АкушерствоАнатомияАнестезиологияВакцинопрофилактикаВалеологияВетеринарияГигиенаЗаболеванияИммунологияКардиологияНеврологияНефрологияОнкологияОториноларингологияОфтальмологияПаразитологияПедиатрияПервая помощьПсихиатрияПульмонологияРеанимацияРевматологияСтоматологияТерапияТоксикологияТравматологияУрологияФармакологияФармацевтикаФизиотерапияФтизиатрияХирургияЭндокринологияЭпидемиология

Лорен Де Стефано 13 страница

Я забрасываю руки за голову и зеваю.

– Все было просто сказочно! Что, разве ты не согласен?

Мы оба тихо и не очень убедительно смеемся. Он проводит пальцем по моему подбородку, нащупывает раздвинувшиеся в улыбке губы.

– Ты изнурительная, – объявляет он не без нежности. – Ты постоянно в движении.

– Сейчас я не двигаюсь, – возражаю я.

Я так устала гоняться за тем, что вечно от меня ускользает!

Как-то Дженна сказала мне одну вещь. Дело было к вечеру, садилось солнце, окрашивая все вокруг розовым и золотым, и это означало, что скоро нас позовут за стол. Дженна и я лежали на батуте, потные и усталые. Мы прыгали на нем не меньше часа, сначала смеясь, а потом уже просто хватая ртом воздух, заставляя себя подлетать все выше и выше, по очереди отправляя друг друга вверх, вверх, вверх… словно погибающие птицы, которым едва хватает силы воли, чтобы взлететь.

А потом, в тишине, она взяла меня за руку, как делала порой. В прикосновении ее пальцев всегда таились призраки ее сестричек. Она никогда о них не упоминала, и я не знала их имен, но всегда ощущала – когда Дженна справляется с очередной истерикой Сесилии или утирает мне слезы, она вспоминает, как заботилась о сестрах.

– А ты знаешь, почему нас выдают замуж за Комендантов? – сказала она. – Одно дело, если бы нас ставили в стойла, словно кобыл, и выпускали только для того, чтобы мы понесли… но дело обстоит иначе. Мы не домашние животные, мы жены, а это хуже.

Я подумала о том, каково оказаться запертой ради размножения, а потом подняла глаза к небу и стала наблюдать за облаком, похожим на раненого осьминога.

– И почему это хуже? – спросила я.

– Потому что если бы мы не были женами, все выглядело бы так, как есть на самом деле: девушек крадут и заставляют подчиняться. Но раньше люди женились, чтобы жить вместе. Любовь, близость… Подразумевается, что заключение брака происходит по взаимному согласию. У нас отняли не только свободу, но и право быть несчастными.

Поначалу я не смогла объяснить слова Дженны логически. Да, мне не хотелось становиться женой, но это ведь лучше, чем быть проституткой или безликой машиной по производству младенцев!

– У нас все равно есть право быть несчастными, – возразила я ей. – Просто нам приходится притворяться перед Линденом, вот и все.

Дженна горько засмеялась.

– Ах, Рейн! – Она перекатилась ближе ко мне, обхватила мое лицо ладонями и улыбнулась с невероятной печалью. – Никто из нас не притворяется.

Сейчас я думаю обо всем этом, а Габриель наблюдает за мной, склонив голову к плечу. Его глаза полны жизни и любопытства. Он тоже находился в неволе. И теперь я внезапно понимаю, о чем говорила Дженна.

Когда в той памятной беседке меня выдавали замуж за Линдена, моя рука безвольно лежала в его руке. Я сверлила его взглядом. Я не слышала обетов, которые были произнесены. И гораздо позже, когда он разговаривал со мной, я улыбалась, но улыбки были фальшивыми. Мои поцелуи имели высшую цель – освобождение.

– О чем ты думаешь? – спрашивает Габриель.

Он ничего от меня не требует, и лишь одно это удерживает меня подле него.

– О выборе, – тихо отвечаю я. – Я думаю о выборе.

Я чуть подаюсь вперед и целую его.

Он с готовностью отвечает на мой поцелуй. Мы быстро учимся понимать друг друга.

