 |
|
АкушерствоАнатомияАнестезиологияВакцинопрофилактикаВалеологияВетеринарияГигиенаЗаболеванияИммунологияКардиологияНеврологияНефрологияОнкологияОториноларингологияОфтальмологияПаразитологияПедиатрияПервая помощьПсихиатрияПульмонологияРеанимацияРевматологияСтоматологияТерапияТоксикологияТравматологияУрологияФармакологияФармацевтикаФизиотерапияФтизиатрияХирургияЭндокринологияЭпидемиология |
Часть третья. Глава 30. Recitativo
Фрэнк, находясь где-то между реальностью Джерард, такой тонкий, хрупкий, порою сам сломленный донельзя, вдруг превращается в постельного тирана. Он запирает квартиру на ключ, когда уходит работать. Он оставляет в спальне на всех горизонтальных твёрдых поверхностях наполненные различной бурдой кружки, кружечки и кружищи, отчего Фрэнк теперь знает, что в его квартире их не меньше дюжины. Он произносит: «Вставать – только в туалет», таким тоном, словно видит сквозь стены и потолок и не преминет воспользоваться нарушением приказа для того, чтобы на самом деле убить его. В его глазах столько камня, холода, ледяных бликов и непреклонности, что ими можно полировать гранит. А парень совсем не гранит. Он – идиот, слизняк, ослабшее раненое животное, корчащееся от самых неприятных впечатлений ломки, и на него волнами накатывают депрессия, апатия, возбуждение, безразличие, ненависть, страх, тошнота, жажда и снова апатия, апатия… И этот круг не прекращается уже который день. А может, на самом деле он уже давно умер и это его личные девять кругов ада? Он не может связать и двух слов, когда этот с красными волосами и глазами цвета застоявшейся болотной воды не спрашивает, а констатирует: «Эту неделю ты живёшь у меня. Тебе будет так плохо, как никогда ещё не было, детка. Но всё к лучшему, поверь мне». И он кормит его с рук пережаренным или недосоленным, и Фрэнк бы сдох от умиления от этих попыток, если бы не хотел просто сдохнуть от того, что тошно жить так. И этот же горе-повар трахает его каждую ночь, заставляя балансировать на грани жизни и смерти, и его шёпот почти бежит внутри вен, щекоча шипящими стенки сосудов: «Ты никогда, никогда не должен этого забывать, Фрэнки. Я хочу, чтобы это было твоим самым большим кошмаром. Я вытрясу из тебя всю дурь, которой ты успел запылить свои мозги». А потом Фрэнк снова лежит, плохо соображая, обильно потея, и вся комната почти воняет чаем, сексом и какой-то тоскливой обречённостью. И когда парень уже почти находит силы разлепить рот, чтобы сказать, что ему нечем дышать, Джерард сам безмолвно встаёт с их измятой, сбитой к центру, перепачканной всем, чем только можно, постели и открывает окно – нервно, настежь. И в затхлый воздух комнаты с воем и бешеной, дикой силой жизни врывается воздух с улицы и звуки – машины, гудки, чей-то разговор. И свежесть вгрызается в глотку тому, что они сами так долго усиленно создавали вдвоём, и Фрэнк улыбается, невидящими глазами всматриваясь в пляску теней на грязно-сером потолке. Он снова может дышать, и его голова отчасти проясняется, когда тёплое тело снова забирается под его бок, угнетающе касаясь холодными коленями и ступнями. – Тебе лучше? – Да. Определённо. – Я хотел спросить. Зачем ты вообще повторил? Я понял про первый раз – ты напился. Но потом? Зачем? У тебя же есть голова на плечах? Ведь у тебя не было той тяги и зависимости, чтобы сразу перекрыть крики разума? Я просто думаю об этом и не могу понять… В комнате снова воцаряется тишина, слышно только, как похлопывает колышущаяся от порывов свежего воздуха занавеска. Софи сонно потягивается в ногах, лёжа на краю кровати. – Я… смог видеть после этого. И не только видеть. Я ощутил