АкушерствоАнатомияАнестезиологияВакцинопрофилактикаВалеологияВетеринарияГигиенаЗаболеванияИммунологияКардиологияНеврологияНефрологияОнкологияОториноларингологияОфтальмологияПаразитологияПедиатрияПервая помощьПсихиатрияПульмонологияРеанимацияРевматологияСтоматологияТерапияТоксикологияТравматологияУрологияФармакологияФармацевтикаФизиотерапияФтизиатрияХирургияЭндокринологияЭпидемиология

Глава 4. Нико жила в двухкомнатной квартире в «Уотермилле» — доме‑совладении в Джорджтауне, чуть южнее М‑стрит

Нико жила в двухкомнатной квартире в «Уотермилле» — доме‑совладении в Джорджтауне, чуть южнее М‑стрит, откуда канал Чесапик — Огайо отправляется в пригород Мэриленд и дальше. Это было элегантное здание современной постройки с достойной охраной, милым видом на Потомак и просторными балконами с цветами.

В то утро девушка спала долго, а когда выбралась из постели, Джек не находил себе места — ему не терпелось вырваться за дверь и он выражал недовольство громким лаем. Никки торопливо причесала щеткой волосы, заколола их в непослушный конский хвост, схватила полиэтиленовый пакет для покупок, сунула его в карман и направилась с Джеком к лифту. Пес тянул ее за поводок, царапая когтями пол в коридоре.

— Доброе утро, мисс Салливан, — сказал портье с ярко выраженным акцентом южанина.

Портье Рамон питал честолюбивые планы стать актером и каждую неделю репетировал новый говор. Теперь он усердно подражал речи и манерам южного дворецкого — затея не слишком удачная: речь портье порождала в сознании какой‑то маловероятный гибрид Вивьен Ли и Антонио Бандераса.

— Привет, Рамон!

— И вам того же, мастер Керуак[5] — Портье нагнулся и погладил собаку Никки, вознаградившую Рамона серией впечатляющих прыжков.

— Фу! — сказала Нико. — Тише, Джек.

— Шустрая псина, — заметил Рамон с прежним вальяжным акцентом.

Нико улыбнулась:

— Да уж, верно. У тебя что‑то стряслось?

— А я разве еще не рассказывал? Мне дали роль в фильме Скорцезе — ну знаешь, стрельба в Вашингтоне и все такое.

— Потрясающе. Поздравляю!

— Вообще‑то не так уж все и здорово. Совсем маленькая роль. Зато угадай, кого я играю? Дворецкого!

Нико не представляла, что говорится в подобных случаях, и потому сказала:

— Что ж, тут есть с чем поздравить… Эй!

Джек тянул ее за поводок, сгорая от нетерпения выскочить на улицу.

— Дело в том, что я пока не решил — соглашусь ли. На работе придется пропустить три или четыре дня. Вдруг уволят? Так что не знаю. А ты как считаешь, Ник? Попробовать? — Рамон устремил на нее вопрошающий взгляд.

— Джек! — сказала Никки. — Не мешай!

По правде говоря, Джек уже успокоился и тихо сидел между собеседниками — просто Нико не знала, что ответить, и решила перевести внимание на собаку, избегая вопрошающего взгляда портье. Рискнуть ли работой ради крохотной роли, которая, может, даже не войдет в окончательную версию? Для Рамона актерская карьера значила очень много, но он, похоже, был не слишком хорош в этом ремесле. Поэтому сыграть дворецкого казалось не такой уж и плохой мыслью. Но с другой стороны, стоит ли бросать настоящую работу ради того, чтобы изображать почти то же самое перед камерой?

Наконец Нико решилась:

— Попробуй.

— Правда?

— Конечно! Я смотрела по телевизору передачу, там один парень сказал, что, если следуешь зову сердца, все обязательно получится.

— Зову сердца? Вроде как делать то, что приносит радость? Как кино?

— Точно.

Лицо Рамона посерьезнело.

— Ну, не знаю. Работа мне нравится, чаевые неплохие, да и до Рождества всего пара месяцев осталась.

