АкушерствоАнатомияАнестезиологияВакцинопрофилактикаВалеологияВетеринарияГигиенаЗаболеванияИммунологияКардиологияНеврологияНефрологияОнкологияОториноларингологияОфтальмологияПаразитологияПедиатрияПервая помощьПсихиатрияПульмонологияРеанимацияРевматологияСтоматологияТерапияТоксикологияТравматологияУрологияФармакологияФармацевтикаФизиотерапияФтизиатрияХирургияЭндокринологияЭпидемиология

Глава 15. И последними создал Господь Адама и Еву, чтобы жили они счастливо как муж с женою, вечные супруги

И последними создал Господь Адама и Еву, чтобы жили они счастливо как муж с женою, вечные супруги. И жили они мирно в прекрасном саду, полном высоких, статных деревьев, стоящих стройными рядами, и добрые животные прислуживали им. И был ум их чист и незапятнан, будто небеса, что возвышались над головами их, словно синие купола. И бежали от них болезни, и горести, и желания. И не было в них мечтаний бесполезных, и не было в них таковых же вопросов. И каждое утро просыпались они обновлёнными словно вновь народившиеся дети. И хоть было всё неизменно, но всё время обновлялось. И было всё это хорошо.

– Из Книги д‑ра философии Стивена Хораса «Бытие: Всеобщая история мира и известной Вселенной», изд‑во Гарвардского университета.

На следующее утро, в субботу, я просыпаюсь с мыслью об Алексе. Сбрасываю ноги с кровати и... Всё тело пронзает острая боль. Поддёрнув пижамную штанину, вижу на повязке, сделанной Алексом из собственной рубашки, небольшое красное пятно. Знаю – надо бы промыть рану и сменить повязку, но меня в дрожь бросает при мысли, что тогда придётся взглянуть на рану. Воспоминания о минувшей ночи – все эти вопли, давка, рычание собак, свист рассекаемого смертоносными дубинками воздуха – находит ошеломляющей волной, и меня едва не выворачивает. Но через мгновение головокружение отступает, и на мысль приходит Ханна.

Телефон стоит на кухне. Тётушка моет посуду и, когда я схожу с лестницы, бросает на меня слегка удивлённый взгляд. Краем глаза успеваю ухватить своё отражение в зеркале, висящем в холле. М‑да, ну и видок. Лохмы всклокочены, под глазами мешки... Удивительно, как я вообще могу кому‑то нравиться.

Но вот нравлюсь же! От мысли об Алексе всё вокруг словно озаряется золотым сиянием.

– Ты бы поторопилась, – ворчит Кэрол. – Опоздаешь на работу. Я как раз собиралась идти тебя будить.

– Мне только нужно позвонить Ханне.

Я вытягиваю телефонный шнур на всю длину и забиваюсь в кладовку, надеясь, что здесь мне никто не помешает.

Сначала пробую дозвониться по домашнему. Один, два, три, четыре, пять звонков. Потом включается автоответчик: «Вы звоните в резиденцию семьи Тэйт. Пожалуйста, оставьте ваше сообщение. Оно не должно превышать двух минут...»

Быстренько кладу трубку. Набираю номер Ханниного мобильного. Пальцы трясутся так, что всё время попадаю не по тем кнопкам. И здесь автоответчик.

Слышу знакомое приветствие – оно такое же, как всегда: «Привет, жаль я не могу взять трубку. А может, и не жаль – зависит от того, кто звонит!» Слышно, что она еле сдерживается, чтобы не расхохотаться. От звука этого голоса – такого родного, такого привычного – у меня начинает сосать под ложечкой. Так бывает, когда внезапно вспоминаешь о месте, о котором давно не думал, но где тебе было когда‑то хорошо. Помню день, когда она сделала эту запись. Мы тогда сидели после школы в её комнате, и она перебрала по крайней мере миллион различных приветствий, прежде чем остановилась на нынешнем. Мне стало скучно, и всякий раз, когда она хотела попробовать «ну ещё вот это, последнее‑распоследнее!», я шлёпала её подушкой по спине.

– Ханна, перезвони мне, – как можно тише говорю я в трубку, на сто процентов уверенная, что тётя прислушивается. – Я сегодня работаю. Ты не могла бы заскочить ко мне в магазин?

