О всех созданиях – больших и малых 30 страница
– Вы совершенно правы, многие животные выздоравливают. – Я пожал плечами. – Но ящур чрезвычайно заразен. Пока вы будете их лечить, он перекинется на соседние фермы, а потом охватит всю страну.
– Ну, а как же расходы? Небось обходится в тысячи фунтов?
– Безусловно. Только без этого выйдет еще дороже. Помимо павших животных, учтите еще потери в молоке и нагуле у коров, свиней и овец. Это означало бы ежегодно миллионы. Счастье еще, что Британия – остров.
– Пожалуй, вы дело говорите. – Он потянулся за трубкой. – По-вашему, мои перезаразились?
– Да.
– Ну что же, – буркнул он. – И не такое случается.
Старинное йоркширское присловье. Сколько раз я слышал его в ситуациях, когда почти любой горожанин, включая и меня, начал бы биться головой о стенку. Маленькое хозяйство мистера Даглби должно было скоро окутаться кладбищенской тишиной, а он только зажал трубку в зубах и сказал: «Ну что же, и не такое случается».
Чтобы вынести заключение, министерским специалистам много времени не потребовалось. Источником инфекции, по-видимому, было импортное мясо, которое мистер Даглби, готовя пойло, не проварил как следует. Ввиду появления ящура на округу в радиусе пятнадцати миль был наложен карантин. Я продезинфицировался сам, продезинфицировал машину и отправился домой. Там я сразу разделся, мою одежду забрали для обеззараживания, а я влез в горячую ванну с дезинфектантом.
Лежа в клубах пара, я раздумывал о том, что чуть было не произошло. Если бы я не обратил внимания на странные шишечки, то ничтоже сумняшеся отправился бы дальше распространять гибель и хаос. Правда, покидая любую ферму, я всегда тщательно мыл сапоги. Но ведь эти поросята покусывали полы моей длинной куртки… А шприц? А термометр? И ведь после них я собирался отправиться прямо к Теренсу Бейли осматривать его бесценное стадо элитных шортгорнов – двести великолепнейших молочных коров, плод тщательного отбора на протяжении поколений. Покупать их приезжали иностранцы со всего мира, и вот я стал бы причиной их гибели…
А сам мистер Даглби? Я представил себе, как он разъезжает по фермам в своем угольном фургоне, тоже развозя инфекцию. А в конце недели он, возможно, продал бы на аукционе часть поросят, перезаразив не только Йоркшир, но и соседние графства. Вот так и вспыхнула бы эпизоотия – катастрофа в национальном масштабе, которая обошлась бы стране в миллионы и миллионы фунтов.
Если бы я уже не потел в своей горячей ванне, то, конечно, облился бы при этой мысли холодным потом. Ведь я чуть было не попал в число бедолаг-ветеринаров, которые упустили ящур!
Я знавал кое-кого из них и тут почувствовал к ним острую жалость. Как легко это может произойти! Занятые по горло люди пытаются осматривать вырывающихся животных в полутемных коровниках и хлевах, а мысли их, возможно, уже заняты следующим вызовом. Не говоря уж о таких факторах, как полная неожиданность, не типичность, различные отвлечения. Для меня отвлечением оказался крикет, и он чуть было не стал причиной моей профессиональной гибели. Но мне повезло, и, соскользнув поглубже в горячую воду, я мысленно возблагодарил судьбу за это спасение буквально в последнюю минуту.
Позже, полностью сменив всю одежду и инструменты, я продолжил объезд и вновь порадовался своей удаче, когда вошел в длинный коровник Теренса Бейли. Эти бесподобные красавицы, стоящие длинными рядами, ухоженные, с изящными головами, стройными утопающими в соломе ногами, между которыми виднелось тугое вымя, являли собой истинную картину коровьего совершенства, и безвременная их гибель была бы невозместима.
