АкушерствоАнатомияАнестезиологияВакцинопрофилактикаВалеологияВетеринарияГигиенаЗаболеванияИммунологияКардиологияНеврологияНефрологияОнкологияОториноларингологияОфтальмологияПаразитологияПедиатрияПервая помощьПсихиатрияПульмонологияРеанимацияРевматологияСтоматологияТерапияТоксикологияТравматологияУрологияФармакологияФармацевтикаФизиотерапияФтизиатрияХирургияЭндокринологияЭпидемиология

На Кубе пирамиды используются официальной медициной уже больше 8 лет. Почему?... 20 страница

IV

«Все, что Вы до сих пор мне рассказывали, было психологией. Часто это звучало странно, чопорно, туманно, но всегда, если так можно сказать, чисто. Хотя до сих я очень мало знал о Вашем психоанализе, все же и до меня дошел слух, что он в основном занимается такими вещами, которые не претендуют на эту оценку. То, что доныне Вы ничего подобного не затрагивали, производит на меня впечатление намеренной скрытности. Не могу подавить в себе и другого сомнения. Ведь неврозы, как Вы сами сказали, — это нарушения душевной жизни. И что же, при этих всеобъемлющих нарушениях столь важные вещи, как наша этика, наша совесть, наши идеалы, вообще не должны были играть никакой роли?»

Стало быть, вы заметили, что в наших прежних рассуждениях не учитывались как самое низменное, так и возвышенное. Однако это объясняется тем, что о содержаниях душевной жизни мы вообще ничего не говорили. Но позвольте мне теперь самому сыграть роль того, кто прерывает другого и задерживает развитие беседы. Я так много рассказал Вам о психологии, потому что хотел, чтобы у Вас сложилось впечатление, что аналитическая работа — это часть прикладной психологии, а именно психологии, которая за пределами анализа не известна. Следовательно, аналитик в первую очередь должен изучить эту психологию, глубинную психологию или психологию бессознательного, хотя бы настолько, насколько сегодня об этом знают. Нам это понадобится для последующих наших выводов. Но что вы имели в виду, намекая на чистоту?

«Что ж, повсюду рассказывают, что в анализах во всех деталях говорится о самых интимных и мерзких вещах половой жизни. Если это так — из Ваших психологических рассуждений я не могу этого заключить, — то это было веским аргументом в пользу того, чтобы разрешить такое лечение только врачам. Как можно думать о том, чтобы предоставить столь опасные вольности другим людям, в скромности которых не уверены и за характер которых никто не ручается?»

Верно, врачи пользуются определенными привилегиями в сексуальной области; они даже могут осматривать гениталии. Хотя на

Востоке не могут; да и иные реформаторы-идеалисты — Вы знаете, кого я имею в виду¹ — боролись с этими привилегиями. Но сначала Вы хотите узнать, так ли это в анализе и почему так должно быть? — Да, это так.

Однако так должно быть, во-первых, потому, что анализ вообще основывается на полной откровенности. С такой же обстоятельностью и прямотой в нем обсуждается, например, имущественное положение, говорят о вещах, которые скрывают от любого согражданина, даже если он не является конкурентом или налоговым служащим. То, что эта обязанность быть откровенным налагает серьезную моральную ответственность также и на аналитика, я не буду оспаривать, а, наоборот, энергично подчеркну. Во-вторых, такдол-жно быть потому, что среди причин нервных заболеваний и поводов к ним обстоятельства половой жизни играют необычайно важную, первостепенную, возможно даже, специфическую роль. Что может делать анализ иное, чем опираться на свой материал, то есть тот материал, который приводит больной? Аналитик никогда не завлекает больного в сексуальную область, не предсказывает ему: «Речь пойдет об интимных подробностях вашей половой жизни!» Он позволяет ему начать свои сообщения так, как ему будет угодно, и спокойно ждет, когда сам пациент не коснется сексуальных вопросов. Я всегда напоминал моим ученикам: «Наши противники нам объявили, что мы натолкнемся на случаи, в которых сексуальный момент не играет никакой роли; остережемся вводить это в анализ, но не упустим шанса такой случай найти. До сих пор никто из нас не имел этого счастья.

