АкушерствоАнатомияАнестезиологияВакцинопрофилактикаВалеологияВетеринарияГигиенаЗаболеванияИммунологияКардиологияНеврологияНефрологияОнкологияОториноларингологияОфтальмологияПаразитологияПедиатрияПервая помощьПсихиатрияПульмонологияРеанимацияРевматологияСтоматологияТерапияТоксикологияТравматологияУрологияФармакологияФармацевтикаФизиотерапияФтизиатрияХирургияЭндокринологияЭпидемиология

Лорен Де Стефано 4 страница

Я ничего не могу с собой поделать: смотрю вниз. Днем почти все девицы спят, но некоторые ходят между палаток, командуя детьми, ухаживая за погрязшими в сорняках грядками, выставляя себя на обозрение охранникам в попытках добиться их внимания. Они готовы на все, чтобы ощутить себя живыми. И все ненавидят меня за то, что я оказалась так высоко над ними.

– Ты ведь устроишь для меня хорошее представление? – говорит мадам. – Правило всего одно. Вы со своим пареньком ведете себя так, словно вы одни. Мои клиенты не хотят, чтобы их видели. Они не за стенами – они и есть стены.

Мысль о представлении, которое будет устроено перед «стенами», меня нисколько не утешает. Но мне нужно подыгрывать ей до тех пор, пока я не найду способ сбежать, а на свете есть вещи похуже, чем оказаться в импровизированной клетке с Габриелем и делать вид, будто мы одни. Так ведь? Мне кажется, горло у меня пересохло и отекло.

Мадам засовывает руку под многочисленные яркие шарфы, которыми задрапирована ее грудь, и вытаскивает серебристую коробочку. Открывает. Там лежит одна розовая пилюля.

Я настороженно ее рассматриваю.

– Это для предотвращения беременности, – говорит старуха. – После запрета на предохранение появилась масса поддельных пилюль, но у меня надежный поставщик. Он сам их производит.

Словно в насмешку над этим заявлением снизу доносится вопль ребенка, которого одна из Красных тащит за волосы мимо чертова колеса.

– Конечно, я не могу тратить их на всех моих девочек, – объясняет мадам. – Пилюли получают только полезные. Страшно подумать, что выйдет из утробы Сирени, если я позволю ей снова забеременеть.

Сирень. Циничная, хорошенькая и умная. По-моему, она – хорошая мать. Насколько можно быть хорошей матерью в этом месте, имея такого ребенка, как Мэдди. Но она скрывает это, когда по вечерам появляются клиенты. Она одна из самых популярных девушек, и ее предлагают только тем, кто способен дать самую высокую цену, – в основном мужчинам из первого поколения, имеющим хорошо оплачиваемую работу. Мадам рассказывает мне об этом с гордостью. И тем не менее после Мэдди у Сирени больше не было детей. Видимо, за это надо благодарить розовую пилюлю.

Как бы то ни было, я не хочу ее глотать. Как я могу здесь хоть чему-то доверять? Даже здешние ароматы способны обмануть и заставить меня вести себя странно.

Мадам запихивает таблетку мне в рот.

– Глотай! – приказывает она, и острый ноготь упирается мне в небо, вызывая рвотный рефлекс. Я отбиваюсь и дергаюсь, но не успеваю вздохнуть, как пилюля проглочена. Она двигается по пищеводу и вызывает боль.

При виде моей кислой мины мадам разражается кудахчущим смехом.

– Ты еще скажешь мне спасибо, – говорит она, обнимая меня за плечи. – Смотри! – Ее шепот щекочет ухо. – Смотри, как облака заплелись – словно девчачьи косички.

От холода, дыма и таблетки у меня на глазах выступают слезы, а когда я наконец их смаргиваю, форма облаков уже успела измениться. Но на лице мадам печаль. «Заплетены, как девчачьи косички». Наверное, она тоскует по своей умершей дочери сильнее, чем готова признаться. Эта мысль мне приносит неестественное удовольствие. Ее боль доказывает, что она все-таки человек.