Стоит где-то обнаружиться ящуру, и по всей округе начинается период напряженного ожидания. Фермеры, ветеринары, а главное, сотрудники министерства сельского хозяйства претерпевают страшные пытки, гадая, не успела ли инфекция распространиться до того, как были приняты меры, вздрагивая при каждом телефонном звонке: не возвестит ли он начало грозной эпизоотии, которая исковеркает им жизнь?
Для горожан вспышка ящура – это лишь газетные заметки и статьи, но для сельских жителей она означает превращение тихих ферм и лугов в морги и крематории. Она означает крушение надежд и разорение.
И мы в Дарроуби ждали. Но дни шли, ниоткуда не поступали пугающие сведения об охромевших или пускающих слюни животных, и в нас крепла уверенность, что все действительно свелось к изолированному единичному случаю, вызванному куском импортного мяса.
На каждой ферме я буквально купался в дезинфекционных средствах, обливая сапоги и комбинезон лизолом с таким усердием, что моя машина насквозь им провоняла, а стоило мне войти на почту, в магазин или в банк, как люди отворачивались, морща нос.
После двух недель я почти уже успокоился, и все-таки, когда мне позвонили с прославленной фермы Бейли, у меня тревожно сжалось сердце.
Звонил сам Теренс Бейли:
– Вы бы не приехали посмотреть одну из моих коров, мистер Хэрриот? У нее на соске какие-то пузыри.
– Пузыри! – Я чуть не задохнулся. – У нее идет слюна? Она хромает?
– Нет-нет. Только эти чертовы пузыри. И в них словно какая-то жидкость.
Я повесил трубку, все еще не в силах перевести дух. Вполне хватит и одного чертова пузыря. У коров ящур иногда именно так и начинается. Я опрометью бросился к машине, и всю дорогу мысли бились у меня в голове, точно птицы в ловушке.
Ведь первый, к кому я поехал после Даглби, был Бейли! Что, если это я занес? Но я же полностью сменил одежду, принял ванну, взял другие инструменты и термометр. Что еще я опустил? Колеса моей машины? Но я и их продезинфицировал… Вина, во всяком случае, не моя… но… но…
Меня встретила миссис Бейли.
– Я заметила это во время утренней дойки, мистер Хэрриот. (Их стадо все еще выдаивалось вручную, и в лучших традициях трудолюбивой крестьянской семьи миссис Бейли утром и вечером доила коров вместе с мужем и работниками.) Только я взялась за соски, вижу, корова беспокоится. И тут я увидела, что они все в мелких пузырьках, а один большой. Я все-таки ее выдоила. Мелкие пузырьки полопались, но большой остался.
Я с тревогой осмотрел вымя. Все было, как она сказала: много мелких лопнувших везикул и одна большая, целая, флюктуирующая. Симптомы до ужаса неопределенные. Я молча прошел вперед, ухватил корову за нос, повернул и раскрыл ей рот. С отчаянным напряжением я всматривался в слизистую оболочку губ, десен, щек. Мне кажется, если бы я обнаружил хоть что-нибудь, то хлопнулся бы в обморок, но все было чисто и выглядело вполне нормально.
Я приподнял переднюю ногу и промыл межкопытную щель мыльной водой. Потом повторил ту же операцию с другой ногой. Нигде ничего. Я обвязал веревкой правую заднюю ногу, перебросил веревку через балку и с помощью дояра задрал копыто. Опять промывал, скоблил, смотрел, но снова без всякого результата. То же я проделал с левой задней ногой. Когда я кончил, то был мокрым как мышь, но пузырьки так и остались загадкой.
Я измерил температуру. Она оказалась слегка повышенной. Я пошел по проходу.
– А у других коров ничего нет?
Миссис Бейли покачала головой:
– Ничего. Только у этой. Как вы думаете, что с ней?
У меня не хватило духа сказать этой красивой тридцатипятилетней женщине с обветренным лицом, что именно я думаю. Корова с везикулами на сосках в районе, где введен ящурный карантин! Рисковать я не мог. Необходимо было сообщить в министерство. И все-таки у меня не хватило духа произнести роковое слово. Я только спросил:
– Можно мне позвонить от вас?
Она посмотрела на меня с некоторым удивлением, но тут же улыбнулась.