это руками, то, чего раньше никогда не чувствовал. Мужчина поворачивается набок лицом к парню, подставляя под голову согнутую в локте руку. Он удивлён и заинтересован. – О чём ты? – Ты… сам знаешь. На меня всегда накатывало спонтанно, я не могу контролировать это. Я нервничал. А после кокаина… это как взрыв на фабрике масляных красок. Я такого никогда не видел. Эти цвета… ауры, или что это за хрень. Такие чистые и яркие. Они сводили с ума, я чувствовал их поверхность, мог потянуть за край, погладить… Я был счастлив. Мужчина молча всматривается в бледнеющий в темноте, чуть осунувшийся профиль человека, лежащего рядом. Он похудел за эти несколько дней. Но, как Джерард и думает, всё к лучшему. Фрэнк быстро приходит в форму. Намного быстрее, чем он сам в своё время. – А ты… делал хоть что-нибудь… кроме кокаина, чтобы понять, как это видеть? Ты… пробовал? – он говорит медленно, тщательно подбирая слова. Потому что больше всего ему хочется сейчас зарядить чем-нибудь увесистым по голове этому сосунку. Почему все молодые люди в этом возрасте ищут самые простые, самые короткие пути? Фрэнк молчит долго. В какой-то момент Джерард думает, что тот всё же заснул. – Ты… просто не понимаешь, насколько это всё странно для меня. Насколько тяжело. Я словно оказываюсь посередине океана, и берега нигде не видно, и нет ничего, что бы помогло мне зацепиться и разобраться, что делать. Я, блять, не умею так. Теперь очередь Джерарда молчать. В его голове крутятся десятки остроумных и сокрушительных ответов, но все они – не то. Он на самом деле в той идиотской ситуации, о которой когда-то давно спорил с голосом из своей головы. Он не умеет учить. Он не учитель и никогда не видел себя в этой роли. Он боится отпугнуть, выболтать что-то не то. Он может сказать лишь что-то уничтожающее, но это никому не поможет. Он закрывает глаза и мучительно вспоминает, что говорили ему. Вспоминает дословно, чтобы быть уверенным – именно эти слова ему помогли когда-то. – Любое умение… есть вошедшее в привычку действие. То, что не вызывает у тебя трепета неудачи. Если бы ты… сказал мне раньше, я бы… – он собирается с духом, – научил тебя. – Вот так просто? – с удивлением произносит Фрэнк, но ни одна мышца на его лице и теле не выражает этого. – Так какого, блять, чёрта ты не учил меня до этого? – Я не думал, что тебе это интересно. – Твою мать… – судорожно выдыхает Фрэнк, и его обнажённая грудь, пока ещё белая, на которой Джерард уже отчётливо видит линии будущих рисунков, резко вздымается и опадает. – Ты – чёртов мудак, Уэй. – Спасибо. Пускай это будет комплиментом. – Я тебя ненавижу, сукин ты сын. – Если ты не заткнёшься, я сделаю тебе татуировку, которая не позволит больше говорить грязные слова. Прямо изнутри, на нижней губе. Там ей самое место. Чтобы твой ротик перестал изрыгать из себя всю эту пакость. – Такого не бывает. Не верю. – Утром. А сейчас спи. – Ты не будешь скучать? – Господи… по чему? – По пакостям из моего ротика? – Спи, прошу тебя. Ты нарываешься. Фрэнк не видит, но отвернувшийся и прижавшийся спиной к его плечу Джерард едва улыбается с закрытыми глазами, думая о том, что ему нравятся совсем другие вещи в исполнении этого ротика. И татуировка им никак не помешает. **** На следующую ночь – среда ли это, четверг? – Фрэнк не знает, – всё повторяется почти в точности. И Джерард, падая на расслабленное, вспотевшее тело, тяжело и судорожно дышит. Спустя вечность, парню снова нечем дышать, и красноволосый уже заученным движением распахивает окно. Занавеска, как бездомный пёс, льнёт к потокам свежего воздуха с улицы, напрашиваясь на ласку. После долгого