АкушерствоАнатомияАнестезиологияВакцинопрофилактикаВалеологияВетеринарияГигиенаЗаболеванияИммунологияКардиологияНеврологияНефрологияОнкологияОториноларингологияОфтальмологияПаразитологияПедиатрияПервая помощьПсихиатрияПульмонологияРеанимацияРевматологияСтоматологияТерапияТоксикологияТравматологияУрологияФармакологияФармацевтикаФизиотерапияФтизиатрияХирургияЭндокринологияЭпидемиология

Лорен Де Стефано 5 страница

– Просто послушай меня! – рычит он. – Хочешь помочь этому пареньку? Если мадам сейчас тебя поймает, ему никакой пользы от тебя не будет. Вам никогда не убежать!

Я вырываю ткань у него из руки и возмущенно ощетиниваюсь, но вынуждена признать, что он прав.

– Ты знал? – спрашиваю я. – Ты знал, что она собиралась меня продать?

– Я не слежу за тем, как она ведет дела. Но знаю одно: если она сейчас тебя увидит, больше не отпустит. Мадам решила, что в тебе есть что-то, что принесет ей много денег.

– Меня не интересуют ее фантазии. Мне надо вывести его оттуда, – заявляю я. – Пусть только попробует мне помешать!

Во мне сейчас столько злости, что она гудит в крови. Я понимаю, что в моих словах нет логики, и знаю, что ярость не сделает меня сильнее и больше. Я вижу, что серьезно влипла и что утащила за собой Габриеля. Но мне остается лишь попробовать как-то изменить ситуацию.

Позади меня Сирень зовет Джареда: что-то не так, Мэдди кашляет кровью. Девушка в панике просит его вернуться и помочь ей, забыть обо мне. И она права. Джаред это понимает.

– Не делай глупостей, – говорит он мне.

Но по-моему, единственная глупость – это стоять тут с ними и не пытаться ничего исправить.

Джаред идет своей дорогой, я – своей.

Габриель в зеленой палатке. Он в полусне. Глаза у него ярко-голубые и совершенно дикие. При виде меня он пытается встать.

– Мне что-то вкололи, – мямлит он, глотая слоги. – Сказали: «Пора умирать».

Надо полагать, мадам так и задумала. Сделать Габриеля беспомощным, чтобы у него не было никакой возможности меня спасти. И продать товар тому, кто больше предложит.

Я стою на коленях у входа. За спиной воет ветер, словно его призвала сама мадам. Я уверена, она уже бежит к нам, а когда добежит, все будет кончено. Я не знаю, как именно – но все будет кончено.

– Нам пора, – говорю я и тянусь к Габриелю.

Он с трудом поднимается на ноги, произносит:

– Быстрее. У нас нет времени.

Ветер вопит.

Нет. Это не ветер.

Девицы. Вопят девицы мадам.

Я слышала, как кто-то ко мне подбегает. Это я запомнила. Я повернулась и увидела мадам с растрепанными седыми волосами. В свете множества фонарей ее пряди казались золотистыми. Одна рука у нее была вскинута вверх. «Нож», – подумала я. Она собирается воткнуть его мне в сердце. И все закончится.

Но блеснувшая в ладони вещь была слишком маленькой для ножа. Тонкой и серебристой. Я так и не смогла понять, что это, пока старуха не вонзила иглу мне в плечо.

Шприц. Эта мысль промелькнула в долю секунды, а потом темнота накрыла меня, словно морская волна.

И вот теперь ко мне возвращается сознание.

Стук сердца. Дыхание. Чьи-то неясные разговоры.

Что-то щекочет руку, и я ощущаю, как мое тело постепенно материализуется. Однако глаза я открыть не могу. Пока не могу.

– Все кончено, – произносит голос. Мрачный и низкий. Джаред. – Она умерла.

Они говорят обо мне? Может, я умерла? Может, в том шприце был яд, и теперь мой дух каким-то образом оказался заключен в мертвом теле? Почувствую ли я что-нибудь, когда буду гореть в мусоросжигателе?

– Покажи мне труп, – говорит мадам. – Может, платье пригодится.