– Конечно! Пойдемте в дом.
Я шел по коровнику и с обеих сторон видел прекрасных коров, а впереди за открытыми дверями тянулись загоны с телками и телятами. Во всех них текла кровь, созданная и облагороженная тщательным отбором на протяжении многих поколений. Но боенский пистолет ни с чем подобным не считается, и, если мои опасения оправдаются, через час—другой серия торопливых выстрелов оставит здесь только траурную пустоту.
Мы вошли в кухню, и миссис Бейли кивнула на внутреннюю дверь.
– Телефон там, в комнате, – сказала она.
Я сбросил резиновые сапоги, зашлепал по полу в носках и чуть было не споткнулся о Джайлса, годовалого баловника, который вперевалку вышел из-под стола. Я нагнулся, чтобы перенести его в сторону, и он одарил меня широченной улыбкой, открывшей все четыре его зубика. Миссис Бейли засмеялась.
– Нет, вы только посмотрите! Угомону на него нет, а ведь левая ручка после прививки оспы все никак не заживет.
– Бедный малыш! – сказал я рассеянно, открывая дверь и мысленно уже начиная страшный разговор по телефону. Я сделал несколько шагов по ковру, и вдруг меня как током ударило. Я обернулся:
– Вы сказали – «после прививки оспы»?
– Да. Мы всем нашим детям прививали оспу в годик, но у них никогда так не затягивалось. Мне все еще каждый день приходится менять ему повязку.
– Вы сменили ему повязку… и пошли доить эту корову?
– Да.
На меня словно брызнуло яркое солнце, и все волнения исчезли без следа. Я вернулся на кухню и затворил за собой дверь.
Миссис Бейли посмотрела на меня и сказала нерешительно:
– Вы ведь хотели позвонить?
– Нет… нет… Я передумал.
– А-а! – Она подняла брови, по-видимому, не зная, что сказать. Но потом улыбнулась и взяла чайник. – Так, может, выпьете чашечку чая?
– Спасибо, с большим удовольствием! – Я опустился на жесткий стул, чувствуя себя безоблачно счастливым.
Миссис Бейли поставила чайник на плиту и обернулась ко мне:
– Вы же так и не сказали, что с коровой.
– Да-да, конечно. Извините! – ответил я небрежно, словно просто забыл это сделать. – У нее оспа. Собственно говоря, это вы ее заразили.
– Я заразила?.. Как это?
– Видите ли, вакцину для прививок изготовляют из вируса коровьей оспы. И вы перенесли его от малыша корове на своих руках.
Я улыбнулся, смакуя такую приятную для меня минуту.
Рот у нее полуоткрылся, потом она засмеялась.
– Уж не знаю, что скажет муж! В первый раз такое слышу! – Она пошевелила пальцами у себя перед глазами. – А я-то всегда стараюсь быть аккуратной и внимательной. Но из-за его больной ручки у меня голова кругом пошла.
– Ну, ничего серьезного, – сказал я. – У меня в машине есть мазь, которая быстро ее вылечит.
Я прихлебывал чай и наблюдал за Джайлсом. Он уже успел перевернуть на кухне все вверх дном, а в эту минуту извлекал содержимое из шкафчика в углу. Согнувшись пополам и выставив круглую попку, он деловито кидал за спину кастрюли, крышки, щетки, пока шкафчик не опустел. Потом он поглядел по сторонам в поисках нового занятия, увидел меня и затопал ко мне на кривых ножках.
Пальцы моих ног в носках произвели на него неотразимое впечатление. Я принялся ими шевелить, и он вцепился в них пухлыми ручонками. Когда ему удалось наконец завладеть большим пальцем, он поглядел на меня со своей широкой ухмылкой, сверкая всеми четырьмя зубами.
Я ответил ласковой улыбкой. И не потому, что был ему благодарен за избавление от тревоги, – просто он мне нравился. Джайлс нравится мне и по сей день. Он один из моих постоянных клиентов – дюжий фермер, который уже обзавелся собственной семьей, питает нежную любовь к племенным коровам, знает о них все и по-прежнему ухмыляется до ушей. Только зубов он при этом показывает гораздо больше.
