АкушерствоАнатомияАнестезиологияВакцинопрофилактикаВалеологияВетеринарияГигиенаЗаболеванияИммунологияКардиологияНеврологияНефрологияОнкологияОториноларингологияОфтальмологияПаразитологияПедиатрияПервая помощьПсихиатрияПульмонологияРеанимацияРевматологияСтоматологияТерапияТоксикологияТравматологияУрологияФармакологияФармацевтикаФизиотерапияФтизиатрияХирургияЭндокринологияЭпидемиология

ИГРОВАЯ ДРАМАТИЗАЦИЯ СТРАХОВ

Прочитайте:
  1. Групповая и игровая психотерапия. Арт-терапия
  2. ИГРОВАЯ НЕЙТРАЛИЗАЦИЯ ПОСЛЕДСТВИЙ ПСИХИЧЕСКИХ ТРАВМ
  3. ИГРОВАЯ ПСИХОЛОГИЧЕСКАЯ ОЧИСТКА ИЗДЕРЖЕК СЕМЕЙНОГО ВОСПИТАНИЯ
  4. История игры с учетом возрастных страхов детей
  5. Исходные понятия страхов
  6. Медицинское страхование
  7. ОБЯЗАТЕЛЬНОГО МЕДИЦИНСКОГО СТРАХОВАНИЯ
  8. Перелік обставин, за яких настає страховий випадок державного соціального страхування громадян від нещасного випадку на виробництві та професійного захворювання
  9. Права и обязанности застрахованных лиц (пациентов)

Ее актуальность продиктована оставшимися после игр № 1—15 страхами. Обычно их не больше 4—5 вместо имеющихся ранее в среднем 15—17 страхов. Их сокра­щение почти в три раза позволяет говорить о высокой эффективности предшествующей работы. Но нельзя успо­каиваться на достигнутом, следует и дальше освобождать детей от страхов и опасений, являющихся отражением невроза в прошлом или настоящем, тем более, что они могут возвратиться в будущем и привести к утяжелению психической травмы при наличии сопутствующих стрес­совых обстоятельств. Важно вызвать критическое отно­шение к паразитирующим в психике страхам и разрабо­тать методы своевременной психологической защиты от них. Страх и так является символом какой-то опасности, и если выявить его в процессе специально подготовлен­ной игры, да еще драматизировать и одновременно найти способ противостояния страху, то от него ничего не оста­нется.

Итак, дома ребенок сочиняет почти что сказочную историю, например: «Жил-был мальчик (девочка), од­нажды... и вот в конце он (она) сумел(ла)...». Финал истории (сказки) должен быть, таким образом, самоут­верждающим, рассчитанным на положительное разреше­ние ситуации, связанной со страхом.

Дошкольники рассказывают, а родители записывают. Школьники не только излагают в письменном виде, но

и могут иллюстрировать историю рисунками, сделать маски или муляжи не самых приятных персонажей ис­тории вроде змеи, паука, скелета, Кощея или слепить Бабу-Ягу из пластилина.

Девочка 5 лет панически боялась Бабу-Ягу: унесла она однажды бедняжку неизвестно куда. Так присни­лось девочке, когда она заснула, а родителей не было дома. Мы включ.или ее в игровую группу. И она стала рисовать летящую Бабу-Ягу среди бела дня и ночи. Но самый внушительный результат был достигнут, когда она вылепила Бабу-Ягу и себя, спящую в коляске.

Родители всегда интересуются, насколько они могут помогать в сочинении историй. Ответ очевиден: чем боль­ше помощь, тем меньше терапевтическая отдача от исто­рии, которая будет зависеть не столько от ребенка, сколь­ко от родителя. Из-за неистребимой привычки родителей навязывать свое мнение во что бы то ни стало при­ходится идти на компромисс — позволять взрослым са­мостоятельно сочинять историю на темы пережитых ребенком и непосредственно ими самими страхов. Итак, историй уже две, главное же заключается в том, что одна из них все же сочинена ребенком более или менее самостоятельно. При его отказе что-либо придумывать продолжение психотерапии становится проблематич­ным. Приходится констатировать, что у некоторых детей воображение вообще отсутствует из-за излишней прямо­линейности, негибкости мышления, не по-детски ранне­го рационализма, отсутствия чтения и игр дома. Они яв­ляются, с одной стороны, эмоционально ущербными, а с другой — прагматиками, рассуждающими как взрос­лые и все время высчитывающими, как бы им получить выгоду и добиться победы любой ценой. Так возникает непонимание роли человека в природном мире, пробле­мы экологии и психической защиты будущих поколений, даже если эти дети становятся потом президентами кор­пораций или даже стран. Возвращаясь в детство, можно

сказать, что такой ребенок еще до школы не только скажет, сколько будет дважды два, но и начнет рассуж­дать о причине вопроса и возможных вариантах ответа. В то же время он уже давно забыл, что такое улыбка, непосредственность чувств, запах травы и пение птиц. Он — городской продукт с ускоренным и деформирован­ным психическим развитием, не способный чувствовать даже страдания сказочных героев в их противостоянии злу, а любит он только психопатические фильмы вроде «Ночного дозора».