Вешаю трубку с чувством неудовлетворённости и вины: пока я прошлой ночью сидела с Алексом в лесном сарае, подруга, возможно, ранена или попала в неприятности. Я обязана была вылезти из кожи вон, но найти её!

Поднимаясь по лестнице, чтобы собраться на работу, слышу резкий окрик из кухни:

– Лина!

– Да?

Тётя делает несколько шагов вперёд, и что‑то в выражении её лица вселяет в меня тревогу.

– Ты что – хромаешь?

А я‑то изо всех сил старалась ходить нормально! Отвожу глаза в сторону – так легче врать:

– Да нет вроде...

– Не лги мне! – В её голосе звучит лёд. – Думаешь, я не знаю, в чём тут дело? Прекрасно знаю!

На одну ужасную секунду я воображаю, что сейчас она заставит меня подвернуть пижамную штанину и сообщит, что ей всё известно о моей ночной вылазке. Но тут она говорит:

– Небось, опять бегала? Я же тебе запретила!

– Только один раз, – с облегчением выпаливаю я. – Кажется, я подвернула лодыжку.

Кэрол с осуждением качает головой.

– Как не стыдно, Лина. Не представляю, когда ты перестала слушаться меня. Уж кто‑кто, но ты... – Она красноречиво замолкает. – Ну, да ладно. Всего пять недель, ведь так? И со всеми этими выходками будет покончено.

– Да, будет покончено, – вымученно улыбаюсь я.

Всё утро я мечусь между беспокойством о Ханне и мыслями об Алексе. Дважды пробиваю не ту сумму на кассе и вынуждена просить Джеда, управляющего, подойти и исправить мою ошибку. Вслед за этим опрокидываю на пол всю полку с замороженными полуфабрикатами и ставлю не тот ценник на дюжину упаковок творога. Слава Богу, дядюшки нет в магазине – он занят оформлением заказов на поставки, так что мы с Джедом управляемся одни. Поскольку Джед обычно не удостаивает меня взглядом, а разговаривает так и вообще одними междометиями, то я уверена, что он даже не заметит, в какую рассеянную, неуклюжую растяпу я превратилась.

Я прекрасно понимаю, в чём проблема. Дезориентация, рассеянность, трудности с концентрацией внимания – все хрестоматийные признаки Первой Фазы deliria. Но мне до лампочки. Если б, например, при воспалении лёгких было так же хорошо, то я согласна хоть всю зиму простоять в сугробе без пальто и босиком. Или отправиться в больницу и перецеловать там всех больных пневмонией.

Я рассказала Алексу о своём рабочем расписании, и мы договорились встретиться на Бэк Коув сразу же после окончания моей смены, в шесть часов. Клянусь, в жизни ещё время не тянулось так медленно! Похоже, что каждой секунде необходимо как следует наподдавать под зад, чтобы она уступила место следующей. Было бы не плохо, если бы стрелки на часах хоть немножко поторопились, но, похоже, они решили надо мной как следует поизмываться и еле‑еле подползают к полудню. Тупо слежу глазами за покупательницей, которая стоит в узком проходе между рядами с (якобы) свежими овощами и ковыряется в носу. Смотрю на часы. Опять смотрю на покупательницу. Снова на часы – секундная стрелка не двинулась с места. Во мне поднимается страх, что время вообще остановилось, и эта бабища навсегда застыла перед лотком с вялым салатом, глубоко зарывшись мизинцем в правую ноздрю.

В полдень у меня пятнадцатиминутный перерыв. Я выхожу из магазина, присаживаюсь на порог и запихиваю в себя сэндвич, хотя есть совершенно не хочется. Волнение в предвкушении встречи с Алексом напрочь отбивает всякий аппетит. Ещё один симптом deliria.

Да хоть сто симптомов! Давайте все сюда!

В час Джед начинает переставлять товары на полках, а я всё ещё сижу за кассой. Ужасно жарко. Муха, которую угораздило залететь в магазин, зудит, описывая бесконечные круги, и то и дело стукается о полки, висящие у меня над головой – там мы храним сигареты, бутылки с Милантой[18]и всякое такое. Жужжание мухи, негромкое гудение маленького вентилятора за моей спиной и изнуряющая жара нагоняют сон. Была б моя воля – опустила бы голову на прилавок и погрузилась в сладкие‑сладкие сны. Мне снился бы сарайчик в лесу, Алекс, его сильные руки, прижимающие меня к груди, и голос, шепчущий: «Я покажу тебе»...

