АкушерствоАнатомияАнестезиологияВакцинопрофилактикаВалеологияВетеринарияГигиенаЗаболеванияИммунологияКардиологияНеврологияНефрологияОнкологияОториноларингологияОфтальмологияПаразитологияПедиатрияПервая помощьПсихиатрияПульмонологияРеанимацияРевматологияСтоматологияТерапияТоксикологияТравматологияУрологияФармакологияФармацевтикаФизиотерапияФтизиатрияХирургияЭндокринологияЭпидемиология

Глава 20. Ночь беглецы провели в самом неприметном месте, какое только сумели отыскать

Ночь беглецы провели в самом неприметном месте, какое только сумели отыскать. Их выбор пал на спрингфилдский «Комфорт‑инн»[21], примерно в десяти милях от Вашингтона.

Номер оказался не так уж и плох, хотя правильнее было бы назвать его каморкой. Каморкой с двумя сдвигающимися кроватями, телевизором, столиком и письменным столом, на котором стояла неисправная лампа.

Эйдриен раздвинула висевшие над кондиционером шторы, и ее взору открылся «живописный» вид на автостоянку и ряды торговых палаток. В комнате висел застарелый спертый воздух, отчего складывалось впечатление, что находишься под стеклянным колпаком. Эйдриен хотела открыть окно, но выяснилось, что рамы наглухо заколочены — вероятно, по распоряжению какого‑нибудь чиновника. Оставался только кондиционер, который, повиновавшись нехитрой команде, затарахтел, включившись в работу, и принялся обдувать кровати потоком теплого воздуха.

— И что теперь? — упавшим голосом спросила Эйдриен, равнодушно разглядывая автостоянку за окном.

Дюран посмотрел на нее:

— Ты меня спрашиваешь?

Лениво раскинув руки, он развалился на постели и уставился в потолок. Увидев это, Эйдриен неожиданно озлобилась.

— Да! Тебя!

— Ну, знаешь ли, я не гадалка, — ответил тот. — Понятия не имею.

Она не сводила с Джеффри гневного взгляда, и тот предложил:

— Как насчет пиццы?

— Пиццы?

— Да. И в душ можно сходить.

Эйдриен залилась слезами. Глядя на Дюрана, она только теперь осознала — просветление снизошло на нее разом, — что их неприятности окончатся не скоро. До этого момента несчастная лелеяла наивную надежду на то, что скоро все утрясется само собой. Она снова окажется там, откуда все и началось: в своей настоящей жизни и, как и прежде, продолжит ходить на работу в адвокатскую контору…

Теперь же становилось понятно, что перемен к лучшему не ожидается. Из такой ситуации так просто не выкрутишься: она на неопределенное время застряла в пригородной глуши, в дешевом отеле наедине с сумасшедшим; в ее квартире все перевернуто вверх дном; сестра мертва, а единственный человек, который ей помогал, убит. Полиция не принимает ее слов всерьез, и в довершение ко всему кто‑то хочет ее убить. Теперь она уже не заберет из прачечной черный костюм и не составит план по «Амалджимейтид»… И вообще все в ее жизни полетело кувырком. От таких мыслей Эйдриен разрыдалась, чем повергла в немалое удивление Дюрана. Он тут же помчался в ванную и вернулся с целой кипой салфеток в руках.

— Все уладится, — сказал Дюран, протягивая салфетку «Клинекс»[22]. — Не плачь.

Но Эйдриен разревелась еще сильнее — потому что именно так когда‑то говорила ее мать.

Ее родная мать, Диди, при жизни была ходячей катастрофой, что называется, «подарочком»: забеременела в пятнадцать, с шестнадцати — на пособии, с восемнадцати — на героине, в двадцать четыре — на столе патологоанатома. «Передозировка» — так значилось в отчете делавшего вскрытие врача.

Старшая сестра хорошо помнила, как это произошло, и частенько вспоминала об этом. Как она, Никки, обнаружила мать в луже собственной рвоты, как она бегала по дому, кричала и плакала, а трехлетняя малышка Эйдриен — тут Нико изображала сестренку с невинным личиком и круглыми серьезными глазами — тем временем постучалась в дверь к соседям и сказала: «Нам нужна помощь. Маме плохо. Надо скорее вызвать доктора».