Рыхлая земля под ногами оказывается теплой. Устройство Джареда наполняет ее гулом жизни. Я с неохотой признаюсь, что мне нравится ступать по ней босиком: меня то и дело посещает желание лечь прямо тут и заснуть.

Мы с Габриелем пытаемся засунуть прутья нашей гигантской клетки в землю. В нескольких шагах от нас Джаред с несколькими охранниками вбивает в землю шесты, готовясь поставить вокруг клетки шатер для вечернего представления.

У нас с Габриелем впервые за этот день появилась возможность побыть вдвоем – однако охранники все равно стоят достаточно близко, чтобы услышать наши слова. Я то и дело ловлю на себе взгляды Габриеля, его обветренные губы сжаты, словно он хочет что-то сказать.

– Давай, – говорю я шепотом, прижимаясь к нему сзади и помогая закрепить один из прутьев в земле. – В чем дело?

– Так мы действительно будем это делать? – шепчет он в ответ. – Участвовать в шоу?

Я берусь за следующий прут и нажимаю на него.

– Не вижу выбора.

– Я решил, что можно попытаться убежать, – говорит он. – Но тут ограда.

– С ней что-то не так, – откликаюсь я. – Ты не обратил внимания, что она шумит? Как будто гудит.

– Я думал, это звук от мусоросжигателя, – возражает он. – Вполне можно было бы попробовать.

Я качаю головой.

– Если кто-то заметит, нас посадят под замок.

– Значит, надо выбрать такой момент, когда нас никто не увидит.

– За нами все время кто-нибудь наблюдает.

Я украдкой смотрю на Джареда: он глядит в мою сторону, но тут же отводит взгляд.

– Думаю, можно передохнуть, – говорю я, стирая с ладоней остатки мерцающей золотом краски. – Надежнее эту клетку установить просто невозможно.

«LES TOURTEREAUX». Вывеска, изящная при всей своей примитивности, установлена перед новым шатром персикового цвета.

Мы стоим около клетки, а недовольные девицы зажигают вокруг нас благовонные палочки и фонари, от которых наши тени начинают танцевать. Поначалу мадам хотела, чтобы шатер был желтым, но потом решила, что персиковая парусина выигрышно оттеняет нашу кожу. По словам старухи, я бледна, как смерть. Габриель что-то мне шепчет, но из-за дыма и шума в ушах я ничего не слышу. На нем рубашка с рюшами – их все утро нашивала Сирень. А я буквально покрыта перьями: они закреплены у меня в волосах, а на спине превращаются в два огромных ангельских крыла. Краска еще до конца не высохла, так что на моих руках появляются водянистые цветные полосы.

Габриель обхватывает мое лицо ладонями.

– Мы еще можем убежать, – шепчет он.

У меня дрожат руки. Я качаю головой. Да, больше всего на свете мне хочется убежать, но нас вернут. Мадам, пребывающая в своей сказочной стране, созданной опиатами, обвинит Габриеля в шпионаже и прикажет его убить. И совершенно не ясно, что она сделает со мной. Мне повезло, что я похожа на ее умершую дочь. Из-за этого она симпатизирует мне, что, конечно, несправедливо по отношению к другим девушкам. Я чувствую, как между мной и мадам устанавливается осторожное доверие. Если удастся укрепить это доверие, появится шанс получить больше свободы. С Линденом это сработало, но здесь у меня надежд меньше. Сирень самая доверенная девица мадам. Ей поручают собирать деньги, вести обучение, распоряжаться нарядами и представлениями. Но я что-то не заметила, чтобы Сирень была к свободе ближе, чем все остальные.

Тем не менее расположение мадам лишним не будет.

– Просто поцелуй меня, – говорю я, закрывая нашу клетку на защелку и пятясь к центру.

Я совершенно выжата. Заползаю под одеяло в нашей зеленой палатке. Здесь нет дыма, хотя я уже привыкла и к постоянному мареву от опиатов мадам, и к духам, которыми себя поливают девицы.

Габриель сидит рядом, вынимая крашеные перья из моих волос, разбирая «корону» на отдельные фрагменты. Он аккуратно втыкает их в земляной пол. Смотрит.

– Что случилось? – спрашиваю я.

