АкушерствоАнатомияАнестезиологияВакцинопрофилактикаВалеологияВетеринарияГигиенаЗаболеванияИммунологияКардиологияНеврологияНефрологияОнкологияОториноларингологияОфтальмологияПаразитологияПедиатрияПервая помощьПсихиатрияПульмонологияРеанимацияРевматологияСтоматологияТерапияТоксикологияТравматологияУрологияФармакологияФармацевтикаФизиотерапияФтизиатрияХирургияЭндокринологияЭпидемиология

Глава 2. Нико буквально кипела энергией

Нико буквально кипела энергией! И не только сегодня. Так было и вчера, и позавчера — в принципе с тех самых пор, как она вернулась из… Забыла откуда, да это и не важно.

Ах да, она приехала из Флориды.

Утром поднялась в пять (невозможно спать в таком состоянии), прибралась в застекленных шкафчиках на кухне и разморозила холодильник. Поскребла духовку, вымыла и натерла воском полы. Зашла в ванную, двумя взмахами руки смела в полиэтиленовый мешок содержимое аптечки, освободила полочки под зеркалом, в полной уверенности, что лекарства ей больше не понадобятся — ни «Викс» от простуды, ни литий, ни аспирин. Да здравствует обновленная Нико, чистая и бурлящая жизнью, как водопад Эвиан!

Сегодня — встреча с Дюраном.

Его офис располагался в Кливленд‑парке. Чтобы добраться туда из Джорджтауна, Никки предстояло пройти пешком до моста Ки‑бридж, перейти Потомак и сесть на метро. Путь неблизкий, но идти на встречу ее никто не заставлял — как не заставляют дышать. Литий она недолюбливала, а вот беседы с психотерапевтом оказались настолько важны, что Никки ни разу в голову не пришло пропустить сеанс. Дюран был ее психиатром, якорем, удерживающим на плаву, и экзорцистом, помогавшим выводить терзавших сознание демонов на чистую воду. Доктор обещал ей помочь, и Нико в это верила.

Когда девушка вошла в метро, ее поразил давно забытый запах подземки: особая смесь затхлости и пыльной пустоты. Так пахли темные тоннели и подвалы, так пахло подземелье в Южной Каролине. Вспомнилось, как однажды она с сестренкой и родителями ездила на экскурсию в пещеры заповедника Шенандоа в Виргинии и как на Эйдриен прикрикнула смотрительница, когда девочка случайно коснулась сталагмита. До сих пор стоит в ушах гнусавый назидательный голос: «За десять тысяч лет сталагмит вырастает на четверть дюйма, а некоторые эгоистичные люди не могут удержать рук. Пожалуйста, относитесь с уважением к величию природы! Спасибо».

Этот подземный запах был обонятельным фоном метро, столь же неотъемлемым, как басовая тема в музыкальном произведении или сцена в комедии положений. Впрочем, в воздухе присутствовали и более сильные ароматы: кофе, пот, табак, пыль. Повеяло мочой, в нос ударил запах туалетной воды — или лака для волос?

Но зато сама поездка! Поездка успокаивала и расслабляла, как руки хорошего массажиста, и Никки едва не заснула. Ей нравилось, как ритмично покачивается гибкий, разделенный на вагоны поезд, со свистом рассекая воздух тоннеля. Она чувствовала, как ее тело проделывает замысловатые движения, приспосабливаясь к переменам в скорости и направлении движения, как мышцы моментально реагируют на ньютоновские силы — невидимые, но реальные.

Поезд доехал до «Кливленд‑Парка», Никки вышла и поднялась по эскалатору на улицу, где в двух шагах от выхода стоял стенд с напитками. По своему обыкновению, купила молочный коктейль из папайи и высосала его до дна так быстро, что скулы свело от холода. Впрочем, это ощущение ей даже нравилось, потому что после наступал краткий миг, когда ее рассудок становился кристально чистым. А ради этого можно потерпеть и боль.

Однажды Нико пыталась объяснить Эйдриен, что чувствует в такие моменты, но сестренка просто не поняла, посмотрела на нее с опаской и отшутилась.

