АкушерствоАнатомияАнестезиологияВакцинопрофилактикаВалеологияВетеринарияГигиенаЗаболеванияИммунологияКардиологияНеврологияНефрологияОнкологияОториноларингологияОфтальмологияПаразитологияПедиатрияПервая помощьПсихиатрияПульмонологияРеанимацияРевматологияСтоматологияТерапияТоксикологияТравматологияУрологияФармакологияФармацевтикаФизиотерапияФтизиатрияХирургияЭндокринологияЭпидемиология

На Кубе пирамиды используются официальной медициной уже больше 8 лет. Почему?... 4 страница

¹ [К. Ф. О. Вестфаль (1877) опубликовал подробную описательную классификацию навязчивых идей.]

в случаях, которые ни одной своей чертой не напоминали истерию. Таким образом, психический механизм, раскрытый в «Предварительном сообщении», не мог быть патогномоничным для истерии; я также не мог решиться ради этого механизма свалить многочисленные другие неврозы в одну кучу с истерией. В результате всех этих заставлявших задуматься сомнений в конце концов у меня возник план лечить все остальные неврозы, о которых здесь идет речь, так же, как истерию, всякий раз исследовать этиологию и психический механизм, а решение о правомерности диагноза истерии поставить в зависимость от результата такого исследования.

Таким образом, исходя от метода Брейера, я пришел к тому, чтобы заняться этиологией и механизмом неврозов вообще. Затем мне посчастливилось за сравнительно короткое время получить пригодные результаты¹. Вначале я невольно пришел к пониманию того, что, если можно говорить о причинах, из-за которых приобретались неврозы, то этиологию надо искать в сексуальных моментах. К этому добавился установленный факт, что разные сексуальные факторы, взятые в общем и целом, создают также разные картины невротических заболеваний. И теперь, по мере того как подтверждалось последнее обстоятельство, можно было также отважиться использовать этиологию для характеристики неврозов и провести строгое разграничение картин болезни при неврозах. Если этиологические особенности постоянно совпадали с клиническими, то это было оправданным.

Таким образом у меня получилось, что неврастении по существу соответствует монотонная картина болезни, в которой, как показали анализы, «психический механизм» никакой роли не играет. От неврастении отчетливо отделился невроз навязчивости, невроз истинных навязчивых представлений, в котором удалось выявить сложный психический механизм, этиологию, сходную с истеричес-

¹ [Сведения, которые здесь сообщает Фрейд, а также в трех следующих абзацах, он уже опубликовал в своей первой работе о защитных невропсихозах 1894е) и в первой статье, посвященной неврозу тревоги (18956). Читая следующие пассажи, надо помнить о том, что впоследствии Фрейд выделил еще одну клиническую единицу, которую он назвал «тревожная истерия» и которая, хотя тревога была ее самой заметной характерной чертой, основывалась на подтвержденном фактами психическом механизме, сопоставимом с конверсионной истерией. Первое подробное обсуждение Фрейдом тревожной истерии содержится в описании случая «маленького Ганса» (19096), Studienausgabe, т. 8, с. 99—101. Различие между «неврозом тревоги» и «тревожной истерией» очень четко проводится в статье о «диком» психоанализе (1910А:, см. ниже, с. 138—139).]

кой, и далеко простирающуюся возможность его упразднения посредством психотерапии. С другой стороны, мне казалось, несомненно, необходимым отделить от неврастении невротический сим-птомокомплекс, зависящий от полностью отличающейся, более того, по существу противоположной этиологии, вто время как частные симптомы этого комплекса объединяет особенность, выявленная еще Э. Геккером (1893). Они представляют собой либо симптомы, либо эквиваленты и рудименты проявлений тревоги, и поэтому я назвал этот комплекс, который необходимо отделять от неврастении, неврозом тревоги. Я говорил про него [ 18956], что он возникает из-за накопления физического напряжения, которое само опять-таки имеет сексуальное происхождение; этот невроз также еще не имеет психического механизма, но оказывает постепенное влияние на психическую жизнь, а потому «тревожное ожидание», фобии, повышенная чувствительность к боли и т. п. относятся к ее регулярным проявлениям. Этот невроз тревоги, как я его понимаю, частично совпадает с неврозом, который в многочисленных описаниях под названием «ипохондрия» признается наряду с истерией и неврастенией; однако ни в одной из имеющихся разработок я не могу считать выделение этого невроза правильным и нахожу, что пригодности названия «ипохондрия» наносит вред то, что его постоянно связывают с симптомом «страха болезни»¹.

