Глава 30
Шоу с Дюраном сидели за столиком кафетерия для сотрудников больницы и разговаривали, стараясь не обращать внимания на звон столовых приборов, бряцание подносов и мелькающих перед глазами медсестер и врачей. Стены столовой украшали вырезанные из картона жареные индейки — наступал День благодарения.
Психиатр озадаченно понаблюдал, с какой жадностью пациент поглощает куриную лапшу, сложил руки на груди и через некоторое время признался:
— Не знаю, как нам поступить… Я не вижу никаких признаков улучшения. Более того, ваше психическое расстройство только прогрессирует.
— Правда? — удивился Дюран. После операции он чувствовал себя необычайно собранным и бдительным. А раньше он будто смотрел на мир сквозь тусклые стекла и жил под воздействием седативных средств. И хотя восторг от радости бытия стал потихоньку угасать, ясность ума не слабела. Теперь все выглядело ярче, чем прежде, цвета казались более насыщенными, а звуки — громкими и отчетливыми.
Шоу сложил ладони, подался вперед и поведал пациенту:
— Я бы хотел попробовать пентатол натрия.
Дюран удивился:
— «Сыворотку правды»?
Психиатр поежился.
— Да, небольшую дозу. Ничего другого просто в голову не приходит. Конечно, можно оставить все как есть и надеяться на милость природы. Но буду с вами откровенен: за все это время мы ничего не добились — вы упорно блокируете информацию.
— Как?
— Вы точно прячетесь под панцирь. Ваша память напоминает черный ящик: только я пытаюсь копнуть прошлое, как натыкаюсь на стену. И хоть убейте, не понимаю — почему.
— Полагаете, пентатол натрия…
— Поможет? Да, надеюсь.
Дюран задумался.
— А почему вы убеждены, что проблема носит психологический характер? Ведь амнезия может быть вызвана и физиологическими причинами…
— Мы все проверили заранее, — сказал Шоу. — Нет никаких признаков повреждения мозга. Ни одного. Здесь имеет место патологическое отторжение.
— Отторжение чего?
— Вашей личности.
Джефф неторопливо потягивал из ложки бульон, обдумывая слова доктора. Затем склонился над столом и спросил:
— Вы хотите сказать, что у меня психиатрический эквивалент автоиммунного заболевания?
Психиатр прикрыл глаза и усмехнулся.
— Совершенно верно. Но меня беспокоит и кое‑что другое. Я заметил, что вы начинаете впадать в депрессию. — Не дав пациенту возразить, доктор продолжил: — Сама по себе депрессия — не такое уж и редкое явление в послеоперационный период. И все же у вас она проходит несколько глубже, чем я ожидал.
Собеседник покачал головой:
— Не замечал за собой ничего подобного. Даже напротив: я бодр, как никогда.
— Да, это сразу бросается в глаза. Но сейчас я о другом. — Врач заколебался. — У вас притупляется восприятие. Должен вас огорчить — это симптом маниакальной депрессии.
Дюран нахмурился:
— И если это произойдет?
Шоу запустил в волосы пятерню.
— Надо бы, конечно, подождать результатов анализов… Однако я не уверен, что мы можем себе позволить затягивать лечение.
— Почему? — удивился пациент.
— Мы еще не обсуждали ваше финансовое положение. Вы ведь не имеете права лечить людей — у вас нет квалификации.
— Насколько нам известно.
Психиатр улыбнулся:
— В точку! «Насколько нам известно». И что произойдет, если вы ошибаетесь? Вы богаты и независимы?
Дюран задумался.
— Мои родители погибли, и у них была какая‑то страховка.
— Вы о каких родителях говорите? Мистере и миссис Дюран?
— Наверное.
— Хм… — Шоу нахмурился. — У вас наверняка есть какие‑то сбережения — невозможно жить только с двух клиентов. Или ваши гонорары больше, чем у меня.
Дюран ответил слабой улыбкой:
— Не помню, чтобы беспокоился о деньгах. Думаю, имеет смысл позвонить в банк…
Психиатр кивнул и откашлялся.