Нико пожала плечами:

— Попробуй подыскать кого‑нибудь на смену, предложи выгодные условия. К тому же не думаю, что начальство поспешит тебя уволить — ты ответственный портье. Думаю, все обойдется.

— Думаешь?

— Ага.

— Ладно, решено! Последую зову сердца.

— Вот и прекрасно!

Портье придержал дверь перед Нико с Джеком.

— Как думаешь, если попросить Виктора, он меня прикроет?

— Конечно, вы ведь друзья?

— Наверное.

— Тогда не робей.

Выйдя из подъезда, Никки с собакой поднялись по ступеням, которые вели к широкой, усыпанной гравием дорожке, бежавшей параллельно каналу. Джек с азартом предался замысловатому ритуалу пометки территории, а Нико думала о чем‑то своем, глядя на мутную воду.

На обратном пути она привязала пса к счетчику платной парковки у «Дин и Лукас» и зашла в магазин, чтобы купить сыру, багет и единственный, но безупречный помидор. Она заскочила буквально на пару минут, а когда вышла с покупками, увидела, что какая‑то женщина в темно‑бордовом костюме склонилась к привязанному за поводок Джеку и ведет с ним незатейливую беседу.

— Хороший мальчик, — сюсюкала незнакомка. — Мамочку ждешь? Да, ждешь, милый песик. — Неожиданно она распрямилась и недружелюбно взглянула на Нико: — Надеюсь, вы за ним уберете.

— Да‑да, — растерянно проронила Никки, — конечно. — Нагнувшись, она отвязала собаку и повела домой.

Дома она принялась готовить сандвич с сыром «бри» и томатом на слегка обжаренном ломтике багета. Ножом для хлеба, похожим на скрипичный смычок, Николь нарезала помидор тонкими, прозрачными, как бумага, ломтиками — и вдруг, к своему немалому удивлению, поняла, что плачет. Слезы катились по щекам, горячие, влажные, бессмысленные. Будто на доске лежал не помидор, а лук — так много было слез. Они появились беспричинно и не имели никакого отношения к готовке.

Нико не загрустила, несчастной она себя не чувствовала. Ничего такого. Просто она не могла выкинуть из головы ту встречу у магазина. Женщина, столь дружелюбная с Джеком, в то же самое время… Как же люди порой умеют портить настроение! «Надеюсь, вы за ним уберете». Незнакомка, первый раз увидев Никки, уже презирала ее, точно та была глубоко порочна. Один взгляд женщины чего стоил, да еще эта подозрительность в голосе!

Когда сооружение сандвича завершилось, Нико ушла в гостиную и уселась перед телевизором. Джек устроился у нее в ногах, ожидая, когда девушка начнет есть и ему перепадет кусочек. Хозяйка не обманула ожиданий пса и протянула ему истекающий сыром кусок бутерброда. У нее отчего‑то пропал аппетит: нерадостно было на душе.

Отложив сандвич в сторону, Нико откинулась на розовый вельветовый диван и щелкнула пультом. Джек прикончил свою небольшую порцию и, с сожалением взглянув на то место, где только что лежало угощение, прыгнул к хозяйке, свернулся клубочком у нее в ногах и заснул. Никки вяло почесывала его за ухом, утро плавно перетекло в день, ток‑шоу сменялись «мыльными операми» и программами с экстремальными видами спорта.

Настроение Нико менялось слишком непредсказуемо и резко: вот она брызжет энергией, а вдруг — вообще ничего не хочется делать. Энергия, захлестывавшая ее в последние дни, истощилась, и теперь ее хватало лишь на то, чтобы лежать перед телевизором, бездумно переключая каналы. Нико, казалось, все равно, что смотреть: американский гоночный чемпионат «НАСКАР», канал погоды или повтор комедийного шоу Зайнфельда.

Такое времяпрепровождение угнетало и утомляло — причем не только физически. Упадок сил, который она ощущала в последние часы, был не столько телесным, сколько душевным. «Надеюсь, вы уберете за ним». Почему люди такие? Нестерпимо хотелось расплакаться.