Конечно, я знаю, что признание нами сексуальности — о чем заявлялось или не заявлялось — стало самым сильным мотивом для враждебного отношения других к анализу. Может ли это привести нас в замешательство? Это только показывает нам, сколь невротич-на вся наша культурная жизнь, поскольку якобы нормальные люди ведут себя не многим иначе, чем нервнобольные. В то время, когда в ученых обществах Германии устроили торжественный суд над психоанализом — сегодня все стало значительно тише, — один оратор претендовал на особый авторитета, поскольку, по его словам, он тоже больных высказываться. Очевидно, с диагностической целью и чтобы проверить утверждения аналитиков. Однако, добавил он, когда они начинают говорить о сексуальных вещах, я закрываю им рот.

¹ [Несомненно, Толстой и его последователи. См. аналогичный пассаж в работе о любви-переносе (1915а), в данном томе с. 221.]

Что Вы думаете о таком порядке представления доказательств? Ученое общество приветствовало оратора возгласами ликования, вместо того чтобы надлежащим образом его пристыдить. Только торжествующей уверенностью, которую придает сознание общих предубеждений, можно объяснить логическую беспечность этого оратора. По прошествии нескольких лет некоторые из моих тогдашних учеников уступили потребности освободить человеческое общество от ига сексуальности, которое хочет возложить на него психоанализ. Один заявил, что сексуальное означает вовсе не сексуальность, а нечто другое, абстрактное, мистическое; второй же, что сексуальная жизнь — это всего лишь одна из областей, в которой человек хочет осуществить движущую его поступками потребность в господстве и власти¹. Они встретили очень большое одобрение, во всяком случае на ближайшее время.

«Однако тут я осмелюсь высказать свое мнение. Кажется мне очень рискованным утверждать, что сексуальность— это не природная, первоначальная потребность живых существ, а выражение чего-то другого. Достаточно привести пример животных».

Это неважно. Пока еще нет такой абсурдной микстуры, которую общество не проглотило бы столь охотно, если только она провозглашается противоядием против внушающего страх всесилия сексуальности. Впрочем, признаюсь вам, что нежелание, которое Вы сами передо мной разоблачили, придавать сексуальному моменту столь большое значение в этиологии неврозов, по-видимому, не вполне согласуется с Вашей задачей третейского судьи. Не боитесь ли Вы, что такая антипатия будет мешать Вам в вынесении справедливого приговора?

«Мне жаль, что Вы так говорите. Похоже, что Ваше доверие ко мне пошатнулось. Почему же тогда Вы не избрали в качестве третейского судьи кого-то другого?»

Потому что этот другой думал бы точно также, какВы. Еслибы он был готов с самого начала признать значение половой жизни, то весь мир стал бы кричать: «Да ведь это никакой не беспристрастный судья, он — Ваш сторонник». Нет, я ничуть не отказываюсь от надежды повлиять на Ваши суждения. Однако я признаю, что этот случай для меня отличается от того, который обсуждался раньше. В психологических рассуждениях для меня должно было быть безразличным, верите Вы мне или нет, если только у Вас создалось впечатление, что речь идет о чисто психологических проблемах.

¹ [Несомненно, имеются в виду теории К. Г. Юнга и Альфреда Адлера.

На этот раз, в вопросе о сексуальности, мне все же хотелось бы, чтобы Вы были доступны пониманию того, что Вашим самым сильным мотивом к возражению является как раз принесенная с собой враждебность, которую Вы разделяете со многими другими.

«Мне все же недостает опыта, который породил у Вас такую непоколебимую уверенность».

Хорошо, теперь я могу продолжить мое изложение. Половая жизнь — это не только пикантность, но и серьезная научная проблема; здесь можно было узнать много нового и много странного объяснить. Я уже Вам говорил, что анализ должен был дойти до ранних детских пациента, поскольку в это время и в период слабости Я произошли решающие вытеснения. Но ведь в детстве, конечно же, нет половой жизни, она начинается только с пубертатным периодом? Напротив, мы вынуждены были сделать открытие, что импульсы сексуального влечения сопровождают жизнь с самого рождения и что это именно те влечения, для защиты от которых инфантильное Я и предпринимает вытеснения. Не правда ли, странное совпадение, что уже маленький ребенок противится власти сексуальности, как позднее оратор в ученом обществе и еще позже мои ученики, которые выдвигают свои собственные теории? Как это происходит? Самой общей информацией было бы то, что наша культура вообще создается за счет сексуальности, но об этом нужно сказать и много другого.