После того как я таким образом зафиксировал для себя простые картины неврастении, невроза тревоги и навязчивых представлений, я подошел к пониманию повсеместно встречающихся случаев неврозов, которые рассматриваются и диагностируются как истерия. Теперь я должен был себе сказать, что не годится трактовать невроз вообще как истерический только из-за того, что из его симптомокомплекса просвечивает несколько истерических признаков. Я очень хорошо мог объяснить себе эту практику, поскольку истерия — все-таки самый старый, наиболее известный и самый бросающийся в глаза из рассматриваемых неврозов; но все же это

¹ (Ср. 1895rf, Та., с. 196. Уже в части I своей первой работы, посвященной неврозу тревоги (18956), Фрейд обсуждал отношения между ипохондрией, неврастенией и неврозом тревоги. Гораздо позднее, в своем заключительном слове к обсуждению онанизма (1912/), он предложил рассматривать ипохондрию — наряду с неврастенией и неврозом тревоги — в качестве третьего «актуального невроза», то есть считать, что они имеют токсическую этиологию. Еще раз он обратился к этой идее в работе, посвященной нарцизму (1914с) (Studienausgabe, т. 3, с. 50—51), где она обсуждается более подробно.

было злоупотреблением, таким же злоупотреблением, из-за которого на счет истерии отнесли так много черт перверсии и дегенерации. Как только в сложном случае психической дегенерации выявляли истерический признак, анестезию, характерный приступ, все в целом называли «истерией», но тогда, правда, можно было обнаружить, что под таким ярлыком объединяли все самое плохое и противоречивое. Несомненно, эта диагностика была неправильной, несомненно, можно было провести разделение с учетом невротической стороны, а поскольку неврастению, невроз тревоги и т. п. знали в чистом виде, их уже нельзя было не заметить и в комбинации.

Поэтому более правомерной казалась следующая точка: обычно встречающиеся неврозы в большинстве случаев нужно называть «смешанными»; без труда можно найти также и чистые формы неврастении и невроза тревоги, чаще всего у молодых людей. Чистые случаи истерии и невроза навязчивости встречаются редко, обычно два этих невроза сочетаются с неврозом тревоги. Столь частое наличие смешанных неврозов объясняется тем, что их этиологические моменты очень часто смешиваются; то просто случайно, то вследствие каузальных связей между событиями, из которых проистекают этиологические моменты неврозов. Это легко можно выявить и показать у отдельного человека; для истерии же из этого следует, что едва ли возможно при рассмотрении вырывать ее из взаимосвязи сексуальных неврозов; что, как правило, она представляет только одну сторону, только один аспект сложного невротического случая и что в качестве изолированного невроза ее можно встретить и подвернуть лечению лишь в пограничном, так сказать, случае. В ряде случаев можно сказать: a potion fit denomination

Я хочу проверить приведенные здесь истории больных на предмет того, подтверждают ли они мою точку зрения о клинической несамостоятельности истерии. Анна О., больная Брейера², по-видимому, противоречит ей и иллюстрирует чисто истерическое заболевание. Однако этот случай, ставший столь плодотворны для понимания истерии, тем, кто его наблюдал, с точки зрения сексуального невроза совсем не рассматривался, и в этом отношении сегодня его прост нельзя использовать. Когда я начал анализировать вторую больную, фрау Эмми фон Н., я был весьма далек от того,

' [То есть, что они были названы по своему самому важному признаку] ² [См. \895d, Та., с. 20 и далее.]

чтобы ожидать сексуальный невроз как основы для истерии; я только что вернулся из школы Шарко и рассматривал связь истерии с сексуальной тематикой как некое оскорбление — подобно тому, как это обычно делают сами больные. Когда я просматриваю сегодня свои заметки об этом случае, для меня не подлежит никакому сомнению, что я должен признать его случаем тяжелого невроза тревоги с тревожным ожиданием и фобиями, который возник вследствие сексуального воздержания и сочетался с истерией.

