АкушерствоАнатомияАнестезиологияВакцинопрофилактикаВалеологияВетеринарияГигиенаЗаболеванияИммунологияКардиологияНеврологияНефрологияОнкологияОториноларингологияОфтальмологияПаразитологияПедиатрияПервая помощьПсихиатрияПульмонологияРеанимацияРевматологияСтоматологияТерапияТоксикологияТравматологияУрологияФармакологияФармацевтикаФизиотерапияФтизиатрияХирургияЭндокринологияЭпидемиология

Щенок в стае

Мы уже ответили на вопрос: “Почему Сереже попадаются “такие женщины” (а Валерии Егоровне “такие мужчины”)?”.

И Сережа и Валерия Егоровна захвачены своим желанием обладать другим человеком. Владеть им, как предметом, инструментом, средством. У предмета нет желаний. Они не замечают партнера, безразличны к нему, к его инициативе и выбору. Этим безразличием подавляют зависимого партнера. Побуждают его к ответному самоутверждению подавлением их.

Не интересуясь партнером, они не чувствуют себя нужными. Напротив, ощущают - ненужными ему.

Ненужные, стараются купить партнера: Сережа - услужливостью, Валерия Егоровна - опекой. Оба при этом теряют инициативу, ощущение реальности себя, становятся подавленными теми, кого, не заметив, подавили.

Не чувствуя себя нужными, они и не верят, что могут быть нужны кому-нибудь из успешных, самостоятельных людей.

В свою очередь эти самостоятельные люди услужливостью, угодливостью или навязываемой опекой не покупаются. Реалисты не умеют быть за “болвана в старом польском преферансе”. Остаются вне их “игры”.

Так осуществляется отбор их партнеров.

На услужливо-бесхребетное поведение с готовностью откликаются только люди с заниженной самооценкой, с чувством малоценности. Они чувствуют себя нужными беспомощным. Чужая беспомощность вселяет в них уверенность в себе.

С другой стороны активная, хоть часто и раздраженная, но эмоциональная опека Сережи и Валерии Егоровны убеждает опекаемого искателя, равнодушного к реальной жизни опекунов, в том, что он им (искатель опеки - опекунам) нужен. Так обещает продление отпуска от ответственности.

Партнерами Сережи и Валерии Егоровны оказываются такие же, как и они, ни кем, кроме своего желания обладать, не интересующиеся люди, чувствующие себя никому не нужными и от этого страдающие от тайного чувства малоценности.

Так им достаются “такие” мужчины и женщины.

О своем безразличии к людям ни Сережа, ни Валерия Егоровна естественно ничего не знают. Иначе это знание стало бы для них переживанием, побуждающим к развитию[231].

Как волчонок отличается от волка тем, что ждет заботы о себе, а о волке и стае не заботятся. Так и человеческие дети (остановившиеся в нравственно-психологическом развитии), от зрелых людей отличаются тем, что хотят всех использовать. Сами же, по сути, ни о ком не пекутся. Членами своей человеческой стаи они еще не стали - остались взрослыми детьми.

Все мы не стали участниками в чем-то!

Не стали взрослыми!

“Перемежающаяся хромота”... рук

Тысячу лет назад у меня лечилась четверокурсница мединститута...

Эта история может быть не только интересна для анализа поведения имитаторов, но, кажется, из нее можно извлечь что-то, что могло бы помочь из такого конфликта выбираться.

...После всех перипетий отношений психотерапевта с пациенткой: ее уходов “навсегда” и возвращений, снова уходов..., она, закончив клиническую ординатуру, пришла работать детским психотерапевтом в “Психотерапевтический центр”, которым я заведовал.

Отношения оказывались настолько трудными, что я попросил ее уйти в далекое от меня помещение. Она осталась, пообещав не усложнять более отношения с ней. Обещание выполнила.

Помог случай...

* * *

Сотрудники Вычислительного центра, где работала жена моего брата, отправлялись с Грушинского фестиваля в “кругосветку” на байдарках. В группе не хватало одного мужчины. Позвали меня. Кроме семьи брата, я в группе никого не знал.