Сандвич куда‑то исчез.

Должно быть, его съел Джек. И это к лучшему, потому что Нико провалялась на диване пятнадцать или двадцать часов, тупо уставившись в телевизор. Полусонная, она смотрела все подряд, хотя ничего не видела. И теперь, после стольких часов бездействия, она оказалась совсем разбита. Единственное, что девушка смогла сделать, — приподняться на диване. Впрочем, попытавшись сесть, Нико сразу об этом пожалела — в затылке гулко застучало.

Зайдя на кухню, Никки с минуту стояла перед маленькой кофеваркой для эспрессо и шаг за шагом прокручивала в голове, как сварить чашку кофе. В итоге она вообще отказалась от этой идеи и вышла на балкон. День выдался прохладный. Небо заволокло тучами, словно окружающий мир стремился подладиться под ее настроение. То и дело резкий порыв ветра ударялся в витые железные прутья балкона и ворошил папоротники. Растения увяли, и Нико пришло в голову, что неплохо бы их полить, а может, и подкормить. К тому же холодает — пора уносить горшки в квартиру. Только вот будничной суетой заниматься совсем не хотелось. Скорее она бы…

Неожиданно на запястье задребезжали часы — напоминание принять лекарство и «отзвониться домой». Никки прошла через комнату к столу, на котором стоял ноутбук, и подняла с пола футляр, где лежали ее таблетки. Расстегнув один из боковых карманов, она нашарила два небольших оранжевых пузырька, один из которых, с литием, опять оказался пуст. Нико забыла отоварить рецепт там, куда недавно ездила. Черт возьми, где же она была, когда принимала «Плацебо 1»?

Жара, солнце, пальмы, море… Калифорния!

Но зачем она очутилась в Калифорнии? Вроде бы с кем‑то встретиться или найти кого‑то. Но кого и зачем — совершенно вылетело из головы. Да, именно в этом и состояла проблема с «Плацебо 1»: препарат не на шутку портил память. Усевшись за стол, Нико открыла ноутбук и нажала «Пуск». Компьютер загрузился, Никки отправила браузер на нужный адрес в Интернете и стала дожидаться, когда страница откроется. Вскоре на экране появились знакомые слова:

«Невозможно загрузить страницу

Ошибка: адрес не найден».

Достав из фуляра пластиковый трафарет, Никки наложила его на монитор — и задумалась. Она застыла перед компьютером, глядя в почти пустой экран, а затем, повинуясь импульсу, выключила машинку и встала. Пересекла комнату, подошла к гардеробу в прихожей, вытащила ролики и почти выбежала из квартиры. Николь собиралась заскочить к фармацевту и приобрести лекарство, но когда доехала до аптеки на М‑стрит, не останавливаясь, покатила дальше.

Сама того не зная, она приняла решение, созревшее в некоем потаенном уголке рассудка. И это решение давало ответ на вопрос, который Никки даже не осмеливалась задать. В душе, а может, в подсознании бушевал спор, порождая бешеную энергию, что несла девушку быстрее машин: мимо пролетали шикарные рестораны Джорджтауна, стильные бары, книжные магазины, где продаются японские гравюры, и лавки кукольных мастеров.

Нико нравилось мчаться на роликах, грациозно скользить и любоваться пролетающим мимо фотомонтажом из лиц, деревьев и зданий, которые мельком улавливает взгляд, но не запечатлевает память. Скольжение словно срезало острые углы города.

Доехав до отеля «Четыре времени года», Никки свернула на юг и спустилась к Рок‑Крик‑парк. Миновала Центр Кеннеди, развернулась и в позе конькобежца, мерно покачивая в воздухе правой рукой, помчалась обратно. К тому времени, как она добралась до старой фабрики чуть севернее Портер‑стрит, внутренний спор подошел к концу, принеся с собой ощутимое облегчение. «Хватит, — подумала она. — Все кончено».

