АкушерствоАнатомияАнестезиологияВакцинопрофилактикаВалеологияВетеринарияГигиенаЗаболеванияИммунологияКардиологияНеврологияНефрологияОнкологияОториноларингологияОфтальмологияПаразитологияПедиатрияПервая помощьПсихиатрияПульмонологияРеанимацияРевматологияСтоматологияТерапияТоксикологияТравматологияУрологияФармакологияФармацевтикаФизиотерапияФтизиатрияХирургияЭндокринологияЭпидемиология

Глава 3. Боже, помоги нам твёрдо стоять на ногах,

Боже, помоги нам твёрдо стоять на ногах,

А глазами яснее видеть дорогу

И помнить всегда об ангелах падших,

Что пытались взлететь,

Но, опалённые солнцем,

Крылья теряя, низверглись

В море, откуда возникли.

Господь, не дай мне оторваться от земли,

Помоги видеть ясно мой путь,

Чтобы мне не споткнуться.

– Псалом 24 (из «Молитв и Размышлений», Книга Тссс)

Тётушка настаивает на том, чтобы сопровождать меня до лабораторий, которые, как и все государственные учреждения, расположены вдоль набережной: ряд зданий, таких снежно‑белых, таких сверкающих, что кажется, будто это сам океан оскалил на тебя зубы. Когда я была ещё маленькой и только‑только поселилась у тётушки Кэрол, она самолично водила меня в школу каждый день. Мы‑то с мамой жили у самой границы, и путаные, тёмные улицы портовой части города, насквозь провонявшие тухлой рыбой и другими отбросами, приводили меня в священный ужас. Мне всегда хотелось, чтобы тётушка взяла меня за руку, но она не делала этого никогда. Только и оставалось, что, сжав кулаки, следовать за завораживающим шорохом её вельветовых брюк, со страхом ожидая момента, когда на вершине холма наконец покажется Женская Академия св. Анны – мрачное каменное здание, со стенами, испещрёнными трещинами и выбоинами, словно изветренные лица рыбаков и портовых рабочих.

Удивительно, как всё меняется. Тогда я боялась улиц Портленда и не желала отходить от тётушки ни на шаг. А теперь я так хорошо их знаю, что могла бы бродить по ним с закрытыми глазами. К тому же сегодня мне больше всего на свете хочется остаться в одиночестве. Хотя океана не видно – он скрывается за извивами улиц – но я отчётливо ощущаю его запах, и мне сразу становится легче. Солёное дыхание моря делает воздух плотным и осязаемым.

– Помни, – в тысячный раз талдычит тётушка, – они захотят узнать о тебе всё как о личности, выявить твою индивидуальность; так‑то оно так, но мой тебе совет: придерживайся‑ка лучше стандартных ответов – и возможностей сделать хорошую партию у тебя станет намного больше.

Тётя всегда рассуждает о браке словами, напрямую заимствованными из Книги Тссс, такими как «долг», «ответственность», «непоколебимость» и прочее в том же духе.

– Да‑да, поняла, – говорю я.

Мимо нас проносится автобус с гербом Академии св. Анны на боку, и я быстро отворачиваюсь, пряча лицо: наверняка сейчас Кара Макнамара и Хилари Паркер пялятся в грязные окна, хихикают и тыкают в меня пальцем. Все знают: у меня сегодня Аттестация. В этом году их производится всего четыре, так что всё плотно расписано наперёд.

Тётя заставила меня накраситься, и теперь у меня такое ощущение, что кожа лоснится, будто покрытая слоем жира. Полюбовавшись на себя в зеркало в ванной, я пришла к выводу, что похожа на рыбу, особенно с этакой причёской – волосы прилизаны и зашпилены целой кучей металлических заколок. Ни дать ни взять рыба, у которой из головы торчат рыболовные крючки!