А вот Дюран — другое дело, он знает Никки до мелочей.

Кооперативная квартира, где жил психотерапевт, располагалась в доме‑совладении в квартале от станции метро, в восточной части Коннектикут‑авеню. Неплохой райончик, если вас не раздражает несмолкающий гул транспорта: мимо пожарной станции прогуливаются мамаши с колясками, бегают трусцой любители утренних пробежек и торопятся на ленч бизнесмены. Вот и теперь какая‑то молодая пара изо всех сил старалась не замечать шизофреничного чернокожего, клянчившего мелочь у «Старбакса».

И конечно, старики сидели на скамейках перед индо‑тайской закусочной «У Айви» и кормили голубей. Одного из завсегдатаев этого места Нико видела каждую неделю, узнавая по рыбацкой шапочке, которую он носил не снимая, в любую погоду, и по изуродованным артритом ладоням размером с суповую тарелку. Старик кормил птиц, швыряя в них поп‑корн из темного бумажного пакета.

Здание, где находилась квартира Дюрана, выстроили много лет назад, и поэтому все в нем — от домофона до лифта — функционировало со странностями. Например, звонок внутренней связи гремел так оглушительно, словно возвещал квартиранта о том, что у него серьезные проблемы. В особенности это раздражало, когда Дюран спокойно сидел в гостиной и смотрел телевизор.

Так что едва Нико нажала кнопку звонка, доктор вздрогнул от неожиданности — и так же быстро взял себя в руки, сделал глубокий вдох, выдохнул и нажал кнопку на дистанционном пульте. Изображение взорвалось водоворотом искорок, а телеведущая Опра, которая как раз подалась к камере, чтобы уточнить очередной вопрос, растворилась в статическом потрескивании.

Дюран знал, что пришла Нико, но, желая соблюсти формальности, вышел из комнаты и проговорил в металлическую решетку домофона:

— Кто там?

Ответ не заставил себя ждать, и до психиатра донесся легкий певучий голос:

— Это Нико. Нико‑Нико‑Нико!

Пациентка так и излучала энергию — Дюран сразу понял, что литий она не принимала.

— Здравствуй. Ты, как обычно, вовремя. Поднимайся.

Ожидая Нико, Дюран поймал себя на мысли, что гадает — о чем же хотела спросить Опра, когда его отвлек вызов домофона. Перед глазами стояло лицо ведущей: сложенные в трубочку губы, тонкие морщинки на сосредоточенном лице, прищуренные глаза — озорной, извиняющийся взгляд будто приглашал собеседника вступить в некий тайный сговор: «Мои вопросы в обмен на твои ответы. Если я посмею спросить, рискнешь ли ты ответить?» Взгляд на «все сто» — не то что липкие гримасы иных тележурналистов, буквально выдавливающих из себя сочувственное понимание.

Доктор стоял у двери, ожидая Нико, и, когда на шестом этаже разъехались двери лифта, он почти физически ощутил, как дрогнул воздух. Затем послышались шаги в коридоре, легкое «цок‑цок‑цок» по плиткам становилось все громче, громче и — внезапно смолкло. Пациентка нажала кнопку звонка, и прозвучала чистая завершенная нота, словно кто‑то ударил молоточком по ксилофону. Подобный звук издает усилительная аппаратура для объявлений в крупных универмагах вроде «Мейси» и «Сакс, Пятая авеню». (Впрочем, Дюрана сложно было назвать частым посетителем супермаркетов.)

Едва раздался звонок, врач открыл дверь, и Нико отпрянула от неожиданности.

— Нико!

— О‑о‑ох! Господи, Док, ты меня напугал! — воскликнула она и лучезарно улыбнулась, входя в прихожую.

— Прекрасно выглядишь, — заметил Дюран, закрывая дверь. — Здоровый загар. Хотя теперь, наверное, в ходу другая концепция: «Да здравствует бледность!»

Он помедлил, окинул ее взглядом, стараясь при этом не проявлять своей мужской сущности. Задачка не из легких, когда перед тобой стоит прелестная особа на шпильках и в розовой обтягивающей юбочке размером с косынку.

