АкушерствоАнатомияАнестезиологияВакцинопрофилактикаВалеологияВетеринарияГигиенаЗаболеванияИммунологияКардиологияНеврологияНефрологияОнкологияОториноларингологияОфтальмологияПаразитологияПедиатрияПервая помощьПсихиатрияПульмонологияРеанимацияРевматологияСтоматологияТерапияТоксикологияТравматологияУрологияФармакологияФармацевтикаФизиотерапияФтизиатрияХирургияЭндокринологияЭпидемиология

Глава 2. В борьбе с Болезнью мы должны постоянно быть на страже; физическое и душевное здоровье всей нации и каждой отдельной семьи

В борьбе с Болезнью мы должны постоянно быть на страже; физическое и душевное здоровье всей нации и каждой отдельной семьи, каждого человека зависит от нашей неустанной бдительности.

– Основные оздоровительные мероприятия – Книга Тссс, 12‑е издание.

Запах апельсинов всегда напоминает мне о похоронах. Именно от этого запаха я и просыпаюсь утром в день моей Аттестации. Бросаю взгляд на будильник – шесть часов.

Серый, бледный свет. Солнце пока ещё несмело бросает свои неяркие лучи на стены спальни, которую я делю с двумя дочерьми моей двоюродной сестры Марсии. Грейс, младшая, уже сидит на своей кровати, полностью одетая и не сводит с меня глаз. В руке у неё – неочищенный апельсин, и она пытается грызть его своими мелкими молочными зубками, как яблоко. Мой желудок завязывается в узелок. Приходится закрыть глаза, лишь бы избавиться от воспоминаний о жарком, колючем платье, которое на меня напялили, когда умерла моя мать, о тихом журчании голосов, о большой, грубой руке, протягивающей мне апельсин: мол, займись им и не вздумай реветь. За время похорон я съела четыре штуки, долька за долькой, а когда осталась лишь кучка оранжевых корок, принялась и за них. Горький вкус отвлекал меня – так легче было справиться с рвущимся наружу плачем.

Я открываю глаза. Грейс наклоняется, протягивая мне апельсин.

– Нет, Грейси, – говорю я, отбрасываю одеяло и встаю. Желудок то сжимается, то разжимается, как будто с ним играет чья‑то невидимая рука. – И апельсины с кожурой не едят, ты же знаешь.

Она продолжает молча мигать на меня своими огромными серыми глазищами. Вздыхаю и сажусь рядом.

– Смотри, – говорю и показываю, как надо чистить апельсин, поддевая кожуру ногтями. Из‑под пальцев струится оранжевая спиралька и падает ей на колени. Всё время стараюсь сдерживать дыхание, чтобы запах мучил поменьше. Грейс по‑прежнему безмолвно взирает на мои усилия, а когда с раздеванием апельсина покончено, берёт фрукт обеими руками, словно это стеклянный шар и она боится его разбить.

Я подталкиваю её локтем:

– Ешь давай. – Но она лишь молча пялится на апельсин. Ну что тут поделаешь – начинаю отделять дольки, одну за другой, и шепчу при этом, стараясь быть как можно мягче: – Знаешь, к тебе стали бы относиться получше, если б ты когда‑нибудь сказала хоть одно словечко.

Она как в рот воды набрала. Впрочем, нельзя сказать, чтобы я ждала от неё ответа. Тётушка Кэрол за все шесть лет и три месяца жизни Грейс не слышала от неё не только ни единого слова, но даже ни единого слога. Кэрол думает, что у малышки что‑то не так с мозгами, вот только доктора ничего не находят. «Она просто глупа, как бревно», – безапелляционно заявила тётушка, наблюдая на днях, как Грейс заворожённо крутит в ладошках ярко раскрашенный кубик, словно он какой‑то необыкновенный, волшебный, и вот‑вот превратится во что‑то прекрасное.

Я поднимаюсь и направляюсь к окну, уходя от Грейс с её огромными пристальными глазами и тонкими быстрыми пальчиками. Мне так её жалко...

Марсия, мама Грейс, умерла. Впрочем, она всегда утверждала, что не хотела иметь детей. Это оборотная сторона Процедуры – в отсутствие deliria nervosa некоторые люди теряют желание иметь детей, они даже начинают считать это жутко неприятной штукой. К счастью, подобные случаи, когда мать или отец не в состоянии исполнять свой родительский долг и обращаться со своими детьми так, как того ожидает общество, а то, бывает, попросту топят их, или душат, или забивают насмерть – такие случаи редки.