Уже очень поздно. Или очень рано. Когда мы вышли из клетки, на темно-синем небе уже проступали полосы рассвета.

– Они на тебя пялились, – говорит он. – Все мужчины.

Я стараюсь не думать об этом.

Я не позволила себе смотреть на то, что происходило за пределами моей клетки. Чтобы не слышать шорохов и бормотания, сосредоточилась на веселой музыке, звучавшей вдали. Спустя какое-то время все слилось воедино. С прутьев клетки свисали шелковые шафры, касались нашей кожи. Габриель поцеловал меня, а я приоткрыла губы и опустила веки. Все превратилось в один короткий темный сон. Несколько раз Габриель шепотом призывал меня проснуться, и, открывая глаза, я читала в его взгляде мрачную тревогу. Помню, как повторяла: «Все хорошо».

Эти же слова вырываются у меня и сейчас. «Все хорошо» превратилось в мантру.

– Рейн, – шепчет он, – мне тут все не нравится.

– Ш-ш, – отвечаю я. Веки у меня слишком тяжелые. – Просто немного полежи рядом со мной.

Он не ложится. Я ощущаю легкие прикосновения к своей спине и понимаю, что Габриель откалывает от моего платья перья, по одному.

Дни пролетают мимо – в пурпуре, зелени и шелушащейся позолоте, которая осыпается с покрашенных прутьев, словно гибнущие империи с древа истории. Вокруг меня сплошная темнота. Я будто нахожусь в каком-то туннеле, бездумно двигаюсь во времени между сном и ежедневными представлениями.

Где-то далеко встревоженный голос любимого произносит, что пора убираться, что это надо прекратить. Но в следующую секунду Габриель целует меня, подхватывает под мышки, и я проваливаюсь в него.

Чертово колесо вращается, оставляя в небе полосы света. Девицы кудахчут и блюют. Дети снуют, словно тараканы. Охранники держат свои пистолеты на виду в качестве предостережения.

Холодная вода бьет мне в лицо, пенистая и громкая. Я отфыркиваюсь.

– Ты меня слушаешь? – сурово шепчет Габриель.

Мы в нашей зеленой палатке. Вокруг нас полно перьев.

– Нам надо уходить. Немедленно, – говорит он. Я пытаюсь сфокусировать взгляд на его лице. – Ты становишься одной из них.

Я несколько раз моргаю, пытаясь проснуться.

– Одной из… кого?

– Одной из этих ужасных девиц, – отвечает он. – Разве ты не видишь? Пошли!

Он тянет меня за руку, заставляя встать, но я сопротивляюсь.

– Но мы же не можем! – возражаю я. – Она нас поймает. Она тебя убьет.

– Знаешь, а Златовласка права, – говорит Сирень. Девушка стоит у входа, скрестив руки на груди. Свет раннего утра сияет у нее за спиной, превращая ее в изящную черную девушку-ленту. – Лучше не делайте глупостей. У мадам глаза повсюду.

Габриель смотрит на нее и ничего не отвечает. Когда она уходит, он подает мне лоскуток ткани, чтобы я вытерла лицо.

– Это надо сделать как можно скорее, – настаивает он.

– Хорошо, – соглашаюсь я. – Как можно скорее.

Несмотря на навалившуюся тяжесть, заставляю себя не спать. Мы с Габриелем шепотом обсуждаем наши возможности – они безнадежно малы. Все наши мысли возвращаются к ограде. Как через нее перелезть? Как под нее подкопаться? Габриель рассказывает, что будет с несколькими охранниками перекрашивать карусель и тогда постарается осмотреться получше.

В конце концов мы засыпаем. Солнце уже высоко, и мы в своей палатке оказываемся словно в центре большого изумруда. Проваливаясь в сон, я ощущаю на губах поцелуй Габриеля. Он уверенный и искренний, и я отвечаю тем же. В груди становится тесно, и мне хочется большего, но я заглушаю этот порыв. Не могу избавиться от ощущения, что за нами наблюдают.

Во сне я следую за той самой розовой пилюлей, которую мадам заставила меня проглотить. Я соскальзываю по языку, уходящему в темную пещеру. Падаю с громким всплеском и изумленно растворяюсь.

