АкушерствоАнатомияАнестезиологияВакцинопрофилактикаВалеологияВетеринарияГигиенаЗаболеванияИммунологияКардиологияНеврологияНефрологияОнкологияОториноларингологияОфтальмологияПаразитологияПедиатрияПервая помощьПсихиатрияПульмонологияРеанимацияРевматологияСтоматологияТерапияТоксикологияТравматологияУрологияФармакологияФармацевтикаФизиотерапияФтизиатрияХирургияЭндокринологияЭпидемиология

Глава 36. Дорога на «Хиллтоп‑Хаус» казалась тихой и печальной, окрестности — прекрасными

Дорога на «Хиллтоп‑Хаус» казалась тихой и печальной, окрестности — прекрасными. Река Шенандоа мерцала в свете луны, и спутники, не говоря ни слова, думали об одном: «Все, прикоснувшиеся к этой тайне, погибли: Никки, Бонилла, Шоу».

Макбрайд рулил одной рукой, небрежно закинув другую на спинку пассажирского сиденья. От этого Эйдриен чувствовала себя в напряжении — беспокоилась, как бы ему не вздумалось обнять ее.

Автомобиль мчался по сельской местности, на фоне звездного неба чернели силуэты лесистых гор.

Рассеянный свет фар показался в зеркале заднего обзора, и у Макбрайда по спине побежали мурашки. Однако машина пронеслась мимо, и они снова остались одни на дороге.

— Я подумал, — заговорил Макбрайд, — что тебе неплохо куда‑нибудь уехать.

— Куда, например?

— На Луну, если достанешь билет. А если нет — куда угодно. Главное — затаиться.

Эйдриен задумалась. И правда, ехать ей некуда. Подвальный бункер на Ламонт‑стрит исключается. Работы у нее больше нет. А после смерти Бониллы и Шоу она не хотела ввязывать в свои дела друзей.

— Я хочу выяснить, что случилось с Никки, — возразила девушка. — А кроме того, я нужна тебе.

— Да? — Макбрайд взглянул на нее: мир внутри машины представлял собой игру контрастов — света и тени, черного и белого. Лунный свет обрисовывал изящный профиль Эйдриен.

— Ага, — подтвердила она. — Тебе нужна машина, а она оформлена на меня.

Макбрайд пожал плечами:

— Ладно, разрешаю остаться.

— Тебя несложно уломать.

Льюис хмыкнул и подумал: «А ведь я запросто мог бы обнять ее». В тот же миг в поле зрения показался «Хиллтоп‑Хаус», и момент ушел.

Но не забылся.

Уже в номере Макбрайд попросил Эйдриен рассказать, что она узнала о Крейне. В ответ девушка извлекла из дипломата кипу бумаг и протянула ему. Это были главным образом распечатки из «Нексиса» плюс пара некрологов из газет «Вашингтон пост» и «Сарасота стар трибюн». Льюис внимательно перечитал статьи, обратив особое внимание на организации, в которых состоял Крейн, и фамилию его проживавшей в Сарасоте сестры. Он бегло просматривал распечатки, одну за другой, прикладывая массу усилий, чтобы не замечать присутствия Эйдриен — девушка, скрестив ноги, сидела на кровати. В комнате царила духота, и Макбрайд устроился на кушетке — неудобном плетеном предмете интерьера у балконной двери.

— Держим путь в Флориду, верно? — поинтересовалась Эйдриен.

— Да. Думаю, придется. — Чтобы не смотреть на нее, Льюис начал разглядывать пейзаж за окном. Вдоль реки бежали параллельные цепочки огней: одна белая, одна красная — пульсируя, они медленно текли в противоположных направлениях, появляясь и исчезая вместе на изгибах дороги в складках гор.

— Для начала проведаем сестрицу, — предложил Лью. — Посмотрим, что она расскажет. Неплохо бы заскочить и в местный суд: вдруг Крейн участвовал в каких‑нибудь тяжбах. Проверим его завещание.

— Мм‑м… — произнесла Эйдриен, вытянув над головой руки. — То есть попросту поедем туда и будем вслепую кружить вокруг да около?

— Да, если только у тебя нет другого плана, — сказал Макбрайд и открыл балконную дверь. Поток холодного воздуха ворвался в комнату, где неожиданно стало душно.

