АкушерствоАнатомияАнестезиологияВакцинопрофилактикаВалеологияВетеринарияГигиенаЗаболеванияИммунологияКардиологияНеврологияНефрологияОнкологияОториноларингологияОфтальмологияПаразитологияПедиатрияПервая помощьПсихиатрияПульмонологияРеанимацияРевматологияСтоматологияТерапияТоксикологияТравматологияУрологияФармакологияФармацевтикаФизиотерапияФтизиатрияХирургияЭндокринологияЭпидемиология

Часть вторая. Глава 25. Tenuto.

Всё испоганивается в тот грёбаный вторник неделей назад, когда Фрэнк рассказывает ему о конференции.

Нет никаких проблем. Нет скандалов или обид, нет совершенно ни-че-го. Фрэнк говорит обо всех этих новостях, стоя у кушетки, а Джерард листает журнал, сидя на клиентском кресле. Софи мирно тарахтит на его коленях, прикрыв разноцветные глаза.

– Моё имя в списках рекомендованных студентов, Джи. Я… должен ехать. Вылет через две недели, – Фрэнк частит и торопит фразу, боясь, что Уэй как-то прервёт его, – и я прошу тебя дать мне отпуск сроком в месяц за свой счёт, потому что университет берёт все расходы на себя, а проблем с карманными деньгами у меня…

– На сколько, ты сказал? – не отрывая взгляда от глянцевых цветных картинок, спокойно спрашивает мастер. Даже бровью не ведёт? Нет! Он вообще ничем не ведёт!

– На м-месяц, – чуть заикается Фрэнк. Так часто происходит, когда его застают врасплох и заставляют нервничать.

– Отлично, – говорит, чуть помедлив, делая вид, будто рассматривает ближе понравившуюся татуировку. – Думаю, проблем не будет. Приготовь что-нибудь перекусить, скоро клиенты пойдут.

– Вот так? – не верит своим ушам Фрэнк. Он буквально пытается поднять свою челюсть, глухо звякнувшую об гладкую плитку пола. – Ты просто отпускаешь меня, и всё в порядке? И ты… «не будешь скучать без меня», – думает про себя парень, но вслух выходит лишь сип, это точно не то, что он хотел бы спрашивать у Уэя. Зато мужчина, наконец, поднимает на него тёмный вариант своих глаз – Фрэнк называет его «жди беды».

– И я что? – серьёзно спрашивает он, совершенно незаметно изломав правую бровь.

– И ты… будешь нормально справляться без меня? – собирается с духом Айеро.

– Как-то же работал до тебя, уж проработаю месяц как-нибудь. Ты же не думаешь, что работа без твоего присутствия встанет? Не бери на себя слишком много, – говорит он и ловко вытряхивает из пачки, мгновение назад лежавшей на столе, одинокую сигарету. – Или я должен закрыть салон и отправиться с тобой, чтобы делать татуировки в полцены студентам, слетевшимся на эту вашу конференцию, как мухи на де…

– Нет. Я не об этом, – прерывает Фрэнк тираду раздражающегося мастера. Голодно смотрит на то, как тот невероятно, блять, это просто отдельное искусство, прикуривает сигарету от старенькой обшарпанной зажигалки. Кисть Джерарда при этом изогнута под таким углом и смотрится до того непринуждённо и эротично, что парня на мгновение простреливает разрядом электрошока. Стоп. Просто взять себя в руки. Просто взять и успокоиться. – Хорошо. Я рад, что теперь ты в курсе. Пойду готовить, – без эмоций говорит Фрэнк и оставляет Уэя в зале одного. Он не видит, как несколькими секундами позже свободная от сигареты рука мужчины зло комкает сразу несколько листов в таком показательно интересном журнале, а другая – вяло падает на подлокотник, отчего длинный столбик пепла безжизненно слетает прямо на пол.

Разговор окончен, все остались при своих эмоциях и тайнах. Только эмоции парня настолько тяжёлые и практически осязаемые, что он даже открывает рот – чтобы легче дышалось. Пока его руки делают что-то привычное, засыпая в мультиварку неопознанные полуфабрикаты (последняя упаковка, надо купить ещё и побольше – на месяц вперёд…) из миниатюрной морозилки, он пытается доковыряться до сути этой тяжести внутри.