Сирень дергает меня за волосы, резкая боль заставляет проснуться.

– Спишь на работе? – спрашивает она.

Я открываю глаза, и вокруг меня снова только запахи дыма и разнообразных духов мадам. Сирень завивает мне волосы. Похоже, я задремала.

Девушка хватает меня за запястья, рывком ставит на ноги, продолжая взбивать мне локоны.

– Мадам хочет тебя видеть, – говорит она.

– Сейчас?

– Нет, завтра, когда у нее будет ломка, а все клиенты уйдут. Надевай.

Она сует мне в руки ком солнечно-желтой ткани и даже не дает себе труда отвернуться, пока я надеваю платье.

Оно оказывается слишком длинным и волочится по земле. Сирень помогает мне перекинуть шлейф через плечо.

– Это называется «сари», – объясняет девушка. – Поначалу в них странно, но можешь мне поверить, мадам разрешает девице надеть такое лишь тогда, когда хочет ее продемонстрировать.

– И кому именно она хочет меня продемонстрировать?

Сирень молча улыбается, расправляет ткань, свисающую с моего плеча, и, взяв за руку, выводит меня из палатки.

Выволакивает в ночь. Воздух настолько холодный, что оставляет ощущение пощечины. Снег вокруг закручивается вихрями, не задерживаясь на земле. Очень правильно, что снег не лежит спокойно – здесь никогда ничего не останавливается. Девицы вечно в движении; все обитатели парка – винтики одной машины, колесики гигантского часового механизма.

Мадам бежит ко мне, протягивая руки. Ее шарфы и пышные рукава летят позади нее полосами оранжевого, лилового и шелковисто-зеленого.

– Вот теперь у тебя вид настоящей леди! – говорит она.

Джаред стоит позади нее, суровый и замкнутый. Вокруг шеи у него намотан оранжевый шнурок, в руке зажата лампа. Он в футболке, поэтому видны его руки – мускулистые и покрытые смазкой. Днем я видела, как он лежал под огромным устройством, издалека похожим на кое-как свинченную и вибрирующую модель странного автомобиля, на которую натянули гирлянды фонариков. Несмотря на холод, у него на лице блестят капли пота. Глаза его темны и бесстрастны.

Мадам щиплет меня за щеки, с силой прихватывая их пальцами. Я вздрагиваю, но не пытаюсь отстра-ниться.

– Тебе нужно побольше румянца, – заявляет она с резким смехом. – Пошли, пошли.

Она ведет меня, схватив за запястье, а Джаред следует за нами. Я ощущаю, как его взгляд сверлит мне затылок.

При каждом шаге в ноги больно впиваются камушки. Вот еще одна странность этого места – тут никто не носит обувь.

Мы минуем чертово колесо; оно еще работает, но людей в кабинках нет. Проходим мимо палаток, которые шуршат, хихикают и светятся мерцающими огнями. Холодный ветер бормочет слова – их не удается разобрать. Пепел от сигареты мадам летит мне в глаза. Кто-то шуршит в зарослях мертвых подсолнухов, преследуя нас. Поначалу я думаю, что это какое-то животное, но вдруг замечаю белое платье Мэдди. Странный ребенок! Даже Сирень это признает. Говорит, что она безумная, гениальная и чудесная. Говорит, что она была предназначена для лучшего мира.

Мы доходим до самой ограды, через которую когда-то нас с Габриелем затащили внутрь. Краем глаза замечаю, как Мэдди раздвигает сорняки руками. В темноте ее глаза похожи на угольки. Она ведет указательным пальцем по воздуху, рисуя буквы, но мне не удается сложить их в слова.

Джаред открывает проход в ограде и при этом неотступно наблюдает за мной, будто дразня. Словно говорит: «Давай, попробуй!»

Но, как и тогда, когда Линден вывез меня из особняка на выставку, я не пытаюсь бежать. Что-то не дает мне этого сделать. Мэдди яростно рисует по темноте.

Я слышу, как вдали шумит прибой, ощущаю запах океана. Нутро сводит от желания свободы и страха. Я слышу что-то еще… к нам кто-то приближается.