Собеседница перехватила его взгляд, удержала чуть дольше обычного и потянулась. Распрямила ноги, вытянула ступни и подняла над головой руки, сцепленные в замок. Выгнула спину, будто открываясь навстречу Макбрайду. Тот подавил стон, поднялся на ноги и вышел на лоджию.

Правда заключалась в том, что весь день Льюис ни на миг не переставал думать о ней. Его преследовала навязчивая одержимость влюбившегося по уши подростка. Совсем как в средней школе. Нет — хуже: как в старших классах. В течение всего дня — даже в аскетичной хижине Шапиро, во мраке его ужасающих историй — Макбрайда беспокоило мучительное набухание члена, превратившее седьмой класс в кошмар.

Льюис стоял на балконе и, глядя вниз на огни, пытался ответить на вопрос: когда он последний раз лежал в постели с женщиной? Наверняка Макбрайд не мог бы сказать — память возвращалась обрывками, точно вспышками, и все же он точно знал — еще до того, как стал Джеффри Дюраном.

«Что будем делать, парень?» — пришла на ум строчка из альбома Митлофа «Летучая мышь из ада». Льюис подумал, как много хорошей музыки он пропустил. Джефф Дюран не только оставался холостым, он все совершал под игру дудочника. Или даже не дудочника, а телевизионной ведущей Опры. «И что вы тогда сделаете?» — один из ее любимых каверзных вопросиков.

Эйдриен — красотка, это факт. Но фактом также является и то, что Лью Макбрайд — последнее, что ей нужно в данной ситуации. Она уже потеряла сестру, работу и едва не лишилась жизни. И все по его вине. Неправильно пользоваться ею теперь просто потому, что они оба попали в отчаянное положение. И все‑таки…

Неестественно держаться на расстоянии друг от друга, а тем более когда спишь в одной комнате. «Ты же живой человек» — очередной аргумент в споре с совестью. Им через многое довелось пройти вместе, поэтому для Льюиса нынешнее состояние было связано не только с сексом. Эйдриен действительно нравилась Макбрайду: она умна, привлекательна, весела и так нуждается в защите. Подобное случается в военные годы и во времена стихийных бедствий: люди всегда тянулись друг к другу. Так зачем подавлять в себе естественные чувства? Почему бы просто не сделать первый шаг?

И все же прохлада сделала свое дело, и Макбрайд вернулся в комнату с охлажденным пылом. Эйдриен оставалась на прежнем месте, на кровати: сидела и читала путеводитель отеля по Харперс‑Ферри и окрестностям. Она кинула на Льюиса убийственный взгляд из‑под густых черных ресниц — зовущий и притягательный. Затем переменила позу — совершила ряд плавных перемещений, при виде которых сами собой приходили на ум и другие позиции, которые могло бы принять ее тело. Без одежды.

— Любовался звездным небом?

Макбрайд уставился в потолок.

— Нет, — ответил он. — Я думал… — Льюис засмеялся. — Впрочем, тебе, наверное, не стоит об этом знать.

Эйдриен испустила тихий, исходящий из глубины груди вздох, и Макбрайд собрал всю волю в кулак, чтобы не броситься к ней на постель.

Подавив прилив желания, он проговорил:

— Думаю, пора ложиться.

Она кивнула, подтянула к себе колени и обхватила их руками. В жаркой комнате тикал кондиционер, и прошло, как показалось, довольно много времени, прежде чем Эйдриен вздохнула и одарила Макбрайда бодрой улыбочкой.

— Отлично.

Путь предстоял неблизкий, и они сменяли друг друга за рулем. Ехали без остановок весь следующий день и прибыли на место уже поздно ночью. Остановились в мотеле «Супер 8» и попросили номер с двумя односпальными кроватями. Эйдриен невероятно смущали собственные ощущения. Она никогда бы не подумала, что ее тело способно на такие подростковые приступы желания — вплоть до головокружения.

Наутро они отправились в отдел продаж курорта «Ла‑Ризорт» в Лонгбоут‑Ки, где загорелая блондинка сообщила им, что кооперативная квартира Кальвина Крейна свободна уже несколько недель и продается: три спальни, вид на океан, всевозможные удобства. Заинтересованы в покупке?