Чем лучше финансово обеспечены родители, тем охот­нее дом наполняется механическими и электронными игрушками, которые если и развивают воображение, то только с целью устранить соперника и одержать побе­ду во что бы то ни стало. Для этого хватает и оружия, и жертв, убиваемых ради сиюминутного удовольствия. Можно, конечно, действовать по принципу «Чем бы ди­тя ни тешилось, лишь бы не плакало», а в данном слу­чае — не испытывало страхов. И результат не заставит себя ждать: вместе со страхами исчезают и сострадание, и эмоциональная чувствительность ребенка. Тогда мы видим холодных, расчетливых и порой жестоких детей, для которых главный принцип в жизни — получение удовольствия или удовлетворения независимо от спосо­бов их достижения. Такой ребенок не только не боится, но становится бесстрашным, что бесконечно радует пред­приимчивых родителей, не стесненных в средствах для достижения своих целей. Чем это оборачивается для де­тей, мы знаем из медицинских и криминальных сводок: это и неоправданная, недетская жестокость, и безразли­чие к страданиям и чувствам других людей, сверстников и взрослых, и наркотическая привязанность к Интерне­ту и игровым автоматам. Что тогда говорить о суперме­нах, стреляющих по сценарию во всех без разбора и ста­новящихся «национальными героями» для целого поко­ления детей? Потом мы сетуем на рост преступности,

насилия и жестокости в обществе, забывая о пси­хопатических истоках подобных явлений у взрослых. Между тем следует принимать во внимание российский, в частности русский, менталитет. Ни в одной, даже са­мой страшной сказке мы не увидим горы трупов и свер­шившегося злодеяния. Да, угроз хватает, на что особенно щедры Кощей Бессмертный и Баба-Яга, но ни в одной сказке, в отличие, например, от французской «Синей Бо­роды», нет конкретной реализации угроз, мы не нахо­дим описания, каким образом Кощей Бессмертный ду­шит, а Баба-Яга жарит своих жертв в печке. В русских сказках нет непримиримой вражды, зло всегда побежда­ется таким на первый взгляд, недотепой, как Ивануш­ка-дурачок, и добро всегда одерживает победу. А это, как известно, непросто. Иванушка-дурачок проходит через огонь, воду и медные трубы, радеет за близких и всех хороших людей. То же происходит и в историях, сочи­ненных детьми: в них видна непосредственность, чисто­та чувств и решимость противостоять всем опасностям и козням врагов.

Приведем в качестве примера некоторые из них, не выбранные специально, а взятые наугад из папок, в ко­торых находится несколько сотен подобных сочинений.

Первая история, сочиненная пятилетним мальчиком, записана мамой (папа не захотел, хотя именно ему было бы полезно узнать о переживаниями сына) и озаглавле­на, как и все истории, самим ребенком,— «Наказание» (стиль изложения оставлен без изменений, а в скоб­ках — комментарий специалиста).

«Я пришел из детского сада домой и стал играть в мяч. Я * мяч отбивал рукой об пол, очень сильно стукнул по мячу. Мяч высоко подпрыгнул и разбил люстру. Мне папа сказал: „Ложись на диван".

* Употребление местоимения «я» два раза говорит о повышенном самолюбии ребенка, как и о его чувстве собственного достоинства.

Я от него долго убегал (в жизни все было быстрее). Наконец папа меня поймал. Он положил меня на диван, снял штаны и стал бить ремнем (рассуждения для психоаналитиков). А когда я лежал на диване, то думал, как бы мне побить так же папу. Когда он меня кончил бить, то поставил в угол, а сам пошел в кинотеатр (ну чем не „психологический садист"?). Когда он пошел в кинотеатр, то я из угла вышел и стал играть в игрушки. А когда он вернулся из кино­театра, помыл руки (очень правильный товарищ), то спросил: „Кто в игрушки играл?" Я сказал, что я (дети с неврозами очень правди­вые, это часто им вредит). Он снова меня стал бить (отец не может простить несогласие с собой и готов наказывать за это бесконечно). А когда он снова стал бить, то я не выдержал, побежал на кухню, взял там ремень и сам стал папу колотить» (фантазия мальчика).

Можно задуматься о том, почему историю записала мать, на которую похож сын, привязанный к ней бла­годаря тому, что она добрая женщина и понимает в чем-то хоть переживания сына. Муж же жену недолюбливает из-за ее кроткого, мягкого характера, так как ориенти­рован только на успех и презирает любые слабости в от­ношении детей (отца своего он не знал, так как родители развелись, когда ему было два года, а с волевой матерью у него не сложились отношения, хотя он ей во всем и под­чинялся). В итоге появилась послушная жена. В случае рождении дочери, может быть, пришлось бы смириться с некоторыми ее вольностями, но поступать подобным об­разом в отношении сына он не мог. Раз у него не сложи­лась судьба в детстве, то хотя бы сын должен быть за это в ответе, т. е. быть хорошим, правильным, беззаветно любящим и уважающим отца. Но сын еще не до та­кой степени эмоционально травмирован, как отец, даже в игрушки играет, мяч бросает, жена сыну это по­зволяет, а наказывать за эти «страшные прегрешения» опять же приходится отцу.

Таким образом, в истории мальчика прозвучала не только его драма, но и конфликт между родителями — своего рода необъявленная война, которая неизвестно чем

закончится, если закончится вообще. Отец, как можно было предположить, на игру не явился, и его роль взял на себя автор истории, мальчика же изображал специалист. В конце игры реализовались все пожелания мальчика, «отец» каждый раз получал все более решительный отпор, пока не понял, что все это бесполезно, и сам не по­просил пощады. Далее все встало на свои места: паци­ент, научившись сопротивляться и давать сдачи, не поз­волил «отцу» (специалисту) вести себя как прежде. Дру­гими словами, он смог не так болезненно воспринимать агрессию отца и даже (ужас!) иногда возражать (разра­ботка «психическая защита»). Как ни странно, решимость сына противостоять жестокости отца в повседневной жиз­ни заставила его задуматься и даже в чем-то изменить отношения с супругой.