– Тебя ждет особое знакомство, – объявляет мадам, обжигая дыханием ухо. Дым от ее сигареты обвивается вокруг моей шеи, словно шипящая змея.

Кажется, я перестаю дышать: из темноты появляется мужская фигура – размытое цветовое пятно. И цвет этот – серый.

Никто толком не знает, почему Сборщики выбрали для своих курток и фургонов именно мышастый оттенок. Иногда фургоны перекрашены очень небрежно: стекла заляпаны серыми потеками, шины забрызганы «металликом». Куртки далеко не всегда форменные – это мне известно. Они тоже перекрашены вручную; покрой и фасон у всех разный. Сборщики составляют особую подпольную группу, и хотя кое-кто говорит, что они работают на правительство, с определенностью можно утверждать только одно: они бродят стаями, находят друг друга, создают где-то убежище и ожидают удобного момента… Возможно, Сборщики делят деньги, которые получают за нас, между собой, а на барыш заправляют свои фургоны, заряжают пистолеты, балуют себя спиртным и прочими радостями жизни.

Вонь от приближающегося мужчины накрывает меня еще до того, как я успеваю разглядеть цвет его куртки. От него несет плесенью, смрадным перегаром и потом. Наверное, им приходится немало работать, чтобы похитить много девушек. Наверное, мы заставляем их попотеть. Особенно те из нас, кто сопротивляется – кусается, царапается и вообще заставляет их поднапрячься.

Затем появляется его улыбка. Зубы у него гнилые, их вид напоминает о щербатых ухмылках местных девиц.

Я инстинктивно отступаю на полшага, но мадам хватает меня за руку. Ее ногти и дешевые украшения впиваются в мою кожу с такой силой, что на ней выступает кровь.

Мужчина берет меня за подбородок, и по знаку мадам Джаред поднимает фонарь повыше. Я понимаю, что происходит. Этот мужчина, этот Сборщик, рассматривает мои глаза так, как мы с братом, бывало, рассматривали на рынке яблоки, чтобы выбрать те, что получше. Его взгляд вспыхивает радостью. Я пытаюсь вырваться. Но это еще не осознанное движение. Окончательно мне становится все ясно только тогда, когда мадам называет свою цену.

И я наконец понимаю, какое слово писала мне Мэдди:

«Беги».

Ее руки все еще продолжают двигаться, кричать.

«Бегибегибегибеги».

Сборщик возражает, говоря, что на улице найдет девушек за гораздо меньшую сумму. Вид у него обозленный, вот-вот зашипит. А мадам хохочет, выпуская изо рта клубы дыма, и отвечает:

– Такой там не найти.

«Беги».

Не могу! Габриель по-прежнему здесь, в плену. Мадам его убьет, я в этом уверена. Убьет, как только поймет, что не сможет превратить в еще одного тело-хранителя. Он не способен удерживать девушку против ее воли, не способен носить пистолет, не говоря уж о том, чтобы из него выстрелить.

Но даже если я побегу, как далеко мне удастся уйти? Джаред стоит рядом со мной и светит фонарем в лицо. Он готов схватить меня в любую секунду.

Дыхание перехватывает, мысли в смятении.

«Бегибегибеги».

Бежать куда? Бежать – как?

Сборщик негодует, но не уходит. Мадам понимает, что так или иначе сумеет меня продать. Она уже поздравляет себя.

По правде говоря, мне следовало этого ожидать. Для чего ей еще одна девушка? Все девицы здесь увядшие, иссохшие, истрепанные. Целая палатка отведена тем, у кого вирусное заболевание уже проявилось в той или иной степени, – мадам предлагает их клиентам с большой скидкой. Мужчины уходят от них, стирая с заросших щетиной губ кровь от поцелуев умирающих девушек. Все имеет свою цену. Когда в последний раз старухе попадалась здоровая девушка, в ясном сознании, с целыми зубами и ровной кожей?

Она сказала мне, что я похожа на ее дочь.

На дочь, которую она слишком сильно любила. На дочь, чья смерть оставила в ее душе незаживающую рану. Она больше никогда, никогда не полюбит снова.