Я сделала правильный выбор, так ведь? Жизнь за пределами особняка Линдена некрасивая и нелегкая. Сейчас мне даже не хватает тех мелких неприятностей, которые присутствовали в моей жизни на этаже жен. Того, как Сесилия забиралась ко мне в кровать, когда ей не спалось. Того, как звонко хохотали за играми мои сестры по мужу, в то время как я жаждала тишины. А еще – Линдена, который присутствовал в нашей жизни даже тогда, когда его не было. Каждая секунда каждого дня была полна обещанием его появления. Даже когда он где-то пропадал, в самом конце дня все равно заходил пожелать нам доброй ночи.

Я отталкиваю мысль о нем, едва она возникает. Мне ни к чему скучать по Линдену Эшби. Он целыми днями делал все, что ему вздумается, а его жены вынуждены были ждать у себя в клетке. Я правильно сделала, что убежала. Даже Сесилии, которую устраивала жизнь пленницы, хватило ума это понять. Жизнь без надежных стен особняка непроста, но она – моя.

Я закрываю глаза и ощущаю дыхание Габриеля, который устраивается рядом со мной. Он шепчет мое имя так, словно важнее его в мире ничего нет.

– Что? – откликаюсь я, но наши губы уже соприкасаются, вызывая внутри странный, чудесный подъем.

Все во мне расцветает, наполняется жизнью.

Это наш первый поцелуй без клейма моего замужества, без присутствия где-то рядом моих сестер по мужу, без принуждения во время извращенных представлений мадам. У меня из горла вырывается хриплый звук, у него тоже, далекий и незнакомый.

Эту горячку невозможно спутать с той, которую принесла моя болезнь. Это – счастье, внезапное и неожиданное. Мир вокруг нас исчезает.

Мне смутно припоминается, как тот мужчина лапал меня за бедро, но в следующее мгновение Габриель стирает это воспоминание, проводя пальцами по тому же месту и принося искры тепла и света. Все, что происходило прежде, ощущается так, словно было миллион лет назад. Вот та свобода, которую я жаждала во время моего замужества. Возможность делить постель не из-за обручального кольца или одностороннего обета, данного за меня, а по собственному желанию. Необъяснимому, но несомненному. Я никогда прежде не желала подобной близости с кем бы то ни было.

Рука Габриеля ныряет мне под рубашку, ладонь прижимается к животу… и тут его голова чуть откидывается назад, он замирает.

– Что случилось? – спрашиваю я.

– У тебя кожа горит, – отвечает он.

– Со мной все в порядке.

– Неужели нельзя быть честной хотя бы со мной?

Теперь его голос звучит гневно, и я невольно напрягаюсь. Открываю рот, но не могу подобрать слова, которые не сделали бы все только хуже.

– Ведь что-то не так, да? – не отступает Габриель. – И ты пытаешься это от меня скрыть.

Я не отвечаю, и он садится, отодвигаясь.

– Габриель…

Он включает свет и смотрит на меня. Волосы у него всклокочены, глаза потемнели от тревоги и чего-то еще… Влечения? Боли?

– Не пытайся взять на себя еще и это, – приказывает он с такой решительностью, какую я не привыкла в нем видеть.

Его требование справедливо. Он отказался от всего, чтобы пойти за мной. Я обязана говорить ему правду, особенно если учесть, что больше мне дать ему нечего.

– Ладно, – соглашаюсь я и тоже сажусь. – Хорошо. Я отвратительно себя чувствую. Я не понимаю, что происходит, и мне страшно. Ясно?

Падаю обратно на матрас, кутаюсь в одеяло и поворачиваюсь к Габриелю спиной.

– Рейн…

Он дотрагивается до моего плеча, но, почувствовав, как я тут же каменею, убирает руку. Становится так тихо, что создается впечатление, будто Габриель вышел из комнаты, будто моя скрытность и нежелание отвечать на вопросы вызвали у него такое раздражение, что ему захотелось от меня уйти.

А потом я слышу, как он произносит очень тихо:

– Распорядитель Вон.