молчания звучит голос Фрэнка: – Разреши, я тоже спрошу тебя? – Попробуй. – Мужчина лениво тянется за пачкой крепких «Мальборо», которые ненавидит всей душой, и его тело – точно растаявший пластилин. Он неторопливо прикуривает, сдабривая сладковатую уличную свежесть горькой дымной пеленой. Алый огонёк выступает инородным цветным пятном в их чёрно-белом кино. – Зачем ты пьёшь? Ты вливаешь в себя столько этого алкогольного дерьма, но тут же говоришь, что это не имеет отношения к тому, что ты… особенный. – Я вру, – просто отвечает мужчина, затягиваясь до дна души и ещё глубже. Фрэнк молчит, хотя на языке крутятся ругательства. Грёбаная татуировка из пары каких-то букв, что ещё саднит и чешется изнутри губы, каким-то фантастическим образом работает. – Я пью, чтобы приглушить восприятие. Для того, чтобы видеть только самое необходимое. Самое страшное, непоправимое. То, что может сломать жизни. – Но… зачем? Тебе же… Столько дано! Ты… Ты просто сбегаешь? – сегодня Фрэнку лучше, намного лучше. И если депрессия ещё не прошла, то голова совершенно точно стала более ясной и чистой. И он искренне недоумевает, о чём вообще говорит Джерард. – Я не могу видеть их всех. Это больно. Каждый раз, когда вижу и понимаю, что не в силах помочь каждому, меня переклинивает. Почти выворачивает наизнанку от осознания своего бессилия. – Но почему? Чёрт, я не понимаю… Почему не помогать всем? – Потому что меня мало. Меня не хватит на всех, – очень просто, но как-то глухо говорит мужчина, делая последнюю затяжку и туша окурок о край тумбы. – Знаешь, я очень часто в своей жизни хотел умереть. Столько раз, что и сказать смешно. И всё же жизнь чертовски удивительная штука. И как бы я не делал вид, что устал от неё… Знаешь, кажется, мне нравится жить. Просто жить. И Фрэнк замолкает, и ему чудится, что он вот-вот ухватится за хвост изворотливой мысли, ухватится и поймёт, осознает смысл слов Уэя, возможно, даже постигнет какое-то откровение. Но мысль выворачивается скользкой, жалящей медузой, и в итоге исчезает в глубинах сознания. Может, он поймёт позже. **** – Почему ты уехал в Калифорнию, когда вся твоя родня в Джерси? Их ночные разговоры продолжаются, но сегодня разница лишь в том, что Фрэнк чётко осознаёт день недели. Четверг. А ещё сегодня у них нет секса, и это просто констатация факта. Голос Джерарда приглушён оттого, что тот говорит почти в подушку. Фрэнк недавно из душа, его волосы ещё влажные, и окно закрыто. Занавеска с обречённой недвижностью замерше висит на гардине. – Не знаю… – парень замолкает, едва открыв рот. – Точнее, знаю, конечно. Наверное, это скучно. Причина проста, она одна для всех: я хотел быть подальше от родителей. Я и телефон не покупаю из этих соображений. Не хочу быть в зоне доступа: моя мать сразу узнает номер, не знаю, как она это делает. И начнётся ад. То, от чего я мечтал скрыться больше десяти лет, и что у меня в итоге получилось. – У тебя с ними конфликт интересов? В чём проблема? Они плохо к тебе относятся или обидели тебя когда-то? – голос Джерарда почти безразличен. Но сегодня ночь разговоров, и он на самом деле хочет знать об этом человеке рядом немного больше. – Не совсем так. Я не знаю, как объяснить. Они очень хорошие и ответственные. Внимательные. Они считают, что желают мне только добра. И ради этой благой цели совершенно запросто пойдут на то, чтобы сломать мою жизнь. Джерард смеётся. Не зло – просто он вдруг ясно осознаёт, что Фрэнк хочет сказать. – То есть, они знают лучше тебя, что тебе нужно для счастливой жизни? – Именно. Я же говорил, что всё слишком банально. Я сбежал, пытаясь доказать, что я – не