Я ненавижу краситься, никогда не интересовалась тряпками и всяким там блеском для губ. Моя лучшая подруга Ханна думает, что я тронутая. Ещё бы ей так не думать. Сама‑то она – невероятная красавица. Ей и делать ничего не надо – закрутит кое‑как свои белокурые волосы в узел на затылке, а выглядит, как королева красоты. Я не урод, но и не красавица. Так, где‑то посередине. Глаза ни карие, ни зелёные – и того и другого по чуть‑чуть. Я не худая и не толстая. Единственное, что обо мне можно сказать с полной определённостью: я коротышка.

– А если они, не приведи Господь, спросят о твоих родственниках, отвечай, что едва знакома с ними...

– Угу, – отсутствующе мычу я, лишь вполуха слушая её наставления. Жарища. Для июня – слишком жарко. Чувствую – поясница и подмышки мокры от пота. Хорошо ещё, что я утром извела на себя весь флакон дезодоранта.

Справа от нас лежит Каско‑Бей, окаймлённый островами Пикс и Грейт Даймонд – на них возвышаются башни с обзорными площадками. А за ними – открытый океан. А за ним – все эти разлагающиеся, гибнущие страны с городами, в которых царит Зараза.

– Лина! Да ты хоть слушаешь, что я говорю? – Кэрол вцепляется мне в плечо.

– Синий, – заученно отвечаю я. – Мой любимый цвет синий. Или зелёный. – Чёрный – слишком мрачный, красный слишком кричащий, розовый – слишком инфантильный, а оранжевый может нравиться только полному недоумку.

– А как ты проводишь своё свободное время?

Я аккуратно освобождаюсь от её захвата.

– Мы же уже об этом сто раз говорили!

– Лина, это очень важно. Сегодняшний день, возможно, самый важный в твоей жизни!

Я испускаю тяжкий вздох. Далеко впереди видна ограда с воротами, окружающая правительственные лаборатории. Ворота медленно, с визгом открываются. Уже образовались две отдельные очереди: у одних ворот стоят девушки, у других, футах в пятидесяти – ребята. Я прищуриваюсь против солнца, пытаясь высмотреть знакомых, но океан так сверкает, что я полуослепла – в глазах пляшут тёмные пятна.

– Лина! – взывает тётушка.

Набираю в лёгкие побольше воздуха и начинаю тараторить наизусть то, что репетировали миллион раз:

– Мне нравится работать в школьной газете. Интересуюсь фотографией, потому что она останавливает и запечатлевает мгновение. Нравится гулять с друзьями и посещать концерты в Диринг Оукс Парк. Я хорошо бегаю и два года была заместителем капитана команды по кроссу. Мне принадлежит школьный рекорд в забеге на пять тысяч метров. Я часто сижу с детьми – младшими членами нашей семьи, потому что мне очень нравятся дети.

– И брось строить гримасы! – одёргивает меня тётушка.

– Я обожаю детей, – повторяю я, наклеив на лицо улыбку. Сказать по правде, я «обожаю» не всех детей. Только Грейси. А вообще дети – суетливые, толкучие и крикливые, вечно всё хватают, пускают слюни и ходят под себя. Но я знаю: когда‑нибудь мне придётся заиметь собственных детей. Когда‑нибудь.

– Так‑то лучше, – бурчит Кэрол. – Давай дальше.

Я заканчиваю:

– Мои любимые предметы – математика и история.

Тётушка удовлетворённо кивает.

– Лина!

Оборачиваюсь. Из автомобиля своих родителей выпрыгивает Ханна: золотая волна волос, тончайшая туника спала с загорелого плеча... Все, кто стоит в очереди, и девчонки, и мальчишки, обернулись и не сводят с неё глаз. Такая уж у Ханны власть над людьми.

– Лина, подожди!