Но он и представления не имеет о том, что его прививка от оспы чуть было не довела меня до инфаркта.
На складе у меня было много вынужденного досуга, чтобы думать и вспоминать, и, как большинство солдат, я вспоминал свой дом. Только его у меня больше не было. Когда я ушел в армию, Хелен переехала к отцу, и комнатки под черепичной крышей Скелдейл-Хауса стояли пустые и пыльные.
Но в моей памяти они жили совсем такими, как прежде. Я все еще видел заплетенное плющом окошко, а за ним – хаос крыш и зеленые холмы, видел нашу скудную мебель – кровать, придвинутый к стене стол и старый гардероб, который удавалось закрыть, только засунув поверх дверцы мой носок. Странно, но именно воспоминание об этой болтающейся шерстяной пятке особенно будило во мне тоску.
И хотя все это ушло в прошлое, я словно еще слышал музыку, льющуюся из приемника на тумбочке у кровати, и голос моей жены, сидящей по ту сторону камина, и вопль Тристана, заглушивший его в тот зимний вечер.
Он кричал, стоя у лестницы далеко внизу:
– Джим! Джим!
Я выбежал на площадку и перегнулся через перила:
– Что случилось, Трис?
– Извини, Джим, но не мог бы ты спуститься на минуту? – Его обращенное вверх лицо было встревоженным.
Я сбежал по длинным маршам, перепрыгивая через две ступеньки, и когда, немного запыхавшись, добрался до Тристана, он поманил меня за собой в операционную в дальнем конце коридора. Там у стола стояла девочка лет четырнадцати, придерживая свернутое одеяло, все в пятнах.
– Кот! – сказал Тристан, откинув край одеяла, и я увидел крупного трехцветного кота. Вернее, он был бы крупным, если бы его кости были одеты нормальным покровом мышц и жира, но таз и ребра выпирали сквозь шерсть, и когда я провел ладонью по неподвижному телу, то ощутил только тонкий слой кожи.
Тристан кашлянул:
– Тут другое, Джим.
Я с недоумением посмотрел на пего. Против обыкновения, он был совершенно серьезен. Осторожно приподняв заднюю ногу, он передвинул кота так, что стал виден живот. Из глубокой раны наружу жутковатым клубком вывалились кишки. Я еще ошеломленно смотрел на них, когда девочка заговорила:
– Я эту кошку увидела во дворе Браунов, когда уже совсем темно было. Я еще подумала, что она очень уж тощая и какая-то смирная. Нагнулась, чтобы ее погладить, и тут увидела, как ее изуродовали. Сбегала домой за одеялом и принесла ее к вам.
– Молодчина, – сказал я. – А вы не знаете, чей это кот?
Она покачала головой.
– Нет. По-моему, он бродячий.
– Да, похоже… – Я отвел глаза от страшной раны. – Вы ведь Марджори Симпсон?
– Да.
– А я хорошо знаю вашего отца. Он наш почтальон, верно?
– Ага! – Она попыталась улыбнуться, но губы у нее дрожали. – Ну так я пойду. Вы его усыпите, чтобы он не мучился, правда? Ведь вылечить такое… такое нельзя?
Я покачал головой. Глаза девочки наполнились слезами, она тихонько погладила тощий бок и быстро пошла к двери.
– Еще раз спасибо, Марджори, – сказал я ей вслед. – И не тревожьтесь, мы сделаем для него все, что можно.
Мы с Тристаном молча уставились на растерзанное животное. В ярком свете хирургической лампы было хорошо видно, что его буквально выпотрошили. Вывалившиеся кишки были все в грязи.
– Как по-твоему, – спросил наконец Тристан, – его переехало колесом?
– Может быть, – ответил я. – Но не обязательно. Попался в зубы большому псу, а то кто-нибудь пнул его или ткнул острой палкой.
С кошками всякое бывает: ведь некоторые люди считают их законной добычей для любой жестокости.