– Может быть, – признаю я. – Но совершенно не понимаю как.

Габриель снова прикасается к моему плечу и ложится позади меня.

– Я не допущу, чтобы он сделал с тобой что-то плохое, – обещает он.

– И как ты ему помешаешь? – откликаюсь я с неожиданной для меня самой горечью.

Он целует меня в затылок, и по спине словно бежит ток.

– Предоставь мне самому об этом побеспокоиться, – говорит он.

Подняв руку, он снова гасит свет.

Я лежу и пытаюсь заснуть. Неожиданно мне вспоминается обещание Габриеля, данное после того, как он оттащил от меня Грега: «Я больше никогда никому не позволю тебя тронуть».

Но если он прав и причина моей болезни – действительно Вон, то что тут можно поделать? Как Габриель сможет защитить меня от того, что уже внедрилось в мою плоть и кровь, что уничтожает меня изнутри?

Тем не менее, когда усталость затуманивает разум, я начинаю ощущать нечто, странно похожее на умиротворение.

«Не позволю, – пообещал Габриель, согревая меня своим теплом почти так же, как сейчас. – Больше никогда».

На следующее утро меня будит громкий звук удара. Я открываю глаза и сердито ворчу. Взгляд постепенно фокусируется на стопке книг. Голова у меня словно набита осколками стекла, и я бормочу еле-еле:

– Что?

– Журналы по медицине, – отвечает Габриель, садясь на край матраса.

– Мы нашли их в коробке в сарае, – говорит Сайлас. Он стоит, привалившись к дверному косяку, держа в руке оладушек, словно бутерброд, который одним укусом уменьшает вдвое. – Клэр раньше была медсестрой.

Я кое-как сажусь, волосы падают мне на лицо. Габриель протягивает стакан воды. Вода нагрелась, простояв всю ночь у моей постели. Я с трудом делаю глоток и спрашиваю:

– Что мы будем с ними делать?

– Надо с этим разобраться, – говорит Габриель.

– Ну, развлекайтесь, ребятишки, – ворчит Сайлас, дожевывая остаток оладушка. Он потягивается, подняв руки над головой и стукнувшись при этом о притолоку. – У некоторых из нас есть настоящие дела.

Целый час мы с Габриелем листаем книги, читая про все на свете, начиная с гриппа и кончая цингой. Болезней так много! Я себе даже представить не могла. Опухоли, которые увеличивают вес человека больше, чем вдвое. Болезни, от которых кровоточат десны и желтеют ногти. Нервные расстройства, вызывающие слуховые галлюцинации.

Что до моих симптомов, то все источники говорят о том, что у меня грипп. Кашель, жар, головокружение. В симптомах не упоминается чувство страха, ощущение того, что что-то разладилось. В книгах нет глав, посвященных пугающим свекрам или тому, что можно творить в похожем на лабиринт подвале.

Раскрытые страницы лежат между нами на одеяле, и чем дальше мы оказываемся от ответа, тем острее я ощущаю бессильную досаду Габриеля. Когда он наконец открывает рот, его взгляд все еще устремлен на текст, так что поначалу кажется, будто он собрался зачитать что-то вслух. Но Габриель произносит:

– Нам надо встретиться с ним лицом к лицу. Надо вернуться в особняк.

– Извини, – откликаюсь я. – Ты что, с ума сошел?

– Он же разыскал тебя у мадам, так? Может, в его словах была доля правды? Может, он хотел сказать о том, что с тобой происходит?

– А может, пытался заманить меня обратно, чтобы разрезать на куски и посвятить новый раздел своих безумных экспериментов органам подопытной с глазами разного цвета; подопытной, не покорившейся его сыну, – огрызаюсь я. – Я туда не вернусь, и ты тоже. Он убьет нас обоих.

Габриель отрывает взгляд от страницы. Я с изумлением вижу, что в его глазах плещется ярость.

– Посмотри на себя! – заявляет он. – Он и так тебя убивает. По-моему, когда Вон разыскал тебя в веселом районе, он собирался исправить то, что с тобой происходит.