— Как дела, где пропадала?

Нико пожала плечами:

— Да так, на пляже.

— Серьезно? На каком?

Гостья покачала головой:

— Название вылетело из головы.

Доктор проводил ее в кабинет.

— Ого, да у тебя новое приобретение?! — Никки указала на коврик у камина.

Дюран посмотрел на кроваво‑красный турецкий кирман с традиционными узорами и кивнул:

— Да. Недавно обзавелся.

— Ни за что не поверю, что ты выбирался в магазин.

Психиатр покачал головой, беспомощно улыбнувшись:

— Я заказал по каталогу.

— Док, тебе надо чаще бывать на воздухе — ты бледен, как призрак.

Собеседник пожал плечами:

— Времени не хватает. К тому же теперь бледность действительно в моде.

Кабинет мало чем отличался от гостиной — разве что встроенными в потолок осветителями да тяжелыми шторами на окнах. В обстановке преобладали нейтральные тона: на кремовых стенах висели акварельные пейзажи в черепаховых рамах, мебель закрывали бежевые чехлы. Здесь же красовались и дипломы Дюрана.

Вместе с огромного размера мебелью и подушками, разложенными на диване, дипломы и свидетельства были призваны завоевывать доверие клиентов: степень бакалавра в Брауне, докторская по клинической психологии в Висконсине, по флангам — сертификаты Американского совета психологического гипноза и Общества когнитивных психотерапевтов[3].

— Располагайся, — сказал Дюран, садясь за письменный стол. — Я просмотрю записи, найду кассету — и начнем.

— А что, обязательно записывать все сеансы? — пожаловалась Нико и, сбросив туфли, плюхнулась на диван.

— Да, — усмехнулся Дюран, вставляя кассету в магнитофон. Нажал кнопку «Запись» и, повернувшись к компьютеру, стал набирать что‑то на клавиатуре. — Ты же знаешь, это не моя прихоть — страховая компания требует.

— Док, я все равно не буду с тобой судиться.

— К сожалению, именно так все и утверждают.

Дюран ввел пациентку в легкий транс. Она расслабленно лежала на диване с закрытыми глазами, на лице застыло безмятежное выражение. Низкий, баюкающий голос психиатра направлял ее по воображаемому ландшафту, следуя привычной последовательности образов:

— Ты идешь вдоль прохладного ручья по мягкой влажной тропке. Задержись ненадолго. Слышишь? Вода журчит. Лист плывет по воде, как маленький корабль, и ты провожаешь его взглядом. Вот его прибило к камню, но тут же освободило течением, он закружился в потоке и скрылся за поворотом. Как красиво перекатывается по дну вода, лаская камни…

На миг Нико нахмурилась: Дюран начал уводить ее от ручья. Теперь ее лицо слегка напряглось: исполняя волю психотерапевта, она, скорчившись, пролезла под колючими ветками. На лбу пролегли морщинки, пока Никки продиралась сквозь густые заросли — и вернулась легкая, блаженная улыбка, едва она ступила на мягкую, пружинящую под ногами луговую зелень.

— Твое лицо ласкает легкий ветерок, он ворошит волосы и гладит траву…

Вслед за Дюраном Никки отворила белую калитку, ведущую на поросшие мхом ступени в рассеянной тени листвы, и спустилась к уединенному прудику. Села на поваленный ствол укутанного мхом дуба и залюбовалась танцующим на воде солнечным зайчиком, что пробрался сквозь завесу крон. Левая рука Нико свесилась с дивана и, путешествуя по ковру, окунулась в прохладу озерца.

Никки снова в укромном уголке, где никто и ничто не может причинить ей зла. Дюран понаблюдал, как мерно поднимается и опускается грудь девушки, а потом стал выводить пациентку в прошлое:

— Давай вернемся в то время, когда ты была девочкой.

— А я и сейчас не мальчик.

— Нет, маленькой девочкой. Двенадцать лет… одиннадцать… десять. Вспомнила?