— И еще, хм… Что насчет Эйдриен?
Собеседника удивила такая постановка вопроса.
— А что с ней?
— Вы явно нравитесь друг другу. Мне интересно — в каких вы отношениях?
Джеффри нахмурился:
— Она истец, я ответчик.
Шоу улыбнулся:
— Но ведь, насколько я слышал, она отказалась от претензий.
— Вероятно.
— Тогда вы, видимо, могли бы некоторое время пожить у нее.
Дюран улыбнулся.
— Не думаю.
Психиатр не смог скрыть разочарования, и Джеффри поспешил пояснить:
— Видите ли, у нас кое‑какие сложности. Эйдриен, наверное, вам не говорила, но мы с ней… Короче, мы вроде как в бегах.
— В бегах?
— Да, и в обозримом будущем вряд ли что‑то изменится.
Врач некоторое время переваривал услышанное, потом извинился и направился к стойкам с блюдами. Вернувшись с полным чайником, он сел за столик и сказал:
— Я бы предложил попробовать «сыворотку правды» не откладывая. Хотя сегодня не получится: я совсем забыл о Дне благодарения. А жена мне этого не простит. Давайте перенесем на завтра. Я уже и пленки с парусами достал…
— Какие пленки?
— Аудиозаписи, звуки моря. Здорово расслабляет: плеск волн о корму, потрескивание канатов, горы в тумане. Паруса на ветру хлопают — все, что пожелаешь, как в сказке. А учитывая, что вы будете под гипнозом, для вас вообще все будет как наяву. Даже не сказка, а рай.
Своим повествованием Шоу пытался взбодрить Дюрана, но тому вдруг стало не по себе: трещат канаты, хлопают паруса…
— Где вы такое раздобыли? — спросил он.
— Вы о чем?
— Ну, звуки моря.
— На углу Шестьдесят третьей и Лексингтон‑авеню. Студия «Нью эйфи аудио». — Психиатр склонил голову набок, пригубил чай и широко улыбнулся: — Смекалки мне не занимать?
Вспоминать он начал благодаря курткам. Это странно, потому что во время гонок они курток никогда не надевали. Как и обещал Шоу, Дюран погрузился в звуки океана, в плеск и журчание воды. С закрытыми глазами он слушал пленку и гонял по волнам с друзьями, правил рулем и чуть притормаживал, оценивая оптимальный галс, когда судно приближалось к бую. Команда сидела в куртках, хотя, как все знали, никто не носил их на борту.
— О каких куртках вы говорите? — спросил Шоу.
— Командные куртки… Не то, что надеваешь на соревнованиях, а то, что носишь до и после регаты. И в университете.
Они уже пытались взглянуть глазами Джеффри на университетский городок, попробовали рассмотреть планировку зданий, студентов, профессоров, надписи на сооружениях, примечательные объекты и статуи. И все эти попытки по‑прежнему заходили в тупик, потому что Дюран акцентировал все внимание на, казалось бы, незначительных деталях: фирменных знаках на карандашах и блокнотах, междугородных телефонных кодах, спортивных принадлежностях… И куртках.
— Какого они цвета?
— Черные с белым.
— Черно‑белые. Не типично. Вы уверены? Вы, случайно, не фотографию вспоминаете? Может быть, они темно‑синие?
— Нет, черные. Чернильно‑черные с белыми буквами.
— Опишите поподробнее.
Пациент становился все беспокойнее. Ему хотелось сменить позу, но он не мог — Джефф почти примерз к месту от неприятных воспоминаний. Так проявлялся страх. Дюрану было нестерпимо холодно, он оцепенел, и ему казалось, будто он обложен льдом, — обмен веществ замедлился. Пациент боялся пошевелиться, опасаясь выпустить на волю что‑то таящееся внутри, и он не понимал — почему. Логический сектор его мозга оказался в состоянии взвешивать реакции и не одобрял дискомфорта. Разве можно бояться курток? Что в них страшного?
— Не торопитесь, — проговорил Шоу. — Думайте о куртках. Они на пуговицах или на молниях? Из какой сшиты ткани?