«Мне не следовало так сильно любить мою дочь. Нельзя этого делать в мире, где ничто не живет долго».

Сборщик предлагает ей цену пониже.

«Вы, дети, как мотыльки».

Мадам увеличивает свою вдвое.

«Вы – розы».

– Это грабеж! – рычит он.

«Вы размножаетесь и умираете».

Мадам ее утраивает.

– Это же Златовласка! – восклицает она, как будто данный факт имеет для Сборщика какое-либо значение. – Она сокровище. Она принесет вам целое состояние!

– Глаза – это всего лишь глаза, – говорит он. – Найдутся и другие девушки с глазами.

– Не. С. Такими! – Мадам багровеет от ярости. Она обнимает меня, словно защищая. – Одно ее кольцо стоит больше, чем я прошу! Если ты ее не купишь, купит кто-нибудь другой.

На секунду я позволяю себе опасное чувство надежды. Надежды на то, что меня не возьмут, и мадам отправит меня обратно в палатку. Тогда я смогу подхватить Габриеля и скрыться.

Однако Сборщик тянется к бедру… и в следующее мгновение я смотрю в дуло пистолета. Фонарь освещает яростные глаза Сборщика – еще более безумные, чем глаза мадам. Он орет, что передумал и хочет получить меня бесплатно, иначе позаботится о том, чтобы меня больше никто не смог купить. Джаред тоже достает пистолет и наводит на Сборщика. Теперь Сборщик целится уже в Джареда.

Я слышу шум ветра в высокой траве – словно целый мир ахнул. Но это Мэдди выскакивает из зарослей. В следующую секунду она издает ужасающий вопль, пиявкой повисает на мужчине и впивается зубами ему в ногу. Сборщик застигнут врасплох. Он пытается ее оттолкнуть, но девочка обвивается вокруг его ноги, кусается, царапается и вопит.

Сборщик чертыхается и плюется. Похоже, он не желает стрелять – и я вижу изумление в его глазах, когда пистолет все же изрыгает пламя. Но происходящий хаос не способствует прицельной стрельбе. Пуля попадает Джареду в руку. Кровь брызжет фонтанчиком.

Снова пистолетный выстрел – на этот раз его делает Джаред.

Второй раз в жизни я вижу, как Сборщик сгибается и замертво падает к моим ногам. Мэдди всхлипывает и ластится к ноге Джареда, словно котенок. Он наклоняется, чтобы ее утешить, гладит по голове одной рукой, другой продолжая целиться в труп Сборщика.

– Ублюдок! – Мадам плюет на серую куртку. Глаза Сборщика открыты и созерцают ее босую ногу, которой она затаптывает окурок. – Один из моих лучших клиентов! Я даю ему самых красивых девушек! – возмущается мадам, к которой вернулся ее акцент. «Таю». – И вот как он меня отблагодарил?

Она снова плюет в него.

Джаред что-то ласково шепчет Мэдди. Многие женщины и телохранители симпатизируют Мэдди и обращаются с ней как с домашним любимцем. Но девочка привязана к Джареду больше, чем к другим, – она явно испугалась при виде наставленного на него пистолета.

– А ты? – Мадам переносит свою ярость на Джареда. Надвигается на него, вынуждая меня хромать следом за нею. – Посмотри, что мне теперь придется разгребать! Как я объясню смерть его стае? Он не стал бы в нее стрелять. Он блефовал.

Джаред выпрямляется в полный рост – он на голову выше меня и намного выше мадам, но все равно под волнами ее гнева кажется маленьким.

– Я… – начинает он, сжимая кулаки.

Мадам бьет его, сначала по лицу, а потом по руке – ровно по тому месту, где пуля вспорола кожу и где теперь течет кровь.

– Ты лишил меня крупных доходов! Ты помешал мне заключить лучшую сделку в моей жизни!