Но аттестаторы решили, что Марсия обязана иметь двоих детей. В то время это казалось вполне обоснованным решением. Её семья имела достаточно высокие доходы, муж Марсии, учёный, пользовался уважением и признанием. Они жили в огромном доме на Уинтер‑стрит. Марсия готовила еду только из натуральных продуктов, не прибегая к полуфабрикатам, а в свободное время давала уроки игры на фортепиано – просто так, лишь бы чем‑то себя занять.

Но, конечно, когда мужа Марсии заподозрили в дом, что он симпатизёр, всё сразу изменилось. Марсия вынуждена была забрать детей, Дженни и Грейс, и переехать обратно, в дом её матери, моей тётушки Кэрол. Люди шептались за их спиной и указывали на них пальцами, когда те проходили мимо. Грейс, само собой, ничего этого не помнит; я бы удивилась, если бы выяснилось, что она вообще сохранила какую‑то память о своих родителях.

Муж Марсии исчез ещё до суда. Наверно, он правильно поступил. Суды и разбирательства – так, для отвода глаз. Симпатизёров по большей части приговаривают к высшей мере. Если нет – то их бросают в Склепы сразу на три пожизненных срока. Марсия, конечно, знала об этом. Тётя Кэрол считает, что именно поэтому сердце её дочери остановилось – всего через несколько месяцев после исчезновения мужа Марсии. Её тогда обвинили вместо него. На следующий день после получения обвинительного акта она шла по улице и – раз! Сердечный приступ.

Сердце – штука нежная. Вот почему с ним надо обращаться осторожно.

Сегодня будет знойный день, точно знаю. В спальне уже жарища, и когда я открываю окно, чтобы избавиться от запаха апельсина, воздух снаружи густой и вязкий, как повидло. Глубоко вдыхаю, ощущая чистые запахи водорослей и мокрой древесины, прислушиваюсь к отдалённым крикам чаек – вон они, безостановочно кружат за низкими, серыми зданиями, над заливом. Где‑то заводится мотор автомобиля, и я вздрагиваю.

– Нервничаешь перед Аттестацией?

Оборачиваюсь. Тётя Кэрол стоит в дверях, сложив на груди руки.

– Нет, – говорю. Вру, конечно.

Она улыбается короткой, беглой улыбкой.

– Не волнуйся. Всё будет как надо. Прими душ, а я потом помогу тебе как следует причесаться. Ответы на вопросы повторим по дороге.

– О‑кей.

Тётушка продолжает пялиться на меня. Я ёрзаю, вцепляюсь ногтями в подоконник за спиной. Терпеть не могу, когда меня вот так вот разглядывают. Вообще‑то, хорошо бы к этому привыкнуть. Ведь на экзамене четыре аттестатора будут тщательно рассматривать меня чуть ли не два часа кряду. А на мне тогда будет лишь тонкая капроновая роба, полупрозрачная, как больничная марля – чтобы они могли видеть моё тело.

– Семь или восемь, по моим прикидкам, – скривив губы, говорит тётушка. Это довольно высокий балл, и я, по‑видимому, должна быть на седьмом небе, если получу его. – А вот если ты не приведёшь себя в порядок, да поживее, то больше шести тебе не видать.

Последний год школы уже почти на исходе, предстоящая мне сегодня Аттестация – финальный тест. За последние четыре месяца я сдала все свои выпускные экзамены – математика, естественные науки, устный и письменный язык, социология, психология и фотография (предмет по выбору) – и через пару‑тройку недель получу окончательные результаты. По‑моему, я справилась неплохо, достаточно, чтобы получить направление в колледж. Я всегда была прилежной ученицей. Аттестаторы проанализируют мои достоинства и недостатки и определят, в какой колледж мне отправиться и на какую специальность.