– Полная чушь! – возражаю я, хотя часть моего сознания готова с этим согласиться.

– Как знать, – говорит Габриель. – Может, из-за твоего побега прервался какой-то эксперимент.

– Ну а я считаю, что, если я вернусь, Вон наверняка меня убьет.

Габриель снова утыкается в книгу, бормоча, что Дженна была права.

– Что там насчет моей сестры по мужу? – спрашиваю я.

– Она так хорошо тебя знала. И была права: ты не понимаешь. Вон не хочет, чтобы ты умерла. Он хочет разобраться в том, как ты дышишь, почему у тебя такие глаза. В тебе есть нечто такое, что дает ему надежду.

Я вспоминаю, с какой готовностью Дженна содействовала моему побегу. Как однажды она залезла в подвал и захлопнула передо мной дверь, когда я спросила ее, к чему все это. Мне больно из-за того, что она поделилась секретом с Габриелем. Когда она умирала, ее голова лежала у меня на коленях… но она не доверила мне ни крупицы своих тайн, хотя, похоже, немалая их часть имела ко мне непосредственное отношение.

– Не говори мне о Дженне! – огрызаюсь я. – Ты так уверен в том, что она все знала! И знаешь, что с ней сейчас? Она – труп. Лежит на каталке под простыней, точь-в-точь как Роуз. И даже если в планы Вона мое убийство не входит, я не намерена возвращаться туда, чтобы выяснять, что именно он задумал.

Зажатая в пальцах страница дрожит. Я захлопываю номер журнала в тот момент, когда буквы начинают расплываться из-за подступающих слез.

– Я не вернусь туда! – повторяю я.

Голова у меня гудит от боли. Я слышу шепот собственной крови и знаю – точно знаю! – что внутри меня прячется нечто смертоносное, чего все эти книги объяснить не смогут. Габриель подвигается ближе, и я кладу голову ему на плечо, несмотря на то, что он страшно меня разозлил. Мне мучительно необходима та защита, которую может дать только он, пусть даже эта защита временная.

– Хорошо, – шепчет он на ухо. – Хорошо. Мы найдем другой способ все исправить.

Я в это не верю, но все равно киваю. Тошнота накатывает волной, но это лишь начало гораздо более серьезных проблем. Мои нервы становятся живыми, поднимают свои лепестки, словно распускающиеся цветы. Я смотрю на Габриеля. А он стирает большим пальцем слезинку с моей щеки. Я подаюсь вперед и целую его.

Он отвечает на мой поцелуй. Открытые страницы окружают нас ребусами, которые надо разгадать. Пусть они подождут. Пусть спирали моих генов раскручиваются, шарниры расшатываются. Если моя судьба находится в руках безумца, пусть приходит смерть и делает со мной все, что хочет. Ради своей свободы я приму уродливые воронки на месте лабораторий, мертвые деревья, этот город с пеплом в воздухе. Лучше я умру здесь, чем буду жить сто лет с проводами в венах.

Я падаю обратно на матрас, и когда губы Габриеля отпускают мои, обнаруживаю, что дрожу и пылаю. Ладони у меня то жаркие, то холодные, то снова жаркие. Но я снова притягиваю Габриеля к себе, пока он не успел встревожиться.

Одна из книг сползает по матрасу, прогнувшемуся под моим весом, и ударяет меня по лодыжке, будто хочет напомнить о реальности. Я отталкиваю ее ногой – и она шлепается на пол, словно раздавленный клоп.

Во второй половине дня я собираюсь с силами, чтобы заняться уборкой. Я стираю липкие пятна с клавиш рояля и со столешниц. Сайлас моет посуду, а я насухо вытираю ее.

– Как себя чувствуешь, принцесса? – спрашивает он, подавая мне пластиковый поильник.

– Отлично! – уверенно отвечаю я.

Еще недавно он казался раздражающе высокомерным, но теперь мне думается, что мы довольно похожи друг на друга.