Эйдриен не помнила всего этого. Она вообще почти не помнила матери — только эти обнадеживающие слова и сладковатый запах когда‑то протянутого ей «Клинекса». А что касается отца…

Похоже, его звали «неизвестный». По крайней мере так значилось в графе документов, отведенной для его имени и фамилии. Эйдриен с Никки частенько гадали — кто же он такой? Одно время девочки воображали себе симпатичного бизнесмена‑изобретателя с каким‑нибудь звучным, многообещающим именем вроде Чарлз де Вер. Он проживал в анклаве богачей в роскошном районе Брэндиуайн‑Вэлли, состоял в браке с нелюбимой женщиной и потерял голову от прекрасной и родившейся под несчастливой звездой девушки, которая после их разрыва скатилась к пьянству и наркотикам. Попав в смертельную ловушку самобичевания, подпитываемого несчастной любовью, она оказалась в трущобах Уилмингтона, где ее следы и оборвались… И по сей день отец девочек — это неизменно оказывался их общий отец, сколь бы ни мала была вероятность подобного — искал потерянных дочурок, помещал объявления во все крупные газеты и нанимал целые бригады детективов.

— Чему смеешься? — спросил Дюран, сидевший на кровати с зажатой подбородком телефонной трубкой.

Вопрос вывел Эйдриен из задумчивости. Оказывается, она смотрела на парковку и, не отдавая себе отчета, хихикала над своими воспоминаниями.

— Вспомнился отец, — сказала девушка и, заметив, что Дюран набирает номер, внезапно прониклась подозрительностью. — Куда ты звонишь?

— В «Домино».

— Ах вот как…

— Я делаю заказ. Сосиски будешь?

Она кивнула:

— Пойдет.

На линии ответили, и Дюран стал говорить в трубку. Эйдриен снова отвернулась к парковке. В оконное стекло ударяли мелкие капли дождя. За автостоянкой раскинулась «бесхозная» пешеходная территория изолированных друг от друга конторских зданий, мотелей и рядов магазинчиков. Это место во многом напоминало район, где выросли Нико и Эйдриен. Детство девочек прошло в нескольких милях от Уилмингтона, где проживала их родная бабушка, после смерти матери взявшая сирот на воспитание. Эйдриен почти не помнила бабулю, и почти все ее представления складывались из рассказов Никки. Лучше всего запомнился запах в бабушкиной комнате — настоящий эликсир, смесь каких‑то непонятных лекарственных ароматов, на которые наложился запах косметики — ландышевого одеколона и сыпучей пудры для лица «Коти», стоявшей на туалетном столике возле кровати.

Бабушка не любила говорить о дочери, она уничтожила все ее фотографии. Все до единой. Судьба Диди Салливан превратилась в своего рода домашнее табу. Вопросы о ней неизменно вели к слезам, поэтому Эйдриен с раннего детства научилась сдерживать свое любопытство. А вот Никки — напротив. Она без устали пыталась разузнать от бабушки побольше, что неизменно заканчивалось криками и скандалом, Никки попадала под домашний арест, и ей на несколько дней устраивали молчаливый бойкот. Именно в такие периоды Эйдриен приходилось брать на себя роль посредника между двумя враждующими сторонами, передавая сказанные шепотом сообщения: «Бабуля говорит, иди мыть руки и пора ужинать» — «Ники сказала, у нее чистые руки».

Бабуля умерла, когда Эйдриен еще не исполнилось и шести. Никки тогда было одиннадцать. Поначалу девочки пару месяцев прожили у престарелой четы, взявшей сирот ради пособия, которое выплачивало на усыновленных детей государство. По прибытии в новый дом девочки получили едкий шампунь от вшей, и в восемь их отправили спать. С тех пор сестрам разрешалось мыться только раз в неделю, а перед сном их заставляли читать молитвы. Никки расстраивалась из‑за того, что не могла принять душ или вымыть голову, когда ей вздумается, и называла свою приемную мать, миссис Данкирк, прямо в глаза зловредной дурой.