Над входной дверью звякает колокольчик, и выдёргивает меня из страны грёз.

Дверь распахивается, и в магазин, засунув руки в карманы потёртых шорт, с волосами, торчащими во все стороны, словно и вправду сделаны из листьев и прутиков, входит Алекс.

Я едва не падаю с табурета.

Он искоса стреляет в меня лукавой улыбкой и начинает неспешно прогуливаться по проходам между стеллажами, время от времени снимая с полок то одно, то другое, как, например, упаковку хрустиков из свиной корочки или банку с абсолютно отвратительным супом из цветной капусты. При этом он испускает томные стоны: «М‑м‑м, какая вкуснятина!» – так что я еле сдерживаюсь, чтобы не разоржаться в полный голос. В одном месте ему приходится протискиваться мимо Джеда – проходы между стеллажами довольно узки, а комплекция у Джеда весьма солидная – и когда управляющий скользит по Алексу ничего не выражающим взглядом, меня охватывает трепет ликования. Он не знает! Он не знает, что я всё ещё ощущаю вкус губ Алекса на своих губах, всё ещё помню его руки, ласкающие мои плечи...

Впервые в жизни я сделала что‑то по собственному выбору и ради себя самой, а не потому, что кто‑то меня убедил или заставил. Алекс бродит по магазину, и мне кажется, что от него ко мне натянута тугая невидимая нить. От этой мысли во мне растёт ощущение собственной силы и власти. Такого со мной никогда ещё не было.

Наконец, Алекс нарисовывается у кассы с упаковкой жевательной резинки, пакетиком чипсов и банкой рутбира[19].

– Ещё что‑нибудь? – спрашиваю я, вовсю стараясь, чтобы голос звучал ровно и спокойно, и ощущаю при этом, как начинают пламенеть щёки. У него сегодня совершенно потрясающие глаза – сияют, как чистое золото.

– Это всё.

Я дрожащими пальцами пробиваю сумму. Умираю от желания сказать ему что‑нибудь ещё, но я боюсь – а вдруг Джед услышит? В этот момент входит другой покупатель – пожилой мужик, весьма смахивающий на регулятора, и мне ничего не остаётся, как отсчитывать сдачу так дотошно и медленно, насколько возможно, стараясь подольше удержать Алекса около себя.

Но как долго можно отсчитывать сдачу с пяти долларов? В конце концов мне приходится закончить свою возню, и в тот момент, когда я опускаю купюры на его ладонь, наши руки соприкасаются, и меня словно током бьёт. Так и хочется схватить его, притянуть к себе и поцеловать – прямо здесь, на глазах у всех.

– Желаю вам приятно провести день. – Голос у меня придушенный, срывается на писк. Да и то сказать – странно, что я вообще могу что‑то произнести.

– О да, день будет приятный! – Он снова стреляет в меня своей необыкновенной улыбкой и пятится к двери. И, добавив: – Я собираюсь на Бэк Коув, – поворачивается и выходит.

Я пытаюсь проводить его взглядом, но солнце бьёт мне прямо в глаза, и как только Алекс оказывается на улице, он немедленно превращается в расплывчатую, неясную тень, растворяющуюся в ярком сиянии дня.

Этого я вынести не могу. Мысль о том, что он сейчас уйдёт и между нами пролягут десятки улиц, выводит меня из себя. Ведь до нашей встречи тогда останется ещё целых пять часов! Я не доживу. И не успев подумать о том, что делаю, я слетаю со стула и обегаю прилавок, на ходу сдёргивая с себя фартук, в который облачилась, когда возилась с протекающим морозильником.

– Джед, посиди на кассе минуточку, а?

Он озадаченно моргает.

– А ты куда?

– За покупателем, – говорю я. – Неправильно посчитала сдачу.

– Но... – тягуче заводит Джед, но я его уже не слушаю, и так ясно, что он скажет: «Но ты же считала сдачу добрых пять минут!» Ну и чёрт с ним. Пусть Джед думает, что я тупая. Переживу как‑нибудь.

Алекс приостановился на углу, пережидая, пока мимо прогромыхает грузовик.

