АкушерствоАнатомияАнестезиологияВакцинопрофилактикаВалеологияВетеринарияГигиенаЗаболеванияИммунологияКардиологияНеврологияНефрологияОнкологияОториноларингологияОфтальмологияПаразитологияПедиатрияПервая помощьПсихиатрияПульмонологияРеанимацияРевматологияСтоматологияТерапияТоксикологияТравматологияУрологияФармакологияФармацевтикаФизиотерапияФтизиатрияХирургияЭндокринологияЭпидемиология

Глава 2. Проснулась я навстречу солнечному свету и улыбке Галена

Проснулась я навстречу солнечному свету и улыбке Галена. На свету его волосы ярко зеленели, окружали голову зеленым ореолом, так что даже в белизне его кожи проступил зеленый оттенок, заметный обычно только когда он надевал зеленую рубашку. У него одного из всех моих мужчин волосы короткие; единственная уступка традициям — тонкая косичка, перекинутая сейчас через плечо и стелившаяся по кровати. Мне поначалу жалко было его остриженных волос, но сейчас я воспринимала прическу просто как особенность Галена. Гален был для меня просто Галеном с моих четырнадцати лет, когда я впервые попросила отца выдать меня за него замуж. Только годы спустя я поняла, почему отец отказал. Гален, мой славный Гален, неспособен был на интриги, увертки и дипломатию. А в высшем свете фейри это необходимость.

Но он пошел искать меня в Благом дворе, потому что он, как и я, умело пользовался тонким гламором. Мы оба умели изменять свою внешность под чужим взглядом, позволяя другим видеть только те перемены, которые нам хотелось показать. Это волшебство осталось в арсенале у всех фейри, когда другие, более значимые таланты исчезли.

Я потянулась к Галену рукой, но капельница меня остановила. Он наклонился и нежно поцеловал меня в губы. Впервые с тех пор, как меня привезли в больницу, мужчина целовал меня в губы. Ощущение было чуть ли не странным, но приятным. Может, другие стражи боялись меня целовать по-настоящему? Боялись напомнить мне, что со мной сделал мой дядя?

— Мне больше нравится, когда ты улыбаешься, — сказал Гален.

Я улыбнулась ему: не один десяток лет уже он знал, как заставить меня улыбнуться. Нежно, словно бабочка крылом, он прикоснулся к моей щеке. Я вздрогнула, но не от страха. Он улыбнулся шире, и я невольно припомнила, почему когда-то предпочитала его всем другим.

— Уже лучше, но здесь со мной пришел кое-кто, кто сумеет надолго удержать твою улыбку.

Он подвинулся, и я разглядела за его спиной куда меньшую фигурку. Ба ниже Галена больше чем на фут.

У нее длинные волнистые волосы моей матери, все еще сочного каштанового цвета, хотя ей уже несколько сотен лет. Глаза у нее карие, яркие и традиционно красивые. А вот остальное совсем не так традиционно. Лицо у нее походит на лицо брауни, а не человека, то есть у нее нет носа. Ноздри есть, а больше ничего. И губ почти нет, отчего ее лицо напоминает череп. Коричневая морщинистая кожа не от возраста такая, это просто наследие брауни. Глаза, возможно, тоже достались ей от моей прабабушки-брауни, но волосы наверняка от прадеда. Он был шотландский фермер, а фермеры не заказывают портретов: только по отдельным чертам во внешности моей матери, тети и бабушки я могла судить о своих человеческих предках.

Бабушка подошла к постели и накрыла ладонью мою руку.

— Дитятко мое, что ж с тобой сделали? — В глазах у нее блестели непролитые слезы.

Другой рукой я накрыла ее руку, легшую поверх капельницы.

— Не плачь, Ба, не надо.

— Почему? — спросила она.

— Потому что я тогда тоже расплачусь.

Она громко втянула воздух и быстро кивнула.

— Верно, Мерри. Если ты можешь храбриться, то и я могу.