Чего он ожидал? Что Джерард расстроится? Или вспылит? Скажет, что он свихнулся? Спросит, не охренел ли он? Ох, Фрэнк мечтал о любой реакции. О любой, кроме спокойствия. Он смел надеяться, что это спокойствие было показным, но… Ведь на самом-то деле, кто они друг другу? Они даже не встречаются. Просто шеф и подчинённый, которые периодически трахаются, потому что это удобно и приятно, и устраивает их обоих. Они просто хорошо устроились, и когда Фрэнк уедет, всё будет так же, только… Только Джерард будет больше уставать, у него прибавится дел. И когда ему захочется, то он… То он просто пойдёт в бар через три перекрёстка, в который ходил раньше всегда, и найдёт себе задницу по душе.

Части мозаики вдруг так просто и легко сложились, резанув острой гранью по самому сердцу, и Фрэнк хватается за край открытой мультиварки, не сразу ощущая, что он чертовски горячий.

– Ах ты ж блять! – орёт он через мгновение и прыгает на месте, затем резко открывает холодную воду и засовывает под неё руку. Из глаз катятся крупные слёзы. Ох, как же удобно. Да, это просто слёзы боли от того, как печёт жаром ожог поперёк ладони. О, как же больно, мать твою… Так больно, что сердце уже нарезало себя на кусочки, пытаясь протиснуться сквозь острые рёбра.

– Ты в порядке? – интересуется Джерард, по обычаю застывший в проёме. – Что произошло?

– Ничего, – Фрэнк отворачивается и, шмыгнув, вытирает рукавом лицо и нос, больше размазывая, чем на самом деле очищая. – Просто обжёгся случайно.

– Больно? – Джерард уже идёт к раковине, навстречу, и Фрэнку это слишком что-то напоминает, и это снова, снова больно, настолько, что он выставляет здоровую руку в защитном жесте и заявляет на повышенных тонах: – Я же сказал, всё в порядке! Я сам справлюсь. Обед через двадцать минут.

Мгновение тишины? Фрэнку кажется, что проходят тягуче-безжизненные несколько часов, пока Джерард напряжённо буравит его висок. Затем разворачивается и выходит из кухни, по пути включая свою грёбаную классику. Фрэнк только благодарно склоняется над раковиной и даёт себе немного воли: беззвучно, исподтишка порыдать над своим идиотизмом, над своими тупыми необоснованными надеждами и столь же идиотскими чувствами к этому чудовищу. Никогда, никогда тот не отнесётся к нему по-человечески. Никогда не будет ласков, никогда не проявит чувственной слабости. Этого не будет, просто смирись и сдохни, Фрэнк Айеро.

Чувствуя себя так, будто гниёт изнутри в некоторых местах, парень распрямляется, умывается и продолжает готовить. Стоп. Просто стоп.

С того дня всё идёт наперекосяк. Будто они откинуты назад, словно попали во временную петлю, и снова на дворе – осень, когда Фрэнк только-только начинал привыкать к этому человеку. А Джерард ведёт себя холодно и замкнуто, не оставляя ни малейшей, ни самой-самой узенькой щёлочки, куда может проникнуть ещё незаконсервированное окончательно тепло Фрэнка. Уэй словно разрубил все их нити, которые за полгода успели переплестись друг с другом, успели проникнуть друг в друга, успели стать общими… И Фрэнк ощущает так остро, и ему так больно, что приходится сделать это. Засунуть себя в футляр. Засунуть, заколотить, проверить, что всё его оставшееся тепло уместилось внутри, что ничего не утекает из разбитого фанерного края. Он замыкается, закукливается, не рискуя терять ещё хоть кусочек себя. Он боится, что просто не восстановится после подобного.