Другая история, мальчика 7 лет, лишний раз под­тверждает гуманистическую направленность детей с не­врозами, в отличие от детей с психопатическим разви­тием личности. Заглавие истории — «Наводнение».

«Как-то летом налетел сильный ветер, пригнал тучи, и начался дождь. Потом дождь стал сильнее и превратился в ливень. Он был очень опасным, шел очень долго, и все вокруг затопило водой. На­чалось наводнение. Улицы превратились в реки. Земли нигде не было видно: была везде вода. Она залила подвалы домов, и пер­вые этажи зданий тоже были в воде. Все жители с нижних этажей перебрались выше. А ливень все шел и шел. Дети не ходили в дет­ский сад. Люди передвигались по городу на лодках. На катерах ез­дили спасательные команды. Животных в городе спасали специ­альные команды, которые плавали на обычных лодках. Они вылав­ливали собачек и кошечек. Я попросился в лодку и помогал спасать животных (чем не дед Мазай). Мне было чуть-чуть страшно, но с жи­вотными было интересно. Вода была целую неделю. А потом по­степенно стала уменьшаться. Она всасывалась в землю. А потом совсем исчезла. И люди все вернулись в свои дома».

История, конечно, напоминает всемирный потоп, что в представлении мальчика почти одно и то же. Все

участники игры изображали стихию — волны — взяв­шись за руки и приседая время от времени. «Лодка» должна была проплыть между бушующими волнами и не быть отброшенной назад.

В СССР было только три вида рекламы гигантских габаритов, висящей чуть ли не на каждом доме: «Летай­те самолетами Аэрофлота» (а чем еще тогда можно было летать?), «Храните деньги в сберегательной кассе» (кро­ме нее, хранить деньги было негде), «Не разрешайте де­тям играть со спичками». Действительно, играть со спич­ками лучше, не зажигая их. Дети с неврозами могут бояться воображаемого пожара сколько угодно, тем бо­лее что об этом постоянно напоминают тревожные и мни­тельные родители. Послушаем историю мальчика 7 лет, которая называется «Пожар» (у ребенка он продолжал тлеть в подсознании, поскольку он был его свидетелем на даче в два года).

«В одной семье дети остались одни дома. Не послушались наказа родителей и стали играть со спичками. Спички жгли и гаси­ли. И вот у одного мальчика выпала из рук спичка, упала на газету, газета загорелась, и случился в доме пожар. Мальчики побежали к соседям, позвонили к пожарным. Пожарные почему-то долго не приезжали. Но ребята не растерялись. Вспомнили, что у них есть шланг для поливки цветов. Взяли этот шланг и стали тушить огонь. Они чуть-чуть успели загасить пламя, и вскоре приехали пожар­ные и стали тушить остатки пожара. Вскоре пришла мама и очень испугалась, что так случилось. Но когда увидела, что ее дети не пострадали, то обрадовалась. К тому же мальчики половину вещей успели вынести на улицу. Потом родители получили новую кварти­ру, а мальчики больше со спичками не играли».

Мальчики не поддались панике, а нашли несколько рациональных решений: вспомнили о шланге и вынесли вещи на улицу. И вывод ясен: не следует совершать им­пульсивных, непродуманных действий, как это любят де­лать маленькие, еще не очень развитые дети. Автор исто­рии являлся руководителем игры. Специалист покидал

свое «насиженное место» и вежливо предлагал ребен­ку занять его, сам же садился на детский стульчик вместе с другими участниками игры. Соответственно, автор истории получал право «командовать парадом» — назначать роли, начиная с себя. Никто не мог ослушать­ся воли «верховного главнокомандующего» игры — ни специалист, ни родители, ни аспиранты, ассистенты, кур­санты и студенты. Именно в праве «командовать», «уп­равлять», «организовывать игру» и заключается один из самых существенных факторов терапевтического дей­ствия драматизации страхов. В такой ситуации нет вре­мени задуматься о страхе, если приходится решать, кто есть кто в игре; можно еще посоветовать, как лучше иг­рать, что изображать, т. е. ребенок берет на себя роль режиссера, корректируя свои действия в процессе игры. В игре не участвовал отец, но автор истории решился стать пожарным, вместо себя назначил одного из свер­стников, а мамой предложил стать студентке, к чему сама мать отнеслась со скрытым недовольством. И это не случайно: мать постоянно дает советы, но ей не хватает непосредственных, теплых чувств к сыну, которого она, в свою очередь, непроизвольно ассоциирует с упрямым и вечно отсутствующим мужем. Неудивительно, что мать в игре получила роль соседки, которая мечется в тревоге и панике из-за происходящего в соседней квартире (за­паха дыма из вентиляционной шахты). Таким образом, мальчик в игре отказался от назначения родителей на главные роли, выразив свое несогласие и протест против невнимания отца и отсутствия тепла со стороны матери. Страхи пожара у него прошли, но его невроз лечился медленно и трудно. После завершения первых игровых занятий он стал меньше бояться, неплохо адаптировался через несколько месяцев в школе, хотя и испытывал проблемы общения со сверстниками своего пола, в чем была «заслуга» отца, так и не пришедшего ни на одно занятие.