Тристан кивнул.
– Ну да он все равно подыхал с голоду. От него один скелет остался. Его дом наверняка где-нибудь далеко.
– Что же, – сказал я со вздохом. – Остается одно. Кишки ведь в нескольких местах порваны. Безнадежно.
Тристан только тихонько засвистел, водя пальцем по пушистому горлу. И – невероятная вещь! – мы вдруг услышали слабое мурлыканье.
– Господи, Джим! – Тристан поглядел на меня округлившимися глазами. – Ты слышишь?
– Да… поразительно. Наверное, ласковый был кот.
Тристан, низко наклонив голову, почесывал кота за ухом. Я догадывался, что он чувствует: хотя к нашим пациентам он относился словно бы с бодрым безразличием, обмануть меня ему не удавалось и я знал, что к кошкам он питает особую слабость. Даже теперь, когда мы оба разменяли седьмой десяток, он частенько описывает за кружкой пива проделки своего старого кота. Отношения между ними весьма типичны: оба немилосердно изводят друг друга, но связывает их самая нежная дружба.
– Что делать, Трис, – сказал я мягко. – Другого выхода нет.
Я потянулся за шприцем, но мне стало как-то неприятно втыкать иглу в это изуродованное тело, и я прикрыл голову кота краем одеяла.
– Полей сюда эфиром, – сказал я. – Он уснет, и все.
Тристан молча отвинтил крышку флакона с эфиром и поднял его. И тут из бесформенных складок снова донеслось мурлыканье. Оно становилось все громче, словно где-то вдали урчал мотоцикл.
Тристан окаменел. Пальцы напряженно сжимали флакон, глаза уставились на одеяло, из которого доносились эти дружелюбные звуки.
Потом он посмотрел на меня и сглотнул:
– Рука не поднимается, Джим. Может, попробуем что-то сделать?
– Убрать все это на место?
– Да.
– Но ведь кишки повреждены, кое-где это просто решето.
– Так их же можно зашить, а?
Я приподнял одеяло и вновь осмотрел рану.
– Трис, я просто не знаю, с чего тут можно начать. И ведь кишки все в грязи.
Он только молча смотрел на меня. Правда, особых убеждений мне не требовалось. Мне не больше Тристана хотелось заглушить эфиром это ласковое мурлыканье.
– Ну ладно, – сказал я – Попробуем.
Голова кота скрылась под маской, побулькивал кислород, а мы промывали теплым физиологическим раствором выпавшие кишки. Но удалить все комочки присохшей грязи было попросту невозможно. Затем началась невероятно медленная штопка множества отверстий в маленьких кишочках, но я вновь с радостью убедился, насколько гибки пальцы Тристана: он орудовал небольшими круглыми иглами куда более ловко, чем я.
Потрудившись так два часа и израсходовав ярды и ярды кетгута, мы наконец засыпали заштопанную брюшину сульфаниламидом и вложили клубок в брюшную полость. Когда я сшил мышцы и кожу, наш пациент обрел вполне благопристойный вид, но меня томило скверное чувство, словно, убирая комнату, я заметал мусор под ковер. Такие повреждения при такой загрязненности… Перитонита не избежать!
– Во всяком случае, Трис, он жив, – сказал я, когда мы начали мыть инструменты. – Посадим его на сульфапиридин и будем надеяться на лучшее.
Хотя антибиотиков тогда еще не существовало, это новое средство было значительным шагом вперед.
Дверь открылась, и в нее заглянула Хелен.
– Что-то ты долго, Джим… – Она подошла к столу и поглядела на спящего кота. – Бедняжка. И такой тощий!
– Видела бы ты его, когда мы за него взялись! – Тристан отключил стерилизатор и завинтил кран анестезирующего аппарата. – Сейчас он выглядит много лучше.
– А у него серьезные повреждения? – спросила Хелен, поглаживая пеструю шкурку.
– Боюсь, что да, Хелен, – сказал я. – Мы сделали, что могли, но он вряд ли выкарабкается.