Обратно возвращались по Армандз‑серкл, остановились позавтракать в заведении «Томми Багамас», где съели салат и густую похлебку из моллюсков, свинины, сухариков и овощей, обсуждая дальнейшие планы. Следующим пунктом на их пути стало здание суда в Брейдентоне, где они, по существу, ничего не добились: Крейн не участвовал ни в каких тяжбах. По крайней мере в округе Манати. Завещание старика также не оправдало ожиданий. После уплаты долгов половину имущества старик пожертвовал Гарвардскому университету и Американскому обществу больных раком; оставшаяся часть предназначалась «любимой сестре, Теодоре Уилкинс» и «подруге жизни, Марике Винкельман».

Далее Макбрайд и Эйдриен наведались в трейлерный парк в Брейдентоне, где в компании шумной собачьей своры проживал медбрат Крейна — Левитикус Бенн. Высокий чернокожий парень с беззаботной улыбкой казался добродушным, но запуганным человеком, немного сердитым на власти за то, как с ним обошлись.

— Когда умер мистер Крейн, ко мне ввалились пять полицейских и стали производить здесь обыск. Все прочесали. И что нашли? Немножко дури — на затяжку. Понимаете? Остатки, для личного пользования. Дальше — насели на меня, вроде как тут не трейлерный парк, а гестапо. И я вас спрашиваю — как и того полицая спрашивал, что мне нос расквасил, — поможет это раскрыть преступление? Нет, вы скажите мне?

Потребовалось некоторое время на то, чтобы остудить праведное негодование Бенна. Хотя когда это все‑таки удалось, толку от ямайца оказалось мало.

— Я только работал его медбратом, понимаете? Живые ноги к коляске богатого старика. Если честно, то мы почти не разговаривали — так, между делом: «Доброе утро, Левитикус» — «Доброе утро, мистер Крейн». И все.

— Значит, старик не проявлял особого дружелюбия к окружающим?

— Да нет, просто он все больше о своем думал.

Сестра Крейна проживала в «Паркингтоне» — учреждении для престарелых, разместившемся среди роскошного пейзажа здании из кирпича и камня на одной из улиц Сарасоты. На прилегающей к дому веранде в ряд стояли белые кресла‑качалки, но занято было только одно. На нем горделиво восседала прямая, точно шомпол, леди с коротко подстриженными под пажа седыми волосами. Челка ниспадала на лоб такой ровной линией, что Эйдриен задалась вопросом — уж не по линейке ли ее подравнивали? Лицо под завитушками, возможно, когда‑то и выглядело очаровательно, но теперь мелкие черты терялись в трясине морщинистой плоти. Леди носила сине‑белое полосатое платье спортивного покроя с широким белым поясом; к нему в тон — белые туфли.

При приближении посетителей осанистая дама встала с кресла.

— Вы, должно быть, Эйдриен и Лью, — проговорила она низким, приятным голосом. — Я — Тея, хотя и не настаиваю, чтобы меня называли именно так. «Миссис Уилкинс» вполне сгодится, если вам неловко обращаться к кому‑то столь древнему по‑другому. В те далекие времена, когда люди не слышали о расовых предрассудках и политической корректности, они звали друг друга просто по имени.

— Приятно познакомиться, Тея, — сказала Эйдриен и протянула пожилой леди руку.

За несколько часов до встречи, узнав, что Теодора Уилкинс в скором времени готовится отметить свое девяностолетие и проживает в платном интернате для престарелых, девушка испугалась. Закрадывалось подозрение, что единственная оставшаяся в живых родственница Кальвина Крейна не сможет им помочь из‑за присущей ее возрасту слабости ума. Теперь стало ясно, насколько безосновательными оказались страхи Эйдриен.

— Знакомьтесь, это мистер Макбрайд.

Престарелая дама предложила гостям присесть и отправилась в дом похлопотать насчет чая. Через некоторое время она вернулась в сопровождении испанца с подносом и аккуратно опустилась в кресло. Когда чай со льдом налили в стаканы, пожилая леди одарила гостей улыбкой.

— Итак, — провозгласила она, — чем могу быть полезна?

— Как вы, возможно, помните из нашего с вами телефонного разговора, — начал Макбрайд, — у Эйдриен есть основания полагать, что ее сестра Николь вела переписку с вашим братом. К сожалению, Никки умерла.

— Ах, как прискорбно, — поспешила заметить Тея.

— Я надеялась забрать письма, — сказала Эйдриен. — Они дороги мне как память.

Престарелая леди сложила губы и сморщила нос.

— Дорогуша, — сочувственно проговорила она, — боюсь, не смогу вам помочь. Видите ли, мы с Калем, как бы это сказать, не были особенно близки.