Нико беспокойно поерзала на диване и кивнула. Дюран, сидевший в высоком кресле в паре шагов от пациентки, подался вперед и в который раз принялся с удивлением следить за переменами на ее лице — настороженность умудренного жизнью человека сменилась детской непосредственностью. И даже голос Никки теперь звучал по‑детски.

— Где мы? — спросил Дюран.

— В Южной Каролине.

— А твои приемные родители?

— М‑м… дома. У нас большой белый коттедж за городом.

— Расскажи мне о нем.

— Ты и так знаешь.

— Мне бы хотелось услышать еще раз.

Она нахмурилась.

— Там колонны — высокие колонны, как в старинных богатых домах. Только на наших краска облезает. И там, где ее нет, видно, что они не каменные, а деревянные — собраны из дощечек, а теперь вот расклеиваются. Наверное, скоро упадут.

— Что ты видишь? — спросил Дюран.

— Крыльцо.

— Хорошо… Что еще?

— Деревья.

— Какие именно?

— Простые деревья. Дубы. Дом стоит в конце маленькой дороги.

— Длинной подъездной аллеи, — поправил Дюран.

— Длинной подъездной аллеи с гнилыми дубами по обе стороны.

— Живыми дубами, — уточнил психотерапевт.

— Да, наверное. Все считают их здоровскими, только мне они не нравятся. Они старые и мерзкие.

— Недолюбливаешь их?

— Терпеть не могу!

— Почему?

— Потому что… Ну, как сказать…

— Почему же?

— Они жуткие.

— Жуткие? Как это?

— На них паутина.

— Ты хочешь сказать, «бородатый мох»? — подсказал Дюран.

— Ага.

— И что в том плохого? — продолжал доктор.

Нико свела брови, задумалась и молча покачала головой в ответ.

— У тебя с ними связаны какие‑то неприятные воспоминания? — спросил Дюран.

Пациентка поежилась и кивнула:

— Угу.

— Дек что‑то делал с этим мхом?

Никки уткнулась головой в подушку:

— Он запутывал его в волосы. В безлунные ночи.

Доктор кивнул.

— На что это было похоже, Никки?

— На паутину.

Дюран придвинулся к пациентке.

— Расскажи о Деке, — попросил он.

— Мне не нравится Дек! — воскликнула Нико, неожиданно раскрыла глаза и попыталась сесть. — Только, пожалуйста, не говори ему!

— Не буду.

— Обещаешь?

— Обещаю. А теперь ложись и закрой глаза. Ты в безопасности. — Дюран заметил, что пациентка начинает задыхаться. — Здесь только ты и я, и ветер, и ручей. Порядок?

Она кивнула.

Через некоторое время доктор возобновил тему:

— Почему тебе не нравится Дек?

Нико молчала с минуту, ее грудь беспокойно вздымалась, Дюран выжидающе смотрел на лицо девушки. Наконец та выпалила:

— Из‑за того, что он делает!

— Что он делает?

Нико скорчилась на диване.

— Он зовет нас в церковь с друзьями, а сам ведет в тоннель в подвале.

— Что там происходит?

Нико замерла и некоторое время лежала, боясь шелохнуться, а затем безмолвно покачала головой.

— Вы снимали кино?

Она кивнула.

— Расскажи поподробнее, — попросил Дюран.

Пациентка нахмурилась, перевернулась на другой бок и уставилась в спинку дивана.

— Не могу, — сказала она.

— Не можешь?

Никки отрицательно покачала головой.

— Почему? — удивился Дюран.

— Не могу — и все.

— Ты не помнишь?

Нико молча кивнула.

— Я подскажу, — предложил доктор. — Был фильм, в котором вы поженились.

Никки неохотно кивнула, и упрямство на ее лице сменилось обреченностью.

— Давай поговорим о свадьбе.

Нико не могла не подчиниться и под руководством Дюрана во всех подробностях поведала историю смерти своей старшей сестры в порнофильме. В этой картине две девочки исполнили главные роли, а третьей, самой младшей, отводилась роль второго плана.

Николь с Дюраном частенько наведывались на эту запретную территорию. Отсюда происходили проблемы пациентки, а потому было жизненно необходимо начать сражение с болезнью с раскрытия секретов ее детства.