Пока Никки скандалила и очаровывала, крушила и подлизывалась, Эйдриен делала то, что ей говорили, и ничего не просила взамен. Она надеялась, что Данкирки увидят, какие они хорошие девочки, и оставят их у себя навсегда. Девочке казалось, что это лучше, чем неизвестная, а потому заранее страшная альтернатива. Так они и жили: старшая сестра в истерике раскидывала вещи, а младшая их собирала. Эйдриен с армейской аккуратностью застилала обе постели, мыла посуду и накрывала на стол — все безропотно. Никки тем временем создавала семейству массу всевозможных проблем, нарывалась на крик и завоевывала сердца престарелой четы, заставляя их хохотать до слез.

Однажды вечером Эйдриен тихо вышла из комнаты и с верхней ступени лестницы услышала разговор между стариками и представителем службы сиротского надзора.

— Со старшей девочкой хлопот нет, — говорила приемная мать. — Непоседа, шалит без меры, но в остальном — такая милашка. А вот та, что помладше, меня беспокоит. Маленькая чистюля, никогда и словом не обмолвится — все в себе держит, словно робот какой‑то.

Наутро Эйдриен спросила Никки:

— Что такое робот?

Никки, чтобы продемонстрировать робота, стала ходить по комнате на негнущихся ногах и неуклюже размахивать руками. Она жужжала, натыкаясь на стены, и стучала по ним, приговаривая: «Жжж, жжж». Эйдриен изо всех сил изображала веселье и вовсе не собиралась рассказывать сестре о словах миссис Данкирк. Ведь Никки обязательно бы взбесилась, а в таком состоянии она становилась неуправляемой.

— Через двадцать минут будут здесь, — сказал Дюран, вешая трубку, — иначе пицца бесплатно.

Эйдриен кивнула, по‑прежнему думая о сестре и своем детстве. После Данкирков они сменили еще три дома, перемежая жизнь у приемных родителей с сериями коротких пребываний в приемнике Делавэрского детского центра. А потом их взяли Дек и Марлена.

«Хватит», — подумала она и отправилась в душ, оставив Дюрана щелкать пультом перед телевизором.

Когда доставили пиццу, Эйдриен уже оделась. Ее лицо разрумянилось и блестело после горячей воды.

— Прости, что не сдержалась, — сказала она, вернувшись в комнату.

Дюран окинул девушку удивленным взглядом.

— Слезы, — объяснила та. — Не удержалась.

— А, ты об этом, — ответил он и подумал: «Бог ты мой, как она хороша!» Дюран прежде по‑настоящему не смотрел на Эйдриен — во всяком случае, не так. Лицо ее обрамляли завитки влажных, цвета потемневшей меди, волос. Он, не задумываясь, поднял с коробки с пиццей крышку и придвинул угощение к Эйдриен — лучшее, что Дюран мог предложить в подобных обстоятельствах.

— М‑м… вкуснятина… — протянула она, взяла кусочек и унесла с собой к письменному столу у окна. Усевшись, Эйдриен раскрыла блокнотик, что лежал возле телефона, и приступила к составлению списка дел:

1. Работа:

А. Одеться, макияж

Б. Позвонить Слу

В. Ссылки из «Лексиса» в резюме по асфальту

2. Прах Ники

3. Дюран ‑?

4…

Дюран смотрел телевизор, а Эйдриен, постукивая карандашом о блокнот, размышляла, что же будет четвертым номером. В итоге она решила вовсе отказаться от пункта четыре. Возможно, добавит еще что‑нибудь к «работе» — и хватит. Того, что есть, уже достаточно: надо развеять прах сестры, да и Дюран сам по себе заслуживает целого алфавита.

— Что такое Слу? — словно подслушав ее мысли, поинтересовался тот. Он незаметно подошел к Эйдриен и внимательно изучал список из‑за ее плеча.

