именем — меланхолия, что должно обозначать причинную ее зависимость от “черной желчи”. Дело идет здесь о постепенно развивающемся тревожном и тоскливом настроении, которое сопровождается затруднением и однообра­зием мышления и неспособностью к целесообразной и продук­тивной работе, чем сопровождается также и обоснованная подавленность у здоровых. Мы говорим здесь об аффективной “задержке” мышления и воли, которая весьма тяжело отзывается на сознании больного благодаря затруднению собрать свои мыс­ли, принять и провести в жизнь решение. Обыкновенно появля­ются также и всякого рода бредовые представления. Чаще всего идеи греховности, далее ипохондрические идеи, бред, что боль­ной никогда больше не выздоровеет, никогда больше не будет иметь испражнений и т. п. К этому далее присоединяется боязнь обеднеть, умереть с голоду, быть привлеченным к суду, заклю­ченным в тюрьму, быть казненным.

Вследствие внутреннего беспокойства и мучительных пред­ставлений у больных почти всегда возникает желание больше не жить, так что они весьма часто покушаются на самоубийство. Эта опасность безусловно требует лечения меланхоликов в за­крытом учреждении; в домашней обстановке надежный надзор в течение продолжительного времени просто-напросто невозмо­жен. Наиболее опасно состояние больных в начале и к концу бо­лезни, когда менее выраженная задержка воли не лишает их вполне способности к действованью. Поэтому нужна большая осторожность при выписке, которая нередко может способство­вать у сознательных и кажущихся вполне выздоровевшими боль­ных осуществлению скрываемого ими плана самоубийства. Часто врач оказывается действительно в тяжелом положении, когда больные свою внутреннюю тоску объясняют условиями больничной жизни и, говоря о сильнейшей тоске по дому, на­стоятельно стремятся выписаться. Если родственники уступают этому кажущемуся вполне естественным и правильным требова­нию, то обычно скоро наступает, как следствие, ухудшение со­стояния.

Лечение больных кроме самого тщательного надзора днем и ночью состоит в широком применении постельного содержа­ния, обильном, легко перевариваемом питании, регулировании по большей части вялой деятельности кишечника; против при­ступов страха назначают опий (3 раза ежедневно 10—40 капель tincturae opii) в быстро повышаемой, а затем медленно уменьша­емой дозе. Для вызывания сна служат теплые вечерние ванны с охлаждением головы и при надобности обычные снотворные, из которых наиболее рекомендуются Paraldehyd (5,0) и Veronal или Veronal natrium (0,5—1,0) также Luminal (0,2). Болезнь обычно ведет, часто с многократными колебаниями, после длинного ряда месяцев, не редко даже лет, к постепенному выздоровле­нию1.

Совершенно подобную только что показанному больному кар­тину представляет 67 летняя вдова (2-ой случай), которую при­шлось почти ввести в дверь и которая не хочет садиться, так как она “не осмеливается”. Она жалуется на сильнейший страх и гово­рит о нелепых снах, будто она еженедельно имела дело с новым мужчиной, причем, однако всегда оставалась верной своему мужу; она онанировала, она читала, что это вредно, что это давит грудь — “Я всегда слышу крики моей внучки. Да, что говорят эти люди. О, Боже, они говорят, что существует некая скверная особа”. Позав­чера на прогулке она видела, как свет капал с солнца: “тогда я по­думала: что это такое”. Люди все стали синие. “Затем они сделались совсем черными, одна женщина с одной стороны чер­ной, с другой желтой”. “Это был чёрт, который спрятался в людях”. Она поэтому не хотела идти спать, т. к. думала, Бог указывал этим, что она будет наказана. “Два черных господина сидели внизу, один в середине высоко; они судили и возгласили: вечно, вечно, вечно ты будешь наказана в трех поколениях”. Ее исповедь была недей­ствительной; все пойдет в газеты, весь ее позор. Она просит смилостивиться над ее бедной невинной дочерью; “и сказать невозможно, что я наделала”. Зять должен будет встать из могилы, чтобы еще раз быть наказанным, так как сказано до третьего поко­ления”; также и внучка потерпит наказание. Если она выйдет, ее побьют; миллионы раз в наказание мне будут рубить пальцы; солн­це смотрит на меня; оно теперь так мерцает”. Я жестокосердная мать. Дети надеялись на вечное блаженство, а я их этого лишила”. При этих речах больная ходит вокруг своего стула, ломает руки, причитает со стоном, то очень тихо, то громко. Выражение ее лица тревожное. О своей личной жизни, месте своего жительства, окру­жающем она дает правильные сведения, ориентирована во време­ни. Она также сознает, что она “душевнобольна”. В течение 6-ти недель она больше не может работать; “все, что я делала, я делала с усилием; дело шло плохо”. “У меня нет больше слез, как будто все чувствительные нервы отупели”. Не один “раз с ней происходили удивительные вещи. Мясо не доваривалось; чулки не слезали с ног; ключи валятся из рук; нитки перепутываются. “Все это делает какой-то дух; возможно впрочем, что это и нервы”.