Следующая история тоже сочинена мальчиком 7 лет, больным неврастенией, страдающим энурезом и заика­нием. У него все было как раз наоборот — в играх участ­вовал отец, а мать объясняла свое отсутствие любыми причинами (она хотела девочку, и у нее с самого начала не сложились эмоционально приемлемые отношения с сы­ном). История называется «Укол» *.

«Как-то заболел мальчик, и врач назначил ему уколы. А маль­чик очень боялся их и не хотел лечиться. Но доктор сказал, что если он откажется от уколов, то будет долго болеть и не сможет выхо­дить на улицу. И мальчик согласился. Пошел в поликлинику, в про­цедурный кабинет. Его встретила добрая медицинская сестра. Она посадила его и стала готовить укол. В первую очередь помыла ру­ки (что не такое уж частое явление). Потом взяла пинцетом иголку, шприц. Разбила ампулу и налила лекарство в шприц. Потом поме­няла иголку. Взяла маленькую, вставила в шприц. Обмакнула ватку в спирт, взяла шприц и подошла к мальчику. И тут он сначала испу­гался и заплакал от страха. Но потом подумал, что не очень будет больно, и дал сделать укол. Ведь в коридоре сидело много детей, которые тоже пришли на уколы, и никто не боялся, кроме него. С тех пор мальчик приходил на уколы без страха».

Этот ребенок часто болел в первые годы жизни, ему делали уколы дома и в больнице, причем сестры были раздраженные и торопливые, кричали, когда он сопро­тивлялся, а то и применяли физическое насилие. С тех пор страх уколов как грубого, внезапного насилия, при­чиняющего боль, закрепился в его памяти. В истории же он описал, как все нужно делать, чтобы не было лишних страданий. В игре роль мальчика играл отец, крайне нервно реагирующий на приготовления медсестры (роль, которую исполнял мальчик). Но «медсестре» удалось

* Истории могут быть иносказанием, т. е. не обязательно бук­вально отражать реальную ситуацию, а представлять ее в разных ипостасях в зависимости от воображения, которое скорее будет обрамлением истории, чем ее сутью.

успокоить пациента, и ему сделали даже два укола, один — за прошлый раз. Перемены ролей не потребова­лось, так как было понятно, что мальчик будет стоически переносить эту малоприятную, но нужную процедуру. Более того, он даже согласился пойти к зубному врачу, хотя и там ему делали укол, правда обезболивающий. Девочка 9 лет с неврозом страха свою историю назва­ла «Правдивая история». Мы бы озаглавили ее так — «Никто меня не любит».

«Рекс шел по улице, опустив низко голову. Неделю назад хозя­ин выгнал его из дома. Хотя дома Рексу жилось и несладко — хо­зяин бил его, дети дергали за уши и за хвост,— но на улице ему стало еще хуже. Рекса все время тянуло к подъезду, где жил его хо­зяин. Наголодавшись и намучившись задень, он засыпал где-ни­будь на сухих листьях или в пустой коробке. Вот и сейчас он снова подошел к своему дому и лег в мокрую от дождя коробку. А хозяину в эту ночь спалось плохо. Ему снился странный сон, что он — собака и идет по улице. Он пытался объяснить прохожим, что он — чело­век и очень хочет есть. Но прохожие только смеялись над его лаем. Он очень хотел есть и пошел на помойку. Но там на него стали ши­петь кошки. И хозяин побрел куда глаза глядят. Утром он проснул­ся от мысли, как плохо Рексу на улице. И тотчас же побежал искать его. Только выбежал на улицу, сразу увидел Рекса, спящего в пус­той коробке. Хозяин взял его на руки, и после этого Рекс сразу проснулся и лизнул хозяина. Рекс не помнил зла и любил своего хозяина всем своим сердцем».

Вот такая история о бесчеловечности и угрызениях совести. Отец девочки действительно отличался не очень миролюбивым характером и мог в качестве наказания надолго лишить дочь всяких детских радостей. Мать же всецело находилась под влиянием мужа и не могла ни в чем возражать. В данной истории девочка воспитыва­ла отца, показав в аллегорической форме его жестокость. В семье действительно есть Рекс, которого девочка любит, но еще больше его любит отец, который хотел иметь мальчика и не терпит никакого сопротивления.

Назидательное значение истории было подчеркнуто и тем, что роль хозяина взяла на себя девочка, Рексом, естественно, стал отец, остальные играли роли прохо­жих и кошек. Как мы видим, мать не участвовала в иг­ре, да ее и не было на приеме, за нее все «решил» отец. Поскольку истории детей — только канва сюжета, то ре­жиссуру обеспечивает, как правило, специалист, а дети и родители учатся расширительному и в то же время углубленному психологическому толкованию игры пря­мо по ее ходу.

В первой части игры хозяин ссорится с собакой (именно так, а не наоборот). Здесь девочка дала волю своей фантазии и показала отцу в роли Рекса, в чем он был не прав, демонстрируя свою бескомпромиссность и жестокость, не оправданные обстоятельствами. Во вто­ром действии на авансцену выступило общество защиты животных (студенты и ассистенты), сурово и, главное, единогласно (хором) отчитывающее отца за выгнанного на улицу пса. В третьем действии возникает спор: кто же все-таки прав — хозяин или Рекс? На стороне хозя­ина выступают такие же обвинители, как и он, требую­щие принять решительные меры, если пес заскулил или перестал вилять хвостом (у него был такой же невроз, как и у девочки, посмевшей противоречить отцу). В чет­вертом действии Рекс оказывается среди чужих злых людей, вызывающих к тому же службу по истреблению бродячих животных. Она вскоре и появляется. Рексу (отцу) приходится убегать что есть сил, чтобы с него не содрали шкуру. В пятом действии Рекс оказывается на помойке среди шипящих и готовых вцепиться в него кошек, дерущихся из-за объедков и даже не подпускаю­щих его близко. Далее — сон хозяина, прозрение и при­мирение. Как мы видим, пес не озлобился даже несмот­ря на такое отношение, и это еще раз послужило на­глядным примером для отца, изменившего, пусть и не во всем, свое отношение к дочери.