Ханна мчится ко мне, неистово размахивая руками. Позади неё машина начинает производить суперсложные манёвры: туда‑сюда, туда‑сюда, и так несколько раз, пока не разворачивается на узкой подъездной аллее носом в ту сторону, откуда приехала. Она чёрная и лоснящаяся, как пантера. Мне довелось несколько раз прокатиться вместе с Ханной – я тогда чувствовала себя настоящей принцессой. Автомобили имеются теперь только у очень немногих людей, да и у них они не всегда ездят: нефть отпускается строго по норме и стоит баснословно дорого. Кое у кого из среднего класса тоже есть машины, но они просто стоят во дворах памятниками былой эпохи – бесполезными и мёртвыми, на новеньких шинах – ни малейшего признака износа.

– Привет, Кэрол! – выпаливает Ханна, подбежав к нам. Из её полураскрытой сумки выпадает какой‑то журнал. Ханна наклоняется, поднимает его – оказывается, это одно из правительственных изданий, «Дом и семья». В ответ на мои вопросительно выгнутые брови, подруга корчит гримаску: – Мама заставила! Сказала, мне нужно прочесть его, пока буду ждать своей очереди. Сказала: это произведёт нужное впечатление на аттестаторов. – Ханна суёт палец в рот и изображает рвотные потуги.

– Ханна! – шепчет тётушка. Ого, как она возмущена! Я даже пугаюсь – Кэрол крайне редко теряет самообладание. Она крутит головой по сторонам, будто опасаясь, не затаился ли кто из аттестаторов или регуляторов на ярко освещённой утренней улице.

– Не беспокойтесь, они за нами не шпионят... – Ханна поворачивается спиной к моей тётушке и беззвучно, одним ртом, добавляет для меня: «...пока» – после чего расплывается в улыбке.

Очереди между тем становятся всё длиннее, выползают за ворота на улицу. Стеклянные двери отворяются и оттуда выходят медсёстры с планшетками для письма в руках. Они сопровождают очередников внутрь, в комнаты ожидания. Тётушка легонько, как птичка, касается ладонью моего локтя.

– Лучше становись‑ка в очередь, – говорит она, уже успокоившись. Хорошо бы и мне подзанять у неё хоть капельку спокойствия. – Да, Лина... – спохватывается она.

– Что? – Ой, что‑то мне нехорошо. Лаборатории, кажется, отодвинулись куда‑то вдаль, они такие ослепительно белые, что я и взглянуть толком на них не могу; асфальт тоже жарко сияет под лучами. Солнце – так и вовсе не солнце, а гигантский прожектор.

Слова «Самый важный день в твоей жизни» никак не идут из головы.

– Удачи! – Тётя выдаёт свою коронную улыбку продолжительностью в одну миллисекунду.

– Спасибо, – отзываюсь я. Я была бы не против, чтобы Кэрол добавила что‑нибудь ещё, типа: «Я уверена – ты со всем справишься» или «Постарайся держать себя в руках», но она лишь стоит, помаргивает, на лице – каменно‑непроницаемое выражение. Словом, как всегда.

– Не беспокойтесь, миссис Тидл, – подмигивает мне Ханна. – Я прослежу, чтобы она не облажалась слишком сильно. Обещаю.

Вся моя нервозность куда‑то улетучивается. Ханна так беспечна, так откровенно плюёт на предстоящее... Словом, ведёт себя как обычно.

Мы направляемся к лабораториям. Ханна высокая – почти пять футов девять дюймов[2], поэтому когда мы шагаем рядом, мне приходится идти вприпрыжку, иначе я за ней не угонюсь. При этом я чувствую себя как утка – вверх‑вниз, вверх‑вниз, ну, точно как утка на волнах. Но сегодня я не обращаю на это внимания. Какое счастье, что Ханна со мной! Иначе наломала бы я дров.

– О Господи, – говорит она. – Твоя тётя, похоже, относится ко всей этой канители чересчур серьёзно!

– Но ведь это действительно очень серьёзно.