– Я положил ее… его… в мусоросжигатель, мадам. Оно огорчало Сирень.

– Ха! – фыркает мадам. – Она сама виновата. – У старухи снова появился акцент. – Нечего было мешать мне утопить эту никчемную девчонку, когда она только родилась.

Значит, говорят не обо мне. Я по-прежнему ощущаю, как бьется мое сердце – и оно обрывается, когда до меня доходит, что именно случилось. Мадам и Джаред говорят про Мэдди. Мэдди умерла. И ее кремировали.

Однако тема разговора быстро меняется. Мадам гораздо больше волнует огнестрельная рана Джареда. Она беспокоится, как бы не началось воспаление, потому что у нее нет денег на лекарство.

– Где эта дурочка? – спрашивает мадам. – Она умеет лечить раны.

– Дайте ей время погоревать, – говорит Джаред.

– Чепуха…

Их голоса затихают. Я ощущаю, что проваливаюсь в забытье.

Когда я снова прихожу в себя – сжимаю пальцы в кулак. Во сне я держала нечто важное, но теперь не могу вспомнить, что же это было. Я лишь ощущаю пустоту из-за того, что у меня в руке ничего нет.

Мне удается открыть глаза – и оказывается, что все вокруг желтое. «Лютики», – думаю я.

Как-то летом они вдруг выросли у мамы в саду, это был приятный сюрприз. Она экспериментировала с семенами и компостом. «Смотри», – велела она мне, садясь на корточки. (Тогда я была очень маленькой, даже могла притвориться, будто потерялась в саду. Он перестал мне казаться большим после того, как мама умерла.) Солнце жгло мои голые плечи. Я запустила пальцы в прохладную землю в поисках червяков. Мне нравилось держать их на весу, нравилось, как они сокращали и удлиняли свои коричневато-розовые тела у меня между пальцами.

– Лютики, – сказала мама.

Из земли торчали маслянистые, упругие цветочки.

Рядом мой брат фехтовал палкой, тыча ею в воздух.

– Это же просто сорняки! – воскликнул он.

Я слышу ветер. Желтизна идет волнами надо мной и вокруг меня, и я в отчаянии понимаю, что нахожусь в одной из палаток мадам.

У меня не хватает сил поднять голову. Зрение размыто, но я чувствую, что кто-то дышит рядом со мной. Чья-то рука касается моей. Голос зовет меня по имени. В нем звучат усталость и страх.

Габриель. Я пытаюсь ему ответить, но губы не желают шевелиться.

– Закрой глаза, – шепчет он. – Кто-то идет.

Я слушаюсь его, но вся эта желтизна остается у меня под веками. Некто открывает палатку, впуская поток холодного воздуха, но я не дрожу, ощущаю холод как-то отстраненно.

– Но она же не может держать их вот так! – Это произносит Сирень. – Посмотри на них. Они же умрут!

– Уже к вечеру она хочет избавиться от паренька. – Сейчас, когда Джаред говорит тихо, его голос звучит еще более мрачно и угрожающе. – Девушку придет смотреть новый покупатель.

Я пытаюсь сосредоточиться на том, что они говорят. Я знаю, что это важно. Однако мозг не желает мне помогать. Я то и дело проваливаюсь в темноту.

Мне каким-то образом удается заставить пальцы двигаться, и они касаются руки Габриеля. Он своим телом владеет лучше, чем я: хватает мою ладонь и крепко ее сжимает.

С нами обоими вот-вот случится что-то ужасное. Но как это предотвратить? Я ведь даже за руку Габриеля взять не могу!

Следующее пробуждение оказывается насильственным. Меня дергают за оба запястья. Мои глаза распахиваются, а голова откидывается назад так сильно, что я боюсь, как бы не переломилась шея.

– Вставай, ну же! – приказывает голос.

Я шатаюсь. Встаю, но удержаться на ногах не удается. Падаю ничком, кто-то снова меня поднимает.

– Что? – пытаюсь спросить я, но с губ срывается лишь нечто нечленораздельное.

Меня выталкивают из палатки. Повсюду темно. Никаких карнавальных огней. Никакого чертова колеса. И музыки тоже нет.