Эйдриен безуспешно попыталась скрыть разочарование:

— Вот как…

— Наверное, со стороны это может показаться странным. Казалось бы, мы двое, брат и сестра — старая склочница и престарелый чудак, — жили в получасе езды друг от друга, а виделись… — Она выпятила нижнюю губу и задумчиво дунула вверх, отчего приподнялись завитушки на лбу. Привычка эта, похоже, уцелела с тех времен, когда преклонных лет дама училась в школе. — Так вот, виделись мы раз в полгода: на День благодарения и Пасху. И в большем не нуждались.

— Значит, вы не особенно ладили?

— Совсем не ладили. Каль считал меня ветреницей и презирал моего мужа — называл его дилетантом. Кем, на мой взгляд, упокой Господи его душу, он и являлся. Хотя…

— А что вы сами думали о нем? — поинтересовалась Эйдриен.

— О братишке? — уточнила миссис Уилкинс. — Я всегда считала, что он самый… — Тея помедлила, подбирая слова, и сказала: — Я считала его самым большим упрямцем, какого мне когда‑либо доводилось видеть.

— Правда?

— Несомненно. Каль кое в чем напоминал Гитлера: оба полагали, будто знают, что хорошо для всех остальных. — Престарелая дама элегантно приподняла выщипанную бровь. — Со стороны это может показаться грубым, но я не слишком по нему скучаю.

— Вы были потрясены, когда…

— О да! Я хочу сказать, событие произвело настоящую сенсацию. Калю бы это не понравилось. Кроме того, оказаться застреленным — это так… недостойно, что ли. Брат не одобрил бы.

— А у вас есть предположения, кто…

— Убил Каля? — закончила за нее Теодора. — Вынуждена вас разочаровать — не имею ни малейшего представления. Такой человек, каким был мой брат, способен заработать себе невероятное множество врагов. Впрочем, должна признаться, я бы не заподозрила ни одного из его «коллег»… — Внезапно что‑то припомнив, Тея склонилась к Эйдриен и шепнула ей на ушко: — Вы уже встречались с Мами?

Гости переглянулись и отрицательно покачали головами.

— А кто это? — поинтересовался Макбрайд.

Престарелая леди басовито хихикнула и пригубила чай со льдом.

— Возлюбленная Каля.

— Да что вы?

— Именно так. Они совсем не походили друг на друга. Буду с вами откровенна: я нахожу Мами довольно приятным человеком и, хоть убейте, не представляю, что она нашла в Кале. Однако они дружили всю жизнь. Встретились в Лондоне, во время войны… Кальвин служил в УСС, а Мами занималась чем‑то по части связи. Как выяснилось впоследствии, она была замужем. — Теодора Уилкинс засмеялась. — Я называла ее «моя маленькая голландка». Без всякой иронии — она действительно голландка. Ее полное имя Марика Винкельман. Это Каль ее так нежно окрестил — «Мами».

— А как же муж? — удивилась Эйдриен.

— Ее супруг рано скончался. Уже, наверное, лет двадцать прошло. Он работал в Женеве, в корпусе Красного Креста. Оказывал помощь беженцам.

— Понимаю, — сказал Лью, немного слукавив.

— Там все и началось, — добавила Тея.

— Что началось? — поинтересовалась собеседница.

— Их роман. Каль работал в Цюрихе, до Женевы не так уж и далеко. Хотя почему после смерти мужа она не вышла за Каля, ума не приложу. Наверное, не хотела лишних формальностей.

— Как вы думаете, ей известно о бумагах, которые он мог оставить? — спросил Льюис.

Тея Уилкинс помешала чай со льдом, сделала маленький глоточек, посмаковала и промокнула губы салфеткой для коктейля.

— Ну, если кто и знал о них, то только Мами, — ответила она. — Я дам вам ее адрес — сами с ней и побеседуете.

— Они жили по отдельности? — удивилась Эйдриен.

— Конечно. У Мами роскошный дом на побережье. Называется «Вилла Алегре».

«Вилла Алегре» оказалась и впрямь роскошной: приземистый, покрытый розовой штукатуркой дом с устланной терракотовой черепицей сводчатой крышей. Здание утопало в пышной зелени — целом лесу старых пальм и фикусов.