– Жалко! Он ужасно симпатичный. Все лапки белые, а расцветка такая интересная. – Она провела пальцем по рыже-золотистым полоскам, просвечивавшим на серо-черном фоне.
Тристан засмеялся:
– В его родословной явно присутствует рыжий котище.
Хелен улыбнулась, но как-то рассеянно и задумчиво. Потом быстро вышла из комнаты и вернулась с картонкой.
– Да-да, – сказала она, что—то взвешивая. – Это ему для постели, а спать он будет у нас, Джим.
– Ах так?
– Но ему же требуется тепло, правда?
– Конечно.
Позже в сумраке нашей спальни я, засыпая, созерцал мирную сцену: по одну сторону камина – Сэм в своей корзинке, по другую – кот на подушке в картонке под теплым половичком.
Бесспорно, было приятно сознавать, что мой пациент устроен так уютно, но, закрывая глаза, я подумал, что утром, возможно, все будет кончено.
Когда я открыл их в половине восьмого, то понял, что кот еще жив, – моя жена уже встала и беседовала с ним. Я подошел к ним в пижаме, и мы с котом поглядели друг на друга. Я почесал ему горло, а он открыл рот и испустил хрипловатое «мяу!» Но при этом не шевельнулся.
– Хелен, – сказал я. – У него в животе все держится только на кетгуте. По меньшей мере неделю он должен питаться исключительно жидкостями, хотя, вероятно, и при этом ему все равно не вытянуть. Если он останется здесь, тебе придется поить его молочком с ложечки чуть ли не каждый час.
– Ладно, ладно… – Она снова погрузилась в задумчивость.
И все следующие дни она действительно то и дело поила его с ложечки, но не только молоком. Через регулярные промежутки ему в глотку лился мясной экстракт, костный бульон и всевозможные детские смеси. Как-то, вернувшись пообедать, я застал Хелен на коленях перед картонкой.
– Мы назовем его Оскаром! – объявила она.
– Он что – останется у нас?
– Да.
Я люблю кошек, однако в нашей тесной квартирке мы уже держали собаку, и мне представились разнообразные будущие трудности. Но я спросил только:
– А почему, собственно, Оскаром?
– Не знаю. – Хелен уронила несколько капель мясного соуса на красный язычок и внимательно смотрела, как кот глотает их.
В женщинах меня пленяет, в частности, их загадочность, их непостижимая логика, а потому я не стал спрашивать дальше. Но ход событий меня вполне удовлетворял. Я все еще давал коту сульфапиридин каждые шесть часов, а утром и вечером измерял ему температуру, по-прежнему ожидая, что она вот-вот стремительно подскочит, начнется рвота и напряженная брюшная стенка неумолимо возвестит о перитоните. Однако ничего подобного так и не произошло.
Казалось, инстинкт подсказал Оскару, что ему следует двигаться как можно меньше: во всяком случае, день за днем он лежал абсолютно неподвижно, поглядывал на нас… и мурлыкал.
Его мурлыканье прочно вошло в нашу жизнь, и, когда в конце концов он покинул свое ложе, прошествовал в нашу кухоньку и продегустировал обед Сэма, состоявший из мясных обрезков с сухарями, это была триумфальная минута. Я не стал портить ее опасениями, не слишком ли рано он перешел на твердую пищу. Ему виднее, про себя решил я.
С этой минуты было уже чистым наслаждением наблюдать, как тощее мохнатое пугало толстеет и наливается силой. Кот ел, ел, ел и, по мере того как плоть нарастала на его костях, черные и золотые полосы уже глянцевитой шкурки становились все ярче. Мы оказались владельцами удивительно красивого кота.
Когда Оскар совсем выздоровел, Тристан стал нашим постоянным гостем. Возможно, он считал – с полным на то правом, – что жизнью Оскар в первую очередь был обязан ему, а не мне, и часами играл с ним. Больше всего он любил тихонько выдвигать ногу из-под стола и тут же отдергивать, прежде чем кот успевал в нее вцепиться.