— Я не могу думать. Мыслям тесно. — Ощущения сузились, остались только давление и холод. Дюран с ужасом почувствовал, как голову со всех сторон сдавливают льдины и мозг застывает.
— Вы можете думать. Они на пуговицах или на молнии?
Нет ответа.
— Повесьте куртку на вешалку в своей комнате, — предложил Шоу.
Так пошло легче. Куртка была на крючке, а не на Джеффе.
— Она на молнии, — сказал Дюран.
— Превосходно! Спереди куртки что‑нибудь есть? Кроме застежки.
— Вышивка.
— Какого цвета?
— Белая.
— Что это? Что там вышито? Буквы? Слово? — Шоу заколебался. — Ваше имя?
— Медведь, — сказал Дюран, удивившись не меньше доктора.
— Только голова? Или весь целиком?
— Это медведь, — повторил Джеффри.
— Белый медведь?
Пациент кивнул. Слова давались ему с огромным трудом, и отвечал он медленно.
— Да, полярный медведь.
— Медведь, — проговорил Шоу еле слышно, почти шепотом — шепотом, полным ликования. — Черное и белое. Полярный медведь, — повторил он теперь еще громче.
В его интонации звучал триумф, от которого Дюрана захлестнула паника.
Полярный медведь красовался на груди куртки, в то время как на спине — что теперь нетрудно было представить — виднелись слова «Паруса Боудена». Все университетские команды носили специальные куртки с символом университета и надписью с видом спорта.
— Боуден, — проговорил пациент. — Колледж Боудена.[35]
— Да, — подтвердил Шоу, — конечно: Роберт Пири[36], полярные медведи.
Так вот где Джефф получал степень бакалавра — в колледже Боудена, а не в Брауне. Неудивительно, что его не узнали на встрече сидвеллских выпускников — он же из штата Мэн. Теперь Дюран вспомнил и еще одно — он учился в Бетеле, в Академии Гулда, где его мать преподавала английский.
Внезапно на первый план вышел огромный фрагмент его прошлого; сердце пропустило удар, как бывает в долгом путешествии по воде, когда неожиданно отказывает корабельный двигатель. Вся жизнь промелькнула перед глазами за миг, который, казалось, растянулся в целую вечность, и он точно умер на мгновение. На секунду Дюран подумал, что у него сердечный приступ.
Тут «моторчик» снова застучал, и пришло осознание того, что с сердцем все в порядке — просто Лью Макбрайд вернулся домой после долгого отсутствия.
Его переполняло ликование, как вдруг перед глазами стала проявляться новая картина. Комната цвета охры, похожая на скотобойню: со стен стекает кровь, а в голове с визгом проносится мысль: «Боже мой, я их убил».
Все исчезло. Картинка пропала так же быстро, как и появилась. Глаза его широко раскрылись, и он обнаружил себя там, где все это время и находился — в удобном кресле напротив доктора Шоу. И Льюиса переполняла студеная смесь радости и скорби: «Как я рад, что теперь знаю, кто я. Но как все‑таки жаль, что я такой».
Вспомнив свое имя, Макбрайд поразился, насколько органично оно вписывалось в его представление о себе. Он подумал о матери — о настоящей маме, а не об иконе в рамке для фотографий, что стояла в его квартире. О том, как мать брала его на руки и поднимала, припевая: «Вот он, Лью! Крошка Лью!»
— Прервитесь на секундочку, — попросил Шоу — Я переверну кассету.
Его звали Льюисом. Иногда — Лью. Какое‑то время он откликался на Мака, а один семестр сокурсники величали его Брейди. Имя Джефф, на которое он оборачивался еще час назад, теперь ему казалось таким же чужим, как Горацио или Этьен.
— Можете продолжать, — разрешил психиатр. — Вы говорили, отец завоевал медаль на Олимпийских играх. Одну? Разумеется, и это просто фантастика. Только я хотел спросить: он еще когда‑нибудь участвовал в состязаниях такого уровня?