Крепкие руки толкают меня. Кто-то говорит:

– Иди!

Но я не могу. Ноги у меня ватные и онемевшие. Меня тошнит, и все заканчивается рвотой еще до того, как я успеваю сделать очередной вдох.

Ругань, бормотание. Я все еще откашливаюсь, когда кто-то взваливает меня на плечо и бросается бежать. Я знаю, что это не Габриель: он никогда не стал бы обращаться со мной так безжалостно.

Вокруг слышно отчаянное перешептывание. Босые ноги топают по земле – люди разбегаются во все стороны. Я крепко зажмуриваюсь, пытаясь справиться с тошнотой. На большее я не способна. Карнавал закончился. Томные девицы мадам в страхе бегут. Мэдди мертва, ее тельце превратилось в пепел. Мир окончательно сошел с ума.

Внезапно мой похититель замирает и ставит меня на ноги. Поддерживает меня под мышками, чтобы я не рухнула на землю.

В темноте я почти ничего не вижу, но узнаю силуэт этих плеч. Вижу бинты, перетягивающие руку. Джаред.

– Что ты наделала? – Он говорит тихо и грозно. – Что за беду ты на нас навлекла?

– Я не… – Прижимаю руку ко лбу, пытаясь сообразить, где оказалась. – Я не понимаю, о чем ты говоришь.

– Тебя ищут какие-то люди, – отвечает он. – Мадам приказала выключить всю иллюминацию. Она решила, что шпионы решили ворваться в парк, поубивать нас всех и найти тебя.

– Мадам бредит, – говорю я.

Моргаю несколько раз подряд, пытаясь прийти в себя. Звезды над головой пульсируют неестественно ярко, а потом начинают гаснуть. Земля под ногами шатается.

– На этот раз – нет, – возражает Джаред. Он продолжает поддерживать меня, и его пальцы больно впиваются мне в тело. – Какой-то мужчина у ворот тебя ищет.

«Очнись!» – приказываю я себе. Но дрянь, которой меня накачали, все еще держит мозг в плену.

– Кто? – спрашиваю я.

Во рту возникает отвратительный металлический привкус.

– Какой-то Распорядитель, – говорит Джаред. – Он утверждает, что ты – его собственность.

Я несколько раз мысленно повторяю эти слова, и только тогда у них появляется смысл. Кровь застывает в жилах. Этого не может быть! Как Распорядитель Вон сумел проследить за мной до этого места? Конечно, мой свекор играл роль безумного ученого, но его владения заканчивались у ограды особняка!

Прихожу в себя настолько, чтобы высвободиться из хватки Джареда. Желудок сводят спазмы, голова кружится. Вокруг жужжат и стрекочут насекомые. Сухая трава щекочет мне ноги.

– Где он? – спрашиваю я.

Я не знаю, где мы находимся, но слышу гул мусоросжигателя, а это означает, что мы довольно далеко от чертова колеса и палаток. Рядом шепот и шорохи. Либо у меня галлюцинации, либо кто-то прячется в кустах.

Джаред смотрит на меня, но я вижу только белки его глаз.

Издалека, с потушенными огнями, в лунном свете, парк аттракционов напоминает один из незаконченных рисунков Линдена. Только линии, потоки света и углы. Мне кажется, будто я споткнулась и упала в иллюзорный мир его альбома для эскизов.

– Мадам приказала мне прятать тебя, пока он не предложит должного вознаграждения.

Пусть она и сумасшедшая, но дело у нее всегда на первом месте.

Шепот вокруг меня становится громче. Трава вырастает выше головы, смыкается надо мной, обвивает руки, ноги и шею. Я моргаю – и это прекращается.

– Он лжет, – заявляю я. – Что бы он вам ни сказал, он лжет. Я не знакома ни с какими Распорядителями, и никто не может считать меня своей собственностью!

– Да неужели? – откликается Джаред. Он скрещивает руки на груди, и его тень увеличивается вдвое, а потом сдувается обратно до нормального размера. – Оказалось, что он очень много о тебе знает, Рейн.

Мое имя. Он знает мое имя. И тихие голоса вокруг теперь повторяют его приглушенным хором.