Мами Винкельман совсем не походила на свою сверстницу Теодору Уилкинс. Посетителей встретила женщина в шортах и футболке, на ногах красовались невесомые сандалии от Биркенстока. И хотя ее шею и лицо покрывала сеть морщинок, пожилая дама выглядела миловидно: широко посаженные глаза, голубые, как небо; отливающие серебром волосы; широкая радушная улыбка. Хозяйка провела гостей за дом, задержавшись у прудика, в котором плавали разноцветные японские рыбки.

— Завела их по настоянию консультанта по фэн‑шуй. Он посчитал, что дому не хватает движения. И к тому же выглядят они чертовски здорово, не находите?

Макбрайд восхитился, а его спутница вежливо улыбнулась.

— Вам они не нравятся, милочка? — спросила Мами.

Эйдриен пожала плечами:

— Не очень. Даже не знаю почему.

— Видимо, из‑за расцветки, — предположила хозяйка. — Не возражаете, если я задам вам один вопрос: вы любите отмечать День всех святых и вырезать тыквенные головы?

— Нет, это совсем не мое.

Хозяйка широко улыбнулась, словно обрадовалась новому подтверждению своей излюбленной теории.

— Что ж, я так и думала! — Винкельман с компанейским видом взяла Эйдриен под руку и направилась к дому по мощенной каменными плитами дорожке. «Как‑то странно она говорит, — подумала Эйдриен. — Произношение или интонация…» И тут девушка поняла, в чем дело: леди «слегка приняла на грудь», как говаривал Дек. Не пьяна, но близка к тому.

Мами не заводила разговора, пока они не расположились на засаженном цветами дворике‑патио. Все трое сидели в белых плетеных креслах в увитой растениями беседке и восхищались волнами, ласкающими пляж. Мами принесла графин мартини и блюдо с закусками — сыр, фрукты и крекеры.

Разлив мартини в традиционные фужеры на высоких ножках, хозяйка добавила оливки и протянула напитки гостям.

— Итак, — сказал она, поднимая бокал, — за вас. — Напиток оказался крепким: от первого же глотка по телу разлилось приятное тепло. — Насколько я помню, вы хотели поговорить о Кале. Что именно вас интересует?

Посетители решили придерживаться старой версии о переписке покойной сестры Эйдриен с Крейном, на что Мами ответила, что совершенно не в курсе дел.

— Каль не упоминал ни о чем подобном. Впрочем, если подумать… — Мами помедлила и продолжила: — Он бы, вероятно, и не стал упоминать.

Вокруг позвякивали ветряные колокольчики, и собеседники завели разговор о человеческих качествах Кальвина Крейна. У Макбрайда появилась прекрасная возможность поинтересоваться, были ли у почетного главы фонда недоброжелатели.

— Полицейские задавали мне тот же вопрос, — ответила Мами. — А я чувствовала, что они просто отрабатывают версии и на самом деле им глубоко наплевать на то, что я скажу. Так вот, я об этом и не задумывалась. По крайней мере всерьез. — Винкельман откусила крохотный кусочек сыра и запила его щедрым глотком мартини. — Я знаю лишь то, что он перешел дорожку Гуннару Опдаалу. Каль выдвигал Гуннара, пока еще работал в Институте, однако позже… Что с вами, мистер Макбрайд?

При упоминании фамилии Опдаал у Льюиса екнуло сердце, в груди что‑то кольнуло. Должно быть, он вздрогнул, потому что Эйдриен прикрыла его руку своей ладонью.

— Ты в порядке? — спросила она.

И Лью солгал:

— Что‑то в глаз попало.

Девушка кинула на него недоверчивый взгляд.

Макбрайд же подумал: «Что происходит? Гуннар Опдаал… Кто он? Образованный воспитанный человек, с которым приятно поболтать за обедом». И все же его не покидало чувство, будто где‑то в памяти скрывается, ожидая своего часа, что‑то крайне неприятное. Наконец он откашлялся и взглянул на Мами:

— Простите, о чем вы говорили?

— Я рассказывала, что Гуннар с Калем рассорились.

— Вы не знаете, из‑за чего вышла размолвка? — поинтересовалась Эйдриен.

— Не совсем, — ответила та. Хотя хозяйка дома отпивала из бокала совсем по чуть‑чуть, она уже прикончила большую часть своего мартини. — Я уехала из Швейцарии раньше Каля. Видите ли, в определенном возрасте погода начинает сказываться на самочувствии.