Он устраивает бессмысленные свиданки с юными девицами, заводит связи, которые не имеют никакого отношения к любви. Девицы приходят к нему охотно, даже с радостью, и я вижу, что они совершенно не похожи на тех, что были в веселом районе. Те принимали мужчин ради денег. В отличие от них Сайлас со своими обожательницами решили, что будут стараться получить от своих недолгих жизней все доступные им радости. И как я могу их за это осуждать? Разве я сама не делаю то же самое? Живу с обещанием смерти, думаю только о сегодняшнем дне.

Сайлас хлопает меня по плечу, и я чуть было не роняю тарелку.

– Чему улыбаешься?

– Ты о чем? День сегодня хороший, вот и все.

Сайлас поворачивает голову в сторону окна, за которым нависли сизые облака.

– Да уж.

Он решил, что я сошла с ума. Может, и сошла. Может, я заблудилась среди своих мыслей, как Мэдди: та настолько погружена в себя, что даже не удостаивает этот мир звуком собственного голоса. Иногда мне хочется увидеть то, что видит она. Интересно было бы попробовать.

– Эй! – окликает меня Сайлас. Вода течет у него сквозь пальцы. – Куда ты собралась?

– В сердце песни, – говорю я, направляясь на звуки рояля, доносящиеся из соседней комнаты.

Нина играет просто божественно. Ее левая рука с усохшей кистью свисает вниз, а правая порхает по клавишам, создавая пульсирующую мелодию, похожую на град от пуль.

Мэдди устроилась под роялем на четвереньках – лицо закрыто волосами, плечи ссутулены, глаза дико блестят. Она – зверек без стаи, маленький, но полный отваги. Я ложусь на ковер, и мы с любопытством смотрим друг на друга, то и дело моргая.

– Знаешь, как говаривал мой отец? – обращаюсь я к ней. – Он говаривал, что у песен есть сердце. Крещендо, которое может заставить всю твою кровь отхлынуть от головы к пальцам ног.

Мэдди переползает ко мне и садится на корточки. Она кажется крошкой, заглядывающей в глубокий омут, а я погружаюсь на самое дно этого омута. Веки у меня тяжелеют. Я смотрю, как она начинает расплываться, а потом исчезает, унося с собой песню и ее сердце.

– … ейн. Рейн!

Что-то едкое булькает в горле, мне плохо. Чьи-то руки подхватывают меня под мышки и вытаскивают из омута как раз вовремя, ибо меня тошнит прямо на собственные колени. Я задыхаюсь и давлюсь жгучей массой.

– Вот так, – воркует Клэр, вытирая мне лицо влажной тканью. – Выдай все.

Наверное, это был мой завтрак. Когда я открываю глаза, кажется, что кто-то намазал их жирной мазью. Меня снова выворачивает, а когда все заканчивается, меня укладывают на бок. Клэр говорит:

– Дайте девушке отдышаться. Разойдитесь.

Сайлас и Габриель что-то говорят, но я не могу разобрать ни слова. Тоненькие холодные пальчики скользят по моему лбу. Мэдди. Как мадам могла бить эту безобидную кроху?

Нина наклоняется ниже.

– Ты ее испугала, – шепчет она, выступая в роли голоса Мэдди. – Она решила, что испортила тебя.

– Это не она, – бормочу я. Голос у меня ужасно слабый, и я боюсь, что его не расслышат. – Не она. Это сделал другой человек.

Дальше все в тумане. Кто-то относит меня наверх, потом я смутно понимаю, что лежу в прохладной ванне. Затем – мягкое полотенце и жесткий матрас. Что-то прохладное лежит у меня на лбу. Пакет со льдом: я слышу, как льдинки стучат, словно камушки. Морозный запах пакета бьет мне в нос, но в целом становится легче.

– Отдыхай, – шепчет кто-то, и я слушаюсь.

Когда я просыпаюсь, за окном ночь. Слышно, как тихо переговариваются дети, а Клэр говорит им:

– Тс-с!

Я лежу на кровати Сайласа. Голова словно набита ватой. Смотрю на циферблат настольных часов, но не могу ничего понять.

– Проснулась? – спрашивает Габриель, поднимая взгляд от горы бумаг.

Я с трудом приподнимаюсь на локте. В голове что-то злобно жужжит.