собственность. Я уже давно отдельный человек, и что они уже сделали всё, что могли для меня. А дальше я хочу сам. С любым результатом, но только не по их сценарию. – Тебе двадцать? – Двадцать один. – Хороший возраст… – тихо выдыхает мужчина и засыпает, прижимаясь лбом к плечу парня рядом. **** – Я… – Фрэнк ещё тяжело дышит, наблюдая за тем, как Джерард обводит острым языком вокруг припухших губ, а затем начинает слизывать небольшие потёки со своих пальцев. – Чёрт… Наверное, я никогда не научусь так, – договаривает он. – Это было невероятно. – В тот раз на кресле тоже было невероятно. Хотя я буквально видел, как ты хотел отстраниться сначала. Фрэнк вдруг смущается, закрывая глаза и прячась под веками от такого дикого, плотского взгляда. – Я… хочу снова сделать это для тебя, – решается он наконец, так и не открывая глаз. – Вся ночь впереди, детка, – тихо смеётся Джерард, укладываясь рядом. Они долго лежат в каком-то молчаливом напряжении. Как вдруг Фрэнк спрашивает о том, что давно сидит в его мозгу, глубоко, прикрывшись ворохом новых вопросов и эмоций. – В тот раз… когда я изнасиловал тебя. Почему… Почему ты позволил это? – Если честно, я не горю желанием вспоминать, – отрезает мужчина, по традиции вытягиваясь в струну, чтобы добраться до пачки сигарет. Он и правда не хочет думать об этом. В первую очередь потому, что на самом деле долго ждал этого вопроса. – Я был не в себе. И я до сих пор не могу найти себе оправдания… – шепчет Фрэнк, поворачиваясь к курящему на спине мужчине, вглядываясь в его лицо, когда оно озаряется едва заметным алым отблеском от сигареты. Фрэнку курить запрещено. Поэтому он только жадно втягивает выпускаемый тонкими губами дым, чутко распахивая крылья носа. – Забудь. Ты тут ни при чём. Просто… мне было совершенно всё равно. Подобное состояние я испытывал не в первый раз, это что-то вроде расстройства личности. Фрэнк прижимается ещё теснее, чувствуя, что вот-вот этот ледяной бессловесный мутант отогреется, растает и, возможно, проговорится о чём-то важном. Джерард молчит всё то время, пока курит первую сигарету. Однако, за ней он тут же достаёт вторую и, прикуривая, вдруг начинает говорить. Тихо, медленно, но это всё, что вообще нужно Фрэнку сейчас. И парень вдыхает, глотает каждое слово, вылетевшее из пересохших губ. – Мне было пятнадцать, когда неожиданно для всех мама забеременела Майки. Я, разбалованный подросток, не был готов к подобному повороту дел. Я получал всё внимание и любовь, и никак не мог смириться с тем, что теперь должен был делиться. Можно рассуждать сколько угодно на тему, насколько глупым было моё поведение. Но это лирика, а я просто изложу факты, раз ты интересуешься, – затяжка, чувственное движение пальцев в воздухе. Фрэнк следит за каждой мелочью, точно затаившаяся кошка. – Мне было шестнадцать, когда он родился. И семнадцать, когда я понял, что больше никогда не буду тем, кто получает всё безраздельно. Я мучился раздвоением личности, в одни моменты обожая этого мелкого и в другие мечтая его прибить. Именно тогда я стал слышать голоса. Только не спрашивай ничего, ладно? – мужчина прерывается, делая долгую, медленную затяжку. Пепел падет ему на грудь, но он даже не замечает этого. Фрэнк быстро растирает серое крошево пальцем. – Они подначивали, советовали, потешались. Я не мог спать. Иногда это заканчивалось, потом неожиданно продолжалось. Я был на грани срыва. Родители считали, что это очередная попытка привлечь их внимание. Я думал о суициде. Мне было девятнадцать, когда на одной вечеринке, так же, как и ты, упившийся и ничего не соображающий, я сделал три или больше, не