У меня защипало в глазах и горло вдруг сжалось. Пусть иррационально, но я почему-то чувствовала себя в большей безопасности рядом с этой маленькой женщиной, чем под защитой своих стражей. Их долгом было отдать за меня жизнь, и все они числились среди лучших воинов обоих дворов, но в безопасности я себя не чувствовала. А сейчас, рядом с Ба, вновь появилось детское чувство защищенности, словно ничего по-настоящему дурного не может со мной произойти, пока она здесь. Ох, было бы так на самом деле.

— Король поплатится за свое злодейство, Мерри, моя тебе клятва.

Слезы отступили под наплывом откровенного страха. Я крепко сжала ее руку:

— Я своим стражам запретила его убивать или вызывать на поединок. И ты тоже, Ба, оставь Благой двор в покое.

— Я тебе не гвардеец, дитя, мною не покомандуешь.

На лице у нее появилось хорошо мне знакомое выражение, упрямство угнездилось в глазах, напрягло узкие плечи. Не хотелось мне встретиться с сопротивлением в этом вопросе.

— Я не командую, но если ты погибнешь, пытаясь защитить мою честь, мне это вряд ли поможет. — Я поднялась и взяла ее за плечо. — Ну пожалуйста, Ба! Я не вынесу, если лишусь тебя, да еще по моей собственной вине.

— Не твоя то вина, Мерри. Вся вина на дрянном короле.

Я покачала головой, почти сев на кровати — со всеми прикрепленными ко мне трубками и проводами.

— Ба, прошу, пообещай мне, что не наделаешь глупостей. Ты мне нужна будешь — как я без тебя с детьми управлюсь?

Со смягчившимся лицом она потрепала меня по руке.

— Двойняшки, значит, как и у меня?

— Говорят, близнецы рождаются через поколение. Похоже, правда, — сказала я. Открылась дверь, снова вошли врач и медсестра.

— Я же просила вас, господа телохранители, не волновать принцессу, — со всей строгостью сказала доктор Мэйсон.

— Ох, это я виновата, — сказала Ба. — Прошу прощения, доктор, но я ее бабушка и расстроена немного тем, что случилось.

Доктор, должно быть, уже встречалась с Ба, потому что не стала на нее коситься украдкой, как обычно делают люди. Просто поглядела укоризненно и погрозила пальцем:

— Неважно, кто виноват. Если показатели мониторов не перестанут из-за вас скакать во все стороны, всем вам придется уйти.

— Мы уже объяснили, доктор, — вмешался Дойль. — Принцесса постоянно должна быть под охраной.

— За дверью дежурит полицейский и ваши люди тоже.

— Ей нельзя оставаться одной. — Это уже Рис.

— Вы считаете, что сейчас ее высочеству реально что-то угрожает? Здесь, в больнице?

— Конечно, — ответил Рис.

— Да, — хором заявили Дойл и Шолто.

— Могущественный властитель, который изнасиловал свою племянницу, имея любую магию к своим услугам, может сделать что угодно, — сказала Ба.

Доктор смутилась.

— Пока у нас нет образца ДНК его величества для сравнения, мы не можем быть уверены, что это его… — она замялась.

— Сперма, — договорила я за нее.

Она кивнула и опять стиснула стетоскоп:

— Верно. Что мы обнаружили именно его сперму. Мы убедились, что два образца принадлежат мистеру Рису и пропавшему телохранителю Холоду, но пока не можем определить еще двоих доноров.

— Еще двоих? — переспросила Ба.

— Долго рассказывать, — сказала я. Потом до меня дошло: — А где вы взяли ДНК Холода?

— Капитан Дойль дал мне прядь его волос.

Поверх плеча Ба я посмотрела на Дойля.

— Как это у тебя с собой оказалась его прядь?

— Я рассказал тебе наш сон, Мередит.

— И что?

— Мы обменялись прядями волос, чтобы отдать их тебе на память. Он взял мою и отдал бы тебе, если бы избранным оказался я. Небольшую часть его локона я отдал доктору для сравнения.

— Но где ты ее прятал, Дойль? У собак нет карманов.

— Отдал другому стражу на время. Тому, кто не ходил с нами к Золотому двору.