А потом мое имя выкрикивают откуда-то с дальнего конца площадки аттракционов. Мадам. Я резко поворачиваюсь на крик, но Джаред на него не реагирует. Слышу звук приближающихся шагов, но из темноты никто не возникает.

«У тебя галлюцинации», – говорю я себе.

Все дело в той дряни, которую мне вводили. И в дыме, который продолжает разносить холодный ветер.

Джаред поднимает громадную сеть, чтобы меня поймать. Но как только он набрасывает ее мне на плечи, я понимаю, что это его куртка.

Мягкий голос спрашивает:

– Это твое настоящее имя? Рейн?

Сирень поднимается из высокой травы. Неужели она все это время пряталась на перешептывающемся поле?

Я ничего не отвечаю.

Сирень хватает меня за руку. Пальцы у нее осторожные, тонкие и холодные. Она проводит большим пальцем по моему обручальному кольцу и спрашивает:

– Неужели замужем было так плохо? Хуже, чем здесь?

Это хороший вопрос. Мой разум настолько затуманен, что я способна отвечать только правду.

– Нет, – говорю я, – не хуже.

У меня была удобная кровать. Муж, который меня обожал. Сестры по мужу, которые скрашивали мое одиночество или – чаще всего – просто делили его со мной. Может быть, мне следует капитулировать? В последний раз пройти между разломанных аттракционов, сдаться Вону и протрезветь во время долгой дороги домой.

Домой. Шепот в траве повторяет это слово. Дом.

Дом – это не особняк. За уютом комнат, которые я занимала вместе с сестрами по мужу, прячется нечто гораздо более зловещее. Я вспоминаю безжизненную руку Роуз, свесившуюся из-под простыни, о том, как у меня на глазах умирала Дженна, погибшего ребенка Роуз и Линдена. Во всех этих муках и горестях можно винить только одного человека – того самого человека, которому как-то удалось отыскать меня здесь.

– Мне нельзя туда возвращаться, – восклицаю я и чувствую, что начинаю приходить в себя. – Вы не знаете этого человека так, как знаю его я. Если он меня не убьет, то сделает нечто гораздо худшее. Он уже творил худшее. – У меня срывается голос. – Где Габриель? Нам надо бежать!

Мне не хотелось называть его имя при посторонних, но какая теперь разница? Кругом сплошное безумие!

Сирень с Джаредом неуверенно переглядываются.

– Не смей, – говорит ей Джаред так тихо, что его почти не слышно.

– Кого вы защищаете? – взрываюсь я. – Мадам? С чего бы? – Я смотрю на Сирень. – Она же чудовище! Она убила твою дочь!

– Ш-ш! – шипит Сирень, хватая меня за локоть.

Она тащит меня куда-то, но Джаред кричит ей:

– От нее одни проблемы! Надо просто ее отдать и покончить с этим.

– Ты же знаешь, что я не могу, – отвечает Сирень и снова тянет меня за руку. – Идем.

Я не знаю, чей именно голос – Джареда или моего брата – гневно шепчет нам вслед: «Твоя беда в том, что ты слишком эмоциональна».

Кажется, что поросшему травой полю нет конца.

Я далеко не сразу понимаю, что мы не удаляемся от аттракционов мадам, а обходим их по дуге. Сирень ведет меня, держа за запястье. Трава шепчет какие-то тайны на забытых языках и хватает за пятки.

– Чем ты меня накачала? – спрашиваю я. Стараюсь говорить тихо, но мой голос разносится эхом и сотрясает землю. Похоже, Сирень этого не замечает. – Почему я такая?

Кажется, что мир вокруг нас – это громадный пузырь, который вот-вот лопнет, разбрасывая во все стороны зудящие над ухом слова, будто разрушенный улей – пчел. Я ступаю осторожно, чтобы не повредить пузырь, хоть и понимаю, что это опять галлюцинации.

Вижу, как облака извиваются и кувыркаются в темном небе, полностью заслонив звезды. Гром рычит мое имя: это предостережение.

– «Ангельская кровь» и успокоительное, чтобы ты спала. Ты дьявольски сопротивлялась. Чуть не выцарапала ей глаз.

– Правда?