помню, дорожки. Кажется, я перевозбудился. Вечеринка была у незнакомых для меня парней, друзья уехали раньше, я был неуправляем. В тот же вечер меня изнасиловали впервые, – Джерард подносит сигарету, умершую на треть, к губам, но не сразу целует её. Молчит, будто размышляя о чём-то. – Сначала я был раздавлен. Мне было больно, я чувствовал себя грязным, попранным, умереть казалось единственным выходом. Каково же было моё удивление, когда на следующей подобной вечеринке я снова оказался под кайфом и уже совершенно осознанно нарывался на повторение истории. Это сродни мазохизму. Я чувствовал вину за то, что чувствую к Майки. Я чувствовал вину за то, что подсел на наркоту. Я был виноват и в том, что слышал голоса. Я был кругом виновен и жаждал наказания. И я получил его. Я получал своё наказание столько раз, сколько искал его, и спустя год, и пять лет. Ты… не поймёшь, Фрэнки. Но даже ты… – он с силой затягивается, убивая сигарету насмерть одним глубоким вдохом. – Ты считаешь, что виноват в том, что произошло. На самом деле выходит совсем наоборот. Я использовал тебя, чтобы получить своё очередное наказание. Вот и всё. Они лежат в тишине, где, точно прилипшие к потолку на тонких ниточках, ещё висят последние слова Джерарда. Мужчина ловко перебирает в своих пальцах докуренный огрызок сигареты, рассматривая их неуклюжее покачивание. И Фрэнк ничего не хочет говорить. Он изворачивается и ложится сверху, обнимая тело под собой, укрывая его, словно живым одеялом, пристраивая голову на твёрдой, гладкой груди. Пусть думает что угодно. Парень и сам не знает, что имеет в виду под этим неосознанным действием. **** – Ты и правда научишь меня? Ты не шутил тогда? – спрашивает Фрэнк в субботнюю ночь. – Делать минет? – совершенно спокойно уточняет Джерард, и увесистая подушка почти тут же прилетает в его лицо. Фрэнк изо всех сил делает вид, что хочет задушить его, но в итоге отступает. – Это тоже… Но я не об этом сейчас, – серьёзно, игнорируя алые уши и стук сердца, отвечает Фрэнк. – Научу. Это не так сложно. Когда-нибудь смотрел «трёхмерные картинки»? Принцип похож. – Ты шутишь… – Нисколько. Приём расфокусировки зрения. Расслабленность. И уверенность в эффекте. Это только сначала, пока не привыкнешь, ты, как идиот, подносишь картинку к самому носу, чтобы расфокусировать взгляд, а затем медленно отодвигаешь изображение и вдруг видишь это перед собой. Несложный трюк – и вуаля. – Ты предлагаешь мне каждый раз подходить к кому-то, утыкаться в него носом… Джерард смеётся, и кошка, спящая на одеяле на его животе, недовольно трясётся. – Я говорю про принцип. Тебе нужно расслабиться и перестать вглядываться. Наоборот. Расфокусируй взгляд, перестань цепляться за явное. И всё получится. **** – Ты знал, что дельфины, живя в стаях, часто вступают в гомосексуальные связи, потираясь друг о друга эрегированными гениталиями? – зевая, спрашивает Джерард у почти заснувшего Фрэнка. – Бред. Давай спать. Я завтра иду в университет. И так Майкл весь телефон оборвал за эту неделю. – Не бред. Я видел передачу по «National Geographic». Более того, они не гнушаются вовлекать в свои взрослые игры подростков, окружая их и принуждая к участию. Не поверишь, но было отлично видно, как несколько самцов дельфинов тискают мелкого под водой. – Господи боже, – обречённо вздыхает Фрэнк, чувствуя на своих ягодицах жаркое горячее прикосновение чего-то твёрдого. – К чему ты это вообще? – Только к тому, что у самой Её Величества Природы не всё так просто. Мы слишком мало знаем, Фрэнки. Слишком мало.
Дата добавления: 2015-10-11 | Просмотры: 358 | Нарушение авторских прав |