И здесь мы имеем дело с известным расстройством настрое­ния, при чем по форме своего внешнего выражения здесь неско­лько больше, чем у предыдущего больного, выступает тревожная окраска. В затруднении работоспособности обнаруживается во­левая задержка. Далее, мы встречаемся с весьма обычным у ме­ланхоликов болезненным симптомом, чувством внутренней тупости. Больные испытывают радость и горе не так, как рань­ше; они жалуются, что их обычные чувства по отношению к род­ственникам, по отношению к их профессиональным занятиям, к их любимым привычкам исчезли. В действительности нередко отмечается, что радостные или печальные события на высоте бо­лезни оставляют удивительно мало впечатления на больного и только тогда начинают действовать, когда эмоциональное на­пряжение проходит. Значительно богаче, чем в предыдущем слу­чае, выражены у нашей больной бредовые идеи, как идеи греховности, так и идеи преследования. К этому присоединяют­ся еще болезненные всевозможные толкования действительных происшествий и, наконец, настоящие галлюцинации зрения и слуха, которые стоят в самом тесном отношении к бредовым идеям; кое-что напоминает переживания, похожие на сон.

Относительно наследственности родившейся вне брака бо­льной ничего особенного неизвестно. Она сообщает, что училась средне и ребенком была шаловливым. В 21 год вышла замуж, имела двое родов, при чем один раз до брака; со своим мужем, который умер 10 лет тому назад, они жили хорошо. В 37 лет она заболела, настроение стало тревожное, она плакала, много мо­лилась; весь мир, казалось ей, изменился. Через 5 месяцев она выздоровела, но через 3 года она снова проделала приступ тяже­лого настроения, причем ее тревожила мысль, не дала ли она умершему ребенку одной своей знакомой по ошибке не тот по­рошок. Третье заболевание двухмесячной длительности, по ха­рактеру такое же, как первое, она перенесла на 44-ом году, четвертое, также быстро прошедшее, на 60-ом, после смерти ее зятя; тогда она не хотела жить и хотела повеситься. Через 4 года она снова поступила в нашу клинику, т. к. пыталась перерезать себе артерии и высказывала идеи самообвинения; через два ме­сяца она была в значительно улучшенном состоянии выписана и оставалась здоровой до времени 10 недель тому назад, когда вдруг во время грозы у больной наступило состояние сильной тревоги; она думала, что высказала хулу на Бога: побожилась, чем навлекла на себя несчастье; сделала попытку отравиться на­шатырным спиртом.

Из этого анамнеза видно, что болезнь протекает здесь в виде ряда сходных приступов, которые следуют один за другим боль­шею частью через 3—5-ти летний промежуток, но один раз при­ступ был через 14 лет. Эта наклонность к многократному, то более редкому, то более частому возвращению приступов, насту­пающих то вследствие видимого внешнего повода, то без него, является при меланхолии весьма часто, но не непременно. Ино­гда промежутки оказываются приблизительно одинаковой про­должительности, так что можно говорить о “периодической меланхолии”, но чаще распределение отдельных приступов в те­чение жизни оказывается неправильным, так что между двумя типами течения границы провести нельзя. Клиническая картина отдельных приступов может быть очень сходной, но может обна­ружить и большие различия. Так, мы видим впервые только лишь при последнем заболевании возникновение бредовых идей, а также галлюцинации. К этому мы должны прибавить, что эти симптомы не являются существенными в картине болез­ни. Опыт учит нас также, что “меланхолия с бредовыми идеями”, которая прежде считалась отличной от простой меланхолии (me­lancholia simplex), не должна от нее быть отделяемой. Длитель­ность самых приступов, как у одного и того же, так и у различных больных, может колебаться от нескольких недель до многих лет. Нередко можно наблюдать, как в нашем случае, в позднейшие периоды болезни как удлинение периодов болезни, так часто и сокращение времени свободных промежутков, одна­ко о полной закономерности не может быть никакой речи.