Я ничего не помню. С другой стороны, я не помню и тех кошмаров, которые, как утверждал Линден, преследовали меня после урагана. Похоже, потеря памяти – это единственное чудесное свойство данного средства.

Сирень со смехом произносит:

– Ее Высочество убила бы тебя прямо на месте, если бы не рассчитывала, что ты принесешь хороший доход.

– Она сказала, что у меня волосы, как у ее дочери, – мямлю я. Когда я разговариваю, голоса в траве кажутся не такими громкими. Я постепенно начинаю чувствовать себя лучше. Только надо и дальше говорить и двигаться. Мне даже неважно, куда мы идем. – А ты знала дочь мадам?

– Не-а. Она умерла до того, как я сюда попала, – отвечает Сирень. – А вот Джаред знал. Он здесь вырос.

– Она сказала, что их убили.

– Ее любовник, – Сирень произносит это слово с отвращением, – был уважаемым врачом или кем-то в этом роде. Его и их дочь убили во время митинга за «естественность». По словам Джареда, это сильно искорежило мадам.

Я молчу о том, что мои родители погибли точно так же. Естественники выступают против научных исследований, которые ведутся, чтобы найти способ избавления от вируса, поражающего всех рождающихся детей.

– Могу себе представить, каково это, – говорит Сирень очень серьезно.

Она может себе это представить? Она может не только представить. Мэдди ведь умерла. Джаред так сказал. Ее труп сожгли.

Именно этот факт и убеждает меня в том, что я во власти галлюцинаций: когда мы останавливаемся, трава раздвигается, и я вижу устремленный на меня взгляд необычных глаза Мэдди.

Сирень опускается рядом с дочкой на колени, заставляет ее лечь, шепчет что-то ласковое.

Это не может быть правдой. «Ангельская кровь» шутит надо мной шутки.

В темноте я с трудом различаю еще одну фигуру, которая шевелится рядом с Мэдди. Разум, оказавшийся таким ненадежным, не осознает, кто это, пока фигура не поднимается и не встает напротив меня.

Я чувствую, как пальцы человека переплетаются с моими и крепко сжимаются.

– Габриель! – произношу я.

Это слово получается таким же тяжким, как мой следующий вздох. Я повторяю имя моего мужчины снова и снова, пока он не притягивает меня к себе. У меня подгибаются ноги.

– Прости. – Я чувствую жар его кожи, шепчу ему прямо в плечо: – Мне так жаль!

– Я должен был защитить тебя, – говорит он.

Голос у него хриплый, и я понимаю, что пока я находилась в своем аду, он побывал в своем.

– Нет.

Трясу головой и вцепляюсь обеими руками в его рубашку. Я не узнаю одежду, которая сейчас на нем. Наверное, Сирень дала Габриелю первое, что удалось отыскать, а потом спрятала его здесь от мадам.

Боже! Я прижимаюсь к нему.

– Я не мог пошевелиться, – продолжает он. – Я слышал, как ты кричала. Слышал, как пыталась бороться с этой женщиной. Но я не мог ей помешать.

– Все это ужасно романтично, – раздраженно шипит Сирень, – но пригнитесь, иначе нас всех поймают.

Мэдди жалобно хнычет. Сирень целует ее в щеки и говорит:

– Я понимаю, малышка.

В траве прячется еще кто-то. Кажется, та маленькая светловолосая девочка, которая ухаживала за Габриелем. Обращаясь к Сирени, она шепчет:

– У нее сломана рука. Я постаралась ее зафиксировать, но жар не проходит. От этого воздуха Мэдди только хуже.

Она произносит еще какие-то слова, вроде «пневмонии» и «инфекции». Сирень остается спокойной. Я тоже оставалась спокойной, видя страдания Дженны и понимая, что ничем не могу ей помочь.

– Я думала, что Мэдди умерла, – говорю я так тихо, чтобы меня мог услышать только Габриель.

– Сирень ее спрятала, – объясняет он. – Все спрятались. Эта женщина… мадам… всех напугала до смерти.

– Это из-за Вона, – говорю я. – Он здесь, ищет меня.