Из одной этой фразы было ясно, что он рассматривал возможность не вернуться. Мне от этого легче не стало. Да, мы все оттуда выбрались, но глубоко во мне угнездился страх. Страх потери.

— Кому же ты доверил такую ценность? — спросила я.

— Те, кому я доверяю больше всех, находятся в этой комнате, — сказал он мрачным голосом — под стать цвету своей кожи. Таким голосом говорила бы ночь, стань она мужчиной.

— Но из твоих слов я заключила, что ты рассматривал возможность неудачи, не только успеха. И потому ты отдал прядь волос тому, кого ты не брал с собой к Золотому двору.

Дойль шагнул к изножью кровати, но не очень близко к Ба. Дойль хорошо понимал, что после столетий, проведенных в роли убийцы на службе королевы, Королевского Мрака, немало придворных рядом с ним чувствуют себя не в своей тарелке. Мне понравилось, что он подумал о чувствах Ба, и он правильно сделал, что послал за ней Галена. Даже не знаю, нашелся бы среди моих стражей другой, кому бы она поверила. Слишком долго они представлялись нам скорее врагами.

Я вглядывалась в темное лицо, хотя знала, что ничем мне это не поможет. Поначалу он позволял себе проявлять чувства в моем присутствии, но когда я научилась читать у него по лицу, он стал куда строже. Я знала, что если он того не захочет, я от разглядывания его лица не получу ничего, кроме эстетического удовольствия.

— Кому? — прямо спросила я.

— Я отдал оба локона Китто.

Я уставилась на него, даже не пытаясь скрыть изумление. Китто — единственный мужчина в моем окружении, кто еще ниже ростом, чем Ба. Четыре фута ровно, на одиннадцать дюймов ниже нее. Но кожа у него лунно-белая, как у меня, а тело — идеальная уменьшенная копия стража-сидхе, если не считать дорожки радужных чешуек вдоль позвоночника, маленьких втяжных клыков во рту и громадных глаз без белков — с вертикальным зрачком посреди синего моря радужки. Все это оставил ему в наследство папа-змеегоблин. А черные локоны, белая кожа и магия, пробудившаяся однажды в постели со мной — наследие со стороны матери. Но Китто не знал ни одного из своих родителей. Мать-сидхе бросила его умирать перед гоблинским холмом. Он спасся только потому, что новорожденного и на хороший перекус не хватит, по мнению гоблинов, ценивших плоть сидхе в кулинарном смысле. Китто отдали гоблинской женщине на выкорм — будто поросенка, которого откармливают к сочельнику. Но женщина его… полюбила. Достаточно сильно, чтобы оставить его в живых и обращаться с ним как с гоблином, не как с убойной скотиной.

Прочие мои стражи не приняли Китто как равного себе. Он был откровенно слабее их, и хотя по настоянию Дойля занимался на тренажерах наравне с другими, так что под белой кожей понемногу нарастали мускулы, Китто никогда не станет настоящим воином.

Дойль ответил на написанный у меня на лице вопрос:

— Все, кому я доверяю больше, чем ему, пошли в холм Благих вместе со мной. А из оставшихся кто лучше него поймет, что значат два этих локона для тебя, моя принцесса? Кто кроме того, кто был с нами с самого начала наших приключений? А такой еще только Никка, а он пусть и лучше владеет мечом, чем Китто, но воля у него не сильней. К тому же Никка вскоре станет отцом, я не хочу вовлекать его в нашу драку.

— Это и его драка, — заметил Рис.

— Нет, — возразил Дойль.

— Если мы проиграем и Мерри не получит трон, наши враги убьют и его, и его нареченную, Бидди.

— Никто не посмеет тронуть женщину-сидхе с ребенком под сердцем, — возмутилась бабушка.

— Боюсь, что кое-кто из наших врагов посмеет, — сказал Рис.

— Согласен с Рисом, — кивнул Гален. — Кел предпочтет уничтожить страну фейри, чем потерять шанс наследовать трон.

Ба тронула его за руку:

— Ты стал циничным, мальчуган.