— Нет, больше никогда. Ему исполнилось тридцать четыре, когда он взял серебро. После отец занимался тренерской работой.
— Где?
— В Киллингтоне[37], какое‑то время. На пике Шугарлоа в округе Франклин. В Стоу — это отроги Аппалачских гор.
— В штате Мэн? — предположил Шоу.
— Да‑да, именно. Там мы жили, в Бетеле. Отец обычно уезжал на три‑четыре месяца. А позже, когда и у нас стали заниматься лыжным кроссом, он давал уроки в «Бетель‑инн».
— Они были счастливы?
— Кто?
— Ваши родители.
Макбрайд не знал, что ответить. В тот момент он пытался понять, почему не счастлив сам — его просто переполняло чувство тревоги. Наконец Льюис пожал плечами и ответил:
— Денег вечно не хватало. Да, в этом все и дело. Мать вырезала купоны в газетах и бегала по распродажам — учителя в частных школах зарабатывают не так уж и много. А у отца доход был слишком… спонтанным. И кажется, мать переживала, когда он внезапно уезжал. Отец был бесшабашным человеком. И мать даже на Олимпиаду с ним не поехала.
— Вот как?
— Когда команда была уже укомплектована, выяснилось, что жену он в Саппоро не возьмет — слишком дорого.
— А после победы?
— Он не победил — не хватило ста метров. Пришел вторым в гонке на десять километров и не получил ни гроша. Думаю, мать считала, что у него задержка развития. Однажды отец растянул лодыжку — совсем некстати, потому что у него не было страховки по нетрудоспособности. Настали тяжелые времена. Помню, мать вставала на лестницу и с верхней ступеньки бросала вниз счета. Затем она спускалась и смотрела: какой лег сверху, тот и оплачивала. — Дюран помедлил. — Вы не могли бы налить мне стакан воды?
— Разумеется, — с готовностью согласился Шоу и направился к холодильнику, где стояла холодная вода.
На самом деле Макбрайда не мучила жажда — он просто тянул время. Откуда‑то снизу поднималась волна паники, из‑за которой голос противно дрожал, когда Льюис начинал терять контроль над собой. И это при том, что ему дали лекарство.
— Спасибо, — сказал он и отпил глоточек.
— Продолжайте, — настаивал психиатр.
— На чем я остановился?
— Ваша семья переживала не лучшие времена.
— Ах да. Нелегко нам приходилось, но мать по‑прежнему сходила по отцу с ума. Думаю, они любили друг друга до самой смерти.
Шоу взглянул на собеседника с сочувствием:
— Родителей нет в живых?
Тот покачал головой:
— Нет. На них рухнул полуприцеп.
Психиатр был поражен.
— Рухнул?
— На Кет‑Маусам‑роуд прицеп оторвался, пробил ограждение и упал на автомагистраль. Прямо на их «вольво». Смял в лепешку.
— Какое несчастье.
Макбрайд пожал плечами:
— Столько времени прошло…
— Кто о вас заботился? Тети, дяди?
— Никаких родственников не осталось. У матери оказалась какая‑то страховка, а я уже учился в колледже, когда все случилось.
— А до того? Вы были счастливы в детстве?
— Не знаю. Наверное. Бетел — хороший город, я дружил со многими ребятами… Да и подрабатывал к тому же.
— Где вы работали?
— В супермаркете, в отделе чулок. Расставлял кегли в кегельбане. А когда стал постарше, устроился вожатым — в Мэне много баз отдыха.
День близился к вечеру. Шоу послал за кофе, потом за пиццей. Несколько раз он спрашивал: не устал ли собеседник, способен ли продолжать? Однако та странная апатия, которая так долго держала Макбрайда мертвой хваткой, заставляя просиживать перед телевизором изо дня в день, ушла. Правда, его не покинул глубинный страх, который время от времени накатывал безо всякой на то причины. В целом же Льюис чувствовал себя бодро, и ему не терпелось вспомнить как можно больше. Действие принятого препарата постепенно сходило на нет, и психиатр стремился продолжить сеанс. Они поговорили о детстве и студенческих годах, о Боудене и Стэнфорде, где Макбрайд защитил докторскую по психологии.