— Юридическая фирма, где я работаю. А теперь тише, мне надо подумать, — сказала девушка, помахав в воздухе рукой. В пункте «Дюран» она записала:

А. Общее — детектор

Б. Записи

В. Компьютер

Г. Пациенты

— Я прошел детектор, — подсказал Джеффри, стараясь быть полезным и втайне довольный, что так много места занял в списке дел своей хорошенькой подруги по несчастью. Эйдриен подняла на него взгляд и кивнула:

— Верно, прошел. И мне интересно как.

— Ничего удивительного, — ответил тот, — просто сказал правду.

— Только ты не Джеффри Дюран — и сам хорошо это знаешь. Ты же ходил на кладбище.

— Да, — сказал он. — Только я могу это объяснить.

— Правда? — удивилась Эйдриен. — Хотелось бы услышать твою теорию.

— Ладно, — ответил Дюран и присел на край кровати. — Ситуация такова: имя я получил от родителей, которые носили фамилию Дюран. Так меня зовут сколько себя помню. Значит, если фамилия украдена — позаимствована с надгробия, например, — то, видимо, это сделали они.

Эйдриен нахмурилась:

— А зачем им это понадобилось?

— Я могу лишь догадываться, — ответил Дюран. — Не исключено, что они были беглецами. — Собеседница пренебрежительно усмехнулась, и Джеффри решил уточнить: — В то время Америку сотрясали антивоенные беспорядки. Не исключено, что они участвовали в пацифистском движении.

Эйдриен некоторое время молчала и наконец спросила:

— В этом и заключается твоя теория?

Джефф пожал плечами:

— Ну да…

— А что с университетами, в которых ты якобы учился? Браун и Висконсин?

— А что с ними?

— Там о тебе никогда не слышали! — возмутилась Эйдриен, откинувшись на спинку кресла и отложив карандаш.

— Сбой в базе данных, — ответил тот. — Я в списке выпускников университетов. Мне оттуда каждый месяц почта приходит: то пожертвования собирают, то продают майки со своими эмблемами. В ведомостях не отмечен — только и всего.

— И как ты это объяснишь?

— Ну, мало ли. Задолжал книгу в библиотеке, какое‑то административное взыскание объявили… Смысл не в этом. Главное — я прекрасно помню, где учился. Я уже написал и в Висконсин, и в Браун. Скоро все прояснится. Меня уже, наверное, письма дожидаются, где они извиняются за недоразумение. Только доберусь до почтового ящика, перешлю их тебе по факсу.

— Хм… Занятная теория…

Дюран засмеялся:

— Я совсем недавно ездил на встречу выпускников.

— Ого, уже интересно.

— В Сидвелл. Это частная школа.

— Я знаю, что такое Сидвелл.

— Ну вот, я оттуда.

Эйдриен недоверчиво посмотрела на него:

— И на что это похоже?

— Что «это»? На обычную встречу выпускников. А ты как думала?

— Не знаю — никогда не бывала на подобных мероприятиях.

— Там здорово, — загорелся Дюран. — Я со всеми встретился.

— С кем, к примеру?

— С Банни Кауфман, — ответил он без колебаний. — И с Адамом Бауманом.

— Они твои друзья?

Дюран просветлел:

— Да!

Эйдриен колебалась: поверить — не поверить?

— Ну, скажем так, друзья, — повторил он. — В основном просто те, с кем здороваешься в дверях. А с Адамом мы играли в одной баскетбольной команде.

— И они тебя узнали?

Тот кивнул:

— Вроде бы.

Она посмотрела на него, как на ребенка:

— Вроде бы?

Дюран удрученно вздохнул:

— Вообще‑то не думаю, что на улице они бы отличили меня от тюка соломы.

Собеседница округлила глаза и улыбнулась:

— Что ж, хотя бы честно.

Джеффри вконец запутался — растерянность читалась на его лице.

— Со мной что‑то не так, — признался он. — Я чувствую, только не могу понять — что.

Эйдриен удивилась неожиданной искренности собеседника. Впрочем, насколько она знала по паре дел, где выступала в роли присяжной, многие социопаты превосходно манипулируют людьми. Может, именно так и надо воспринимать Дюрана: как потенциально опасного клиента, чья невиновность очень сомнительна.

— Я бы с радостью тебе поверила, — призналась девушка, — только во всем этом слишком много «но».