Другая девочка 9 лет, тоже с неврозом страха, рисо­вала свои страхи во время предшествующих игр, и они постепенно проходили. Но один страх преодолеть не уда­лось, и это был страшный сон. На предложение нарисо­вать его она сначала изобразила себя внутри круга, в ко­тором было какое-то месиво. По периферии круга (замк­нутого пространства) были нарисованы деревья и цветы. На вопрос, что же это такое, девочка ответила: «Яма». Сама она стояла' в яме спиной к зрителям, а руки ее бы­ли высоко подняты вверх (мольба о помощи). Эффекта от рисования не было, страх продолжал преследовать ее. Тогда было предложено нарисовать себя не боящейся. Здесь она уже оказалась вне круга, лицом к зрителям и с опущенными, а не поднятыми руками (возможно, это символизировало страх, не ушедший и на этот раз).

Ее история называлась «Катя в лесу».

«Жила-была девочка. Ее звали Катя. Ей было 9 лет. Она учи­лась в 3-м классе. Однажды Катя со своим классом пошла в поход. Когда они уже ушли далеко от дома, Катя заблудилась. Она крича­ла, звала свою учительницу и ребят. Но ее никто не слышал. Катя испугалась. Она везде ходила, искала своих ребят из класса. Ник­то не отзывался. Ей было страшно. Катя думала, что уже никогда не вернется домой. Но она надеялась, что вернется. Катя пошла по тропинке. Она не знала, что впереди ее ждет ловушка. И вдруг неожиданно стала падать в яму. Она испугалась. Катя цеплялась за траву. Думала, что упадет, не сумеет выбраться, но ей это удалось. Катя обрадовалась, что она выбралась из ямы. Теперь она стала осторожной: ходила там, где не было ловушек. И вот она нашла свой класс. Катя обрадовалась. Но в лесу она забыла нужную вещь. Ей пришлось бежать обратно в лес. Она долго искала эту вещь. Наконец она все нашла и вернулась к своему классу. В сле­дующий раз, когда класс опять пошел в поход, Катя снова пошла вместе с ними. И она уже больше никогда не терялась».

Яма — самый подходящий символ для страха замк­нутого пространства. Одновременно она отражает и страх глубины, и находящийся в ее первооснове страх

смерти. Яму, как известно, роют и для того, чтобы опустить в нее гроб, из которого уж никак нельзя вы­браться, несмотря на желание. Взглянем на историю более отвлеченно. Почему же автор рассказа заблудился, как раньше говорили, «оторвался от коллектива»? Да потому, что у девочки не сложились отношения со свер­стниками — очень уж она была самостоятельная и обид­чивая одновременно. И боялась слишком многого, опа­салась всяких несчастий, благо для этого были предпо­сылки в тревожности матери и мнительности отца. Бойкот ей в классе не объявляли, но вокруг нее посте­пенно сформировалась зона непонимания и отчуждения, поэтому никто и не отзывался на ее крик о помощи. Не раз впадая в отчаяние от своей изолированности в клас­се (будучи почти отличницей), девочка психологически, косвенно, подсознательно хотела «уйти из этой школь­ной жизни» — «покончить с собой». Так она в яме и ока­залась. Но нашла в себе силы выбраться и, более того, проявить свою принципиальность — пойти искать в ле­су нужную вещь, и это после всего пережитого. Здесь налицо борьба, если не противостояние страха-эмоции и принципиальности — рационального компонента психи­ки. Истина находится где-то посредине: страх в форме необходимых опасений должен сочетаться с рациональ­ным принятием решений. В истории же, как это обычно бывает у детей с неврозами, две взаимоисключающих, а не дополняющих крайности: или падение в яму, или рациональный императив — искать «нужную» вещь со­вершенно одной, без класса.

С целью драматизации истории мы предложили не­сколько вариантов ее развития, но на роли, как мы помним, назначает участников автор. Себя она и стала изображать, маму сделала учительницей, которая не смогла проследить, куда же девался один из учеников, а все остальные составили дружный коллектив класса. В первом действии проводилось собрание, обсуждались

планы на лето, возникали споры, куда пойти в канику­лы: то ли взобраться на Эльбрус, то ли просто прогу­ляться по лесу. Во втором действии все разбрелись по по­лянкам леса, наша героиня отошла от «любимого» кол­лектива, проявив самостоятельность, и попала в яму, изображаемую большим обручем — хула-хупом. Сразу все исчезли, наступил полумрак (убавили интенсивность освещения), заблудившаяся стала кричать, но никто не приходил на помощь. В то время как она пыталась вы­браться из ямы, на нее накидывали обручи, а она должна была освобождаться от них. В третьем действии она пыталась снова проникнуть в лес, чтобы найти нужную вещь, но не тут-то было. Все участники, сидя, лежа, стоя на игровой площадке, символизируют деревья, корни, сучья. Как только девочка стала проходить мимо, они на­чали изгибаться под напором ветра, цепляться, хватать ее, и ей стоило немалого труда выбраться из цепких объятий лесных братьев. Мораль была такова: нельзя так опрометчиво снова бросаться в лес, руководствуясь только необходимостью, но забывая о смертельной опас­ности. Теперь стало понятно, почему отсутствовал тера­певтический эффект при рисовании кошмарного сна. Наша героиня слишком рационально подходила к своим эмоциональным проблемам, слишком все рассчитывала, но ее постоянный контроль над собой оборачивался не разумными, а импульсивными поступками в сочиненной истории. Подобного с ней реально не происходило: вспомним, это же страхи того, что может быть. Но в них отражены все ее реальные переживания, страх полной изоляции от сверстников, остракизма и невозможности взаимопонимания. Эта ситуация и символизируется ямой — явлением скорее психологического, чем физиче­ского свойства. После игры девочка стала менее напря­женной и легче вступала в контакт со сверстниками.