Оскар (и его можно понять!) сердился на такое поддразнивание, однако он сумел показать характер: устроил однажды вечером засаду на Тристана и ловко укусил его за лодыжку, прежде чем тот вновь принялся за свои штучки.
На мой взгляд, Оскар очень украсил наш семейный очаг. С Сэмом они стали такими друзьями, что водой не разольешь. Хелен его просто обожала, а я, возвращаясь вечером домой, каждый раз думал, что умывающаяся у огня кошка придает комнате особый уют.
Оскар уже несколько недель был признанным членом нашей семьи, но затем Хелен как-то встретила меня на пороге, расстроенная чуть не до слез.
– Что случилось? – спросил я.
– Оскар… он исчез…
– Как так – исчез?
– Джим, по-моему, он убежал!
– С какой стати? – Я посмотрел на нее с недоумением. – Он же часто в сумерках спускается в сад. Ты уверена, что его там нет?
– Совершенно уверена. Я обыскала весь сад, а заодно и двор. И по улицам ходила. Ты вспомни… – У нее задрожали губы. – Он ведь уже убежал от кого-то.
Я взглянул на часы:
– Почти десять. Да, странно. В такое время ему следует быть дома.
Я еще не договорил, когда внизу раздался звонок. Я кубарем скатился с лестницы, галопом обогнул угол коридора и увидел за стеклом миссис Хеслингтон, жену нашего священника. Я распахнул дверь – в ее объятиях покоился Оскар.
– Это ведь ваш котик, мистер Хэрриот? – спросила она.
– Да-да, миссис Хеслингтон. Где вы его нашли?
Она улыбнулась:
– Видите ли, это даже как-то удивительно. У нас было собрание Материнского союза, и мы вдруг заметили, что ваш котик сидит в комнате и слушает.
– Он просто сидел?..
– Да. Но так, словно слушал нашу беседу с большим интересом. Поразительно! Когда собрание кончилось, я решила отнести его к вам.
– Огромное спасибо, миссис Хеслингтон! – Я выхватил у нее Оскара и зажал его под мышкой. – Моя жена совсем расстроилась. Она уж думала, что он пропал.
Почему вдруг Оскар взял да и ушел? Однако всю следующую неделю он вел себя совершенно так же, как прежде, и мы перестали раздумывать над этой маленькой загадкой. Затем как-то вечером клиент, который привел собаку для противочумной прививки, оставил входную дверь открытой. Когда я поднялся к себе, выяснилось, что Оскар снова исчез. На этот раз мы с Хелен обегали рыночную площадь и все прилегающие проулки, но вернулись домой с пустыми руками и в очень унылом настроении. Было уже без малого одиннадцать, и мы решили ложиться спать, но тут в дверь позвонили.
И я опять увидел Оскара – но уже на округлом брюшке Джека Ньюболда. Джек прислонялся к косяку, и в струе лившегося в дверь душистого ночного воздуха явственно ощущались пивные пары.
Джек служил садовником в богатом особняке. Деликатно икнув, он улыбнулся мне широченной благожелательной улыбкой:
– Вот принес вашего котищу, мистер Хэрриот.
– Ну спасибо, Джек! – сказал я, сгребая Оскара в охапку. – А где вы его нашли?
– По правде сказать, эго он меня нашел.
– То есть как?
Джек на мгновение смежил веки, а потом заговорил четко и раздельно:
– Нынче вечер был особый, мистер Хэрриот. Вы же знаете. Чемпионат по метанию дротиков. Ребята, значит, собрались в «Собаке и дробовике» – видимо-невидимо их там собралось. Одно слово – чемпионат.
– И наш кот был там?
– Ага. Был. Сидел с ребятами. Весь вечер так с нами и просидел.
– Просто сидел?
– Во-во! – Джек испустил смешок. – Можно сказать праздновал. Я сам дал ему капельку наилучшего портера из моей собственной кружки. А он-то только что не начал дротики метать, право слово. Всем котам котище. – Он снова засмеялся.