— Я в белом, — рассказывала Нико, затаив дыхание. — Все, как полагается невесте: длинная фата и букет.

— Какие в нем цветы?

— Красные розы и гипсофилии, — без колебаний ответила пациентка. — Да, и еще папоротник. Розанна — жених. Глупость какая, как девочка может изображать жениха!

— Во что одета Розанна? — спросил Дюран.

— На ней черный смокинг с красной гвоздикой в петлице. Она такая прелесть! А Эйдриен несет кольца.

— В чем она?

— На ней, кроме венка из цветов, ничего нет.

— И вы подходите к алтарю?

— Угу.

— А свечи на нем есть?

— Да. Вокруг свечи, и какие‑то люди занудно бубнят молитвы. А потом к нам выходит священник и спрашивает: «Берешь ли ты этого мужчину?…» — Голос Нико затих, и создалось впечатление, будто она забыла, что от нее требуется.

Дюран подсказал:

— Священник спрашивает: «Берешь ли ты этого мужчину…» — и что дальше? Насколько я помню, дальше следует твоя реплика?

— Верно, — сказала Нико.

— Что ты должна сделать?

— Встать на колени…

— И?

— Открыть рот.

Теперь дискомфорт Нико стал осязаемым, и Дюран забеспокоился, как бы нынешнее волнение пациентки не вылилось в истерику. Так уже случалось на прошлых сеансах, и психиатр решил сменить тактику:

— Расскажи о Розанне. Кто она?

— Жених.

Дюран отмахнулся от ответа, как от назойливой мошки.

— Верно, в кино она жених. А кто она в жизни?

— Когда не в фильме?

— Да.

— Розанна — моя старшая сестра, а Эйдриен — младшая.

— Вот как…

— Да, потому что когда мне исполнилось десять, Эйдриен — только пять. Значит, я гораздо старше.

— Как я понял, у тебя две сестры?

Нико покачала головой.

— Нет, — сказала она. — Только Эйдриен, а Розанны больше нет.

— Почему?

— Она умерла.

— Ах, как жаль, — сказал Дюран и после некоторой паузы продолжил: — Как это случилось?

— Что?

— Как умерла Розанна?

— Ее убили в кино! — прошептала Нико.

— Да, верно, но ведь кино — это понарошку.

— Не‑а. Там все было по‑настоящему.

— Что именно?

— Все!

— Объясни.

— Кино настоящее: он оттянул ей голову за волосы и…

— Кто?

— Тот дядька.

— Какой дядька?

— В красном капюшоне. На нем был балахон с капюшоном.

— Балахон?

— Да, там все носили балахоны. Все, кроме меня, Розанны, и Эйдриен с Деком.

— А в чем был твой приемный отец?

Нико нахмурилась, по‑детски собираясь с мыслями.

— В каких‑то ремешках.

— Что‑что?

— Ну, понимаешь, Дек считался каким‑то важным священником, только никакой сутаны на нем не было — одни кожаные ремни и паутина в волосах.

— Ладно, я понял. Давай продолжим. Ты остановилась на том, что Розанну потянули за волосы, правильно?

Нико кивнула:

— Ага.

— А где она находилась в тот момент?

— На полу. Стояла на четвереньках.

— Почему на четвереньках?

— Потому что у нее был секс!

— Розанна занималась сексом?

Очередной кивок.

— С кем? — спросил Дюран.

— С какими‑то людьми.

— Но она же была совсем маленькой?

Нико пожала плечами:

— Двенадцать лет.

— Хорошо. Она занималась сексом… и что потом?

— Я уже сказала: человек в красном капюшоне оттянул назад ее голову…

— И?

— Резанул ножом. Вот так. — Нико провела рукой по горлу.

— Что случилось потом?

Нико всхлипнула и отвернулась.

— Не отворачивайся, Нико, ты должна посмотреть. Просто скажи, что случилось.

— У Розанны сделались такие большие глаза — она очень напугалась! Кровь текла из раны, и она не могла сказать ни слова, только хрипела.

— А где в этот момент была ты?