Еще одна фантасмагория отражена в истории-сказке девочки 9 лет с истерическим неврозом.

«Жили на свете король и королева, и была у них дочка Алиса. Около королевства рос красивый лес. Принцессе очень нравился этот лес, и она каждый вечер смотрела на него из окошка. Но од­нажды вечером, когда девочка посмотрела в окно, то увидела, что лес светится голубым светом, и такую картину она наблюдала не­сколько дней. Потом она решила сходить к волшебнице и узнать, в чем дело. „Потому,— ответила волшебница,— что там завелись ведьмы". На следующий день принцесса побежала в лес посмот­реть на ведьм (такая уж она без оглядки любознательная), но она зашла в такую глушь, что даже птиц было не слышно. Она испуга­лась и побежала назад, но только еще дальше углубилась в лес. Вдруг недалеко от Алисы замерцал голубой свет, и она увидела, что из света вышла дама в сером. Она подошла к Алисе и спроси­ла, как девочка попала в такую глушь, но принцесса от испуга не могла вымолвить ни слова. Дама взяла ее за руку и пошла к голу­бому свету. Возле огромного камня была дверь. Они вошли туда, прошли по темному коридору и попали в круглую комнату без окон. На стенах висели летучие мыши, лягушки и змеи. Тут ведьма жутко захохотала и исчезла. Придя в себя, Алиса поняла, что она заперта. Вдруг она увидела в углу на сундуке плащ, расшитый зо­лотом. Когда она подошла к нему, то услышала писк. Это мышка запуталась в плаще. Алиса освободила ее. И мышка рассказала ей тайну плаща: кто его наденет и загадает два желания, они сразу исполнятся. Алиса накинула плащ и загадала: 1) вернуться домой, 2) чтобы все ведьмы исчезли. Раздался гром, и она очутилась до­ма. И лес был как прежде».

Девочка в придачу нарисовала королеву, лицо кото­рой закрыто вуалью, а на черном платье (мантии) изоб­ражен пиковый туз. Чем не Пиковая дама, которой так боятся девочки от 7 до 10 лет? А ведь она чем-то напоми­нает королеву-мать. Ее реальная мать такая же принци­пиальная, строгая, постоянно угрожала ребенку. Образ Пиковой дамы всегда содержит в себе неразрешимую загадку — то ли это колдовство, то ли влияние потусто­ронних сил. Чем же так провинилась мать перед девоч­кой? Именно своей закрытостью, эмоциональной недо­ступностью, так что до нее не достучаться чувствитель­ной, впечатлительной и нуждающейся в любви дочери.

Приходится еще раз констатировать неслучайность возникновения у ребенка истерического невроза как ре­зультата непереносимого эмоционального напряжения из-за блокирования ее чувств любви со стороны матери. Откликом на это были капризы, своеволие и упрямство дочери, способной, как мы видим, совершать весьма опро­метчивые поступки, раз она пошла, не оглядываясь, в лес, пусть и из любопытства.

Можно спросить: а как же король-отец? Он ничего и не мог запретить, поскольку в семье командовала жена, прагматичная во всех отношениях и всегда изре­кающая истину в последней инстанции. Муж был мяг­ким и уступчивым, совершенно нормальным, как это часто и бывает в семьях детей, заболевающих истериче­ским неврозом. Единственным его «недостатком» была по­кладистость, неконфликтность и неумение настоять на своем там, где это необходимо. Не был он и предраспо­ложен, в отличие от жены, к вере во всякую чертовщи­ну, магию и в рекламируемые в средствах массовой ин­формации способы снятия сглаза и порчи. Следователь­но, их взгляды не совпадали, но он ее не обвинял, а молча терпел причуды супруги, которую любил, причем без взаимности. Центральным мотивом в истории было даже не колдовство и прочая мистика, а то, что после доброго поступка девочки — освобождения мыши — ис­чезли все ведьмы, в том числе и пресловутая Пиковая дама. Вместе с ней исчезли бы и противоречивость отно­шения матери, непоследовательность и угрозы при лю­бом неисполнении ее желаний и требований.

В игре девочка стала сама собой: очень уж был ей не­приятен образ ведьмы. Мышкой, по ее желанию, стала мать. Сложнее было выбрать участника на роль ведьмы. После долгого раздумья девочка выбрала на эту роль одну из курсанток — с распущенными волосами и чер­ными глазами. Эффект игры сказался благоприятным образом на взаимоотношениях матери и дочери, а отец

в роли короля приветствовал это и даже стал издавать указы, которых не смела ослушаться и королева.

Девочка 10 лет с неврозом страха, крайне впечатли­тельная и с развитым воображением, сочинила историю, названную «Ночные отражения».