– Что случилось?

– Клэр сказала, это был какой-то припадок, – отвечает он очень мягко. – Но она просто предположила. Ты лежала на полу, вся красная от жара, и нам никак не удавалось привести тебя в сознание. – Габриель поднимает какой-то медицинский журнал, по его лицу ничего понять нельзя. – Наверное, тебе будет интересно узнать, что это не похоже не только на припадок, но и вообще ни на одно известное заболевание.

Я снова ложусь и тру глаза ладонями, пытаясь унять жужжание. «Думай!» – приказываю я себе. Не может быть, чтобы дочь двух ученых не смогла справиться с такой проблемой. Но я никогда не была столь умной, как мои мама и папа. Мне вспоминаются только записи брата, каракули на обгоревших и смятых листках. Он составлял список, пытаясь что-то понять. Мы с братом участвуем в разных сражениях. Если бы мы смогли оказаться вместе, возможно, нашли бы ответ.

– Нам надо уходить, – говорю я, пытаясь избавиться от хрипоты в голосе.

Габриель смотрит на меня с надеждой.

– Обратно в особняк?

– Искать моего брата.

Габриель качает головой:

– Сейчас главное не это.

– Как ты можешь так говорить!

– Ты же умираешь! – взрывается он. Наступает тишина. Габриель виновато смотрит в открытую книгу. Ясно, что он не собирался этого говорить, но именно так он и думает. Спустя несколько секунд тихо повторяет: – Ты умираешь, и я не собираюсь сидеть и смотреть, не пытаясь ничего предпринять.

Я приподнимаюсь. Кажется, что вся моя кровь превратилась в песок. Я – песочные часы. Песок стремительно вытекает из головы, мне слышен его шорох.

– Возможно, Роуэн помог бы мне, – говорю я.

– Возможно, – отвечает Габриель. – Но ты здесь, мы не знаем, где он, и у нас нет времени на то, чтобы разыскивать его по всей стране.

С этим не поспоришь. Я открываю было рот, но слова отказываются слетать с моих губ. «Еще немного времени. Мне просто нужно еще немного времени». Я понимаю, что Габриель прав. Я понимаю, что разгадка происходящего может находиться именно там, откуда я сбежала. Я знаю, что мой сумасшедший свекор способен творить чудеса, точно так же, как способен убить младенца или непокорную жену собственного сына.

Как я оказалась во власти такого человека? Какое преступление я должна была совершить в моем прошлом воплощении, чтобы заслужить интерес Вона?

– Тогда пусть будет врач, – не сдаюсь я. – Или шаман. Прорицатель! Кто угодно!

Кровать накреняется, и я хватаюсь за ее края. Габриель замечает это и помогает мне лечь. Он подтыкает под меня одеяло, словно я маленький ребенок.

Воображаю, будто я снова в особняке. Не как пленница Вона, а как жена Линдена. Я лежу на шелковом белье, среди пуховых подушек. Мои сестры по мужу спят чуть дальше по коридору. Надо замереть. Прислушаться. Я смогу услышать их дыхание. А Габриель только что принес мне завтрак. Солнце еще не встало, пустые коридоры наполнены тикающими часами и клубами дыма от палочек с благовониями, которые догорели в самом конце ночи. Позже будут батуты, цветущие апельсиновые деревья и ярко-оранжевые карпы кои, помавающие хвостами, к вящему моему удовольствию. Бояться нечего. Со всеми все благополучно.

Габриель кладет ладонь мне на лоб. Его губы озабоченно сжимаются.

– Завтра найдем больницу, – говорит он.

– Ладно, – шепчу я.

Окончательно обессилев, я закрываю глаза.

– Ты ложишься? – спрашиваю я у него.

– Пока нет, – отвечает он.

Чувствую, как матрас прогибается под его весом, и засыпаю под шорох страниц, которые он перелистывает.

Когда я просыпаюсь, на улице по-прежнему темно. Габриель спит, обнимая меня за талию и пристроив подбородок у меня на плече.