Я не слышу, что отвечает Габриель. Освещение аттракционов внезапно включается, и Джаред громко кричит Сирени, чтобы та выходила: все в порядке, мадам не сделает ей ничего плохого. Она никому не сделает ничего плохого. Выходите, девочки, выходите!

Сирень распластывается в траве и знаком приказывает нам сделать то же. Свет до нас не достает, но я с отчаянием понимаю: хоть по моим ощущениям мы прошли несколько миль, на самом деле мы по-прежнему рядом с площадью аттракционов. Нам не дает уйти ограда.

Девицы начинают опасливо выглядывать из своих убежищ.

– Это была ложная тревога! – громко объявляет мадам. – Никаких шпионов нет. Просто один человек, у которого ко мне деловое предложение. Но пока все не уладится, работы не будет. Идите, прихорашивайтесь. Vite, vite! Живее!

Она хлопает в ладоши. Хлопок превращается в очередной раскат грома.

– Vite, vite!

Габриель прикрывает меня собой. Я слышу его прерывистое дыхание и чувствую щекой его заросший щетиной подбородок. Рука Габриеля прижимает меня еще крепче.

Задерживаю дыхание. Здесь Вон. Я каким-то образом ощущаю его присутствие. Слышу его шаги, они приближаются ко мне, звучат гулко, словно в памятных коридорах подвала.

Мне ни в коем случае нельзя обратно в особняк. В качестве жены Линдена от меня была хоть какая-то польза. Благодаря мне муж жил и занимался делами, а не погрузился в отчаяние после смерти первой жены, Роуз. Но если я сейчас туда вернусь, Линден наверняка отвернется от меня. Вон сможет творить со мной все, что ему вздумается. Вколоть успокоительное, убить, вскрыть, извлечь голубую и карюю радужки и исследовать их под микроскопом.

У меня невольно вырывается стон.

Мы далеко от огней и можем скрываться в темноте. Тем не менее здесь достаточно светло, чтобы я могла различить устремленный на меня взгляд Сирени. Джаред выкрикивает ее имя и мое прозвище, «Златовласка». Он зовет нас к себе. Сирень молча качает головой.

Джаред опять что-то говорит – на этот раз негромко, так что мне приходится напрягать слух. Наверное, обращается к мадам.

– …не знаю, куда они могли деться. Далеко не ушли. Все выходы закрыты.

– …просто иллюзионист-эскапист! – говорит мадам безо всякого акцента.

Ее настоящий голос сухой и трескучий. Кажется, будто она намеренно делает его противным. Но я не могу избавиться от мысли, что когда-то она была хорошенькой и, возможно, даже доброй.

Я напоминаю себе, что это не имеет значения.

Голос третьего человека звучит добродушно, с легким смешком.

– Дорогая моя! Прятаться незачем. Выходи.

Вон. У меня в голове поднимается такая буря мыслей, что я пропускаю следующие несколько слов и слышу уже:

– …Линден о тебе тревожится. А Сесилия просто заболела от беспокойства.

Крепко зажмуриваюсь. Как хочется вернуться в то недавнее забытье, когда чужие слова не имели никакого смысла. Однако Линден и Сесилия не желают меня оставлять. Мой грустный муж, моя увядающая юная сестра по мужу, вечно пытающаяся убаюкать вечно плачущего малыша.

Это уловка. Даже если я вернусь в особняк, я не встречусь с ними. Вон позаботится о том, чтобы больше никто обо мне не услышал.

Я не могу пошевелиться. Кажется, даже не дышу. Мне еще никогда в жизни не было настолько страшно. Никогда. Даже в фургоне. Даже когда я услышала выстрелы.

Вон снова говорит:

– Дорогая, выходи! – И еще: – Рейн, будь благоразумна. Тебе некуда деваться. Мы – твоя семья.

Семья? Нет! В отличие от моих сестер по мужу и девиц в заведении мадам и тысяч таких же несчастных, живущих на улицах, я знаю, что такое семья.

Джаред спрашивает:

– Это не они?

В нашем направлении шумно бегут. Я содрогаюсь, но темная тяжелая фигура Джареда проносится мимо, одним прыжком ловко минует Мэдди и Сирень и мчится дальше. Но сначала Джаред что-то роняет. Я слышу удар о землю, а Сирень тут же подхватывает брошенное и засовывает в сумку.