Нико, радостно размышляя о перспективе полежать в горячей ванне, мчалась в сторону дома. «Ванна с розмариновым гелем», — думала она, почти вдыхая пряный аромат цветка.

Головная боль отступила.

Пока наполнялась ванна, Никки позвонила на домашний номер Эйдриен, хотя и подозревала, что сестра еще на работе, и оставила сообщение:

«Привет, Эй. Это Никки. Надеюсь, ты не забыла про сегодняшний ужин? Это радужно importante[6]».

Сестры вместе ужинали по вторникам, чередуя места встречи, если только одна из них не была слишком занята (в последнее время обычное дело для Эйдриен) или в подавленном настроении (чем порой страдала Никки).

«Радужно» являлось семейным шифром, словечком, которое изобрела Эйдриен еще очень маленькой девочкой — четырех‑пяти лет и которое использовалось в разговорах между сестрами вплоть до настоящего момента. Слово обладало свойствами прилагательного и добавляло важности, достоверности или веса ко всему, что определяло. «Тебе нравится тот парень? Радужно нравится?» — «Ага…», «Я точно провалю зачет по математике». — «Радужно провалишь?»

Никки нахмурилась: этого недостаточно. Что, если Эйдриен придет, постучится и…

Поэтому она нацарапала записку для сестры и спустилась на первый этаж. Рамон отсутствовал на месте: он помогал миссис Паркхарст выйти из такси, так что Нико проскользнула за его стойку и сунула записку в отсек с номером своей квартиры. Если Эйдриен придет, портье обязательно заглянет в ячейку — он очень ответственный.

Вернувшись к себе, Никки вышла на балкон и разожгла огонь в маленьком переносном камине. Солнце уже садилось, разливая по небу сиренево‑оранжевые сполохи, и вся картина напоминала Гогена. Впрочем, какое именно полотно, ей вспомнить не удалось. Она набила в брюхо камина мятых газет, сложила шалашиком несколько смолистых поленец и сверху присыпала сосновой стружкой. Зажгла спичку и долго наблюдала, как самодельный костерок расцветает огненными языками. «Я прямо бойскаут», — подумалось Николь.

Зашла в ванную, проверить, не набралась ли еще вода. В воздухе витало сказочное благоухание, а высокая густая пена поднялась почти до самого верха. Никки завернула кран и опустила в воду палец — «жарко‑жарко», как говаривала Марлена.

Из чуланчика в коридоре вытащила табурет со ступенькой и направилась в спальню. Там, взобравшись на нехитрое приспособление, сняла с верхней полки антресоли старый альбом для наклеивания вырезок. Спустилась, вынесла находку на балкон и, усевшись возле потрескивающего камина, открыла первую страницу.

В альбоме хранилось, наверное, с сотню снимков — каждый крепился к листу мазками клея по углам. Здесь лежали скопившиеся за многие годы семейные фотографии — главным образом их с Эйдриен и Дека с Марленой. На первой странице портрет самой Нико: Марлена раскачивает ее на качелях, волосы вьются по ветру, а смеющееся личико девчушки светится радостью. На заднем плане — длинный одноэтажный дом с пологой крышей, выстроенный из красного кирпича.

На той же странице восьмилетняя Эйдриен стоит у пятнадцатифутовой отметки, внутренне собравшись перед решающим броском. Дек жарит барбекю на заднем дворе, в одной руке — лопатка, в другой — баночка пива «Бад». Сестры строят песочные замки на пляже. Эйдриен кладет завершающие штрихи на пряничный домик. Нико с Деком готовятся к Хэллоуину — девочка обхватила руками тыкву с прорезями для глаз и рта. Среди прочего даже фото Никки в бальном платье на выпускном вечере — незадолго до ее побега в Европу, после чего все в жизни полетело кувырком.

Фотографии запечатлели идеальную семью, здесь царило благоденствие, как весной в Миннесоте. Однако Нико и другие люди из альбома знали правду — о том, что осталось за кадром. За снимками скрывался ад, доказательством чего было отсутствие Розанны. Сестры, лица которой Никки даже не помнила.