И только когда в субботу они идут рядом – именно рядом, а не вместе, – в сторону колледжа, где учится Сэм и где сегодня проходят промежуточные соревнования по лёгкой атлетике, – Фрэнку кажется, словно атмосфера становится немного мягче. Словно они оба устали за почти неделю арктического холода, устали держать бастионы в полной боевой готовности на случай осады. Осады нет, баллисты не долетают, лучники вяло популяли друг в друга стрелы с башен, но и те канули в лету, застряв в каменной кладке. Рыцари устали в ожидании, сложили оружие и ушли во внутренний двор – общаться, жарить поросят и пить вино. К чёрту таких комендантов крепости – к чёрту! Пусть дальше сидят в своих покоях, опасаясь несуществующей угрозы, а им это надоело.

И пока Фрэнк чувствует это ослабление, пока от Джерарда не веет морозом – он и сам позволяет себе немного выдохнуть. Самолёт в пятницу, у них меньше недели, и он совершенно не хочет потратить её так бездарно. Будь его воля, он бы не вылезал из кровати. И дело не только в сексе, нет. Просто именно в кровати его можно обнимать и вжиматься в его тело столько, сколько душе угодно. Можно не отпускать его всю ночь – и Джерард обычно не бывает против. Он сам любит спать, словно зажатым в тиски из рук, Фрэнк где-то в глубине души свято верит в это. В это, Санта-Клауса и фей.

Сэм пригласил их ещё тогда, когда Джерард закончил его ящериц, а точнее, тритонов, как пояснил мастер. Он пригласил и сделал это так мило и с такой искренней надеждой, что отказаться не было никакой возможности. Хотя Фрэнк до последнего момента думал, что Уэй откажет. Нет. Этот мужчина ломал стереотипы о себе. Затем создавал их и ломал вновь, и так до бесконечности.

Ухмыльнувшись своим мыслям, парень отметил, что они уже проходят в двери колледжа, где Джерард молча предъявляет приглашение мужчине в форме. Тот вяло объясняет, как пройти на трибуны и возвращается к просмотру телевизора.

– Что-то нет никого. Ты не перепутал время? – спрашивает Фрэнк, с интересом слушая, как синхронно их шаги разносятся гулким эхом по длинному пустому коридору.

– Сэм сказал, что можно опоздать. Он прыгает во второй половине соревнований, – спокойно отвечает Уэй, и они молча идут дальше.

Им приходится немного поплутать: в первый раз Джерард поворачивает не в тот коридор. И, лишь выйдя на улицу, толкнув дверь с надписью «Спортивные площадки. Трибуна», они попадают туда, куда нужно. В лёгкие ударяется свежий, заметно потеплевший воздух, и яркий солнечный свет без спроса хлещет по неготовым глазам. Уэй даже прикрывает их ладонью, чтобы разглядеть, куда им идти.

Народу немного, на трибунах наверняка только родственники и однокурсники в качестве поддержки. Это соревнование внутри колледжа, здесь нет никого чужого, и только те, кто покажут лучшие результаты, пройдут на соревнования штата.

Они устраиваются сбоку в первом ряду, Фрэнк тут же начинает рыскать взглядом по полю, выискивая Сэма.

– Вон он. Ближе к левому углу, – он показывает пальцем, и Джерард смотрит в ту сторону, еле заметно кивая. – Разминается. Выглядит неплохо, – удовлетворённо заканчивает Фрэнк. Он сам не понимает, почему волнуется и почему ему так важно то, что Сэм «в порядке». По сути, его это вообще не касается.

На поле слишком много всего происходит, каждый его участок отведён под какую-то дисциплину. В самом дальнем углу метатели копья. Посередине – прыгуны в длину. И с того края, к которому они сели ближе, установлен турник и маты для прыжков в высоту. Фрэнк проникается духом соревнования, внутри с иронией ощущая странный подъём и волнение. Он уже понял, в чём его главная слабость и сила. Он мастер сопереживания. Он проникается царящим где бы то ни было духом моментально. Может, он слишком подвержен влияниям, а может, именно это делает его особенным.

Сейчас он разрывается между желанием успеть посмотреть за всеми, но это невозможно. Соревнования, кажется, проходят совершенно хаотично.

По громкоговорителю объявляют имя следующего спортсмена, но делают это так тихо и неразборчиво, что ничего не понять.

– Смотри, – Джерард легко касается парня локтем, – Сэм готовится. Наверное, сейчас его прыжок. Три попытки, и после каждой удачной планку поднимают выше.