– Эй! – кричу я. Он оборачивается. Женщина с коляской, идущая по другой стороне улицы, останавливается, закрывается рукой от солнца и следит за мной. Я тороплюсь изо всех сил, но из‑за боли в ноге могу только хромать. Взгляд этой женщины словно колет меня тысячей иголок по всему телу.

– Я вам неправильно сдачу отсчитала! – кричу я, хотя подошла уже так близко, что вполне можно было бы разговаривать нормальным тоном. Может, теперь эта баба отстанет? Но нет – она продолжает сверлить нас взглядом.

– Зачем ты пришёл?! – шепчу я и притворяюсь, будто сую что‑то ему в руку. – Мы же договорились встретиться позже!

Он ныряет рукой в карман, сходу подыгрывая мне, и шепчет в ответ:

– Не было сил ждать!

Алекс с укоризненным видом машет пальцем перед моим носом, словно устраивает мне головомойку, но его голос нежен и мягок. Опять у меня такое чувство, будто всё вокруг ненастоящее: солнце, дома, женщина на той стороне улицы – всё нереальное, как во сне.

– Тут за углом, в проулке – голубая дверь, – шепчу я, почтительно пятясь и поднимая руки в извиняющемся жесте. – Приходи туда через пять минут. Постучись четыре раза. – Потом добавляю погромче: – Слушайте, ну я же не нарочно! Я же уже извинилась...

После чего поворачиваюсь и хромаю обратно в магазин. Сама себе не верю – что же я такое творю?! Ведь это неслыханный риск! Но мне необходимо видеть его. Необходимо целовать его. Больше всего в жизни. В груди появляется такое же чувство, как бывает в конце забега, когда кажется, что умираешь, когда всё тело кричит: «Остановись, дай мне отдышаться!»

– Спасибо, – говорю Джеду и вновь влезаю на табурет за кассой. Он бубнит что‑то нечленораздельное и шаркает обратно к своей планшетке и ручке, которые оставил на полу у стеллажа номер три «КОНФЕТЫ, НАПИТКИ, ЧИПСЫ».

Тип, которого я приняла за регулятора, погрузил нос в один из морозильников. Интересно, он действительно выбирает себе замороженный обед или лишь наслаждается дармовым холодом? А, да какая разница. Но каждый раз, как я бросаю на него взгляд, в мозгу мелькают картины прошлой ночи и я слышу посвист дубинок. Как же я ненавижу этого типа! И всех их ненавижу. Воображаю, как было бы здорово запихать старикана в морозильник и заклинить крышку. Пусть тогда наслаждается прохладой, сколько влезет.

При мысли о рейдах я снова тревожусь о Ханне. Все газеты кипят новостями о прошлой ночи. Похоже, что по всему Портленду повязали сотни человек, допросили, а может, прямиком отправили в Склепы. Правда, о вечеринке в Хайлендс упоминаний нет.

Принимаю решение: если Ханна не позвонит мне сегодня до ночи, завтра отправляюсь к ней домой. Пытаюсь успокоить себя, мол, незачем волноваться заранее, и тем не менее, сердце сжимается – я чувствую себя виноватой.

Старикан прямо намертво вмёрз в морозильник и не обращает на меня никакого внимания. Отлично. Снова подвязываюсь фартуком и, убедившись, что Джед смотрит в другую сторону, тянусь к полке над головой, сгребаю все имеющиеся в наличии бутылочки с ибупрофеном – что‑то около десятка – и опускаю их в карман фартука.

Потом громко вздыхаю:

– Джед, ты не мог бы опять посидеть на кассе?

Он снова моргает на меня своими водянистыми глазами: блым‑блым.

– Я тут товары переставляю...

– Да у нас болеутоляющие закончились. Ты разве не заметил?

Несколько долгих секунд он тупо пялится на меня. Я сжимаю руки за спиной в замок – они так дрожат, что непременно выдали бы меня. Наконец Джед кивает.

– Я пойду в кладовку, покопаюсь, может, найду там чего. Посиди на кассе, о‑кей? – Я медленно выбираюсь из‑за прилавка – не дай Бог, флаконы в кармане задребезжат – и, проходя мимо Джеда, немного отворачиваюсь, чтобы он не заметил, как оттопыривается карман на животе. Это симптом deliria, о котором не прочтёшь ни в одном учебнике: похоже, Болезнь превращает тебя в чемпиона мира по вранью.