Гален ей улыбнулся, но в зеленых глазах осталась настороженность и едва ли не страдание:

— Поумнел.

Она повернулась ко мне.

— Представить страшно, что благородный сидхе так переполнен ненавистью. Пусть даже это он.

— Последнее, что я услышала от тетушки, это что мой кузен Кел строит планы сделать мне ребенка и править вместе со мной.

Бабушкино лицо выразило омерзение.

— Ты же лучше умрешь.

— И вот теперь я беременна, и никак не от него. Рис с Галеном правы — он бы убил меня и сейчас, если бы смог.

— Если бы мог, он бы постарался убить тебя до рождения детей, — добавил Шолто.

— А что за дело тебе до моей Мерри, царь слуа Шолто? — Ба даже не попыталась скрыть подозрительность.

Шолто шагнул ближе, стал в ногах кровати. Он не вмешивался раньше, позволил другим стражам ласкать и утешать меня. Я была ему за это благодарна — мы все еще были друг для друга скорее знакомыми, чем друзьями.

— Я один из отцов ее детей.

Ба повернулась ко мне, глянула недовольно, едва ли не сердито.

— Слышала, как об этом болтали языки, но не поверила.

Я кивнула:

— Это правда.

— Не может он быть царем слуа и королем Неблагих. На два трона одним задом не сядешь, — сердито сказала она. В голосе густо слышался простонародный акцент.

В другом случае я повела бы себя дипломатично, но время для дипломатии кончилось — в моем малом круге уж точно. Я беременна правнуками Ба, я много времени буду проводить в ее обществе. И мне не нужны свары между ней и Шолто на протяжении девяти месяцев, а то и дольше.

— Почему ты не рада, что Шолто — один из отцов?

Вопрос был не в меру прямой, любой сидхе счел бы его бестактным. Среди малых фейри этикет был почти так же строг.

— Всего день, как надеешься стать королевой, и уже грубишь своей старой бабушке?

— Я надеюсь, что ты будешь рядом со мной всю мою беременность, и не хочу, чтобы между тобой и моими любовниками были трения. Скажи мне, почему ты не любишь Шолто.

Ее прекрасные карие глаза приобрели совсем не дружелюбное выражение.

— А думала ты хоть раз, чья рука нанесла удар, сгубивший твою прабабушку, мою мать?

— Она погибла в одной из последних больших войн между дворами…

— И кто же ее убил?

Я глянула на Шолто. Лицо его было обычной надменной маской, но в глазах отражалась стремительная работа мысли. Я не успела изучить его мимику так же хорошо, как Риса или Галена, но была почти уверена, что он с бешеной скоростью думает.

— Это ты убил мою прабабушку?

— В боях я убивал многих. Брауни сражались за Благой двор, а я был на другой стороне. И я, и мои подданные убивали брауни и других малый фейри, сражавшихся за Благих, но был ли среди моих жертв кто-то твоей крови, я не знаю.

— Еще того хлеще, — сказал Ба. — Ты ее убил и даже не заметил.

— Я убивал многих. Со временем лица сливаются, и трудно вспомнить, чем один убитый отличается от другого.

— Я видела, как она умерла от его руки, Мерри. Он сразил ее и пошел дальше, словно она пустое место. — Ее голос наполнило страдание, откровенная душевная мука — я никогда не слышала, чтобы моя бабушка так говорила.

— Что это была за война? — спросил Дойль, и его бас камнем упал в сгустившееся напряжение, словно в глубокий колодец.

— Третий призыв к оружию, — сказала Ба.

— Война, которая началась с того, что Андаис похвалилась, будто ее гончие лучше, чем у Тараниса, — сказал Дойль.

— И потому ее назвали Собачьей войной, — добавила я.

Он кивнул.

— Не знаю я, с чего она началась, та война. Король нам не говорил, зачем нам на нее идти, говорил только, что не пойти — это измена, а за нее казнят.

— А первая война называлась Свадебной, что интересно, — сказал Рис.