Третий больной, которого я теперь Вам покажу (случай 3-ий) — 43-х летний купец, находящийся в клинике 5 лет почти непрерывно. Он крепкого сложения, но недостаточного пита­ния, кожа окрашена бледно, выражение лица страдальческое. Он входит усталыми маленькими шагами, медленно усаживает­ся, и сидит неподвижно, несколько согнувшись, устремив впе­ред свой взор. В ответ на вопросы он несколько поворачивает голову и после паузы отвечает тихо и односложно, но толково. При этом получается такое впечатление, что ему стоит большого труда говорить: губы начинают шевелиться еще до того, как ис­ходит звук. Больной осведомлен относительно времени и места, узнает врачей и говорит, что он болен уже более 5 лет, большего рассказать, однако, он не может, кроме того, что он душевно бо­лен; тревоги он не испытывает. На вопросы об условиях и обсто­ятельствах его прежней жизни он дает короткие, однако, вполне удовлетворительные ответы. Считает он, хотя и медленно, но правильно, даже если задача довольно трудна. Свою фамилию на доске он пишет медленно, но твердым почерком с трудом под­нимаясь для этого со своего места. Нельзя констатировать ника­ких бредовых идей, даже идей греховности. Больной заявляет лишь, что он в подавленном настроении и не указывает для это­го никакой другой причины, кроме того, что он долго болен, что его очень озабочивает. Однако он надеется снова быть здоро­вым.

Как видите, мы и в данном случае, как и в предыдущих, имеем, в сущности, дело с расстройством настроения, хотя оно и обнаруживает несколько иную окраску. Особенно обращает внимание задержка в движениях и речи больного, что в течение уже 3-х лет не позволяет ему подняться с постели, одеться, рабо­тать и заставляет почти неподвижно лежать. Как скоро мы начи­наем с ним заниматься, мы тотчас видим его старание вступить с нами в общение, исполнить наши требования, но одновременно мы видим волевую задержку, затруднения, которые вызывает каждое стремление больного. Содержание мыслей больного ка­жется в высшей степени однообразным и скудным, хотя также очевидно, что в глубине его души протекает гораздо больше, чем об этом можно узнать при затруднении в выражении мысли сло­вами.

Если эта картина болезни существенно отличается от преж­де описанных, то, однако главные черты меланхолического на­строения остаются во всех случаях одними и теми же. Мы видим, что весьма резко выраженные здесь болезненные симп­томы были также и там по крайней мере преднамечены. Также и первому больному было трудно сосредоточить свои мысли; он не имел больше “ни к чему влечения”, вторая больная также указы­вала, что она могла работать только “с усилием”. С другой сторо­ны, в настоящем случае не достает так резко выраженных в первых случаях идей греховности. Какое значение имеют эти различия и эти сходства, может показать только опыт. Он учит нас, что затруднение в мыслительных процессах и действовании замечается всегда, конечно в весьма различной степени, даже и в одном и, том же случае, от легкой “растерянности” до спутанно­сти и полного отсутствия мыслей, от простой неспособности прийти к решению, до полного исчезновения всех проявлений воли, что мы обозначаем термином ступор. С другой стороны, могут появиться всякого рода бредовые представления, но они могут и опять исчезнуть, а могут и вовсе не появляться. Таким образом, первые симптомы, хотя и меняясь в своей силе, пред­ставляются существенными, последние же должны быть рас­сматриваемы в картине меланхолии как побочные.