Я осторожно обхожу шаткую стопку сплющенных картонных коробок за стеллажами, плечом толкаю дверь в кладовку, захожу и плотно закрываю дверь за собой. К сожалению, на ней нет замка, поэтому я придвигаю к ней ящик с яблочным соусом – на случай, если Джеду вздумается проверить, с чего это поиски ибупрофена занимают целую вечность.

В следующее же мгновение раздаётся тихий стук в дверь, выходящую в проулок: «Тук, тук, тук, тук, тук».

Дверь почему‑то кажется тяжелее, чем обычно: чтобы открыть её, мне требуется приложить немало усилий.

Солнце врывается в полутёмную кладовку, на секунду ослепив меня.

– Я же сказала: постучать четыре раза... – начинаю я и осекаюсь, едва не поперхнувшись.

– Привет, – говорит Ханна. Она стоит в проулке и переминается с ноги на ногу. Вид у неё бледный и встревоженный. – Я так надеялась застать тебя здесь.

Сначала я даже не нахожусь, что ответить. Какое огромное облегчение: Ханна здесь, целая и невредимая! И в то же время во мне нарастает беспокойство. Быстро оглядываю проулок: никаких признаков Алекса. Наверно, он увидел Ханну, она его спугнула.

– Э‑э... – Ханна морщит лоб. – Так ты впустишь меня или как?

– Ох, извини. Конечно, заходи.

Она протискивается мимо меня. Бросаю ещё один взгляд в проулок и закрываю дверь. Я до невозможности рада видеть Ханну. И одновременно нервничаю. Если Алекс появится, пока она здесь...

«Он не появится, – успокаиваю я себя. – Он наверняка её видел. Он, конечно, понимает, что это слишком опасно». Нет, я не боюсь, что Ханна накапает на меня, но всё же. После всех выволочек, которые я устраивала по поводу её легкомыслия, только естественно, если она захочет в свою очередь прочитать мне лекцию на тему «что такое хорошо и что такое плохо».

– Ну тут и жарища, – говорит Ханна, обмахиваясь и отлепляя свою воздушную белую блузку от мокрой спины. Ещё на ней свободные джинсы с тонким золотистым пояском в тон её волос. Но вид у неё усталый и измождённый, она явно чем‑то угнетена. Она поворачивается кругом, проверяя, не притаилась ли где‑то здесь, в кладовке, опасность, и я замечаю, что её руки исчёрканы тонкими линиями царапин.

– Помнишь, как я раньше приходила к тебе, и мы трепались тут, в кладовке? Я приносила с собой журналы и то дурацкое старое радио. А ты лямзила...

– Чипсы и колу из холодильника, – заканчиваю я. – Конечно, помню.

Так мы обычно проводили лето, когда были в средней школе – я тогда только‑только начала подрабатывать в магазине. Я придумывала какие‑нибудь веские причины, чтобы работать здесь, в кладовке, потом появлялась Ханна, и тихонечко стучала в дверь пять раз. И как у меня из головы вон...

– Я получила утром твоё сообщение, – говорит Ханна. Её глаза сейчас ещё огромней, чем обычно. А может, это только кажется на фоне осунувшегося лица. – Я зашла в магазин, увидела, что тебя нет за кассой, и решила вспомнить молодость, стукнуть сюда. Мне что‑то не хотелось расспрашивать твоего дядю.

– А его сегодня нет. – Беспокойство начинает понемногу ослаблять свою хватку. Алекс уже был бы здесь, если бы собирался появиться. – В магазине только мы с Джедом.

Я не совсем уверена, что Ханна слышит меня. Она нервно жуёт ноготь большого пальца – привычка, от которой, как я думала, она давным‑давно избавилась – и не отрывает глаз от пола, как будто это самый завораживающий кусок линолеума, который она когда‑либо видела.

– Ханна? – окликаю я её. – С тобой всё в порядке?

Волна сильнейшей дрожи вдруг проходит по всему её телу, она горбится и начинает всхлипывать. За всё время нашей дружбы я видела, как Ханна плачет, всего пару раз: первый – во втором классе, когда мяч во время игры в «выбивалу» попал ей прямо под дых; а второй – годом позже, когда мы наблюдали на улице страшное зрелище. Полиция тащила в лаборатории девушку, одержимую Заразой; она сопротивлялась, и они свалили её на асфальт; она ударилась головой с такой силой, что мы явственно слышали треск с того места, где стояли – футах в двухстах.