Ну, вот и хвост очереди. Кое‑кто мне смутно знаком: нескольких девочек я встречала в школе, а вон тех парней видела, когда они гоняли в футбол на заднем дворе Спенсер Преп[3], школы для мальчиков. Один из них смотрит на меня и выгибает брови, мол, чего уставилась? Я тут же отвожу взгляд и чувствую, как жарко вспыхивает лицо, а в животе что‑то противно скребётся. «Через пару‑тройку месяцев у тебя будет постоянная пара», – твержу я себе, но эти слова так же бессмысленны, так же нелепы, как игра в Мэд Либс, в которую мы, бывало, играли в детстве. Там надо было наобум заполнять пропуски в тексте, и тогда получалась сущая ересь, типа «Мне нужен скоростной банан» или «Дай мне твой мокрый башмак для горячей выпечки».

– Да знаю, я знаю! Уж поверь, я прочитала Книгу Тссс от корки до корки, как и все прочие. – Ханна сдвигает солнцезащитные очки на лоб и, часто, по‑кукольному хлопая ресницами, лепечет приторным голоском: – "День Аттестации – это волнительный ритуал перехода, долженствующий подготовить тебя к будущему, полному счастья и стабильного партнёрства". – Она корчит забавную рожицу, дёргает головой, и очки падают обратно ей на нос.

– А сама ты разве так не думаешь? – шепчу я.

В последнее время Ханна ведёт себя странновато. Она всегда была не такая, как все – более откровенная, независимая, бесстрашная. Это одна из причин, почему я очень хотела с ней подружиться. Я‑то сама застенчива, боюсь сказать или сделать что‑нибудь не то. Ханна – полная противоположность.

Но в последнее время она совсем распоясалась. Во‑первых, учиться стала кое‑как, во‑вторых, её несколько раз вызывали на ковёр к ректору за то, что она огрызалась на замечания учителей. А иногда она вдруг останавливается прямо посреди фразы – просто закрывает рот, словно налетела на невидимый барьер. И ещё я частенько подлавливаю её на том, что она смотрит на океан с таким видом, будто хочет броситься в волны и плыть, плыть...

И вот теперь я смотрю в её ясные серые глаза, вижу, как упрямо сжимается её рот, и ощущаю укол страха. На ум приходит картина: моя мать на секунду застывает в воздухе, перед тем как камнем упасть в океан. Вспоминаю лицо девушки, прыгнувшей с крыши лаборатории несколько лет назад, её щёку, прижатую к асфальту... Прогоняю от себя мысли о болезни. Ханна не больна! Не может быть больна. Я бы знала.

– Если бы они действительно хотели, чтобы мы были счастливы, они оставили бы нам право на выбор, – ворчит она.

– Ханна, – резко говорю я. Критику существующей системы я воспринимаю как самое тяжёлое оскорбление. – Возьми свои слова обратно!

Она поднимает руки вверх:

– Да ладно, ладно, сдаюсь! Беру обратно.

– Ты же знаешь – из свободного выбора никогда ничего хорошего не выходило. Вот, смотри, что творилось в старину: полный хаос, насилие, война. Несчастные люди!

– Ну я же сказала – забираю обратно! – Она улыбается, но я всё ещё сержусь и отвожу от неё глаза.

– К тому же, – продолжаю я выговаривать, – они таки дают нам выбор!

Обычно аттестаторы присылают тебе список из четырёх‑пяти рекомендуемых кандидатов, и остаётся только выбрать одного из них. Таким образом, все довольны и счастливы. С тех пор, как Процедура стала обязательной и браки устраиваются административным порядком, в Мэне случилось меньше десятка разводов, а по всем Соединённым Штатам – меньше тысячи. И то почти во всех случаях один из супругов был заподозрен в симпатизёрстве, а, значит, развод необходим и одобряется обществом.

– Ограниченный! – возражает она. – Нам разрешают выбирать только из тех, кого за нас уже выбрал кто‑то другой!

– Любой выбор ограничен, – отрезаю я. – Такова жизнь.