Открытие детской сексуальности относится к тем находкам, которых стыдятся¹. Некоторые детские врачи всегда знали об этом, как и, похоже, некоторые воспитательницы. Остроумные мужчины, которые называют себя детскими психологами, укоризненным тоном говорили тогда о «лишении невинности детства». Снова и снова сантименты вместо аргументов! В наших политических органах такое случается повседневно. Встает кто-нибудь из оппозиции и говорит о бесхозяйственности в управлении, армии, юстиции и т. п. В ответ на это другой — лучше всего кто-то от правительства — заявляет, что подобные утверждения оскорбляют государственное, военное, династическое или вообще национальное чувство собственного достоинства. Стало быть, они нисколечко не верны. Эти чувства не терпят оскорбления.

¹ [Ср. сходный пассаж в работе «Об истории психоаналитического движения» (1914rf), в начале второй половины раздела I.]

Конечно, половая жизнь ребенка иная, чем половая жизнь взрослого. От своей начальной стадии до столь нам знакомой конечной формы сексуальная функция проходит сложное развитие. Она сливается из многочисленных парциальных влечений, имеющих особые цели, проходит несколько фаз организации, пока, наконец, не начинает служить продолжению рода. Из отдельных парциальных влечений не все сразу пригодны для конечного проявления, их приходится отклонять, переделывать, отчасти подавлять. Такое сложное развитие не всегда проходит безупречно, иногда возникают задержки в развитии, частичные фиксации на ранних ступенях развития; там, где позднее осуществлению сексуальной функции чинятся препятствия, сексуальное стремление — либидо, как мы говорим — охотно отступает к таким ранним местам фиксации. Стадия детской сексуальности и ее преобразований вплоть до зрелости дала нам также ключ к пониманию так называемых сексуальных перверсий, которые всегда имели обыкновение описывать со всеми необходимыми признаками отвращения, но возникновение которых объяснить не могли. Вся это область необычайно интересна, но для целей наших бесед не будет иметь много смысла, если я расскажу Вам об этом больше. Чтобы здесь разобраться, нужны, разумеется, знания анатомии и физиологии, не все их которых, к сожалению, можно приобрести в медицинской школе, и столь же необходимо знакомство с историей культуры и мифологией.

«После всего этого я все же не могу составить себе представления о половой жизни ребенка».

Поэтому мне хочется подольше задержаться на этой теме; мне и без того непросто от нее отойти. Знаете, самым удивительным в половой жизни ребенка мне представляется то, что все свое весьма значительное развитие оно проходит в первые пять лет жизни; с этого времени вплоть до пубертата простирается так называемый латентный период, в котором — обычно — сексуальность нисколько не прогрессирует, сексуальные стремления, напротив, ослабевают и многое из того, ребенок уже освоил или узнал, утрачивается и забывается. В этот период жизни, после того как сошел на нет ранний расцвет половой жизни, формируются те установки Я — стыд, отвращение, нравственность, — которым предназначено выдержать последующую бурю полового созревания и указать пути вновь пробуждающемуся сексуальному желанию. Это так называемое двувременное начало сексуальной жизни имеет очень много обще-

го с возникновением нервных заболеваний. По-видимому, его можно встретить только у человека, быть может, это одно из условий человеческой привилегии стать невротическим. До психоанализа доисторическую эпоху половой жизни точно так же не замечали, как в другой области — задний план сознательной душевной жизни. Вы можете с полным правом предположить, что то и другое тесно взаимосвязаны.

О содержаниях, проявлениях¹ и достижениях этого раннего периода сексуальности можно было бы рассказать очень много неожиданного. Например, несомненно, Вы удивитесь, услышав, что маленький мальчик очень часто боится, что его съест отец. (Вас также не удивляет, что этот страх я отношу к проявлениям сексуальной жизни?) Но я могу Вам напомнить мифологический рассказ, который, возможно, вы еще не забыли со своих школьных лет, что и бог Кронос проглатывает своих детей. Каким странным должен был показаться Вам этот миф, когда Вы впервые его услышали! Но я уверен, что все мы тогда ничего при этом не думали. Сегодня мы можем вспомнить также иные сказки, в которых встречается пожирающее животное, такое как волк, и распознаем в нем перевоплощение отца. Я пользуюсь этим случаем, чтобы заверить Вас, что мифологию и мир сказок вообще становятся понятными только благодаря знанию сексуальной жизни ребенка. В этом состоит побочный результат аналитических исследований.