Все тело ноет, а во рту горький металлический привкус, который подсказывает, что меня вот-вот вырвет. Однако боль – это прогресс, это значит, что у меня прошло онемение рук и ног. Постепенно высвобождаюсь из объятий Габриеля. Он вцепился мне в рубашку, но когда я по очереди прикасаюсь к его пальцам, они распрямляются. Он что-то невнятно бормочет и переворачивается на живот, подгребая под себя подушку.

Стараясь его не разбудить, выбираюсь из-под одеял и бреду в ванную. Из шкафчика над раковиной достаю таблетки аспирина, надеясь, что лекарство сможет умерить мою тошноту. Проглатываю несколько таблеток, запивая набранной в ладонь водой.

А потом я закрываю шкафчик – и вижу в зеркале светловолосое привидение. Это зомби из того фильма, который показывали во Флориде: с болезненно-серой кожей, запавшими глазами, бледными губами и поредевшими волосами.

Я в ужасе отвожу взгляд, чтобы эта девушка осталась для меня незнакомкой. Утром надо будет умыться пораньше, чтобы меня никто не успел увидеть.

На обратном пути меня успокаивает дыхание множества спящих. У некоторых детей собственные кровати, остальные жмутся друг к дружке, по нескольку человек в одной постели.

Прохожу через гостиную. Сайлас – бесформенная гора одеял на диване – говорит:

– Ты как призрак бродишь ночами по дому.

– У-у! – шепотом откликаюсь я.

Он тихо смеется и затихает, возвращаясь в свои сны. Я прохожу через комнату на кухню и там завариваю себе чаю.

Слышно, как за стенами вздыхает ветерок. На цыпочках пробираюсь мимо Сайласа, который начал храпеть, и распахиваю уличную дверь, чтобы вдохнуть весеннего воздуха. Ночь в этом маленьком районе кажется странно доброжелательной. Закрываю дверь за собой и сажусь на верхнюю ступеньку. Я не ушла опасно далеко. Я держусь рядом с домом, чтобы поспешно спрятаться при появлении какой-нибудь угрозы.

Однако все спокойно. Я рассматриваю расплывчатые серо-коричневые дома вдоль улицы. Изнуренные деревья, похожие на скелеты. Увядающую жухлую траву. И чувствую, что нахожусь там, где мне и следует быть. Я появилась на свет в умирающем мире, я принадлежу ему. Я предпочту его голографическим океанам и кружащимся диаграммам прекрасных домов. Потому что, хотя ложь и красива, в итоге тебя все равно ждет истина.

Однако здесь присутствует еще кое-что, страшно чужеродное всему остальному. Неуместное. В темноте я еле различаю его приближение: у тротуара тормозит черный лимузин. Интересно, с чего он здесь появился? Наверное, богачи купили какого-то ребенка – кажется, в квартале есть еще приюты. Вряд ли кого-то забирают отсюда на вечеринку. В этом районе богатые не живут.

Двигатель несколько мгновений работает вхолостую и отключается.

И тут меня захлестывает тошнотворное ожидание беды. Этот лимузин выглядит чересчур знакомо.

Передняя дверь со стороны пассажирского сиденья открывается, и я вижу, как из машины выходит темная мужская фигура. Человек потуже заматывает шею шарфом, шагает на тротуар и поворачивает голову ко мне.

– Правда, отличная ночь для любования звездами? – говорит он.

От этого голоса у меня идет мороз по коже.

«Беги-беги-беги!» – вспыхивает у меня в голове давнее предостережение Мэдди, но я почему-то застываю на месте, обеими руками сжимая кружку чая.

– Как вы меня нашли? – спрашиваю я.

– Так со свекром не здороваются, – отвечает Вон. – Я уверен, ты способна подыскать для меня более теплое приветствие.

Слышится щелчок, и Вон прикрывает ладонью язычок пламени. Я не сразу понимаю, что он держит не само пламя, а маленькую свечку. Он направляется ко мне, я медленно отодвигаюсь к двери, однако он останавливается в паре метров.

– Огонь – это такая хитрая штука, – говорит Вон, – особенно в руках хитрых девушек, которые могут придумать ему хорошее применение. Например, поджечь занавески, чтобы отвлечь внимание.