«Жили на свете отражения, и ночью, когда дети ложились спать, они появлялись на стенах, шкафах, потолке. Детям становилось страшно. И вот наступила ночь. Люди стали ложиться спать, и в ок­нах погас свет. Ксюша тоже выключила свет. И только стала она за­сыпать, как за окном зажглись фонари. Занавески в ее комнате зашевелились, и вместе с уличным светом в окно влетело большое отражению в сопровождении маленьких отражений. Они забегали по шкафам, кроватям, качались на люстрах, заглядывали в зерка­ла, в которых потом отражались страшные лица. Они всячески ме­шали Ксюше спать. Ксюша испугалась и забралась под одеяло. Но тут она вспомнила, что если будешь бояться, то отражение унесет тебя в свои владения, а если не будешь бояться, то тогда можно победить свой страх. Ксюша встала с кровати и сказала: „Я тебя не боюсь!" — „Тогда давай с тобой водить хоровод",— сказало отра­жение. И они среди ночи стали ходить по комнатам, заглядывать в зеркала, плясать. От шума и крика проснулись родители. Увидав страшные отражения, они испугались, но Ксюша сказала: „Не бой­тесь, идите сюда, это мои друзья!"».

Смысл истории весьма непростой. Во-первых, подоб­ные сны наиболее часто встречаются именно у десяти­летних детей, которые, как мы установили, обладают в этом возрасте максимальной впечатлительностью и вну­шаемостью. Отражения как раз и воспроизводят внут­ренний психологический мир девочки, наполненный тревогами и предчувствиями из-за тлеющих конфликтов в семье и постоянной угрозы развода родителей. Девоч­ка даже готова подружиться с отражениями, лишь бы родители жили в дружбе и согласии между собой. В кон­це они стали для нее такими же друзьями, какими могли бы стать умиротворенные родители. Эта история была проиллюстрирована рисунками, изображающими

все перипетии сюжета: и как она ложится спать, и что ей чудится, и как она прогоняет страшные лица, а по­том дружит с ними. В игре девочка изображала себя, в качестве отражений выступали остальные участники игры, включая родителей. Вначале они укладывали дочь, несмотря на все ее протесты, затем превращались в отражения-призраки, привидения, чертей и прочих пугающих во сне детей персонажей. По очереди все эти малоприятные отражения кошмарных снов заходили за шкаф, где спала девочка (в комнате был полумрак), и всячески пытались ее испугать, но это им не удава­лось: она либо продолжала спать крепким сном, как ни в чем не бывало, либо сама переходила к наступатель­ным действиям — кричала: «Цыц, уйди», а то и бросала в них всем, что было под рукой. Тогда, расстроившись, отражения покривели, захирели и решились из после­дних сил провести «рабочее совещание», где была при­знана полная неэффективность их действий (совещание проходило по другую сторону шкафа, и девочка все слы­шала). Наиболее безобидным из персонажей была выне­сена резолюция о прекращении агрессивной деятельно­сти и терроризма на всю оставшуюся жизнь и даже после. Все с этим согласились, дружно как никогда, и предложили девочке просто поиграть с ними, раз она все равно уже не может уснуть. Отражения и девочка образовали круг, танцевали, пели, стучали в бубен и ба­рабан. На шум прибежали родители, ужаснувшиеся вначале, но тоже были вовлечены в игру и даже пригла­сили отражения на чаепитие. Родители сходили за тор­том, и все с удовольствием ели и говорили, какая она хорошая девочка, а им нужно перевоспитываться или по крайней мере пройти курс лечения.

В другой истории, девочки 9 лет с неврастенией, нев­ропатией и энурезом, отражаются как в капле воды все ее семейные мучения, обусловленные не очень чувстви­тельной мамой, наказывающей ни за что и требующей

от дочери учиться только на отлично. Папа в воспитании дочери не принимает участия, а в редкие минуты пре­бывания дома только усиливает ее страдания. Наблю­дается у нашей юной пациентки и психологическое са­моустранение из семейной жизни, экзистенциальное отчаяние: лучше бы не родиться, чем мучиться в реаль­ной жизни. История не имеет названия, что уже симп­томатично.

«Жила на свете одна женщина. Она не могла иметь детей. Из-за этого стала очень злой. И решила она отнимать детей у родителей силой. Для начала она купила большой дом с огромной ямой во дворе, вместо крыши ее закрывала решетка. По ее плану в эту яму и должны были помещаться украденные дети. Однажды я пошла в магазин и увидела странную женщину. Она бежала за детьми, чтобы убить их или забрать. Я спряталась за машиной. Но тут она увидела меня и бросилась за мной. Преследуя меня, даже убила одного человека. Сначала я прибежала к своему дому, но испуга­лась, что она убьет моих родителей, и побежала дальше. И она догнала меня, притащила меня и еще нескольких детей и поса­дила в яму. Ш договорились с охранником, что ночью он от­кроет решетку и выпустит нас. Он так и сделал. Оказавшись на свободе, мы сразу побежали. Вскоре жестокая женщина была арестована».

На роль злодейки была назначена другая мама, тоже не очень предрасположенная к сочувствию и состраданию по отношению к детям. Роли родителей, по замыслу автора, получили мальчик и мать девочки. Детей пред­ставляли автор и еще один мальчик, принявший учас­тие в игре. Охранника играл специалист.