— Мне хотелось заниматься наукой, — пояснил он.
— Итак, вы не практиковали психотерапию, как Джеффри Дюран?
— Нет. У меня не было пациентов. Может, когда‑нибудь и занялся бы этим, но в то время я сумел получить грант на исследования в одном институте.
— В каком? — поинтересовался психиатр.
— В Институте глобальных исследований. — Макбрайд поерзал в кресле, кашлянул и скрестил ноги.
— Расскажите подробнее.
— Это фонд, который субсидирует исследования в различных дисциплинах.
— Значит, они не просто оплачивали ваше обучение где‑то?
— Нет. Исследователю назначается стипендия и выдают деньги на командировочные расходы. Фонд довольно щедр. Плюс тебе делают неплохую раскрутку.
Шоу нахмурился:
— Какого рода?
Собеседник задумался и беспомощно махнул рукой:
— Простите, я… Что‑то мне нехорошо. Я просто попытался понять, сколько времени отсутствовал.
Психиатр покачал головой:
— Вот опять. Так происходит каждый раз, когда вы начинаете блокировать память. Не пытайтесь сосредоточиться на том, где кончается Джефф Дюран и начинается Лью Макбрайд. Просто, — он описал рукой круг в воздухе, — разматывайте мысль. Мы остановились на стипендиях.
Рассказчик кивнул.
— Схема такова: я писал что‑то вроде отчета — раз в месяц примерно. Отсылал его директору института, а институт, в свою очередь, рассылал копии моей работы в кучу разных изданий из тех, что финансировали его деятельность. Кроме этого, копии работ получали заинтересованные академики и влиятельные люди в Штатах и за границей.
— Невероятно. Подскажите, как туда обращаются?
— В фонд не обращаются. Все происходит так: тебя кто‑то рекомендует. Кто именно — для тебя остается загадкой, хотя обычно это преподаватель или бывший однокурсник. Пару раз приглашают на ленч и расспрашивают — чем бы ты хотел заняться при наличии времени и средств. Если ты не полный дурак, то через некоторое время делаешь заявку на исследование. Они дают кое‑какие рекомендации, как лучше его провести, — и проходишь массу тестов.
— Какою рода?
— Наподобие того, что делали вы. Многофазовый профиль личности, тест Майерса‑Бриггса — мероприятие на целый день. Это я прекрасно помню.
Шоу состроил гримасу.
— Да? И зачем это им надо?
— Я задал тот же вопрос. Мне ответили, что таким образом отбираются кандидаты, способные работать самостоятельно, — контроль в институте минимальный. Однако я думаю, руководство подбирает людей, которым комфортно работать за границей. На этот пункт они обращают особое внимание.
— На что?
— На работу за границей.
— Хорошо, а в какой области знаний вы специализировались? — поинтересовался психиатр. — Что вы выбрали?
Макбрайд улыбнулся несколько смущенно.
— Моя работа называлась «Анимистическая терапия в странах “третьего мира”».
Шоу приподнял брови:
— Интересно.
— Я ставил перед собой цель изучить психологические и терапевтические составляющие примитивных религий. Исследование охватывало широкий круг тем — начиная с индейских парилен и заканчивая погружением в гипноз, воздействием затмений на функции организма и использованием галлюциногенных грибов в различных культурах.
— И этим вы занимались?
— Да. В этом полушарии я… — Голос рассказчика затих.
— Что?
К горлу подступила тошнота, будто крошечная птичка стала выписывать фигуры высшего пилотажа у Макбрайда в желудке.
— Простите, я отвлекся.
На лбу Шоу прорезались глубокие морщины.
— Итак, чем вы занимались?
— Я много ездил по Южной Америке, по Карибам. Чего только не изучал… Даже написал доклад «Марафоны на сверхдлинные расстояния как способ самобичевания и медитации». Две из моих статей напечатали в «Таймс».
— Чему они были посвящены? — поинтересовался Шоу.