Как мужчину меня назначили “капитаном” одной из лодок (я на байдарках последний раз ходил в девятом классе).

Моим экипажем были изящная, как восемнадцатилетняя девочка, демонстрирующая независимость женщина (ее провожал с фестиваля муж, крупный руководитель метростроя, чью услужливость она снисходительно принимала) и двенадцатилетний, похожий на девчонку и избалованный парнишка - ее сын.

Женщина (как и многие, выбравшие, чтобы любили их, и сами никого не любящие) равнодушия, даже просто спокойного отношения к себе не выносила. Она требовала внимания. Но, добившись его, реагировала показной досадой так, будто посягают на ее независимость и свободу. Подчеркнуто демонстрировала, что ни в участии, ни в помощи, ни в вашем присутствии вообще не нуждается. И терпит-то вас вынуждено.

Женщина была мне симпатична. Нам предстояло вместе прожить в байдарке дни. Вечерами ставить палатку, перегружая в нее все снаряжение. Ночью в одной палатке спать втроем. Утром вместе складываться и грузиться в лодку. Прибавьте к этому еще и вынуждено совместные (“всем экипажем”) дежурства по общему лагерю.

Я был в незнакомой мне группе. Изображать буку у меня не было резона. Я и не скрыл по неосторожности в первое мгновение встречи, что мой экипаж мне по душе и “лишний груз” (в большинстве лодок сидели по двое) не тяготит. Я был доступен для любого сокращения дистанции, какое выберет спутница.

Спутница, к сожалению не помню ее имени, сразу и весь поход вела себя именно так, как я описал.

Едва я, обданный ее демонстрируемой “ненуждаемостью” во мне, пытался отодвинуться на защитительную для меня эмоциональную дистанцию, она тут же начинала добиваться внимания. Да так, что отказывать ей в нем, граничило с грубостью, неприличием, бессердечьем.

Стоило мне помягчеть, меня едва заметными мелочами “ставили на место”, обдавая леденящим холодом.

В лодке (мы шли по течению) партнерша хваталась за весло и начинала им махать так, будто она везет и сына и меня.

На привале она хваталась за вещи, спеша все сделать до или вместо меня.

Каким сумасшествием было дежурство, я даже и не помню!

К моему ужасу (и я только много позже понял почему) во время гребли с ней у меня началась “перемежающаяся хромота” рук. Руки отказывали после десятка другого гребков. Буквально отказывали. Боль и слабость в мышцах рук делали невозможным движение: несколько гребков - и не пошевелиться.

Группа стала трунить надо мной. А я уже и по берегу двигался совершенным недотепой.

Только следующий эпизод помог поверить, что я еще не совершенный физический инвалид.

Через Усу пришлось переправляться в шторм. Спутница моя по-прежнему усердно махала веслом, доказывая себе, что везет двух пассажиров. Мы же шли поперек течения, и теперь смысла в таком махании не было вовсе, только помеха. Когда рядом с нами перевернулась байдарка параллельно идущей чужой группы, я, не сдерживаясь уже, крикнул ей сквозь ветер:

- Вы хотите утопить сына?! - Она возразила, что не хочет (как спасали перевернувшихся, более опытных, чем мы, туристов, она видела).

- Тогда положите весло! - гаркнул я. Она положила.

Не было ни боли, ни усталости. Я поставил лодку поперек волны, и мы спокойно пошли к тому берегу.

Когда уже почти на той стороне катер поднятых катастрофой в другой группе спасателей, собиравший детей, забрал у нас ее сына, она не стала упрямиться и продолжала, как я и просил, “сушить весла”.

Мы выбросились на волне на песок, так и не черпнув воды ни капли, сухими.

Я сказал ей “спасибо” и молча занялся разгрузкой.

Она старалась выказать себя предупредительной, послушной, почти покорной. Ветрище, сырость, а мы сухие!