Ее словно никогда не существовало. Значит, альбом в руках Нико тоже являлся частью обмана: он приказывал забыть обо всем, что случилось. Хорошо, хотя бы Никки жива. У нее есть прошлое. А вот старшая сестра — ее не осталось даже в воспоминаниях. Сначала Розанну убили, а потом стерли — как московского аппаратчика, ставшего всем неожиданно и необратимо неудобным.

Ники вынула фотографию, где она на качелях, и перевернула ее. На обороте мелким неразборчивым почерком приемной матери было написано:

«На качелях с моей крошкой.

4 июля 1980

Дентон. Делавэр»

И даже это ложь, подумала Нико. Дом фермерского типа на заднем плане нисколько не походил на ветхий особняк с облупившейся краской, который остался в ее памяти. Да и находился он в Южной Каролине. Интересно, она вообще когда‑нибудь бывала в Делавэре? Вряд ли.

Сложив портрет пополам, Никки отправила его в камин — бумага распрямилась, и лица почернели. Снимок объяло пламя, и на его поверхности защелкали искры, спиралью поднимаясь в каминную трубу. Один за другим девушка скармливала огню фотографии из альбома, пока не остались лишь ее собственные фото да снимки младшей сестры. Нико поднялась, смахнула с ресниц слезы и пробормотала, обращаясь то ли к себе самой, то ли к стенам: «Вот и все, долой дурные воспоминания».

Почти стемнело — по крайней мере, по меркам Вашингтона. Перемигивающиеся огни самолетов двигались на фоне мириадов невидимых звезд. Никки принесла с кухни проволочный веничек и затушила тлеющие угли.

Разобравшись с альбомом, она направилась в гостиную и вынула из верхнего ящика стола конверт. Нико приготовила его более месяца назад, и он лежал вдали от глаз, дожидаясь своего срока, — и вот час пробил. Девушка пошла на кухню и стала подыскивать для него местечко. В итоге выбор пал на холодильник. Она сняла с двери все, что на ней висело: комиксы, меню обедов на вынос, рецепты маринованной курицы и фотографии Джека — и бросила этот хлам в мусорную корзину. Затем адресовала конверт Эйдриен и магнитом в виде крохотной бутылочки джина «Танкерей» прикрепила его к дверце. Взглянула на часы: 18.30. До прихода Эйдриен остался целый час — еще уйма времени.

За кухонной стойкой Никки налила себе бокал холодного шардоне «Русская река» и поставила компакт‑диск Майлса Дейвиса «Испанские наброски».

Потягивая вино мелкими глотками, вошла в ванну, по коже пробежал холодок — продрогла, пока перебирала на балконе фотографии. Достала из бельевого шкафа комнатный электрообогреватель, воткнула вилку в розетку и поставила прибор на выступающий край ванны.

Щелкнула тумблером и стала неторопливо раздеваться, нежась в потоке теплого воздуха. Бросила одежду в бельевую корзину и, обнаженная, встала у края ванны. Она пила вино и вместе с Майлсом, парящим в высотах «Кончето де Аранхуэс», покачивалась в такт тягучему, уводящему за собой звуку саксофона. Шагнув в воду, Никки медленно погрузилась в плавающее на поверхности облако пузырьков.

Вода нагрелась в самый раз — настолько горячая, что едва можно было терпеть. Тепло словно пронизывало, ощущения колебались на грани удовольствия и боли — иными словами, чуть за пределами удовольствия. Нико посмаковала эту фразу — «предел удовольствия» — и улыбнулась, продолжая бесстрастно сползать в воду. Пузырьки лопались под спиной и щекотали шею, а она расслабленно наблюдала, как кольца обогревателя окрашиваются в насыщенный оранжевый цвет. Тут Майлс взял такую душераздирающе чистую ноту, что глаза девушки подернула пелена влаги — и легонько, почти нежно, Никки протянула ногу и подтолкнула обогреватель в воду.

Дата добавления: 2015-05-19 | Просмотры: 494 | Нарушение авторских прав