Случай 3, случай мисс Люси Р., скорее всего, пожалуй, можно назвать, пограничным случаем чистой истерии; речь шла о кратковременной, эпизодически протекавшей истерии при несомненной сексуальной этиологии, которая соответствовала бы неврозу тревоги; перезрелая нуждающаяся в любви девушка, склонность которой слишком скоро пробуждается по недоразумению. Однако невроз тревоги выявить было нельзя или я его пропустил. Случай 4, Катарина, является прямо-таки образцом того, что я назвал виргиналь-ной тревогой¹; это комбинация невроз тревоги аи истерии; первая создает симптомы, последняя их повторяет и оперирует ими. Впрочем, это типичный случай столь часто встречающихся неврозов юного возраста, называемых истерией. Случай 5, фрейлейн Элизабет фон Р., опять-таки как сексуальный невроз не исследовался; я мог только выразить подозрение, но не подтвердить², что основу создала спинальная неврастения. Однако я должен добавить, что с тех пор чистые случаи истерии попадались мне еще реже; если я смог сопоставить эти четыре случая как истерию и при их обсуждении отказаться от определяющих для сексуальных неврозов точек зрения, то причина этого заключается в том, что это более старые случаи, когда я еще не проводил нацеленного и обязательного исследования невротического сексуального основания. И если вместо этих четырех случаев я не рассказал о двенадцати, из анализа которых можно получить подтверждение отстаиваемого нами психического механизма истерических феноменов, то отказаться от этого меня вынудило лишь то обстоятельство, что эти случаи заболевания анализ одновременно раскрыл как сексуальные неврозы, хотя ни один диагност наверняка не преминул бы дать им «имя» истерия. Однако

' [См. 1895rf, с. 186, прим. 1, Та., с. 102, прим. 1. В «Собрании сочинений» случаи обозначаются буквами, а именно, поскольку описание случая Анны О. отсутствует, «фрау Эмми фон Н.» буквой А, «мисс Люси Р.» — Б, «Катарина» — В, «фрейлейн Элизабет фон Р.» — Г.]

² [См. 1895rf, с. 243, прим., Та., с. 142, прим.]

разъяснение таких сексуальных неврозов выходит за рамки этой нашей совместной публикации.

Мне не хочется быть неправильно понятым, будто я не желал признать истерию в качестве самостоятельного невротического расстройства, будто я понимал ее исключительно как психическое выражение невроза тревоги, будто я приписал ей только «идеогенные» симптомы, а соматические симптомы (истерогенные точки, анестезии) отнес к неврозу тревоги. Ничего подобного; я полагаю, что, очищенную от всех примесей истерию можно самостоятельно разрабатывать с любой точки зрения, только не с точки зрения терапии. Ибо в случае терапии речь идет о практических целях, об устранении всего болезненного состояния, и если истерия чаще всего предстает как компонент смешанного невроза, то дело обстоит, наверное, так же, как при смешанных инфекциях, где задачей ставится сохранение жизни, и эта задача не совпадает с преодолением воздействия одного возбудителя болезни.

Поэтому для меня так важно отделять компонент истерии в картинах смешанных неврозов от компонентов неврастении, невроза тревоги и т. д., поскольку после этого разделения я могу дать краткое выражение терапевтической ценности катартического метода. А именно я осмеливаюсь утверждать, что он — в принципе — вполне способен устранить любой истерический симптом, но в то же время, как нетрудно увидеть, совершенно бессилен против феноменов неврастении и только изредка и обходными путями оказывает влияние на психические последствия невроза тревоги. Стало быть, его терапевтическая эффективность в отдельном случае будет зависеть оттого, могут ли истерические компоненты картины болезни притязать на важное в практическом отношении место в сравнении с другими невротическими компонентами.

Существует также второе ограничение эффективности катартического метода, на которое мы указывали уже в «Предварительном сообщении»¹. Она не оказывает влияния на каузальные условия истерии, то есть не может воспрепятствовать тому, что на месте устраненных симптомов возникают новые. В целом, стало быть, я должен требовать для нашего терапевтического метода видного места в рамках терапии неврозов, но не советовал бы оценивать или применять его вне этой взаимосвязи. Поскольку я не могу дать здесь «терапию неврозов», которая была бы необходима практикующему

[Там же., с. 97, Та., с. 18.]