– Не знал, что ты силён в правилах соревнований по лёгкой атлетике, – ехидничает Фрэнк, легонько улыбаясь, всматриваясь в парня с длинным шестом.

– Ничего особенного. Пару раз видел по телевизору, – отвечает Джерард, слегка наклоняясь вперёд. Фрэнк и раньше предполагал, что у мастера не стопроцентное зрение, и это его движение и прищуренные глаза только убеждают его в догадках.

Парень берёт пример со своего спутника и целиком сосредотачивается на зрелище.

А посмотреть есть на что. Вокруг Сэма воздух будто очищается и становится более прозрачным, изгибаясь призмой и держа самого спортсмена в центре фокуса. Это так странно и необычно, что Фрэнк задерживает дыхание. Ещё немного, и его глаза плывут, теряя связь с реальностью, и вот он уже с восхищением вглядывается в Сэма – совсем по-новому. Сэм невероятный. Он жизнерадостно пульсирует восхитительными лазурно-аквамариновыми цветами, и его нити такие эластичные и свободные – Фрэнк никогда не видел подобного раньше. Они словно мягко дотрагиваются до всех, мимо кого этот парень проходит. Это так необычно! Будто поглаживает – кого по плечу, кого по голове, по боку, спине или ноге. Он будто делится своей жизнерадостностью и удовольствием от всего происходящего, и Фрэнк точно уверен – никто не останется равнодушным. Ох… Людей, подобных Сэму, ненавидеть проще всего. Потому что это безопасно. Такие люди зачастую не могут держать зла в ответ или мстить обидчику. Они просто улыбаются с грустью и идут дальше. Они прощают, и у Айеро что-то неприятно колет в груди, когда он думает об этом. Это же ощущение выводит его из состояния транса. Сэм улыбается. В то время, как лица всех предыдущих были напряжены. «Так уверен в себе?» – удивляется Фрэнк в тот момент, как Сэм, встав в позу старта, начинает разбег. Широкие, словно скачками, движения ног, и вот он выносит шест и, получив такой желанный импульс, взлетает, вытягиваясь, выгибаясь росчерком шариковой ручки на листе с нарисованным весенним небом. Мгновение волнительного ожидания – и планка остаётся на месте, в то время как Сэм с совершенно счастливым лицом приземляется на высокий мат. Он лежит на нём несколько секунд с закрытыми глазами, дыша очень глубоко. Фрэнк улыбается и, скашивая глаза, замечает такую же робкую улыбку на губах мастера.

Второй заход Сэм проделывает с не меньшим энтузиазмом, но запинается перед самым взлётом, словно теряя твёрдость колена, и сшибает планку икрами. И хотя парень только шире улыбается – чувствуется, что он не рассчитывал ни на что особенное на этих соревнованиях, Фрэнку досадно. Он помнит, как тот впервые пришёл к ним в салон – с тростью, неуверенной походкой… Как со слезами рассказывал свою историю. И сейчас Фрэнку жутко обидно, что парень не прошёл. Когда Сэм поднимается с мата, он поворачивается к трибунам и озорно машет им с Джерардом. Айеро не удерживается, чтобы помахать в ответ и даже поднять кверху большой палец, подбадривая летуна.

Они уходят сразу после этого, не дожидаясь результатов. Идут по тёмно-серому асфальту, думая каждый о своём. День просто отличный, и безумно пахнет весной: почками, влагой, грязной землёй, напившейся дождя, и немного – густой лазурью, которая будто поскрипывает на зубах засохшей краской. Если бы не ветер – день можно было бы считать великолепным.

– Хороший мальчик, – вдруг проговаривает Джерард, и Фрэнк внутренне настораживается.

– Когда ты говоришь «хороший мальчик», что ты подразумеваешь под этим? – спрашивает парень.

Уэй молчит, всё это время шагая в том же темпе.