Наш больной уже и раньше проделал душевное заболевание, в первый раз 23-х лет. Он был тогда в простом меланхолическом состоянии; вслед за угнетенным состоянием уже в ближайшем году наступило совершенно иное состояние с очень сильным возбуждением, которое и привело пациента в больницу. Спустя еще два года больной вступил в брак с особой, стоявшей гораздо ниже его, вероятнее всего будучи опять-таки в состоянии легко­го возбуждения, а в последующий период развелся с ней. На 31-м году, по-видимому будучи снова возбужден, он попал в руки ловкой мошенницы, которая его бросила, когда он позже впал в состояние угнетения, родственники считали, конечно, это угнетение следствием печального житейского опыта, выпав­шего на долю больного. На 36-м и 37-м году последовало снова очень сильное возбуждение, потребовавшее опять больничного лечения.

Больной, его отец и два брата — алкоголики, сестра больно­го страдает той же болезнью, как и он сам. Сам он, кроме всего сказанного, уже много лет болеет diabetus insipidus. Какой-то врач будто бы посоветовал ему пить вино, так как обильное пи­тье воды для него вредно. Больной последовал этому совету и приблизительно лет 5 ј тому назад внезапно заболел delirium tremens. К этому заболеванию непосредственно присоединилось постепенно все возраставшее возбужденное состояние, медлен­но исчезнувшее лишь через 2 года. Уже спустя несколько недель после выписки из нашей клиники, где он тогда лечился, почти внезапно появилась чрезвычайно сильная задержка воли, кото­рую Вы можете наблюдать и теперь в несколько более слабой степени.

Из этого анамнеза выясняется, что настоящая меланхолия у нашего больного является только одним эпизодом сложного те­чения болезни, в котором кроме различного рода подавленных настроений наступали также неоднократно состояния совер­шенно противоположного характера со стремлением к предпри­имчивости и с возбуждением; позднее мы будем изучать эти состояния под именем “мании”. Это наблюдение имеет основное значение. Оно повторяется в одинаковой форме при значитель­ной части меланхолических состояний. Мы говорим, поэтому о “маниакально—депрессивном” или “циркулярном” — круговом помешательстве, в котором меланхолия образует только одну от­дельную фазу.

Однако, не всякий отдельный случай дает такое богатство форм проявления: довольно часто все приступы бывают одина­ковыми или маниакальными, или, как у нашего второго больного, меланхолическими, так что можно говорить о периодической мании или меланхолии. Обе различные составные части болез­ни могут также следовать одна за другой во всяком мыслимом порядке, возможно напр., что в длинный ряд одинаковых при­ступов врывается один противоположного характера. Поэтому также и случаи, где даже этот последний остаток другой формы отпал, мы вполне последовательно не будем отделять от случаев с одинаковыми приступами, если только в остальном они совпа­дают в своей клинической картине, течении и исходе. То же ка­сается и числа приступов. Если, как обычное правило, в течение жизни бывает несколько приступов, то наблюдаются также и од­нократные маниакальные или меланхолические заболевания, которые во всем остальном ничем не отличаются от форм с дву­мя или тремя одинаковыми или различными приступами. И от­носительно этих случаев мы должны думать, что рано или поздно здесь возможно возникнет еще приступ одинакового или противоположного типа, что иногда и случается после ряда лет, даже 3—4 десятилетий, но может вообще и не случиться. Так как отдельные приступы маниакально-депрессивного помешатель­ства обычно кончаются выздоровлением, то и в нашем случае, несмотря на тяжесть и значительную продолжительность страда­ния, мы будем надеяться на восстановление здоровья, однако с возможностью в дальнейшем возвращения маниакального или меланхолического заболевания1.

Особый интерес представляет при данной болезни колеба­ние веса тела. Больной наш во время последнего приступа воз­буждения потерял 13 kilo, но затем снова с наступлением успокоения прибавился в весе на 25 kilo. В первые 1 ½ года депрессивного состояния вес его тела упал с 91,5 до 56,5 kilo, a впоследствии поднялся снова лишь на 14 kilo. Эти числа служат доказательством огромных пертурбаций, имеющих место в сфе­ре общего питания при подобного рода заболеваниях. Как ни мала пока, к сожалению, возможность отдавать себе ясный отчет о деталях этих процессов, все же регулярно производимое взвешивание служит и в данном случае, как и в большинстве форм душевного расстройства, прекраснейшим средством для оценки общего течения болезни. Несомненный подъем упавше­го веса тела служит при маниакально-депрессивном помешате­льстве надежнейшим признаком того, что приступ уже прошел свою кульминационную точку.

Дата добавления: 2015-02-05 | Просмотры: 805 | Нарушение авторских прав