врачу, предшествующие высказывания равносильны отсрочивающей ссылке на возможные более поздние сообщения; и все же я полагаю, что для рассуждения и объяснения могу присовокупить также следующие замечания:

(1) Я не утверждаю, что я тоже действительно устранил все истерические симптомы, на которые собирался повлиять катартичес-ким методом. Но я думаю, что препятствия были связаны с личными обстоятельствами пациентов и не носили принципиальный характер. Вынося суждение, эти неуспешные случаи я могу оставить без внимания, подобно тому как хирург оставляет в стороне случаи смерти под наркозом, из-за последующего кровотечения, случайного сепсиса и т. п., принимая решение относительно новой техники. Когда несколько позже я буду говорить о трудностях и недостатках метода, неудачам такого происхождения еще раз будет дана оценка [ниже, с. 93].

(2) Катартический метод не становится малоценным из-за того, что он является симптоматическим, а не каузальным. Ибо каузальная терапия, собственно говоря, в основном яйляется только профилактической, она препятствует дальнейшему воздействию вредности, но этим не обязательно устраняет продукты, которые ранее создала эта вредность. Как правило, требуется еще и вторая акция, решающая последнюю задачу, и в случае истерии катартический метод пригоден для этой цели как никакой другой.

(3) Там, где период истерической продукции, острый истерический пароксизм, преодолен и в качестве остаточных явлений сохраняются лишь истерические симптомы, катартический метод удовлетворяет всем показаниям и достигает полноценных и устойчивых результатов. Такая благоприятная констелляция для терапии нередко возникает как раз в области половой жизни вследствие больших колебаний интенсивности сексуальной потребности и усложнения необходимых для сексуальной травмы условий. Здесь катартический метод достигает всего, что можно поставить ему задачей, ибо врач не может выдвигать на передний план изменение такой конституции, как истерическая; он должен быть доволен, если устраняет недуг, к которому склонна подобная конституция и который может от нее произойти при содействии внешних условий. Он

¹ [Введенный Фрейдом термин Фрейда «сверхдетерминированный» впервые встречается в статье Брейера «Теоретическое» (см. 1895*/, Та., с. 171). Здесь Фрейд впервые использует его в своей публикации. Ниже, на с. 83, он употребляет также синоним «сверхобусловленный»; этот термин встречается уже в его

будет удовлетворен, если больная снова стала дееспособной. Впрочем, если он учитывает возможность рецидивов, то ему не понадобится и утешение в будущем. Он знает основную черту в этиологии неврозов, то есть что в большинстве случаев их возникновение сверх-детерминировано¹, что для такого эффекта должно совпасть несколько моментов; он вправе надеяться, что это совпадение не произойдет снова, даже если остались действенными отдельные этиологические моменты.

Можно было бы возразить, что в таких истекших случаях истерии остающиеся симптомы и так проходят спонтанно; на это можно, однако, ответить, что очень часто такое спонтанное излечение не протекает ни достаточно быстро, ни полностью и что ему необычайно содействует вмешательство терапии. Излечивают ли с помощью катартической терапии только то, что способно к спонтанному излечению, или же порой и другое, то, что спонтанно не исчезло бы, — это можно пока оставить неулаженным.

(4) Там, где мы столкнулись с острой истерией, со случаем в период самой оживленной продукции истерических симптомов и как следствие ослабления «я»¹ продуктами болезни (истерический психоз), также и катартический метод мало изменит впечатление о случае заболевания и его течение. Тогда, пожалуй, мы находимся в той же позиции по отношению к неврозу, какую занимает врач в отношении острого инфекционного заболевания. За истекшее время, на которое теперь нельзя повлиять, этиологические моменты в достаточной степени оказали свое действие и теперь по прошествии инкубационного периода становятся очевидными; прервать возбуждение невозможно; необходимо дожидаться его прекращения и тем временем создавать самые благоприятные условия для больного. Если же в этот острый период устранить продукты болезни, недавно возникшие истерические симптомы, то нужно быть готовым к тому, что устраненные симптомы вскоре заменятся новыми. Врач не избегнет огорчающего впечатления бесконечного и бесплодного труда, «попыток сделать черное белым»; огромные затраты усилий, недовольство родственников, которым представление о неизбеж-

монографии об афазии (18916, с. 76), в пассаже об обучении речи. Вместе с тем маловероятно, чтобы мысль о множественных причинах болезни еще задолго до этого не была выражена другими авторами в сходной терминологии.]

¹ [Мысль об «ослаблении "я"» гораздо позже появляется в сочинениях Фрейда снова. Ср. главу V работы «Я и Оно» (19236), Studienausgabe, т. 3, ^с- 323 и прим. 3.]