В первом действии дети играли с родителями и к ним приставала нехорошая тетя. Родители вначале ее отпу­гивали, но потом, сославшись на необходимость готовить обед, исчезали. Во_ втором действии «тетя Мотя» мгно­венно утаскивала детей в подвал, мучила их и приказы­вала молчать, в то время как родители начинали беспо-

коиться и искать своих чад. В третьем действии обезу­мевшие родители обращались за помощью к всесильно­му охраннику, который искал детей (ходил из комнаты в комнату). Никто, даже охранник, не знал, где злодейка спрятала детей. Он неоднократно проходил мимо них, как бы не замечая их, но наконец обнаруживал и аре­стовывал злодейку, освобождая детей. Родители благо­дарили охранника и обещали больше не оставлять детей без присмотра.

Случайна ли данная история? Абсолютно нет: у де­вочки такой же интенсивный энурез, как и в первые го­ды жизни. Мать тогда не очень сочувственно относилась к дочери, недовольная ее «случайным» появлением и за­нятая конфликтами то с мужем, то со своими родителя­ми. И эмоциональный стресс у честолюбивой матери, так рано прервавшей свою профессиональную карьеру, был очевиден. Ночью она не вставала, чтобы поменять мок­рые пеленки, да и днем была чаще недовольна дочерью, чем одаривала ее редкими улыбками. Ранним было по­мещение девочки в ясли, к которым она так и не при­выкла, она часто болела и оставалась дома, пусть и с не очень любящей, но все же матерью. Получается, что «те­тя Мотя» и есть сама мать, и было полезно увидеть, как отражаются страдания дочери в ее истории. Энурез вскоре прекратился, особенно после нашего совета укла­дывать ее спать рядом с матерью, гладить по головке, рассказывать перед сном приятные истории и не обра­щать внимания на реакцию мужа, храпящего в соседней комнате.

Следующие две истории демонстрируют силу вообра­жения детей с неврозами, на почве которого и возникают страхи. Автор первой — девочка 6 лет с истерическим неврозом, второй — мальчик 10 лет с неврастенией, не­рвными тиками и энурезом. Оба они зашли к нам много лет спустя, уже забывшие о своих неврозах, но благодар­ные за оказанную им своевременную помощь.

Первая история не имеет названия.

«Одна девочка, ее звали Катей, жила с мамой и папой. Перед сном мама с папой любили пить чай на кухне, а Катю укладывали спать, и ей было страшно одной. В комнате казалось, что дверь шка­фа открывается, на стене шевелятся какие-то чудовища, которые хотят ее съесть. Когда она пряталась от них под одеяло, ей было еще страшнее. Однажды мама с папой ушли провожать гостей. Кате бы­ло так страшно одной, что она никак не могла уснуть. Вдруг по ком­нате кто-то пробежал, девочка пересилила себя, встала, посмотре­ла, и что она увидела: по комнате бегал ее котенок Муренок. И де­вочке стало стыдно за себя, что она боится того, чего нет и быть не может. И с тех пор она перестала бояться оставаться одна перед сном, так как знала, что кроме нее и Мурика в комнате никого нет».

Мальчик назвал свою историю «Брюки».

«Однажды я положил брюки на кресло и спокойно лег спать и не заметил, что штанины свисают. И уснул. Когда я ни с того ни с сего проснулся, вдруг увидел человека на кресле. Сначала я обрадовался, что это мама, и стал звать ее, но человек не отве­чал. Тогда я побежал к маме и разбудил ее. Сначала она не поняла о чем идет речь, но когда включила свет, то это оказался „человек" из свитера и брюк».

Автор истории был собой, мать — тоже, а одежду изображал специалист, укутанный и увязанный до неуз­наваемости. По ходу игры он не только шевелился, дер­гался, но даже станцевал танец под аккомпанемент вклю­ченной одним из ассистентов магнитолы, чем окончатель­но рассмешил мальчика, забывшего все свои страхи.

На основании приведенных историй можно сделать следующие выводы. Что сразу обращает на себя внима­ние — это несомненный художественный талант авторов сочинений, как и палитра рисунков, которые вызывают уважение любого специалиста в области детской психо­логии. Все истории пронизывает чувство добра — жела­ние помочь находящимся в беде, сочувствие к их несча­стьям и временным затруднениям, а также стремление

оказать помощь без всяких предварительных условий. И самое главное, есть выход даже из самых ужасных приключений: в них можно попасть, а затем вернуться в первоначальное состояние, но уже обогащенным испы­таниями и сделавшим конкретные выводы. Напомним, что рисунки, иллюстрирующие содержание историй, вы­полняются одновременно с сочинением историй, как и му­ляжи. Даже такое небольшое количество приведенных историй дает возможность определить тематику страхов, легко устраняемых с помощью предварительных игр и ри­сования: в историях видны страхи наказания, осужде­ния, отчуждения, нелюбви родителей, колдовства, смер­ти (яма), замкнутого пространства, ночных ужасов, боли (укола) и стихийных бедствий (наводнение и пожар). Однако почти во всех историях оптимистический финал, и его нужно заранее продумать, дать себе подобную уста­новку, пусть и под влиянием родителей и специалиста. Само же проигрывание страха дает возможность его даль­нейшего преодоления и поиска оптимальных путей пре­одоления своей прежней беспомощности и неуверенно­сти в себе.

В историях дети могут быть как собой, так и другими действующими лицами, право выбора принадлежит им.

 

Глава8


Дата добавления: 2015-09-27 | Просмотры: 557 | Нарушение авторских прав







При использовании материала ссылка на сайт medlec.org обязательна! (0.013 сек.)