Он уводит их от нас! Я едва успеваю осознать это, когда Сирень подползает ко мне и толкает нас с Габриелем в противоположном направлении. Ее губы шепчут: «Бегите».

И мы уходим, как можно быстрее и бесшумнее. Пихаем друг друга, стараемся бежать пригнувшись. Ветер шумит в траве с такой силой, что заглушает наш топот.

Сирень следует за нами, неся Мэдди на закорках.

Вон, мадам и Джаред зовут меня – только меня. Мое имя окружает нас, как капли дождя. Вон прибегает к другой тактике: кричит, что малыш Сесилии болен, может, даже при смерти, а Линден не выходит из комнаты и чахнет.

– Это неправда, – шепчу я на бегу. – Это неправда, неправда.

Сирень шикает на меня.

Снова, с громким стоном, отключается электричество. Мадам начинает ругаться на Джареда. Тот говорит:

– Наверное, ветер вывел из строя один из генераторов.

Вокруг нет ни веселой музыки, ни огней, ни хихикающих девиц – и без всего этого парк аттракционов становится вдвое страшнее. Меняет свой вид.

А потом я с треском и грохотом налетаю всем телом на какое-то препятствие. Пытаюсь на ощупь определить, что это, и пальцы скользят по виткам проволоки. Ограда! Габриель тоже щупает ее, пытаясь понять, можно ли через нее перелезть.

– Она под током! – шепчет Сирень, пытаясь отдышаться. – Обычно слышно, как она гудит. Но сейчас электричество отключено.

– Сколько у нас времени? – спрашивает Габриель.

– Мало, – отвечает Сирень. – Если Джаред быстро все не починит, ее вонючее королевское высочество поймет, что что-то не так.

Я уже карабкаюсь через ограду и оглядываюсь, проверяя, нужна ли помощь Габриелю. Но он не отстает и даже оказывается наверху раньше, чем я.

Сирень лезет за нами, но медленнее – ей надо удержать на спине Мэдди.

Ограда не очень высокая. Габриель помогает мне перебраться, а потом мы оба начинаем тащить Сирень. Ей очень трудно: из-за сломанной руки Мэдди не может сама цепляться за мать.

– Подожди. Вот так будет быстрее, – говорит Габриель и хватает Мэдди. Та вскрикивает и стонет.

Сирень пытается ее успокоить, но стоны переходят в рыдания, и я понимаю, что вот-вот начнутся вопли. Когда до земли остается больше метра, я спрыгиваю. Габриель держит Мэдди на руках, и я ощущаю запах ее соленых слез, хотя в темноте их не видно.

Сирень как раз перелезает через верхнюю точку ограды, когда ее дочь начинает орать.

Этот вопль, словно сирена, опять повергает весь парк аттракционов в панику. Ветер доносит крики:

– Сюда!

– Они здесь!

Я зажимаю Мэдди рот ладонью. Она кусает меня, верещит в руку, но я не обращаю внимания. Я слишком разъярена, чтобы чувствовать впивающиеся мне в кожу зубы и думать о том, насколько ей плохо.

Все еще заглушая ладонью крики, вырываю девочку у Габриеля. И тогда снова вспыхивает свет. Ток гудит в ограде. Мы приседаем, скрываясь в густой траве, которая уходит в бесконечность. В великолепную, чудесную бесконечность. Мне видна Сирень – крошечный силуэт вдалеке, сотрясающийся от удара током. Я в ужасе решаю, что она умерла, но девушка отскакивает от ограды и с тяжелым стуком, который слышен, несмотря на шум ветра, падает на землю. По нашу сторону. Даже Мэдди замолкает и смотрит.

Сирень пытается встать, но у нее не выходит. Последним усилием ей удается бросить сумку со своего плеча. Сумка бьет Габриеля по ноге, и он бездумно подхватывает баул.

Фонари спешат к Сирени, будто светляки. Джаред выкрикивает ее имя, но без ярости – с тревогой. Она приподнимается на локте и сквозь разделяющую нас траву смотрит прямо мне в глаза.