— Да, знаю, — поддержала я. — Андаис предложила Таранису заключить брак и объединить дворы, после того как ее муж погиб на поединке.

— Не могу припомнить, кто из них кого первым оскорбил, — сказал Дойль.

— Больше трех тысяч лет прошло, — хмыкнул Рис. — За такое время подробности могут стереться из памяти.

— Так что, все крупные войны фейри начинались по таким же глупым поводам? — спросила я.

— Большинство, — ответил Дойль.

— Грех гордыни, — сказала Ба.

Никто не возразил. Я не уверена была в том, что гордость такой уж грех — ведь мы не христиане, — но в обществе, где правитель имеет абсолютную власть над подданными, гордость может привести к ужасным последствиям. Ведь нельзя отказаться, нельзя спросить: «Ну не глупо ли вести народ на смерть из-за такой малости?». Нельзя, не рискуя тюрьмой или чем похуже. Это было верно для обоих дворов, кстати, хотя Благие на протяжении столетий были более осмотрительны, почему и репутацию всегда имели неплохую. Андаис предпочитала делать пытки и казни наглядными.

Я перевела взгляд на Шолто. Красивое лицо отражало неуверенность — то есть пытался он изобразить высокомерие, но в трехцветно-желтых глазах сквозила нерешительность. Был ли это страх? Возможно. В этот миг он мог думать, что я его прогоню за то, что три тысячи лет назад он убил мою прабабушку.

— Он пронесся сквозь наши ряды так, будто наш народ был всего только мясом, будто надо было нас положить, только чтобы прорваться к месту главной драки, — сказала Ба с такой яростью, которой я от нее не слушала даже по отношению к мерзавцу из знати Благого двора, который был ее мужем.

— Шолто — отец одного из твоих правнуков. Наша любовь пробудила дикую магию. Наше слияние вернуло к жизни собак и других волшебных зверей, что появились теперь при дворах и у малых фейри.

Она ответила мне только взглядом — и столько в нем было горечи! Я начала пугаться. Моя нежная Ба, и столько ненависти!

— Языки болтали и об этом, только я не поверила.

— Клянусь тебе Всепоглощающей Тьмой, что это правда.

Она опешила.

— Не надо мне таких клятв, Мерри, дитятко. Тебе я верю.

— Я хочу, чтобы между нами не осталось неясного, Ба. Я тебя люблю, и мне грустно, что Шолто убил твою мать, мою прабабушку, у тебя на глазах, но он не только отец моего ребенка, он еще мой Консорт, который помог мне вернуть многое из той магии, что возвращается сейчас. И мне, и волшебной стране он слишком нужен, чтобы как-нибудь случайно умереть от отравленного пирожка.

— Сидхе нельзя отравить, — сказала она.

— Ни одним природным ядом, это верно, но ты не первый десяток лет живешь среди людей. Ты отлично знаешь, что есть и яды, созданные людьми. От искусственных ядов сидхе не защищены, так мне говорил отец.

— Принц Эссус был мудр. Он был велик, особенно для знатного сидхе.

Слова ее звучали слишком жестко. Она говорила искренне — отца моего она любила как сына, за то, что он больше, чем моя мать, любил меня и разрешил Ба жить с нами и растить меня. Но гнев, сквозящий в голосе, не соответствовал словам, как будто хотела сказать она не то, что говорила.

— Это так, но не о его величии ты хочешь говорить, бабушка. Я вижу твой гнев, и он меня пугает. Это гнев, присущий всем фейри — того сорта гнев, когда жертвуют своей жизнью и жизнью тех, кто от тебя зависит, лишь бы удовлетворить жажду мести и успокоить оскорбленную гордость.

— Не равняй меня с придворными господами и дамами, Мерри. У меня есть право на злость и право держать месть в голове.

— Пока я не буду уверена, что ты скорее моя союзница и бабушка, чем горящая мщением дочь, я не могу позволить тебе оставаться рядом со мной.

Она оторопела.

— Я останусь с тобой и крошками, помогу, как помогла растить тебя.

Я покачала головой.