Не меньше Вы удивитесь, услышав, что ребенок мужского пола страдает от страха, что отец лишит его полового члена, так что этот страх кастрации оказывает сильнейшее влияние на развитие его характера и определяет его половую направленность. Также и здесь мифология придаст Вам смелость поверить психоанализу. Тот же Кронос, который проглатывает своих детей, оскопил также своего отца Ураноса, а затем качестве возмездия был оскоплен сыном Зевсом, спасенным благодаря хитрости матери. Если Вы склонны считать, что все, что рассказывает психоанализ о ранней сексуальности детей, происходит из необузданной фантазии аналитиков, то все же, по крайней мере, Вы согласитесь, что эта фантазия создала те же продукты, что и деятельность фантазии первобытного человечества, осадком которой являются мифы и сказки. Другое, более дружественное и, наверное, более верное воззрение заключалось бы в том,

' [В первом издании — «проявления», во всех последующих — «изменения»; по всей видимости, опечатка.]

что в душевной жизни ребенка еще и сегодня можно выявить те же самые архаичные моменты, которые повсеместно господствовали в доисторические времена человеческой культуры. В своем душевном развитии ребенок в сокращенном виде повторил бы историю рода, как это уже давно установила эмбриология в отношении телесного развития.

Другая особенность сексуальности в раннем детстве состоит в том, что собственно женский половой орган никакой роли в ней пока не играет — он пока еще не открыт для ребенка. Весь акцент делается на мужском члене, весь интерес направляется на то, имеется он или нет. О половой жизни девочки мы знаем меньше, чем о половой жизни мальчика. Мы не должны стыдиться этого различия; ведь и половая жизнь взрослой женщины — dark continent¹ для психологии. Но мы узнали, что девочка тяжело воспринимает отсутствие у себя полового органа, равноценного мужскому члену, поэтому считает себя неполноценной и что эта «зависть к пенису» дает начало целому ряду типично женских реакций.

Ребенку также присуще то, что обе выделительные потребности катектированы сексуальным интересом. Позднее воспитание осуществляет строгое разделение, практика шуток снова его упраздняет. Это может казаться нам неаппетитным, но, как известно, ребенку требуется много времени, пока у него появится отвращение. Этого не отрицали и те, кто обычно выступают за ангельскую чистоту детской души.

Но никакой другой факт не претендует в большей степени на наше внимание, чем то, что ребенок регулярно направляет свои сексуальные желания на ближайших родственников, то есть в первую очередь на отца и мать, в дальнейшем на своих братьев и сестер. Для мальчика мать является первым объектом любви, для девочки — отец, если только бисексуальная предрасположенность не содействует одновременно и противоположной установке. Другой родитель воспринимается как мешающий соперник и нередко вызывает сильнейшую враждебность. Поймите меня правильно, я не хочу сказать, что ребенок желает себе только той нежности со стороны предпочитаемого родителя, в которой мы, взрослые, так охотно усматриваем сущностьдетско-родительских отношений. Нет, анализ не оставляет никакого сомнения в том, что желания ребенка, поми-

¹ |Африка (ироническое обозначение в английском языке отдаленных или нецивилизованных стран). — Примечание переводчика.]

мо этой нежности, стремятся ко всему тому, что мы понимаем как чувственное удовлетворение, насколько хватает силы воображения ребенка. Легко понять, что ребенок никогда не догадывается об истинном значении соединения гениталий, зато вводит в действие представления, выведенные из своих переживаний и ощущений. Обычно его желания достигают высшей точки в намерении родить или — неопределимым способом — зачать ребенка. В своем неведении от желания родить ребенка не отказывается также и мальчик. Все это душевное сооружение в соответствии с известным греческим сказанием мы называем эдиповым комплексом. Обычно он должен быть оставлен, существенно ослаблен и преобразован к концу раннего периода сексуальности, а результаты этого превращения определяют большие достижения в последующей душевной жизни. Но, как правило, это происходит недостаточно основательно, и в таком случае пубертат вызывает оживление комплекса, которое может иметь тяжелые последствия.

Я удивляюсь, что Вы все еще молчите. Едва ли это может означать согласие. Когда анализ утверждает, что первый выбор объекта у ребенка является инцестуозным — если употребить техническое название, — то, несомненно, он снова задел самые святые чувства человечества и может быть готов к соответствующей степени недоверия, возражениям и обвинениям, которые и так уже ему доставались вдоволь. Ничто другое не навредило ему в благосклонности современников больше, чем выставление эдипова комплекса в качестве общечеловеческой, обусловленной судьбой формации. Правда, греческий миф, должно быть, имел в виду то же самое, однако подавляющее большинство современных людей — как образованных, так и необразованных — предпочитает думать, что природа создала врожденное отвращение как защиту от возможности инцеста.