— Например?

Эйдриен заглянула в блокнот:

— Карты пациентов.

— Что с ними?

— Их нет.

Дюран покачал головой:

— Просто недоразумение.

— Недоразумение? Тут речи не может идти о недоразумении, в папке было пусто — одна фотография, и все.

— Да, но твой друг… Он ворвался в кабинет, точно Грязный Гарри, полицейский‑мститель без тормозов. Наверное, большая часть содержимого до сих пор на столе лежит. Вероятно, я работал с файлом, когда вы пришли.

Эйдриен посмотрела на него не без доли скепсиса.

— Давай проверим, — предложил Дюран. — Сходим туда. Не сегодня, конечно, а как‑нибудь позже. К тому же в основном я вел записи на компьютере, так что вся информация о пациентах — в базе данных. И ты могла бы, я думаю, запросить в судебном порядке кассеты.

— Какие кассеты?

— Мы с твоей сестрой встречались дважды в неделю, — объяснил Дюран. — Каждый сеанс записывался на пленку — для страховой компании.

— Какой именно?

— «Совместное страхование граждан», их офис в Нью‑Йорке. — Он замолчал и открыл баночку кока‑колы. — А теперь расскажи ты что‑нибудь. Для разнообразия.

Эйдриен озадаченно посмотрела на собеседника:

— Что, например?

Тот пожал плечами:

— Не знаю.

Она на миг задумалась и проговорила:

— У Никки было оружие.

Дюран поинтересовался:

— Какое?

— Винтовка.

Настала его очередь удивиться:

— Зачем ей понадобилась винтовка?

— Не знаю.

— Может, Нико собирала антиквариат? — предположил Джеффри.

Собеседница покачала головой:

— Это новая винтовка с телескопическим прицелом и глушителем.

— Не может быть!

— Кроме шуток, — ответила Эйдриен.

Дюран притих.

— О чем задумался?

— Просто пришло в голову: Никки страдала диссоциативным расстройством[23], которое обычно возникает после посттравматического шока.

— И что? — В глазах Эйдриен загорелся недобрый огонек. Она заподозрила, к чему клонил Дюран, и беседа приобретала очень неприятный оттенок.

— Может, она хотела кому‑нибудь отомстить?

— За что? — спросила Эйдриен, и в ее голосе прозвучали неумолимые нотки.

— За то, что с ней сделали.

— А что, по‑твоему, с ней сделали?

— Я знаю, что тебе неприятен этот разговор, но у меня есть все основания подозревать, что твоя сестра на протяжении долгого времени подвергалась насилию на сексуальной почве.

— Ну, началось.

— И делали это ваши приемные родители.

— Чушь.

— Нет, не чушь. И твоя реакция — лишнее тому подтверждение. Это типичная картина: когда один ребенок в семье готов восстать против унижения, другой упорно делает вид, что все прекрасно. Один — обвинитель, другой — защитник.

— Ничего не было. Ты сам подумай, какая нелепость: люди в капюшонах.

Собеседник пожал плечами:

— Твоя сестра рассказала массу подробностей. Иногда совсем юные жертвы даже не подозревают, что над ними совершается насилие. Даже не понимают того, что оно носит сексуальный характер. Ты могла что‑то запомнить, но в твоем словаре нет слов, чтобы увидеть произошедшее так, как увидела это Никки.

Эйдриен покачала головой:

— Ты заблуждаешься, Док.

— Никки подробно обо всем рассказывала: вы с Марленой и Деком жили в Бьюмонте, в Южной Каролине, — пересказывал Дюран, — в доме, который назывался «Эгмонт». Белый дом с облупившейся краской, а перед ним росли дубы. — Он склонил набок голову и посмотрел на собеседницу: — Все верно?

Та улыбнулась:

— Ни единого слова правды. Во‑первых, мы никогда не жили в Южной Каролине, а уж тем более в доме с именем. Мы ютились в небольшом кирпичном домике на ферме в Дентоне, в Делавэре. И там не росли дубы.

— А сестра Розанна?