— Шолто мой любовник и отец одного из моих будущих детей. Более того, Ба, наше соитие вернуло в страну фейри магию. Я не подвергну его риску твоей мести, разве только ты поклянешься самой святой нашей клятвой, что не причинишь ему никакого вреда.

Она вглядывалась в мое лицо, словно искала в нем намек на шутку.

— Дитятко, не может быть, чтобы ты говорила всерьез. Не может такого быть, чтобы это чудовище тебе важнее было, чем я.

— Чудовище… — тихо повторила я.

— Он магией сидхе скрывает, что он еще больше чудовище, чем остальные!

— Как, «остальные»?

Она показала на Дойля.

— Мрак убивает без жалости. Мать его была гончая Дикой охоты, а отец — пука, в собачьем обличье отымевший адскую суку. И как ты щенков не понесла! Все эти высокие лорды так выставляются, будто на них ни пятна, ни порока, а они точно так же уродливы, как мы. Только прячут уродство лучше, чем малый народец.

Я смотрела на воспитавшую меня женщину не узнавая — она и правда в чем-то оказалась мне совершенно незнакомой. Я знала, что на дворы она затаила обиду — как и большинство малых фейри, — но что она разделяет такие предрассудки, я и не подозревала.

— Ты и против Дойля имеешь зуб? — спросила я.

— Когда я перебралась к вам, с вами были Гален и Баринтус. Против них я ничего не имею, но мне и не снилось, что ты сойдешься с Мраком. Ребенком ты его боялась.

— Я помню, — сказала я.

— А понимаешь ли ты, дитятко, кого послала бы королева убивать твоего отца, если это ее вина?

Ох.

— Дойль не убивал моего отца.

— Откуда тебе знать, Мерри? Он тебе так сказал?

— Дойль не стал бы действовать без прямого приказа королевы, а Андаис не такая хорошая актриса. Она не отдавала приказа убить своего брата, моего отца. Я видела ее гнев и ярость. Они были неподдельные.

— Она Эссуса не любила.

— Может быть, вся ее любовь сошлась на сыне, но и брат для нее много значил. Ей не понравилось, что он погиб от чьей-то руки. Возможно, гнев был вызван тем, что не она отдала приказ — не знаю, но знаю, что приказа Андаис не отдавала, и что Дойль без приказа ничего бы делать не стал.

— Но стоило ей приказать, и он убил бы. Ты это знаешь, — сказала Ба.

— Конечно, — согласилась я настолько же ровным голосом, насколько ее голос стал резким.

— Он бы убил твоего отца по приказу королевы, и тебя убил бы.

— Он был Мраком королевы. Я это помню, Ба.

— А как тогда ты с ним спишь? Зная, сколько крови на его руках?

Я не знала, как сказать так, чтобы она поняла. Ее реакция застала меня врасплох. Мне это не нравилось, и не только из-за понятных причин, по которым внучке не нравится, что ее бабушка ненавидит ее возможного мужа. Мне не нравилось, что столько лет она сумела скрывать от меня такую горячую ненависть. Я невольно задумалась, чего же еще я не разглядела, что еще она скрыла от меня.

— Я могла бы просто ответить, что я его люблю, Ба, но по твоему лицу я вижу, что ты не поверишь. Ба, он теперь мой Мрак. Он убьет по моему приказу, не чьему-то еще. Один из величайших воинов сидхе за все времена, и он — мой. Моя крепкая правая рука, мой смертельный удар, мой генерал. Ни в одном дворе я не нашла бы короля, который сделал бы меня более сильной королевой, чем сделает Дойль.

Эмоции сменялись у нее на лице так быстро, что мне не удавалось все их уловить. Наконец она сказала:

— Так ты пустила его в свою постель ради политики?

— Я пустила его в свою постель, потому что так приказала Королева Воздуха и Тьмы. Я и не помышляла, что мне удастся отобрать у нее ее Мрака.

— Почем ты знаешь, что он до сих пор не ее?

— Ба, — вмешался Гален. — Ты хорошо себя чувствуешь?

— Лучше не бывало. Хочу только, чтоб у Мерри глаза открылись.