— Под Деком.

— Ладно. Но… если все происходило в кино, понарошку…

Нико отчаянно замотала головой.

— Нет, — настаивала она, приподнявшись на локте; девушка почти кричала от страха. — Не понарошку! Все случилось по правде! У Дека даже был специальный ящик, запиравшийся на ключ. Там он хранил кино, а иногда заставлял меня сидеть и смотреть вместе с ним. А Розанны я больше не видела. Она исчезла, умерла в тоннеле, который дядьки зачем‑то называли церковью…

Дюран стал тихо нашептывать, пытаясь успокоить Нико: «Тш‑ш‑ш, все в порядке. Я рядом, ничего плохого не случится».

Мало‑помалу напряжение отпустило Никки, и она, обессилев, уронила голову на подушку.

Тихо, медленно проговаривая слова, психотерапевт вывел пациентку из транса, в обратном порядке повторяя путь по воображаемому ландшафту, столь знакомому им обоим: тропка, ручей, начало дороги.

— Глубоко вдохни, — сказал он. — Какой воздух! Свежий, прохладный.

Ее грудь поднялась, опустилась и снова поднялась.

— Когда я досчитаю до пяти, — попросил Дюран, — ты проснешься свежей и отдохнувшей. Хорошо? — Не дожидаясь ответа, он начал отсчет: — Один… два… три.

Веки Нико дрогнули, и глаза открылись: широкие зрачки тут же сузились на свету.

Дюран протянул ей салфетку.

— Ты неплохо поработала, Нико. Я тобой горжусь.

Некоторое время она отчаянно щурилась, пока глаза не привыкли к свету, затем свесила ноги с дивана, села прямо и откашлялась. Никки разрумянилась, ее глаза блестели.

— Значит, все хорошо? — спросила она.

Дюран кивнул.

— Просто замечательно, продолжим в пятницу. — С этими словами он помог пациентке подняться и проводил к двери, где Нико одарила его обворожительной улыбкой и поцеловала в щеку.

— Мне правда стало легче, Док.

— А иначе зачем бы я был нужен? — отшутился он и моментально посерьезнел: — Но я тебе еще кое‑что хотел сказать.

— Что?

— Принимай литий, Нико.

Она закатила глаза к потолку и покосилась в сторону.

— Пообещай, — попросил Дюран.

Нико неохотно кивнула и пожаловалась:

— Терпеть не могу эти чертовы таблетки, я от них как неживая.

— Лекарство уравновешивает — без этого тебе не обойтись. Или предпочитаешь все время кататься на американских горках?

Нико отрицательно покачала головой.

— Тогда принимай лекарства.

Когда дверь за пациенткой закрылась, Дюран вернулся к столу и написал краткий отчет о недавнем сеансе.

«16 октября. Николь Салливан, 30 лет.

Гипнотерапия и введение в образы по‑прежнему указывают на факт изнасилования в ходе ритуального жертвоприношения сатанистов (РЖС), которому пациентка, по ее словам, подверглась ребенком (8‑10 лет) в доме приемных родителей в Южной Каролине. Сестры, Розанна и Эйдриен, также стали жертвами жестокого обращения. Розанна предположительно убита приемным отцом, Декланом, во время съемки порнофильма. В повествовании эпизодически фигурируют выдающиеся политические деятели и знаменитости, которые якобы также имели отношение к деятельности сатанистов.

Для лечения приступов маниакальной депрессии[4] и навязчивых состояний назначены медикативные средства (соли лития). Пациентка провоцирует затяжную маниакальную фазу, не выполняя предписаний…»

Покончив с формальностями, Дюран занялся кассетой с записью недавнего сеанса: вынул ее из магнитофона и обернул в пузырчатую пленку, которую затем скрепил резинками. Запечатал сверток в конверт авиапочты и в строке адреса написал нью‑йоркские координаты своей страховой компании.

Завершив приготовления, доктор откинулся в кресле и задумался. Ближайший почтовый ящик в квартале от дома — в одном долгом квартале — на углу Портер‑стрит и Коннектикут‑авеню. Придется спуститься на лифте и все‑таки выйти на улицу. Нерадостная перспектива: что греха таить, Дюран терпеть не мог выходить из дома, хотя делать это, разумеется, приходилось.