– Он не сдаётся, не опускает руки. Хороший мальчик. У него всё получится – не в этом году, я думаю, но он добьётся всего, о чём мечтал. И будет прыгать, сколько душе угодно. Будет летать. Не опускать рук, добиваться своей мечты – вот что я подразумеваю под «хорошим мальчиком», – негромко заканчивает Джерард, и они уже у двери салона, и мастер звенит ключами, чтобы справиться с замком, а Фрэнк только безмолвно стоит, пялясь в отражение грязного витринного стекла.

«Не опускать рук, добиваться своей мечты…» Что же это получается. Фрэнк Айеро не слишком хороший мальчик?

Парень смотрит на своё отражение: невысокий и в большеватой куртке, руки по обычаю живут в карманах. Косая прядь чёлки перечерчивает лоб и скулу. Он совершенно обычный. Его не надо спасать, с ним всё в порядке. И как же добиться этой своей грёбаной мечты? Особенно если она сопротивляется всеми руками и ногами?

– Ты заходишь или ещё воздухом подышишь? – саркастично интересуется Джерард, и Фрэнк, вздыхая, скрывается за дверью.

****

Сумка собрана, такси заказано. Они договорились ехать вчетвером – с парнями из одного корпуса общежития, чтобы сэкономить денег. До того, как приедет машина, чуть больше часа, и Фрэнк не может найти себе места в своей небольшой комнате, нарезая по ней квадраты и круги, а ещё овалы и треугольники, если совсем увлечься.

Они не спали вместе две недели. Они не были друг с другом так, как это бывало если не каждый вечер, то через вечер – уж точно, и Фрэнк жестоко изнемогает, раз за разом прокручивая в голове все те мелочи, которые он выцепил, вырвал из их общения, спрятал в свою невидимую шкатулку и теперь опасливо перебирает, боясь оказаться замеченным. Запах Джерарда… Тепло его кожи, особенно шеи и боков, и то, как он вздрагивает, стоит ему провести ладонями по внутренней стороне бёдер, от колен к промежности. И его мяукающие стоны, и как пот струится по бритому виску, теряясь в ушной раковине. Сколько трещинок на его нижней губе было в последний раз. Как он пахнет, когда ещё не принял душ. И этот запах, и вкус его спермы – всё это заставляет Фрэнка завыть – в голос, ощущая себя диким зверем. Они попрощались вчера – холодно и спокойно, как Фрэнк и предполагал. Более того, вчера парня это устраивало. Сегодня всё совсем по-другому.

Срывая с вешалки куртку, он вылетает в коридор, хлопая входной дверью. Ещё час, он успеет.

В салоне нет света, и Фрэнк, огибая дом, заходит с чёрной лестницы, чтобы в секунды взмахнуть на второй этаж старого, пропахшего мелом дома. Стучит минуту без перерыва, но никто не открывает. С замиранием и страхом в сердце спускается вниз, и – слава богу! – дверь в салон поддаётся. Он заходит так тихо, как только возможно. Он улыбается, отмахиваясь от мысли, что он «как вор».

Джерард стоит сбоку от витринного стекла с кружкой в руке и всматривается в начинающий накрапывать дождь. Этот его чёрный силуэт на фоне вечернего света из окна, на фоне того, как пуст и тёмен салон, просто вскрывает Фрэнку душу. Он словно источает концентрированное одиночество и грусть, и парень, еле переставляя ноги, чуть не наворачивается на пол, путаясь в подвернувшейся некстати кошке. Подходит так близко сзади, что уже может различить отражение его лица – словно застывшего, не выражающего ничего. Громко вздыхает и обвивает его руками, утыкаясь носом в тёплую ложбинку между лопаток. Сегодня его запах именно тот, бесконечно родной, не смытый душем и мылом. Мужчина не вздрагивает.

– Я слышал, как ты вошёл, – тихо говорит он. Фрэнк только молчит, сжимая руки сильнее. Дышать, дышать, пока не отталкивают. – Я думал, ты уже на пути в аэропорт.

Глубокий вдох, задержать, чтобы частички его запаха осели в глубине лёгких. Медленно и аккуратно выдохнуть, стараясь не потревожить их.

– Такси через час, – безучастно отвечает Фрэнк. – Я не хочу уезжать.

Он сначала говорит, а потом понимает суть сказанного, и жар стыда и смущения ударяет по ушам и щекам.