ном периоде острого невроза едва ли будет столь же знакомо, как в аналогичном случае острого инфекционного заболевания, это и многое другое, наверное, сделают последовательное применение катартического метода в данном гипотетическом случае невозможным. И все же надо подумать о том, не будет ли всякое устранение продуктов болезни оказывать целительное воздействие также и при острой истерии, поскольку оно поддерживает нормальное Я больного, занятое защитой, и оберегает его от ослабления, от впадения в психоз, возможно, в полную спутанность.

То, чего способен достичь катартический метод также и при острой истерии, и то, что он сам ощутимым на практике образом ограничивает новую продукцию болезненных симптомов, вне всяких сомнений, становится ясным из истории Анны О., при лечении которой Брейер впервые научился использовать этот психотерапевтический метод.

(5) Там, где речь идет о хронически протекающих истериях с умеренной, но непрерывной продукцией истерических симптомов, пожалуй, сильнее всего приходится сожалеть о нехватке эффективной каузальной терапии, но и больше всего ценить значение катартического метода как симптоматической терапии. В таком случае мы имеем дело с повреждением вследствие хронически действующей этиологии; все сводится к тому, чтобы укрепить нервную систему больного, ее резистентную способность, и нужно сказать себе, что существование истерического симптома означает для этой нервной системы ослабление ее резистентности и представляет собой момент, предрасполагающий к истерии. Словно проистекая из механизма моносимптоматической истерии, новый истерический симптом легче всего образуется в связи и по аналогии с уже имеющимися; место, где он уже однажды «пробился»¹, представляет слабый пункт, в котором он пробьется также и в следующий раз; однажды отщепившаяся психическая группа играет роль провоцирующего кристалла, с большой легкостью порождающего кристаллизацию, которая при иных обстоятельствах не происходит². Устранить уже имеющиеся симптомы, упразднить лежащие в их основе психические изменения — означает вернуть больным полную меру

¹ Ср. не включенную в это собрание сочинений [G. W.\ статью Брейера «Теоретическое» в первом издании «Этюдов об истерии» Й. Брейера и Зигм. Фрейда, с. 177 [1895rf, Та., с. 163-164].

² [См. 1895^, с. 182, Та., с. 99.]

их резистентной способности, благодаря которой они могут успешно сопротивляться воздействию вредности. Для таких больных можно очень многое сделать благодаря более длительному наблюдению и проводимой время от времени «chimney sweeping»*.

(6) Я должен был бы напомнить еще о мнимом противоречии между признанием, что не все истерические симптомы являются психогенными, и утверждением, что всех их можно устранить с помощью психотерапевтического метода. Решение заключается в том, что некоторые из этих не психогенных симптомов, к примеру, стигмы, хотя и представляют собой признак болезни, но не могут называться недугом; если они сохраняются после терапевтического улаживания болезни, то практически не привлекают к себе внимания. К другим подобным симптомам, по-видимому, относится то, что они каким-то окольным путем захватываются психогенными симптомами точно так же, как каким-то окольным путем они зависят и от причин психического характера.

Теперь я должен напомнить о трудностях и недостатках нашего терапевтического метода, если они не становятся очевидными каждому из предшествующих историй больных или из последующих замечаний о технике метода. Мне хочется, скорее, их перечислить и обозначить, нежели обсудить их подробно: для врача метод является трудоемким и отнимает у него много времени, он предполагает наличие у него большого интереса к психологическим проявлениям, но также личное сострадание к больному. Я не могу себе представить, что сумел бы углубиться в психический механизм истерии у человека, который казался бы мне вульгарным и неприятным, который при более близком знакомстве не был бы в состоянии пробудить человеческую симпатию, но в то же время я могу считать лечение больного табесом или ревматика независимым от такого личного расположения. Не меньшие условия требуются со стороны больных. Ниже определенного уровня интеллекта метод не применим вообще, он чрезвычайно затрудняется любой примесью слабоумия. Требуется полное согласие больных,

³ Ср. не включенную в это собрание сочинений [G. W.\ историю болезни «фр. Анны О.» в первом издании «Этюдов об истерии», с. 23. [1895rf, Та., с 27. Анна О. называла процедуру произнесения своих мыслей вслух «talking cure» (лечением разговором) или в шутку — «chimney sweeping» (прочисткой Дымохода).]