Услышав Ханнины всхлипы, я на мгновение застываю и не знаю, что делать. Она не закрывает лицо ладонями и не пытается вытереть слёзы – просто стоит, опустив руки вниз, и трясётся всем телом так, что я начинаю опасаться, как бы она не свалилась на пол.

Я протягиваю руку и легонько, кончиками пальцев, касаюсь её плеча:

– Ш‑ш, Ханна. Всё в порядке...

Но она отшатывается от меня:

– Ничего не в порядке! – Ханна шумно, с дрожью, выдыхает и начинает говорить взахлёб: – Ты была права, Лина. Абсолютно права, во всём! Прошлой ночью... О, это было ужасно! Они пришли с рейдом. О Боже. Все мечутся, толкотня, крики, собаки... Лина, сколько там было крови!.. Они молотили своими дубинами направо и налево, проламывали людям головы на раз, только так. Все кругом падали, давили друг друга... Ох, Лина, это было ужасно, ужасно... – Ханна обхватывает руками живот и сгибается пополам, как будто её вот‑вот вырвет.

Она пытается сказать что‑то ещё, но не получается: вместо слов из её горла вырываются полупридушенные всхлипы, по телу пробегают волны содроганий. Я делаю шаг вперёд и обнимаю её. На секунду её тело напрягается, потому что объятия – штука редкая, не поощряемая обществом – но в следующий момент Ханна расслабляется, зарывается лицом мне в плечо и даёт волю слезам. Поза не очень‑то удобная, если учесть, насколько Ханна выше меня – ей приходится склониться очень низко. Было бы смешно, если бы не было так ужасно.

– Ш‑ш, – успокаиваю я её. – Всё будет хорошо...

И тут же соображаю, насколько глупо и нелепо это звучит. Вспоминаю Грейс – как я беру её на руки, укачиваю; а когда она безмолвно кричит мне в подушку, шепчу то же самое: «Всё будет хорошо...» Они ничего не значат, эти слова, просто – звуки в пустоте и во мраке, слабая попытка ухватиться за что‑либо по пути в бездну.

Ханна говорит что‑то ещё – не разберу: лицом она уперлась мне куда‑то в лопатку, трудно услышать, что она там бормочет.

И тут снова раздаётся стук в дверь. Четыре тихих, но настойчивых удара костяшками пальцев.

Мы с Ханной мгновенно разжимаем объятия. Она утирается предплечьем, оставляя мокрую дорожку от запястья до локтя.

– Что это? – дрожащим голосом спрашивает она.

– Что?

Моё первое побуждение – прикинуться, будто ничего не слышала и молиться, чтобы Алекс ушёл.

Тук, тук, тук. Пауза. Тук. Опять.

– Это! – В голосе Ханны уже явственно различимо раздражение. Ну, хотя бы уже не плачет, и то слава Богу. – Слышишь – стучат! – Она смотрит на меня, подозрительно сузив глаза. – Я думала, этим входом никто никогда не пользуется, кроме меня.

– Не пользуется. То есть, иногда... то есть, поставщики... – Я спотыкаюсь на каждом слове, мысленно умоляя Алекса уйти, и тщетно пытаюсь сообразить, чтобы такое соврать. Вот тебе и чемпион мира.

Но тут в дверь просовывается голова Алекса.

– Лина? – взывает он, видит Ханну и застывает – половина его туловища в кладовке, а всё остальное – на улице.

Минуту длится ошеломлённое молчание. У Ханны отпадает челюсть, и всё, что она в состоянии делать – это переводить взгляд с меня на Алекса, с Алекса на меня, причём так быстро, что так и кажется, что голова у неё сейчас открутится и слетит с плеч. Алекс тоже растерялся и не знает, что предпринять, так и стоит столбом, как будто если он не будет двигаться, то превратится в невидимку.

Знаю, что глупее ничего не придумаешь, и всё же не могу удержаться и ляпаю:

– Ты опоздал!

Ханна и Алекс отмерзают одновременно:

– Ты назначила ему встречу? – говорит она, и в этот же момент он произносит:

– Меня остановил патруль, пришлось показывать удостоверение.

Ханна мгновенно натягивает деловую личину. Это неизменно вызывает моё восхищение: казалось бы, только что билась в истерике и вдруг раз! – полный контроль и самообладание.