- Что ж? - винясь, как маленькая к маленькому, подлизывалась она. - Теперь придется дружить семьями!

Досадно было это ее вдруг распорядительное панибратство.

При всей моей открытости, когда она не хамила, я ни разу в этой мучительной для меня ситуации не давал повода рассчитывать, что захочу продлить ее (ситуацию) после похода. Тем более, вовлекать в нее жену!

Я промолчал.

Позже, когда мы, снова отстав от группы, оказались на пути у теплохода, она второй раз послушно положила весло. Мы быстро ушли в нужном направлении. Вновь не было боли и слабости в мышцах.

Окончательно я пришел в себя и реабилитировался в собственных глазах, только когда она с сыном осталась в Тольятти. Ко мне в лодку сел еще один парень. Мы посадили к себе самого крупного ребенка в группе - дочку моего брата (Роза уже тогда была почти моего роста). И ушли далеко вперед, обогнав группу почти на час пути.

Лодка была “легкой”. Я ни разу не сбился с достаточно бескомпромиссно жесткого темпа. Мы весело шли. Ничего не отнималось! Я снова был самим собой и здоровым человеком.

* * *

Отчего у меня отваливались руки, я понял, только когда комментировал Валерии Егоровне Сережино складывание картинки.

Тогда же, в походе, мне стало ясно, что характер поведения моей попутчицы и сотрудницы по психотерапевтическому центру - один и тот же.

Но как я ни был зол в походе, мне очень быстро стало ясно, что спутница моя не злонамеренна. Что у нее так получается невольно. Что так она защищается, хоть и за мой счет, но не от меня. А от своей собственной неустроенности. От подспудной тоски по тому, что она ощущала несбыточным.

Моя явная открытость была с моей стороны опасной для нее неосторожностью. Ведь она отказала себе в тревоге подлинных отношений. А я дразнил ее такой возможностью (на короткое время похода?!).

Открыв, что моя попутчица затрудняет отношения не по злобе, я понял, что не специально это делает и моя сотрудница и ученица. Что изменить поведение не всегда в их власти.

Понимание помогло переносить трудности без обид. А без обиды забота, помощь себе и другому оказывались уже технической задачей.

Через полгода моя попутчица через жену брата передала мне письмо с извинениями и сообщением, что “я во всем был прав!”. В чем “во всем”, она не писала. Может быть, приняла меня за ясновидящего...

Когда же общение с сотрудницей перестало быть трудным, она перешла работать в другое место.

На свое место она пригласила другую молодую женщину-доктора.

Та тоже будет сначала влюбленной ученицей. Потом тоже начнутся трудности. Она будет замечательным доктором. Но, когда через много лет в центр вернется пригласившая ее подруга, она уйдет на время из психотерапии совсем... Но это другая история.

Понимание мотивов имитатора[232]и есть - решение проблем с ним!

Понимание мотивов имитатора освобождает от обращенной на него агрессии. Разрешает, организует сочувствование. Делает возможным продуктивное “складывание картинки” с ним.

Слава богу, я и с “отнимающимися руками” всегда пока оставался самим собой и за себя и свои отношения ответственности ни на кого давно не перекладывал![233]

Почему ты чувствуешь себя никому не нужным?!

"Не любимые мы с тобой, сироты!"

Л.Н. Толстой. Казаки.

Читал эти записки молодому психологу и понял, что у него в той байдарке руки бы не отваливались. И та же спутница в одной лодке с ним так усердно и малополезно веслом бы не махала.

Я это вначале почувствовал. Потом понял.

Чем я отличался?

Он открыт. Предоставляет партнерше возможность воспользоваться в нем тем, чем она захочет и сумеет.

Он достаточно мягко, даже, по-моему, иногда подкупающе мягко бережет ее.

Он может подтрунивать над ней, внешне довольно грубо (грубыми словами, в грубых выражениях) называть словами все, что партнерша ощущает или может ощущать своими явными или тайными недостатками, пороками... По словесной форме он вроде бы высмеивает ее, но никогда насмешка даже не закрадывается в его тон.