— У нас никогда не было сестры Розанны, — продолжала Эйдриен. — Только мы двое: Никки и я.

Джефф вздохнул, встал с кровати и подошел к окну, посмотрел на огни автостоянки и повернулся к Эйдриен:

— В любом случае я не твой психотерапевт. Да это и не важно.

— Что не важно?

— Я хотел сказать, что, может быть, не имеет особого значения — правда это или нет. Главное, что в эту историю верила твоя сестра. Тогда легко объяснить, зачем ей понадобилась винтовка.

Эйдриен задумалась:

— Тут ты, пожалуй, прав. Только вот…

— Что? — спросил Дюран.

— Что за люди напали на нас у тебя дома, и зачем им понадобилось меня убивать?

Тот покачал головой:

— Не знаю. Но если Никки говорила правду, тогда ты — лишняя свидетельница…

— Конечно. Только все происходило много лет назад, и я ничего не помню.

— Может, только пока.

— Никогда. Потому что этого не было!

— Воспоминания имеют свойство внезапно возвращаться, — поведал Дюран.

Собеседница наградила его долгим взглядом и покачала головой, будто сказав то ли себе, то ли ему: «И зачем я обсуждаю такие вещи с этим человеком?» И уже вслух заявила:

— Идиотизм!

— Что именно?

— Все! И особенно — ты!

— Почему ты так говоришь? — обиделся Джеффри.

— Вся твоя врачебная практика…

— Что с ней не так?

— Ты сказал, что у тебя два пациента.

Дюран замолчал.

— При этом, — продолжала Эйдриен, решив развить тему, — ты живешь в большой квартире в одном из прекраснейших районов Вашингтона.

— И что?

— Тебе этого мало? Как ты платишь за квартиру? — спросила она.

— Ну, для начала, я беру 85 долларов за час.

— И кого ты принимаешь? Двух пациентов? Как часто?

— Дважды в неделю каждого, — ответил он.

— Сколько выходит? Полторы тысячи в месяц?

Джефф нахмурился, почувствовал, что ему трудно дышать, и кивнул, не вполне доверяя своему голосу.

— Да ты за квартиру больше платишь! Что ты ешь?

Дюран поднялся на ноги. Прошелся по комнате, взял пульт и ткнул им в сторону в телевизора. Эйдриен наблюдала, как он переключает каналы: сериал про копов, какое‑то кино, ток‑шоу, информационная передача.

Чуть подождав, она выхватила пульт из его руки и выключила телевизор.

— Нельзя заработать на жизнь, имея двух пациентов, Док! Просто нельзя!

— Два пациента — нормально, — заверил ее Дюран. — Два пациента — прекрасно.

Эйдриен уставилась на него. Подобные слова он уже говорил, когда они ехали в полицейский участок на такси. Она склонилась к Дюрану и прошептала:

— Нельзя прожить, имея только двух пациентов.

— Разумеется, можно. Два пациента — нормально, просто прекрасно. — Но слова Эйдриен все‑таки встревожили Джеффри. Он нахмурился, будто пытаясь выудить что‑то из памяти, и тут же его лицо прояснилось, и напряжение спало. — А кроме того, у меня есть кое‑какие деньги — родители были застрахованы.

Эйдриен подсела к нему на кровать и скептично сказала:

— Вот именно, твои родители.

Джефф посмотрел на нее:

— Я не понимаю тебя.

— Даже если это и правда, — пояснила собеседница, — два пациента — это не практика, согласись. Вот к чему я клоню: чем ты занимаешься все остальное время?

С возгласом негодования Дюран вскочил на ноги, прошел в другой конец комнаты и уставился в окно. Он долго смотрел на улицу, погрузившись в глубокую задумчивость, и никак не выражал своих мыслей. Эйдриен сидела и пристально смотрела на него. Наконец бедолага закрыл глаза и прислонился лбом к холодному стеклу. Он постоял так секунд десять — пятнадцать и, обернувшись к ней, проговорил с исполненной сожаления улыбкой:

— Два пациента — нормально. Два пациента — просто прекрасно.

Дата добавления: 2015-05-19 | Просмотры: 619 | Нарушение авторских прав