– Заползай давай, – обращается она к Алексу, – и дверь закрой!

Тот заползает, после чего стоит, неловко переступая с ноги на ногу. На голове у него прежняя причёска типа «воронье гнездо», и сейчас он выглядит таким юным и милым, и так нервничает, что у меня возникает сумасшедшее желание подойти к нему и поцеловать прямо на глазах у Ханны.

Но желание быстренько угасает – Ханна поворачивается ко мне, складывает руки на груди и одаривает меня взглядом, который она, несомненно, спёрла у миссис Макинтош, нашей ректорши.

– Магдалина Элла Хэлоуэй Тидл, – провозглашает она. – По‑моему, вам пора мне кое‑что объяснить!

– Твоё второе имя – Элла? – брякает Алекс.

Мы с Ханной бросаем на него испепеляющие взгляды. Бедняга тушуется и делает шаг назад.

– Э‑э... – Что‑то собственный язык меня никак не слушается. – Ханна, ты помнишь Алекса?..

Руки Ханны по‑прежнему скрещены на груди, глаза превратились в щёлки.

– О да, я помню Алекса. Но вот чего я не помню – так это что Алексу понадобилось здесь?

– Он... ну... он должен был занести... – продолжаю я мямлить, ища подходящего объяснения, но, как всегда, в самый ответственный момент мои мозги скоропостижно отдают концы. Я беспомощно смотрю на Алекса.

Он пожимает плечами, и одно мгновение мы лишь молча взираем друг на друга. Мне всё ещё непривычно видеть его, быть рядом с ним, и опять возникает ощущение, что я тону в его глазах. Но на этот раз почва не уходит у меня из‑под ног, скорее наоборот, его взгляд делает меня решительнее, словно Алекс мысленно посылает мне слова ободрения: «Я здесь, с тобой. Всё хорошо».

– Расскажи ей, – молвит он наконец.

Ханна прислоняется к полке, заставленной рулонами туалетной бумаги и банками с бобами, слегка расслабляет руки, но этого «слегка» достаточно, чтобы понять – она не сердится, и смотрит на меня взглядом, который можно расшифровать как «а ну давай, выкладывай, не то...»

И я выкладываю. Поскольку неизвестно, когда Джеду надоест сидеть на кассе, то надо изложить историю как можно короче. Я рассказываю о том, как наткнулась на Алекса на ферме «Поющий ручей», о нашем забеге‑заплыве к буйкам на Ист‑Энд и о том, что он сказал мне у этих самых буйков. Я немного запинаюсь на слове «Изгой», и глаза Ханны раскрываются ещё шире – на одну секунду на её лице мелькает тревога, но она тут же овладевает собой. Я заканчиваю свою историю рассказом о событиях прошлой ночи, когда я пошла предупредить её о проходящих рейдах, и о собаке, впившейся мне в голень, и о том, как Алекс спас меня. Описывая, как мы скрывались в сарае, я снова прихожу в волнение: хоть я ни единым словом не упоминаю о поцелуе, но не могу не думать о нём. К счастью, Ханна в полном потрясении, слушает, раскрыв рот, и, по‑видимому, не замечает моей заминки.

Я испытываю огромное, ни с чем не сравнимое облегчение: Ханна не приходит в ужас от того, что в мою жизнь вошёл Алекс, и не злится за то, что я ничего ей не рассказала.

Единственное, что она говорит, выслушав мой рассказ, это:

– Так ты была там? Прошлой ночью?

Её голос странно срывается и дрожит, словно она снова готова расплакаться.

Я киваю.

Она встряхивает головой и смотрит на меня так, будто видит впервые в жизни.

– Не могу поверить. Нет, не могу. Ты вышла из дому в ночь, когда шли рейды – из‑за меня?!

– Ну... да... – лепечу я и переминаюсь с ноги на ногу. Такое чувство, что я молола языком целую вечность, и всё это время Ханна и Алекс не спускали с меня глаз. Щёки занимаются пламенем.

В ту же секунду раздаётся громкий стук в дверь, ведущую в магазин, и слышен голос Джеда:

– Лина! Ты здесь?

Я лихорадочно машу на Алекса руками, Ханна толкает его в пространство позади двери как раз тогда, когда Джед начинает её открывать с другой стороны. Образовывается узкая щёлка, и дверь останавливается, упершись в ящик с яблочным соусом.