— На что открылись? — спросил Гален с непонятной интонацией. Я невольно стала вглядываться в него, но его внимание было целиком на Ба. Так что и я на нее посмотрела. Глаза у нее слегка округлились, рот раскрыт, пульс частил. Это просто злость так проявляется, или с ней что-то не то?

— Им нельзя верить, ни единому!

— Кому, Ба? — спросил Гален. — Кому нельзя верить?

— Королевским воякам, дитятко. — Она опять повернулась ко мне. — Ты же с малолетства это знала. Ей надо увидеть правду.

Последнюю фразу она прошептала в сторону, и без всякого акцента. Странно. Она расстроена, и акцент скорее усиливаться должен, чем пропадать.

— Ты никого не видел, когда был у нее дома? — спросил у Галена Дойль. — Из любого двора?

Гален задумался, прежде чем ответить.

— Нет, не видел. — Слово «видел» он выделил голосом.

— Что с ней происходит? — тихонько спросила я.

— Ничего со мной не происходит, дитятко, — сказала Ба, но глаза у нее принимали странное выражение, как будто чары — если это были чары — брали над ней верх.

— Хетти, мы когда-то были друзьями, — сказал Рис, шагая вперед так, чтобы Дойль смог выйти из ее поля зрения.

Она нахмурилась, словно не могла его припомнить.

— Это да, ты ни мне, ни кому из моих вреда не делал. Ты был верен себе самому в старые дни, и сражался на стороне света и снов. Ты был нам союзником, белый рыцарь. — Она схватила его за руку. — Как же ты оказался с ними?

Акцент пропал, ее голос казался почти незнакомым.

— Что с ней? — спросила я. Я потянулась к ней рукой, а она протянула руки ко мне, но Гален и Рис бросились между нами, чуть не сшибив друг друга с ног.

— Да что это?! — повторила я, уже волнуясь. Мониторы опять запищали. Если я не успокоюсь, сюда примчатся врачи и сестры. Люди посреди магического нападения — а похоже было на него — нам совершенно не нужны. Я старалась успокоиться, а моя бабушка пыталась пробиться ко мне мимо Риса и Галена, громко убеждая их и меня, что мы встали на сторону зла.

Голос Дойля прорезал шум:

— У нее что-то есть в волосах. То ли нитка, то ли чужой волос. Он светится.

— Вижу, — сказал Рис.

— А я нет, — сказал Гален.

Мне из-за их спин видно не было. Я видела только мечущиеся коричневые руки Ба, настойчиво тянущиеся ко мне.

Открылась дверь, впустив доктора Мэйсон с двумя медсестрами.

— Да что же это здесь творится? — спросила она, по-настоящему выведенная из себя.

Я понимала, что она по-своему права, но не могла придумать, как ей объяснить. Это я из-за беременности так плохо стала соображать, или просто шок не прошел?

— Всем на выход. Я не шучу! — сказала доктор Мэйсон, перекрикивая все более резкую речь Ба.

И тут стоявший на тумбочке стакан с водой медленно поднялся в воздух и повис дюймах в восьми над крышкой. Торчавшая в нем соломинка качнулась от движения, но стакан висел ровно. Как все брауни, Ба прекрасно владела левитацией. Именно таким способом она подавала нам на стол чай в фарфоровых чашках с самого раннего моего детства.

Стоявший там же на тумбочке светильник тоже начал подниматься. Прыгнул вверх кувшин с водой. Лампа поднялась на всю длину провода и повисла, слегка покачиваясь в воздухе, будто лодка у причала. Все было с виду безобидно, но почему же у меня сердце прыгало как бешеное, а пульс колотился где-то в горле? Да потому, что брауни не теряют контроль над своими способностями. Никогда не теряют. Зато богарты — сплошь и рядом. Что такое богарт? Ставший злым брауни. Что я имею в виду? Ну, Дарт Вейдер — он все равно джедай, верно? А Люцифер? Христиане говорят, что он падший ангел, но о чем чаще всего забывают — это о том, что он все равно ангел.