Она открывает рот, но вместо того, чтобы пуститься в споры, заходится смехом. Потом берёт меня за руку и пожимает её – два быстрых и два медленных пожатия. Это наш старый сигнал, мы выработали его ещё во втором классе. Когда одна из нас испугана или обижена, или ещё что‑нибудь в этом роде, то этот знак как бы говорит: «Я здесь, с тобой, всё будет хорошо».

– О‑кей, о‑кей. Брось дуться. Я обожаю Аттестации, о‑кей? Да здравствует День Аттестации!

– Ну вот, уже лучше, – говорю я, хотя по‑прежнему раздражена и немного испугана.

Очередь постепенно подвигается. Мы уже миновали железные ворота с их изысканным украшением в виде навитой поверху колючей проволоки и теперь топчемся на длинной подъездной аллее, ведущей в различные лабораторные комплексы. Наша цель – корпус №6‑С. Парни идут в 6‑В, так что обе очереди начинают отдаляться друг от друга.

Чем ближе мы ко входу, тем сильнее ощущаются порывы кондиционированного воздуха, когда растворяется стеклянная дверь и гомон ожидающих на несколько мгновений стихает. Это просто чудо – словно тебя на секунду окутали ледяной глазурью, наподобие эскимо. Я поворачиваюсь навстречу прохладному потоку и приподнимаю свой конский хвост – пусть затылок проветрится. Ну что за проклятая жара! У нас дома нет кондиционера, только скрипучие вентиляторы на длинной ножке, которые издыхают к середине ночи. Да и то – большую часть времени Кэрол запрещает нам ими пользоваться: они жрут слишком много электричества, говорит она, нечего деньги на ветер выбрасывать!

Ну вот, скоро и наша очередь. Из здания выходит медсестра со стопкой планшеток и снопиком авторучек и раздаёт их тем, кто поближе ко входу.

– Пожалуйста, будьте внимательны и заполните все необходимые графы в анкете, – объявляет она, – включая и вашу медицинскую и семейную историю.

Сердце у меня подскакивает к самому горлу. Тщательно разлинованная страница с названиями граф – фамилия, имя, инициал среднего имени, настоящий адрес, возраст – представляется мне лабиринтом запутанных линий. Хорошо, что Ханна рядом; она начинает заполнять анкету, положив планшетку на левое предплечье и проворно водя по листку ручкой.

– Следующий!

Дверь снова с шумом распахивается, из неё выходит ещё одна сестра и жестом приглашает Ханну внутрь. В прохладной полутьме за её спиной я вижу снежно‑белую комнату ожидания с зелёным ковром на полу.

– Удачи! – говорю я Ханне.

Она поворачивается ко мне и улыбается. Но я вижу – она всё‑таки нервничает: кусает уголок губы, а между бровями залегла тонкая морщинка. Прониклась, наконец.

Она уже около двери, но вдруг разворачивается и идёт обратно ко мне. На её лице какое‑то дикое выражение, я её просто не узнаю. Ханна кладёт обе руки мне на плечи, придвигается вплотную к моему уху; от неожиданности я вздрагиваю и роняю свою планшетку.

– Знаешь, ты не сможешь быть счастливой, если хоть когда‑нибудь не почувствуешь себя несчастной! – сипло шепчет она, будто только что кричала и сорвала голос.

– Что? – лепечу я. Ногти Ханны впиваются мне в плечи. В этот момент она наводит на меня страх.

– Нельзя стать счастливым, не испытав несчастья! Тебе это, конечно, известно?

Но прежде чем я успеваю среагировать, она отпускает меня, её лицо снова безмятежно и прекрасно, как всегда. Она наклоняется, подбирает мою планшетку, суёт её мне в руки и опять улыбается. Потом поворачивается и скрывается за стеклянной дверью, которая мягко и плотно закрывается за нею, подобно воде, смыкающейся над утопающим.

Дата добавления: 2014-12-11 | Просмотры: 654 | Нарушение авторских прав