— А когда мистер Крейн ушел на пенсию?

— В девяносто третьем, — ответила голландка. — Хотя ссора, о которой я вам сказала, произошла гораздо позже. Думаю, проблемы начались… мм‑м… где‑то год назад. Возможно, чуть раньше.

— Это связано с Институтом? — спросила Эйдриен.

Престарелая леди невесело кивнула, взяла графин и наполнила свой фужер.

— У меня есть все основания полагать, что они поссорились по какому‑то делу, связанному с фондом. Дело в том, что Институт оставался их единственной точкой соприкосновения. Выйдя на пенсию, Каль по‑прежнему принимал активное участие в определенных мероприятиях. Как один из основателей фонда, он еще обладал правом голоса.

— А в каких вопросах?

— В том, что касалось членства, исследований и, конечно же, клиники. Они так здорово помогают проблемным молодым людям. — Мами ненадолго замолчала и продолжила: — Такие неожиданные осложнения с Гуннаром, возможно… — Она пожала плечами и не закончила мысль. — Только поймите, это мои собственные догадки, и я ничего не знаю наверняка.

— Все равно расскажите. Пожалуйста, — настаивала Эйдриен. — Нам так мало известно…

— Что ж, судя по всему, их последняя ссора имела какое‑то отношение к деньгам. Гуннар чувствовал, что Каль давит на него. Опять же это лишь ощущение — услышала телефонный разговор, перехватила фразу, — и только. — Винкельман выловила из фужера оливку и отправила ее в рот.

Макбрайд подался вперед:

— Как вы думаете, а в Институте кто‑нибудь знал об их разногласиях?

Мами нахмурилась:

— Вряд ли. Каль оставался последним представителем группы основателей, а новички… Я их даже не знаю.

— Лью работал в Институте, — заметила Эйдриен, искоса взглянув на спутника.

— Да что вы, правда?! — воскликнула Мами, и расплылась в широченной улыбке. — Как интересно! — Она потянулась к гостю, по‑девически пожала его кисть и покровительственно похлопала по ладони. — Вы, должно быть, действительно выдающийся молодой человек!

Льюис улыбнулся. Взгляд Мами уже блуждал по сторонам, а речь становилась все более невнятной. Похоже, подруга Кальвина Крейна рассказала все, что знает.

То же не укрылось и от глаз Эйдриен. Мами выпила второй мартини и теперь вылавливала оливку. Это наводило на мысль о том, что разговор вот‑вот прервется, поэтому настало время переходить к решительным действиям. Эйдриен взяла бокал за ножку и покрутила его, наблюдая, как по стенкам расплываются маслянистые разводы. Вдали с назойливым комариным писком пересекал бухту водный мотоцикл, подпрыгивая на волнах, а Макбрайд рассказывал Мами о своей исследовательской работе.

«А если бы это было разбирательство в суде? Как бы ты себя повела?» — подумала Эйдриен и без обиняков спросила:

— Мистер Крейн оставил какие‑нибудь бумаги?

Вопрос явно застиг хозяйку врасплох.

— Простите?

— Я знаю, что его собственность уже распродана, — пояснила Эйдриен, — но иногда…

— Что ж, вы не первая, кто задает мне этот вопрос, — сказала Марика Винкельман и, икнув, прикрыла рот рукой. — После смерти Кальвина приходил какой‑то человек из полиции. И тоже интересовался бумагами. Ужасно мерзкий тип! — Мами тряхнула головой. — Я ответила ему любимой французской поговоркой Каля: «Pas des cartes, pas des photos, et pas des souvenirs».

Эйдриен беспомощно взглянула на нее:

— Я учила испанский.

Макбрайд перевел:

— «Ни писем, ни фотографий, ни воспоминаний». — Он горестно улыбнулся. — И это очень неутешительно. Что ж, спасибо за гостеприимство. Думаю, нам пора.

— Вы очень добры, — согласилась Эйдриен и встала, протянув хозяйке на прощание руку.

Та взяла ее ладонь в свою и довольно долго держала ее, со знанием дела изучая линии на руке.

— У вас сильная аура, моя милая, — сказала она и тут же рассмеялась. — Давайте присядем. — Повернувшись к Макбрайду, Мами Винкельман добавила: — Каль был таким болтуном. Тоже мне, «pas des cartes»!

Дата добавления: 2015-05-19 | Просмотры: 541 | Нарушение авторских прав