Джерард молчит, словно обдумывая, распробывая его слова. Затем одним огромным глотком допивает кофе и отставляет кружку на низкий подоконник, наклоняясь. Дождь, первый за несколько дней, припускает сильнее, рисуя на стекле змеистые дорожки. Мужчина слегка выпутывается из объятий Фрэнка и разворачивается лицом.

Парень боится этого взгляда. Он знает, что Джерард рассматривает его, и что ничего не укрывается от его глаз – ни пунцовые щёки, ни алые кончики ушей, ни смущенно спрятанный за ресницами взгляд. Он чувствует себя девочкой-выпускницей, которую ни с того ни с сего пригласил на танец король класса. Сквозь ресницы цвета кажутся настолько приглушёнными и бесцветными, будто они оба попали в немое чёрно-белое кино.

Наконец, ладонь мужчины мягким сухим теплом ложится на горящую щёку, а большой палец нажимает на подбородок, заставляя тот подняться.

– Посмотри на меня, – Фрэнк жмурится, но затем распахивает глаза, и словно все цвета сумрака ударяют по ним. Тысячи оттенков: серого, туманного, чёрного, белёсого, желтоватого от включившихся уличных фонарей – опрокидываются из бесцветия, и среди этой сумятицы только два тёмных провала в зрачки Джерарда имеют значение.

– Я тоже не хочу, чтобы ты уезжал, – больше читает по губам, чем по-настоящему слышит парень. Рот, даже на таком расстоянии пахнущий кофе, двигается еле заметно, а тени слишком густы, чтобы пропускать достаточно звука. – Но ты должен ехать и провести время с пользой. А я должен остаться тут и работать. В этом нет ничего страшного.

Фрэнк все так же держит руки на пояснице мужчины, чувствуя под пальцами ощутимый кожаный ремень. Фрэнк еще не может понять, что прозвучало только что. И прозвучало ли вообще?

И только когда тот самый большой палец, что заставил его поднять подбородок, проходится по его губам, словно тщась разгладить трещинки, – только тогда он вздрагивает и осознаёт, наконец смысл сказанного. Он с вызовом смотрит на мужчину и требовательно просит:
– Поцелуй меня. Меня не будет грёбаный целый месяц, Джи… Просто поцелуй меня.

Палец продолжает поглаживать губы, а мастер так же скользит по чертам лица, не отвечая. Ручейки дождя хаотично стекают по стеклу, подсвечиваясь уличной иллюминацией. Они отражаются на лице Фрэнка, и от этого кажется, будто всё оно плачет, исходя слезами.

Джерард склоняет голову, касаясь носом носа, он так близко, что его дыхание оставляет явные опаляющие следы на губах юноши. Между ними настолько малое расстояние, что сердце Фрэнка заходится от предвкушения. Но эти же миллиметры вопиюще-бесконечны, непреодолимы, и парень безвольно смиряется с ними, отдаваясь сладкому чувству звенящего напряжения.

– Я сейчас поднимусь наверх, допью бутылку коньяка, спрятанную под кроватью, и забудусь нервным сном. А ты сядешь в такси, доедешь до аэропорта, зайдёшь в самолёт и полетишь в Нью-Йорк, – Джерард шепчет, и Фрэнк прикрывает глаза, ловя сомкнутыми губами каждое слово, вдыхая их кофейный аромат. – Этот чертов месяц как-то пройдёт, я уверен. Ты просто возвращайся. Я буду ждать.

Он отстраняется, ещё несколько раз проводит по оплавленным губам пальцем и, без проблем выпутавшись из ослабевших рук, выходит из помещения салона, глухо хлопнув дверью.

И Фрэнк улыбается темноте.

Фрэнку открываются причины и следствия.

Фрэнк рад, что остался голоден. Фрэнк может лететь.

Потому что теперь он точно знает, что ему есть куда и к кому возвращаться.

_________________________
Tenuto ([тэну́то], причастие глагола итал. tenere - «удерживать, сдерживать, задерживать»), обозначение, используемое в музыкальной нотации.

Дата добавления: 2015-10-11 | Просмотры: 356 | Нарушение авторских прав