Огонек освещает все сто морщин на его лице.

Как случилось, что мой самый страшный кошмар стал явью, а я не способна сдвинуться с места и могу только сжимать кружку с чаем?

Я медленно поднимаюсь на ноги, стараясь не делать резких движений, словно Вон – ядовитая змея. Он делает быстрый шаг в мою сторону, и я вздрагиваю.

Он смеется.

– Успокойся, милая. Я не собираюсь поджигать дом, если ты боишься этого. Там ведь масса беспомощных сироток и твоя настоящая любовь.

Он подходит ближе и, встав на нижнюю ступеньку, подносит свечу к моему лицу. От ее жара в этом прохладном воздухе у меня тут же начинают течь сопли.

– Ты не слишком хорошо выглядишь. – Вон укоризненно цокает языком. – Какие мешки под глазами! И эта копна, которую ты зовешь волосами! Ты совсем опустилась, милая.

– По независящим от меня обстоятельствам, – злобно огрызаюсь я.

Вон продолжает, словно я ничего и не сказала.

– Ты всегда была ослепительно красива! Дикая, но прелестная. Именно это и любит мой сын, знаешь ли.

Он заправляет прядь волос мне за ухо. В его взгляде появляется доброта – такая, какую я впервые увидела, когда он водил меня по полю для гольфа. Она изумила меня тогда так же, как изумляет сейчас. Меня поражает, как мой единственный враг может мгновенно превратиться в копию своего ласкового сына.

Меня пронизывает тоска – острая и неожиданная. Если уж кому-то и надо было явиться, чтобы уволочь меня обратно в тюрьму, я бы предпочла, чтобы это оказался Линден. Линден, чей взгляд всегда был полон любви ко мне, пусть даже я никогда не верила в то, что эта любовь настоящая.

Вон проводит пальцем вдоль линии моих волос, ото лба к уху, а оттуда – к плечу, за которое хватает меня с такой силой, что пальцы давят мне на кость.

– Давай-ка мы с тобой поговорим, – предлагает он.

Я могла бы закричать. Уже через секунду Габриель, Сайлас и Клэр оказались бы в дверях, а за их спинами моргали бы несколько пар детских глазенок. Но мой взгляд прикован к пламени. К тому, что оно подразумевает. Это очень маленькое предупреждение об очень серьезных разрушениях. Вон не задумываясь сожжет этот дом дотла и убьет всех его обитателей, если таким образом сможет опять взять меня в плен. И я знаю, что он здесь только ради меня, а не ради них.

Яркие пятна света снова вернулись, порхая в ночном воздухе, словно снег в ту последнюю ночь, которую я провела в особняке. Мы с Линденом любовались им на веранде, и снежинки липли к нашим волосам.

Я не шевелюсь, а Вон не пытается меня тащить. Я знаю, что он не станет запихивать меня, кричащую и отбивающуюся, на заднее сиденье лимузина. Это не в его стиле. Но еще я знаю – он уверен: так или иначе я там окажусь. Его улыбка сверкает торжеством.

– Как ты себя чувствуешь? – спрашивает он. – Были какие-то необъяснимые симптомы? Приступы лихорадки?

Он снова приглаживает мне волосы, приподнимая двумя пальцами тонкие светлые прядки, выпавшие под его рукой.

У меня перехватывает горло. Желание видеть здесь Линдена вместо его отца усилилось вдвое, втрое… превратилось во что-то гадкое, вызывая в ушах противный звон.

– Это просто грипп, – говорю я холодно и недоверчиво.

– У тебя отключается иммунная система, – объясняет он. – Сейчас антитела двигаются по твоей крови, пытаясь бороться с инородными бактериями, которых там нет. Возможно, ты пыталась пить лекарства. Это даст тот же результат, то есть никакого. Твои нервы теряют чувствительность. Конечности почему-то немеют, особенно после пробуждения.

Я выдергиваю плечо из его хватки.

Дата добавления: 2014-12-11 | Просмотры: 701 | Нарушение авторских прав