Доктор Мэйсон опять мертвой хваткой стиснула стетоскоп.

— Я не знаю, что тут у вас происходит, но вижу, что это беспокоит мою пациентку. Так что либо вы немедленно все прекратите, либо я вызываю охрану или полицию и очищаю помещение силой. — Ее голос лишь чуть дрогнул от вида прыгающей лампы и парящего стакана.

— Ба, — сказал Гален громким в минутной тишине голосом. Ба замолчала. В палате вообще стало слишком тихо — как в тот миг, когда мир затихает как раз перед тем, как разверзнется небо и на него обрушится гроза.

— Ба, — негромко позвала я. В моем голосе слышался страх, от которого частил мой пульс. — Ба, не надо, пожалуйста.

Гален с Рисом по-прежнему загораживали ее от меня, но я ее слышала и ощущала — чувствовала, как разливается по палате ее магия. Из кармана Мэйсон выскользнул карандаш, она только ойкнула.

Рис сказал:

— Ты мне говорила как-то, Хетти, что Мег стала богартом по собственной слабости, потому, что дала волю своему гневу. Разве ты слаба, Хетти? Гнев тебе хозяин или ты хозяйка своему гневу?

Это были не только слова. В голосе его была сила, которая значила больше слов. Сила, своего рода магия, чувствовалась в словах, как сила прилива чувствуется в ряби набегающих волн. Волны могут быть совсем небольшими, но ты понимаешь, что за легкой пеной, клубящейся у ног, есть нечто куда более мощное, куда более свирепое. Так и голос Риса: в простых словах чувствовалось нечто, что заставляло их слушать и слушаться. С другим сидхе он бы себе такого фокуса не позволил, но Ба не сидхе. Она старалась как могла, даже замуж вышла за сидхе королевской крови, но она осталась одной из меньших, и магия, не действующая на великих, могла подействовать на нее.

Со стороны того, кого она считала другом, это было и оскорбление, и отчаянная попытка — потому что если она не удастся, то Рис буквально посеет ветер. И я молилась Богине, чтобы мы не пожали бурю.

— Уходите, доктор, — сказал Дойль. — Уходите немедленно.

Она повернулась к двери, но оглянулась, уходя:

— Я вызываю полицию.

Рис не прекращал говорить с Ба, спокойным, рассудительным тоном. Дойль сказал:

— Если полицейские не волшебники, они ничем не помогут.

Доктор Мэйсон была уже у двери, когда прямо у ее головы просвистел кувшин и раскололся о стену — острый осколок пластмассы поранил ей щеку. Женщина вскрикнула, Гален шагнул к ней, но нерешительно замер у подножия кровати, разрываясь между желанием прийти на помощь и необходимостью оставаться рядом со мной. У Риса, Дойля и Шолто колебаний не возникло — они дружно шагнули к кровати. Наверное, они хотели просто меня прикрыть, но Ба отшатнулась в испуге. Теперь она была мне видна — Гален освободил обзор.

Она попятилась, сжала в кулаки опущенные руки. Карие глаза открылись так широко, что показались белки. Узкая грудь ходила ходуном, как после бега. Большое кресло, стоявшее в углу, взмыло в воздух.

— Нет, Ба! — крикнула я и потянулась к ней, словно моя бессильно протянутая рука могла сделать больше, чем слова. Я владела руками силы, но ни одну, ни вторую не хотела применять к своей бабушке.

Все мелкие предметы в комнате полетели к трем мужчинам у кровати. Полетели ко мне. Но я знала, что мелкие предметы — только дымовая завеса. Бросаешь мелочь для отвлечения, а потом бьешь крупным.

Я успела перевести дыхание и собралась крикнуть, предупредить, но Дойль навалился на меня, закрывая своим телом. Мир вдруг почернел — не от того, что я теряла сознание, а от водопада черных волос, накрывших мое лицо.

Доктор закричала опять. Где-то у двери кричали незнакомые голоса, потом крикнул Рис:

— Шолто, нет!

Дата добавления: 2015-08-26 | Просмотры: 459 | Нарушение авторских прав