Сжимая сверток в руке, врач вышел в общий коридор и вызвал лифт, стараясь думать на отвлеченные темы.

В голову тут же пришло воспоминание о недавнем сеансе и ритуальных жертвоприношениях сатанистов.

Несомненно, история Нико шокировала, но была абсолютно неоригинальна. Если почитать специальную литературу, в ней найдутся сотни повествований об «организованных» актах насилия над детьми. И почти все они сводились к одному: над жертвами производились столь мерзкие действия, что поверить в истинность этих историй действительно трудно.

Пришел лифт, двери разъехались, и Дюран шагнул внутрь. Нажал кнопку первого этажа и поехал вниз.

Ни психотерапевты, ни пресса не пришли к единому мнению относительно РЖС. Кто‑то считал это явление массовым самообманом, другие — менее вероятной, но гораздо более неприглядной вещью: психической эпидемией, распространяемой некими подпольными организациями, чьи страшные ритуалы сосредоточены вокруг умерщвления детей.

Двери лифта открылись, и Дюран вышел в вестибюль. Стараясь не смотреть по сторонам, он сосредоточился на внутреннем монологе, вышел на улицу и проворно зашагал в сторону почтового ящика на углу. Стоял один из тех прохладных, ветреных дней, когда кажется, будто весь мир обдувает огромный кондиционер: над головой шумели листья, сильные порывы ветра сотрясали стекла витрин.

Дюрану вспомнились феминистки, которым не терпелось внести свою лепту в споры о кровавых ритуалах. Многие из представительниц «сильного» прекрасного пола считали, что те, кто не верит в правдивость рассказов изнасилованных на дьявольском алтаре детей, недалеки от отрицания и более прозаичных форм сексуального насилия. Поэтому каждый скептик автоматически становился «подозреваемым» или еще хуже — соучастником сексуального растления малолетних и женщин.

И все‑таки…

Если предположить, что действительно существуют сатанистские организации, практикующие таинственные ритуалы с жертвоприношениями, каннибализмом и педофилией, то где доказательства? Где тела, пятна крови, кости?

Дюран не мог однозначно ответить на этот вопрос, но и спросить вслух не решался. Для многих скептическое отношение к данной проблеме было эквивалентом отрицания реальности Холокоста. И по правде говоря, РЖС на самом деле можно назвать разновидностью современного истребления целой нации. По крайней мере так утверждали знатоки.

Дюран поднял глаза к необъятному прозрачному небу, и на миг закружилась голова — в ушах словно звучали такие чужие слова: «трупы, пятна крови, кости».

«Не отвлекайся, — сказал он себе. — Ты думал о Нико». Не важно, что рассказывала пациентка, врач обязан держать собственные чувства под замком — никакого потрясения, никаких сомнений, только готовность помочь, сочувствие и участие. Что‑то произошло с Никки, и эта выдуманная история — если она действительно выдумана — ее способ справиться с психическим расстройством, с диссоциацией. Случайно выхваченный из разговоров кусок информации стал для девушки объяснением ее собственных проблем. Тем или иным образом он помогал ей держаться на плаву, а задача Дюрана как психотерапевта состоит в том, чтобы… Но вот и почтовый ящик.

Джефф сунул в щель конверт и, развернувшись, пошел домой. И хотя доктор всеми силами пытался убедить себя идти неторопливо, он почти неосознанно все ускорял шаг и добрался до Башен почти бегом. Охранник — сегодня в дверях стоял парень в стильных, а‑ля пятидесятые годы, очках «Бадди Холи» в темной толстой оправе — встретил вбежавшего в вестибюль Дюрана пристальным взглядом. Однако, узнав жильца, тут же потерял к нему всяческий интерес. Дюран выдавил из себя улыбку и вскинул руку в небрежном приветствии. Вскоре он скрылся в своем убежище.

Дата добавления: 2015-05-19 | Просмотры: 455 | Нарушение авторских прав