полное их внимание, но прежде всего их доверие, поскольку анализ регулярно ведет к самым интимным и сокровенным психическим процессам. Значительная часть больных, которые подошли бы для такого лечения, избегают врача как только у них зарождается подозрение, в каком направлении будет продвигаться исследование. Врач остался для них чужим человеком. У других, которые решились довериться врачу, что обычно делается исключительно добровольно, но никогда этого не требуют, так вот, у этих других едва ли можно избежать того, что по меньшей мере в течение какого-то времени совершенно некстати на передний план выдвигается их личное отношение к врачу; более того, похоже на то, что такое воздействие врача составляет условие, при котором только и может разрешиться проблема¹. Я не думаю, что в этом положении вещей что-то существенно меняется в зависимости от того, можно ли было воспользоваться гипнозом или следовало обойтись без него и чем-то его заменить. Справедливости ради нужно подчеркнуть, что эти недостатки хотя и не отделимы от нашего метода, быть поставлены ему в вину все же не могут. Напротив, вполне очевидно, что они обусловлены предпосылками неврозов, нуждающихся в лечении, и что они будут присуши всякой врачебной деятельности, которая сопровождается интенсивной заботой о больном и вызывает в нем психическое изменение. Никакой вред и никакую опасность я не мог свести к применению гипноза, как бы активно в отдельных случаях я ни пользовался этим средством. Там, где я наносил вред, причины были иными и более глубокими. Если окинуть взором терапевтические усилия этих лет, с тех пор как сообщения моего уважаемого учителя и друга Й. Брейера дали мне в руки катартический метод, то, думается, пользу я приносил все-таки гораздо больше и чаще, чем причинял вред, и, кроме того, делал многое, для чего обычного терапевтического средства было бы недостаточно. В целом, как отмечалось в «Предварительном сообщении», это было «значительным терапевтическим достижением»².

Я должен подчеркнуть еще одну выгоду от применения этого метода. Я не знаю, как лучше всего разобраться с тяжелым случаем осложненного невроза с большей или меньшей примесью истерии, чем подвергнуть его анализу с помощью метода Брейера. При этом

¹ [Эта тема еще более подробно обсуждается ниже, с. 93 и далее.)

² [См. 1895J, с. 97, Та., с. 99.]

то, что указывает на истерический механизм, уходит в первую очередь; в то же время при такого рода анализе я научился толковать остаточные явления и сводить их к этиологии; тем самым я получил исходные данные для того, чтобы определить, какое средство из арсенала терапии неврозов показано в данном случае. Когда я думаю об обычной разнице между моим суждением о случае невроза до и после такого анализа, я чуть ли не поддаюсь искушению считать этот анализ безусловно необходимым для знания невротического заболевания. Далее, я привык связывать применение катартичес-кой психотерапии с лечением лежанием на воздухе, которое по мере надобности принимает вид лечения усиленным питанием по Вей-ру Митчеллу. При этом я имею преимущество, что таким образом, с одной стороны, я избегаю привнесения во время психотерапии мешающих новых психических впечатлений, с другой стороны, исключаю скуку при лечении усиленным питанием, при котором больные нередко предаются вредным мечтаниям. Следовало ожидать, что зачастую значительная психическая работа, которой во время катартического лечения нагружают больных, возбуждение, вызванное репродукцией травматических переживаний, будут противоречить духу лечения покоем по Вейру Митчеллу и препятствовать достижению результатов, которые привыкли от нее получать. Однако имеет место обратное; благодаря таким сочетаниям терапии по Брей-еру и Вейру Митчеллу добиваются всего того физического улучшения, которого ждут от последней, и вместе с тем значительного психического влияния, которого при лечении покоем без применения психотерапии никогда бывает¹.

Теперь к своим предыдущим замечаниям [выше, с. 50] добавлю, что, попытавшись применить метод Брейера в большем объеме, я натолкнулся на следующую трудность: многих больных нельзя было ввести в гипноз, хотя им был поставлен диагноз «истерия» и был вероятен описанный нами психический механизм. Мне требовался гипноз для расширения памяти, чтобы выявить патогенные воспоминания, не присутствующие в обычном сознании,

¹ [Фрейд написал благожелательную рецензию на книгу Вейра Митчелла (1877) в связи с ее публикацией в немецком переводе (ср. Freud, 18876).]