Она в такой ярости, что у нее исчезает акцент. Старуха несет бред о том, что вокруг шпионы, что ей больше никогда не удастся вести дела со Сборщиками, если те узнают о произошедшем. Она бьет Джареда снова и снова. Именно так Вон бил Габриеля в день, когда тот выпустил меня из комнаты. После этого Габриель был весь в синяках и хромал. Только Джаред гораздо крупнее Габриеля и намного сильнее. Он мог бы разорвать мадам на куски, но не делает этого. Она – его единственный дом, его единственное прибежище. А он – ее технический гений, ее любимец. Но мадам настолько искорежена потерей ребенка, что ненавидит даже там, где должна была бы любить. Зверски ненавидит.

Джаред все терпит: не сжимается, не вздрагивает. Кипит от злости не он, а Мэдди. Она больше не может сдерживаться, вопит и бросается на мадам с такой силой, что они обе падают на землю. Поддельные рубины и изумруды разлетаются во все стороны.

А в следующую минуту мадам уже отрывает Мэдди от себя, воздвигается над ней, бьет ногами. Вокруг нас собираются девицы, они то ли хохочут, то ли вопят – невозможно отличить одно от другого, – а Сирень мчится к нам, и юбки вспухают вокруг нее словно в замедленной съемке. Джаред хватает мадам за руки, пытается ее оттащить. Он сильный, но мадам одержима.

Он кричит:

– Вы ее убьете!

А она орет в ответ:

– Знаю!

Мэдди сворачивается клубочком, прижимая колени к груди. Ее лицо скрыто под спутанными темными волосами. Если девочка и издает какие-то звуки, они тонут в воплях остальных девиц, в шипении и ругательствах мадам.

Джаред оттаскивает старуху, но она не перестает бить ногами по воздуху. Мы с Сиренью присаживаемся рядом с Мэдди, и из-за полной ее неподвижности сначала девочка кажется мне мертвой.

– Уберите Мэдди отсюда! – кричит Джаред, перекрывая ор мадам. – Быстрее! Я буду держать ее, пока смогу.

Сирень, которую трясет от страха и ярости, легко подхватывает крошечное тельце дочери на руки. Я беру фонарь, оставленный Джаредом на земле, и следую за ней. Мне приходится бежать, чтобы не отстать. Я поворачиваю было к зеленой палатке, но Сирень говорит:

– Не сюда. Здесь мадам ее найдет.

Она бегом ведет нас мимо мусоросжигателя; тот гудит так громко, что у меня сотрясаются кости. Мадам так гордится этим нелепым устройством. Оно сварено из табличек с названиями улиц и кусков металла, на которых обозначены цены на попкорн и на нечто под названием «сахарная вата». Устройство громко щелкает, как будто внутри прячется что-то живое, и это «живое» бьется о металлические стенки.

«Помогает с убоукой мусоуа, – объясняла мне в свое время мадам. Она гладила меня по голове, улыбалась, и ее зубы казались неестественно белыми. – Только пепел».

Какие мысли крутились в голове у сумасшедшей старухи, когда она произносила эти слова? Не думала ли она, что хорошо было бы бросить Мэдди в разверстую пасть мусоросжигателя и слушать, как вопли ребенка затихают, сменяясь механическими постукиваниями и гулом?

В своей злобности она, пожалуй, похуже Вона. Мой свекор был хладнокровен. Да, он убил мою сестру по мужу. Однако его подход был суровым и хитроумным – приближающийся в мутной воде плавник, которого не замечаешь, пока море вокруг тебя не станет алым. Я никогда не видела во взгляде свекра того огня, который пылал в глазах мадам, когда она избивала и лягала маленькую девочку. Старуха получала удовольствие. Ей хотелось, чтобы Мэдди умерла.

Я задыхаюсь и постоянно спотыкаюсь о подол своего нелепого сари, но не хочу останавливаться. Боюсь, что Мэдди мертва и что стоит нам остановиться, как мы поймем – она не дышит. Она такая крошечная, ее свисающие вниз ручонки похожи на плети темных водорослей.

Мы уже миновали сады мадам. Густая трава здесь нам по пояс. Сирень прекращает бег и падает на колени.

– Поднеси свет! – приказывает она, ловя ртом воздух.

Я опускаюсь рядом и поднимаю фонарь.

Грудь у Мэдди вздымается и опускается. Теперь я достаточно близко, чтобы слышать ее тихие всхлипы и стоны.