Аттестация необходима также ещё и для того, чтобы мне подыскали пару. В следующие месяцы мне пришлют список из четырёх‑пяти парней, подходящих мне по всем статьям. Один из них станет моим мужем, когда я окончу колледж – при условии, конечно, что я туда попаду. Девочки, не набравшие достаточного количества баллов для колледжа, получат свою пару и выйдут замуж сразу же после окончания школы. Аттестаторы сделают всё от них зависящее, чтобы подобрать мне парней примерно с теми же показателями, что и у меня. Они постараются избежать слишком больших различий в умственном развитии, темпераменте, социальном положении и возрасте. Это не то, что в старину, когда, бывало, случались истории, от которых волосы дыбом, когда, например, несчастная восемнадцатилетняя девушка принуждена была выйти замуж за богатого восьмидесятилетнего старца.

Лестница издаёт душераздирающий стон, и появляется Дженни, сестра Грейс. Ей девять лет, она довольно высока для своего возраста, зато очень тоща: сплошные острые углы и локти, а грудь впалая, как погнутый противень. Наверно, нехорошо в таком признаваться, но я не питаю к ней особенной симпатии. У неё такой же вечно кислый вид, что и у её матери, Марсии.

Дженни тоже останавливается в дверях и тоже пялится на меня. Во мне всего пять футов и два дюйма[1]росту, так что – невероятно, но факт – Дженни всего на несколько дюймов ниже меня. Глупо, конечно, стесняться своих близких родственников, но горячий неотвязный зуд начинает ползти по моим рукам. Понимаю – они волнуются за меня, ведь от того, как я сегодня покажу себя, зависит, сделаю ли я хорошую партию. Дженни и Грейс до Процедуры ещё много‑много лет. Если я удачно выйду замуж, то семье перепадёт кое‑какая лишняя монета. Заодно попритихнут пересуды и умолкнут шепотки, четыре последних года преследующие нас, словно шорох листьев под ветром: «с‑с‑симпатизёр‑симпатиз‑з‑зёр‑симпатизёр‑р‑р...»

Хотя вообще‑то все эти годы после смерти моей матери меня преследовало слово куда похуже. Словно змеиное шипение, неотступное и неотвязное, оно оставляет после себя ядовитый шлейф: «самоубийца». Неприличное слово, слово, которое можно произносить только шёпотом, исподтишка, прикрывая рот ладонью и желательно, не на открытом воздухе. И только в моих снах это слово кричит и вопит: «Самоубийца!»

Глубоко втягиваю в себя воздух, потом наклоняюсь и вытаскиваю из‑под кровати пластиковую корзинку – не хочу, чтобы тётушка видела, как меня всю трясёт.

– Лина сегодня выходит замуж? – спрашивает Дженни тётушку. Её голос постоянно напоминает мне жужжание полусонных мух в жаркий день.

– Что за дурацкие вопросы, – отвечает тётушка, впрочем, без раздражения. – Ты же прекрасно знаешь, что она не может выйти замуж до тех пор, пока её не исцелят.

Я вытаскиваю из корзинки полотенце и выпрямляюсь. От этого слова – «замуж» – у меня сохнет во рту. Все обзаводятся семьёй, как только заканчивают своё образование, таков обычай. «Брак – это Порядок и Стабильность, признак Здорового общества» (см. Книга Тссс, «Основы Общественного Порядка», стр. 114). Но всё равно, при мысли об этом моё сердце начинает бешено колотиться, будто муха об стекло. Я никогда не прикасалась ни к одному парню – любой физический контакт между Неисцелёнными противоположного пола строго запрещён. Если честно, то я никогда даже не разговаривала ни с одним парнем дольше пяти минут, если не считать моих родственников, дяди Уильяма и Эндрю Маркуса – помощника в дядином магазине «Стоп‑н‑Сейв», который вечно ковыряется в носу и вытирает сопли о пакет с замороженными овощами.

Ах да, если я не наберу нужного количества баллов – о Боже, молю Тебя, ниспошли мне эти баллы! – моя свадьба состоится вскоре после того, как я пройду Исцеление – не позже, чем через три месяца. А это значит, что мне предстоит брачная ночь...

Запах апельсина по‑прежнему силён, и желудок снова подпрыгивает. Зарываюсь лицом в полотенце и глубоко дышу, стараясь удержаться от рвоты.

С первого этажа доносится перестук тарелок. Тётушка вздыхает и поглядывает на часы.

– Мы должны выйти из дома через час, – говорит она. – Так что давай, пошевеливайся.

Дата добавления: 2014-12-11 | Просмотры: 623 | Нарушение авторских прав