Затем поворачивается к Джареду, который стоит по ту сторону ограды и спрашивает, нет ли у нее переломов.

Я слышу, как она говорит:

– Они убежали.

Мадам подходит к ограде, останавливаясь почти у самой проволоки, полной смертоносного гула, и разражается кудахчущим смехом.

– Дура! – восклицает она.

Следом появляется Вон, высокий и спокойный, – состарившаяся копия собственного сына. Но Вона, в отличие от мадам, я никогда не считала добрым.

В данный момент их всех занимает вопрос, как вернуть Сирень за ограду. Сирень не оглядывается на нас.

Мэдди замолчала, но я продолжаю прикрывать ей рот на случай, если она снова примется реветь. Впрочем, кто бы мог винить ее за это? Вторую ладонь кладу девочке на лоб. Пытаюсь пригладить ей волосы, хоть как-то утешить и чувствую, насколько сильный у нее жар. А еще – насколько холоден январский воздух. Если нам не удастся найти какое-нибудь теплое убежище, состояние Мэдди будет стремительно ухудшаться.

Видимо, Габриелю приходит в голову та же мысль, потому что он придвигается ближе, прикрывая Мэдди, которую бьет дрожь.

– Ты только держись, – шепчу я.

Кажется, время тянется бесконечно. Джаред снова отключает ток, перелезает через ограду, чтобы забрать Сирень и вернуть ее мадам, хохот которой похож на кваканье лягушки. Они все говорят так тихо, что нам ничего не слышно.

В конце концов Сирень, Джаред, мадам и Вон возвращаются к аттракционам, а свет и музыка включаются вновь. Издалека парк даже выглядит привлекательным.

Габриель произносит:

– Она умрет… мы все умрем, если не найдем укрытия.

Холод я ощущаю слабо. Голова по-прежнему работает не настолько хорошо, как хотелось бы, и «ангельская кровь» по-прежнему течет по моим венам. Тихим, спокойным голосом я говорю Мэдди, что сейчас перестану зажимать ей рот, но мне надо, чтобы она была стойкой и не шумела. Обещаю, что позже ей можно будет вопить столько, сколько она пожелает.

Она меня понимает, а может, просто слишком слаба, чтобы возражать. Как бы то ни было, когда я отнимаю руку, она не издает ни звука. Габриель осторожно принимает ее у меня, и мы начинаем наше бегство по высокой траве. В никуда.

Мы удаляемся от парка, и я никак не могу избавится от мысли, что все получилось слишком легко.

Вывеска гласит: «Предскажу судьбу за доллар или в обмен на вещи».

Почти каждое слово написано с грубой ошибкой.

…Ночь подходила к концу: сначала небо стало серым, затем на нем прорезались светлые и розовые полосы, а звезды погасли. Пока мир обретал форму при свете дня, мое тело двигалось без участия разума. Я шла, воображая, будто звезды – это жемчужины и бриллианты на свитере Дейдре – отчаянно хотелось ощутить кожей его привычную теплую вязку. Однако его уже не получить обратно, и мне приходилось оставаться в этом ужасном желтом сари, из-за которого я все время спотыкалась на ходу. Габриель помог мне оторвать кусок шлейфа, чтобы завернуть Мэдди в это импровизированное покрывало. Ей стало чуть теплее.

В сумке, которую оставила Сирень, оказалось не так уж много вещей. В первую очередь, конечно, ботинки и куртки, их нам бросил Джаред, отвлекая внимание мадам. Куртка Мэдди была велика, но я покрепче закутала девочку, и у нее наконец-то перестали стучать зубы. Еще там лежала старенькая детская книжка, расплывшаяся клубника в промокшей от сока тряпице, черствый хлеб и ржавая фляга с водой. А также шприц и стеклянный пузырек с пугающей светло-коричневой жидкостью, в которой я опознала «ангельскую кровь». Вода принесла небольшое облегчение. Нам с Габриелем было слишком тошно, чтобы есть, Мэдди тоже упрямо отказывалась от еды.

Дата добавления: 2014-12-11 | Просмотры: 529 | Нарушение авторских прав