– Ш-ш! – воркует Сирень, укладывая дочку на траву. – Все хорошо, малышка, все в порядке.

Девушка расстегивает лиф изношенного платья Мэдди, а меня вдруг посещает странная мысль: почему здесь никто не носит пальто? Наверное, это как-то связано с дымом и машиной Джареда, потому что сейчас, оказавшись вдали от благовоний, сигарет, фонарей и сломанных аттракционов, я понимаю, насколько мне холодно.

Сирень проводит пальцами по ребрам и рукам дочери, содрогаясь, когда та вскрикивает от боли. Девушка бормочет в адрес мадам гневные ругательства, ее темные глаза полны слез.

Мэдди смотрит на меня: цвет ее радужки напоминает лунный свет на снегу. В ней так мало голубизны, что она почти не отличается от белков. Мне хочется отвести глаза (взгляды Мэдди всегда выбивают меня из колеи), но не получается. Признаюсь, уродливые дети меня пугают: я всегда сторонилась их в лаборатории, где работали родители. В выражении их лиц всегда есть нечто нездешнее, словно они живут в мире, невидимом для остальных. Существует даже довольно распространенная теория, будто уродцы могут видеть призраков.

Однако сейчас с глазами Мэдди все в порядке. Она видит меня, а я вижу ее. И еще я вижу, что ей больно и что она испугана.

– Мы не такие уж разные, – шепчу я, – правда?

Мэдди чуть прикрывает веки в знак согласия, а потом снова смотрит на мать. Сирень осторожно застегивает на дочери платье.

– Я готова убить эту женщину! – произносит девушка.

– Она уже так делала? – спрашиваю я.

– Так – нет, – отвечает Сирень. – Так – никогда.

– Здесь холодно, – шепчу я. – Давай я хотя бы принесу одеяла.

Сирень качает головой.

– Скоро придет Джаред, – объясняет она.

И оказывается права. Уже через несколько минут мы видим, как через сорняки ковыляет к нам темная фигура. Плечо у мужчины неловко замотано марлевым бинтом. Он принес одеяла, бинты и бутылки с какой-то жидкостью, которые выглядят так, словно стащены из подвала Вона.

– Я по-быстрому захватил, что получилось, – говорит он Сирени. – Как она? Переломы есть?

Они негромко переговариваются. Мэдди лежит между ними в круге света от фонаря. Она приподнимается на дрожащем локте, и Джаред раздвигает ей веки, проверяя зрачки.

Я держусь подальше от света. Тревожусь о Габриеле, которого оставила одного в мире дыма, ярких огней и музыки. Надо к нему вернуться. Надо увести нас обоих отсюда – теперь я поняла, насколько мадам опасна.

Еще не осознавая, что делаю, я поднимаюсь и иду.

Джаред спрашивает:

– Ты куда?

Сирень говорит:

– Вернись! Ты что, не в своем уме?

Но их голоса слишком слабы и далеки, чтобы меня остановить. До сегодняшнего дня я глупо считала, что игра по правилам мадам даст мне возможность убежать. Точно так же я играла по правилам Вона, когда пыталась избавиться от замужества. Но могла ли я знать, какое зло испепелило им души? Вон коллекционировал трупы. Мадам с маниакальной радостью собиралась нанести Мэдди последний удар…

Теперь я знаю.

Никаких правил не существует. Идет естественный отбор, и выживают самые приспособленные.

Я перехожу на бег и слышу, как кто-то несется следом за мной по зарослям сорняков.

– Стой! – Шепот. Жаркий и злой. – Стой!

Рука хватает меня за пояс и приподнимает над землей.

– Я не могу его там бросить! – кричу я. – Вы не понимаете!

Пытаюсь освободиться от хватки Джареда. Рука у него крепкая и тяжелая, словно чугун. Поднимаю локоть – мне удается ударить его, сильно, по недавней ране. Он с руганью отпускает меня, и я снова бросаюсь бежать. Однако Джаред хватает меня за край сари и притягивает обратно. На этот раз мне не удается вырваться.

Дата добавления: 2014-12-11 | Просмотры: 468 | Нарушение авторских прав