6]

и я должен был либо отказаться от такого больного, либо пытаться добиться этого расширения другим способом.

Отчего зависит, что одного человека можно загипнотизировать, а другого — нет, это я мог истолковать так же мало, как и другие, то есть я не сумел проложить каузальный путь к устранению трудности. Я только заметил, что у некоторых пациентов препятствие простиралось еще дальше; они отказывались уже от попытки гипноза. Затем однажды я пришел к мысли, что оба случая, наверное, идентичны и что оба они могут означать нежелание. Нельзя загипнотизировать того, кто психически опасается гипноза, независимо от того, выражает он это как нежелание или нет. Я не прояснил для себя, вправе ли я придерживаться этого мнения.

Но тогда встал вопрос, как обойтись без гипноза и все-таки раздобыть патогенные воспоминания. Этого я добился следующим образом.

Когда при первой встрече я спрашивал моих пациентов, могут ли они вспомнить первый повод к возникновению данного симптома, то одни говорили, что ничего не знают, другие сообщали нечто такое, что они сами называли смутным воспоминанием, и не могли проследить это дальше. Когда же по примеру Бернгейма при пробуждении якобы забытых впечатлений из сомнамбулизма я становился настойчивым и заверял тех и других, что они это знали, могут припомнить и т. д. (ср. [1895J] с. 167—168 [Та., с. 88-89]), то одним что-то все-таки приходило в голову, а у других воспоминание оказывалось чуть более ясным. Тогда я стал вести себя еще настойчивее, велел больным прилечь и преднамеренно закрыть глаза, чтобы «сконцентрироваться», что по меньшей мере придавало определенное сходство с гипнозом, и обнаружил, что безо всякого гипноза появлялись новые, простиравшиеся в прошлое воспоминания, вероятно, относившиеся к нашей теме. На основании этого опыта у меня сложилось впечатление, что благодаря одномутолько настаиванию действительно можно выявить серии патогенных представлений, которые все-таки, несомненно, существовали, и поскольку это настаивание стоило мне усилий и у меня невольно возникло истолкование, что я должен был преодолевать сопротивление, положение вещей для меня сразу обернулось в теорию, что своей психической работой я должен преодолеть психическую силу у пациентов, которая противилась осознанию (припоминанию) патогенных представлений. Похоже, мне открылось новое понимание, когда мне пришла в голову мысль, что это, наверное, та же самая психическая

сила, которая содействовала возникновению истерического симптома, а затем препятствовала осознанию патогенного представления. Какую же силу следовало здесь признать действенной и какой мотив мог привести ее в действие? Мне легко удалось создать себе мнение на этот счет; в моем распоряжении уже имелось несколько завершенных анализов, в которых я познакомился с примерами патогенных, забытых и миновавших сознание представлений. Благодаря им я увидел общую особенность таких представлений; все до единого они носили неприятный характер, пригодны вызывать аффекты стыда, укора, психической боли, ощущение ущерба, все до единого такого рода, что их не хотелось бы пережить, что их лучше всего было бы позабыть. Из всего этого словно сама собой появилась идея защиты. В целом психологи соглашаются, что принятие нового представления (принятие в смысле веры, признания реальности) зависит от вида и направления представлений, уже объединенных в «я», и для процесса цензуры¹, которому подвергается вновь поступающее представление, они создали особое техническое название. К «я» больного подбиралось представление, которое оказывалось невыносимым, которое пробуждало силу отталкивания со стороны «я», целью которой являлась защита от этого невыносимого представления. Фактически эта защита добивалась своего, данное представление оттеснялось из сознания и из воспоминания, его психический след вроде бы нельзя было обнаружить. И все же этот след должен был существовать. Когда я попытался обратить на него внимание, я ощутил ту же самую силу в виде сопротивления, которая при возникновении симптома проявлялась как отвращение. Когда же я сумел показать вероятность того, что представление становилось патогенным именно вследствие отвращения и вытеснения, цепь, похоже, замкнулась. Во многих эпикризах историй наших больных и в одной небольшой работе, посвященной защитным невропсихозам (1894[а]), я попытался представить психологические гипотезы, с помощью которых можно продемонстрировать и эту взаимосвязь — факт конверсии.

Дата добавления: 2014-12-11 | Просмотры: 574 | Нарушение авторских прав