— Одна — духовным аспектам видеоигр, достаточно смелая работа. Другая называлась «Общинные традиции употребления алкоголя для облегчения сезонных эмоциональных расстройств».
— И на что походило исследование последнего вопроса?
Льюис засмеялся:
— В феврале меня забросили на Юкон, и там я напился с эскимосами.
— А потом что?
— Плевал на погоду.
Шоу засмеялся.
— Вы упомянули про Карибы.
— Да. Какое‑то время я пробыл на Гаити. Изучал использование голосовых модуляций и ритмических ключей для постгипнотических внушений.
— Звучит очаровательно.
— Так и было, — сказал Макбрайд и отстучал пальцами ритм на поверхности стола: «Та‑та‑та, тук, тук» — пять ударов. — Вот такие короткие послания заправляют большими делами.
— Согласен. Впрочем, в этом нет ничего удивительного: аудиопамять тяготеет к последовательности, и потому мозг всегда стремится завершить начатый звукоряд. Итак, где вы еще побывали?
— Дальше я собирался поехать на Ямайку.
Психиатр ждал от рассказчика продолжения, и, когда его не последовало, сам нарушил молчание:
— Да‑да?
Внезапно Макбрайд лишился дара речи. Комок подступил к горлу — всплыли воспоминания о перелете из Порт‑о‑Пренса в Сан‑Франциско, куда он возвращался с пленками, фотографиями и записями. Ему нравилось писать дома, и, что еще важнее, появлялась возможность пообщаться с Джуди и Джошем. Они снова становились семьей. Хотя бы на несколько дней в месяц.
О беременности Джуди стало известно после того, как Макбрайду присудили стипендию, и оба сошлись на том, что упускать представившийся случай глупо. Договорились только, что при любой возможности Лью будет наведываться домой.
Так дальше и жили. За несколько месяцев до рождения сына Джуди приезжала проведать Льюиса то на недельку, то на пару дней. Если находила время — она работала графическим дизайнером и делала успешную карьеру. Ее поездки прекратились, когда на свет появился Джош, потому что… Ну, во‑первых, они не могли себе этого позволить, даже если и выпадал случай. А во‑вторых, там, куда уезжал Макбрайд, ребенку явно было не место.
— Лью! — Доктор Шоу склонился к пациенту, и на лбу его прорезались морщинки беспокойства.
Макбрайд услышал рев вертолета за окном, на улице взвыла сирена. Ее вой приближался, заполняя окрестности, а сквозь щелки жалюзи лился солнечный свет, беспощадно полосуя кроваво‑красный восточный ковер.
«Не место ребенку».
— Лью?
Ему показалось, что рисунок света и тени поднялся с пола и прорезался сквозь мозг. Рев сирен превратился в безутешный плач младенца.
Ребенка.
Льюис слышал голос Шоу, но тот доносился очень слабо, приглушенно, будто издалека или сквозь многослойную толщу изоляции.
— Лью? Что происходит? С вами все в порядке?
Макбрайд не отвечал. Он стоял в комнате цвета охры — детской, превращенной в скотобойню. Льюис сжимал в руках биту с надписью «Луисвиллский снайпер», которую Джуди держала в подставке для зонтов в прихожей. Бита прошла сквозь кость и погрузилась в хлюпающую мякоть мозга — сначала сына, а потом и жены. Кровь брызгала в стороны, рассеиваясь во влажном воздухе. Он скользил в ней, спотыкался и размахивался снова и снова.
Пока тела Джошуа и Джуди не превратились в мягкую бесформенную массу.
Дата добавления: 2015-05-19 | Просмотры: 491 | Нарушение авторских прав
1 | 2 | 3 | 4 | 5 | 6 | 7 | 8 | 9 | 10 | 11 | 12 | 13 | 14 | 15 | 16 | 17 | 18 | 19 | 20 | 21 | 22 | 23 | 24 | 25 | 26 | 27 | 28 | 29 | 30 | 31 | 32 | 33 | 34 | 35 | 36 | 37 | 38 | 39 | 40 | 41 | 42 | 43 |
|