В щели показывается Джедов глаз – он неодобрительно моргает на меня.

– Чем ты там занимаешься?

Ханна высовывает голову из‑за двери и машет рукой:

– Привет, Джед! – радостно щебечет она, снова без труда переключаясь в другой режим – приподнятый, бодрый режим поведения на публике. – А я как раз заскочила к Лине, надо было кое‑что отдать, и мы заболтались...

– Там покупатели ждут... – кисло тянет Джед.

– Я приду через секунду, – обещаю я, пытаясь подражать Ханниному развесёлому тону. Мысль о том, что Джеда и Алекса разделяет лишь тонкая фанера, приводит меня в ужас.

Джед что‑то буркает и убирается, закрыв за собой дверь. Ханна, Алекс и я смотрим друг на друга в молчании. Потом все разом испускаем вздох облегчения.

Алекс переходит на шёпот:

– Я тут кое‑что принёс для твоей ноги.

Он снимает со спины рюкзак, кладёт на пол и начинает вынимать из него перекись водорода, бактерицидную мазь, бинты, лейкопластырь, вату... Он опускается передо мной на колени и спрашивает:

– Ты позволишь?

Я закатываю свои джинсы, и он начинает разматывать рубашечную повязку. Не могу поверить – Ханна стоит рядом и смотрит, как парень – Изгой! – касается моей кожи. Знаю – такого она никак не ожидала, и я отвожу взгляд в сторону, смущённая и гордая одновременно.

Когда импровизированная повязка падает, Ханна резко и коротко втягивает в себя воздух. Я невольно закрываю глаза.

– Чёрт возьми, Лина, – говорит она. – Собака порвала тебя на совесть!

– Ничего, всё заживёт, – отвечает Алекс, и от звучащей в его голосе тихой уверенности тепло разливается по всему моему телу. Я приоткрываю один глаз и бросаю несмелый взгляд на свою икру. Желудок подскакивает к горлу. Похоже, что из моей ноги вырвали изрядный кусок мяса. Несколько квадратных дюймов кожи отсутствуют вообще.

– Может, тебе лучше обратиться в больницу? – с сомнением спрашивает Ханна.

– И что она там скажет? – Алекс отвинчивает крышку флакона с перекисью и увлажняет комочек ваты. – Что её собака покусала во время подпольной вечеринки?

Ханна не отвечает. Конечно, она понимает, что я не могу обратиться к врачу. Я даже имя своё произнести не успею – меня тут же отправят под конвоем в лаборатории или бросят в Склепы.

– Болит не так уж сильно, – говорю я и, конечно, вру. Ханна снова бросает на меня взгляд, как будто мы с ней никогда не встречались прежде, и я понимаю: она – возможно, впервые за годы нашей дружбы – поражена. Даже восхищена. Мной.

Алекс накладывает на рану толстый слой бактерицидной мази и начинает возиться с марлей и лейкопластырем. Кажется, ни к чему спрашивать, где он раздобыл всю эту роскошь. Ещё одно преимущество его службы, я так полагаю – беспрепятственный доступ в лаборатории.

Ханна тоже опускается на колени.

– Ты неправильно делаешь, – говорит она. Какая радость – снова слышать её обычный, командирский тон! – Моя кузина – медсестра. Дай я.

Она, фактически, отпихивает его локтем, чтобы не мешал. Алекс отступает и поднимает вверх руки, сдаваясь:

– Есть, мэм! – отчеканивает он и подмигивает мне.

Я начинаю смеяться. Меня накрывает приступ неудержимого хихиканья, и я вынуждена зажать рот рукой, чтобы ненароком вырвавшийся слишком громкий смешок не выдал нас чужим ушам. Мгновение Ханна с Алексом смотрят на меня в недоумении, а потом переглядываются и тоже начинают глупо улыбаться.

Я знаю – мы все думаем одно и то же.

Это безумно. Это глупо. Это крайне опасно.

Но, стоя посреди переполненной кладовки, в окружении коробок с чизбургерами, консервированными овощами и детской присыпкой, мы трое стали единой командой.

Теперь мы – против них всех, трое – против тысяч и тысяч. И всё же, хотя это полный абсурд, у меня возникает чувство, что, чёрт возьми, наши шансы не так уж плохи!

Дата добавления: 2014-12-11 | Просмотры: 501 | Нарушение авторских прав