Тон нейтрален и обнаруживает полное равнодушие к называемым “порокам”. Тон выражает приятие или бережность.

Никогда этот бережный молодой человек не предлагает никакой своей версии отношений, своей инициативы. Не стесняет активности партнерши?

Принимает или отвергает ее версию. Корректирует. Трунит. Активна всегда она.

Эта активность может быть успешной или нет, но только -партнерши!

Я понял! И это особенно важно для меня. Я понял, что, не сознавая того, и совсем не думая так, я вел себя со всеми этими женщинами (дамой в байдарке и сотрудницами) как с недогадливыми, не знающими, чего им от меня надо, детьми. Как с не умеющими ни выбрать, ни взять нужное - как с не равными мне. Похоже, как Валерия Егоровна - с мужчинами!

Поэтому, я спешил продемонстрировать им свою открытость, доступность... и их возможности в отношениях со мной.

Этим женщинам...

Одна из них жила вдвоем с сыном. Другие, обе - в опереточно-артистических отношениях с влюбленными, использующими их мужьями - слугами.

Этим, отказавшим себе в близости с мужчиной..., не имеющим такой близости в закрепленном успехом опыте..., не верящим уже в ее (близости) возможность..., и так защитившимся от чувства обделенности..., этим, отчаявшимся в возможности близости и любви женщинам я сулил то, в реальности чего они разуверились!

Я дразнил их человеческой близостью. Обещал равенство... опекая! Хорошенькое равенство!.. Обещал им то, что, в силу моей собственной счастливой устроенности, отдать им был не властен! И ничего этого не сознавал!

Наша личная устроенность и неустроенность тоже были разными, по сути. Не равны были объективно уже наши исходные положения.

Не будучи равным ситуационно, я не замечал того, что создаю неравенство еще и отношением. Навязывал сотрудницам мои “подарки” раньше, чем те их захотели принять, и вопреки интуитивному ощущению женщин, что нужных им подарков у меня не может быть, и нет!

Возможно, моя открытость хороша была бы для таких же открытых, устроенных, счастливых людей, как и я. Наверно на таких я и рассчитывал. Но они такими не были. И именно с этим я не умел считаться!

Я обращался в них к самому себе. А они были не мной.

Без всякого намерения отказать, я отказывал этим неустроенным женщинам в инициативе. Тормозил их инициативу. Обольщая их своим непрошеным, но очень недостающим им “добром” (которого они не умели взять, и которое я, как выяснилось, не умел дать), я, в действительности... подавлял их!

Они же не нападали (как мне всегда казалось), а защищались от моего нападения. Чтобы отказаться от соблазна, отказывались от меня.

Они, а не я, защищали свою свободу.

Игнорируя меня, обдавая безразличием в ответ на мою, ими же спровоцированную активность, “подавляя” меня, они, а не я, защищались от подавления.

Я посягал на их независимость! Не они - на мою!

Не из-за необоснованной, как мне казалось, капризности, негативизма и вздорности партнерш я, подавленный их холодом, терял силы!

Получается, что, не заметив их, не считаясь с ними, я пытался превратить их в средство для осуществления моих “добрых” намерений, в предмет.

Желая об этот “предмет” погреться и (кому легче, что неосознанно?) властвовать над ним, я сам подпадал под его власть. Становился предметом без инициативы, то есть без сил!

И не ведал о том, что здесь манипулятором и жертвой собственных неудавшихся манипуляций был, как я теперь понимаю, я сам!

Не потерять бы этого понимания!...

Если бы так существовал мой пациент, я бы предложил ему подумать о том, не пристает ли он к женщинам лишь потому, что чувствует себя не способным их заинтересовать. Предложил бы разобраться, почему он чувствует себя никому не нужным?!

Действительно: от чего мы чувствуем себя нелюбимыми?!

Дата добавления: 2015-09-18 | Просмотры: 518 | Нарушение авторских прав