Поднимаясь с Оскаром по лестнице, я размышлял. В чем тут дело? Эти неожиданные побеги из дома расстраивали Хелен, и я чувствовал, что скоро они начнут действовать на нервы и мне.
Ждать следующего исчезновения пришлось недолго. На четвертый вечер Оскар снова пропал. Но мы с Хелен уже не бросились искать его, а просто ждали.
На этот раз он вернулся раньше. В дверь позвонили еще до девяти. Сквозь стекло в коридор заглядывала старушка мисс Симпсон. Но Оскара у нее на руках не было – он крутился на половичке, ожидая, когда ему откроют.
Мисс Симпсон с интересом следила, как он прошествовал по коридору и свернул за угол к лестнице.
– Вот и хорошо! Я так рада, что он благополучно вернулся домой! Я знала, что это ваш кот, и весь вечер наблюдала за ним.
– Но где…
– Ах да! В Женском клубе. Он пришел вскоре после начала и оставался до самого конца.
– Неужели? А что было в программе вашего вечера, мисс Симпсон?
– Ну, сначала мы обсуждали кое-какие текущие дела, потом мистер Уолтерс из водопроводной компании прочел небольшую лекцию с диапозитивами, а в заключение мы провели конкурс на лучший домашний пирог.
– Так-так… И что же делал Оскар?
Она засмеялась:
– Вращался среди гостей, как будто с большим удовольствием смотрел диапозитивы и проявил заметный интерес к пирогам.
– Вот как! И вы его сюда не принесли?
– Нет. Он нашел дорогу сам. А я, как вы знаете, прохожу мимо вашего дома и просто позвонила, чтобы предупредить вас, что он явился.
– Весьма вам обязан, мисс Симпсон. Мы немножко тревожились.
Я взлетел по лестнице, поставив рекорд. Хелен сидела, поглаживая Оскара, и удивленно на меня посмотрела.
– А я разгадал Оскара!
– Разгадал?
– Я знаю, почему он уходит по вечерам. Он вовсе не убегает, а наносит визиты!
– Какие визиты?
– Вот именно! – объявил я. – Как ты не понимаешь! Ему нравятся новые знакомства, он любит бывать с людьми, особенно в больших компаниях, – ему интересно, чем они занимаются. Прирожденная душа общества.
Хелен поглядела на симпатичный меховой клубок у себя на коленях.
– Ну конечно же! Он… как это?.. Фланер!
– Ага! Любитель вращаться в высшем обществе.
– Светский кот!
Мы расхохотались, а Оскар сел и уставился на нас с явным удивлением. Его громкое мурлыканье вплелось в наш смех. Смеялись мы еще и от облегчения: с тех пор как наш кот повадился исчезать по вечерам, нас мучили опасения, что он уйдет насовсем. Но теперь они рассеялись.
С того вечера радость, которую он нам доставлял, еще увеличилась. Было очень интересно наблюдать, как раскрывается эта черта его характера. Свои светские обходы он совершал с большой аккуратностью и принимал участие почти во всех событиях общественной жизни города. Он стал завсегдатаем карточных турниров, дешевых распродаж, школьных концертов и благотворительных базаров. И всюду встречал самый благожелательный прием – кроме заседаний местного сельскохозяйственного совета, откуда его дважды изгоняли: по-видимому, членам совета не нравилось, что в их дискуссиях принимает участие кошка.
Сперва меня пугала мысль, что он попадет под машину, но, последив за ним, я убедился, что он всегда смотрит направо, потом налево и лишь потом изящно перебегает через мостовую. Мне стало ясно, что он прекрасно чувствует уличное движение и, следовательно, искалечил его тогда не грузовик и не мотоцикл.
Дата добавления: 2014-12-12 | Просмотры: 643 | Нарушение авторских прав
1 | 2 | 3 | 4 | 5 | 6 | 7 | 8 | 9 | 10 | 11 | 12 | 13 | 14 | 15 | 16 | 17 | 18 | 19 | 20 | 21 | 22 | 23 | 24 | 25 | 26 | 27 | 28 | 29 | 30 | 31 | 32 | 33 |
|