Сначала на помощь должна нам прийти история. Когда Гай Юлий Цезарь вступил в Египет, он застал юную царицу Клеопатру, которая вскоре стала для него очень значимой, замужем за своим еще более юным братом Птолемеем. В египетской династии в этом не было ничего особенного; первоначально греческие Птолемеи лишь продолжили обычай, которому несколько тысячелетий следовали их предшественники, древние фараоны. Но ведь это всего лишь инцест между братьями и сестрами, который еще и в настоящее время осуждается менее строго. Обратимся поэтому к нашей главной свидетельнице отношений в древности, к мифологии. Она должна нам рассказать, что мифы всех народов, не только греков, изобилуют любовными от-

ношениями между отцом и дочерью и даже между матерью и сыном. Космология, равно как и генеалогия царских родов основана на инцесте. Как Вы думаете, с какой целью были созданы эти вымыслы? Чтобы заклеймить богов и царей как преступников, направить на них отвращение человеческого рода? Скорее все-таки потому, что инцес-туозные желания — это древнее человеческое наследие и они никогда не были полностью преодолены, и поэтому богам и их потомкам по-прежнему позволяли их исполнять, когда большинству обычных людей уже пришлось от этого отказаться. В полнейшем согласии с этими учениями истории и мифологии еще и сегодня мы обнаруживаем наличие и действенность инцестуозного желания в детстве отдельного человека.

«Я мог бы на Вас обидеться зато, что Вы хотели скрыть от меня все эти сведения о детской сексуальности. Как раз из-за их отношения к древней истории человечества мне это кажется весьма интересным».

Я опасался, что это увело бы нас слишком далеко от нашей цели. Но, может быть, это все-таки принесет свою пользу.

«Но теперь мне скажите, какую гарантию Вы можете дать, что Ваши аналитические результаты, касающиеся сексуальной жизни детей, надежны? Покоится ли Ваше убеждение только на соответствиях с мифологией и историей?»

О, отнюдь. Оно покоится на непосредственном наблюдении. Дело обстояло так: сначала мы раскрыли содержание сексуального детства из анализов взрослых, то есть по прошествии двадцати-соро-ка лет. В дальнейшем мы произвели анализы на самих детях, и это было немалым успехом, когда на них удалось подтвердить все то, что мы разгадали, несмотря на наслоения и искажения в промежутке.

«Как, Вы брали в анализ маленьких детей, детей в возрасте до шести лет? Возможно ли такое вообще и не рискованно ли это для этих детей?»

Получается очень хорошо. Едва ли можно поверить, что у такого ребенка в возрасте от четырех до пяти лет уже все происходит. В этом возрасте дети умственно очень активны, ранний период развития сексуальности является для них также и временем интеллектуального расцвета. У меня создалось впечатление, что они становятся умственно заторможенными, более глупыми со вступлением в латентный период. Многие дети отныне утрачивают также и свое физическое очарование. Что же касается вреда от раннего анализа, то я могу Вам сообщить, что первый ребенок, над

которым почти двадцать лет назад отважились провести этот эксперимент, с тех пор стал здоровым и дееспособным молодым человеком, безропотно прошедшим через свой пубертат, несмотря на тяжелые психические травмы. Надо надеяться, что и другим «жертвам» раннего анализа будет не хуже. С этими детскими анализами связаны различные интересы; возможно, что в будущем они приобретут еще большее значение. Ведь их ценность для теории не подлежит никакому сомнению. Они дают совершенно определенные сведения по вопросам, которые остаются нерешенными в анализах взрослых, и таким образом оберегают аналитика от ошибок, которые были бы для него чреваты последствиями. При работе с детьми поражают как раз моменты, которые формируют невроз, и их нельзя не заметить. Правда, в интересах ребенка аналитическое влияние должно сочетаться с мерами воспитания. Эта техника пока еще ожидает своей разработки. Вместе с тем практический интерес пробуждается наблюдением, что очень большое число наших детей в своем развитии проходит через явно выраженную невротическую фазу. С тех пор как мы научились видеть отчетливей, нас искушает сказать, что детский невроз — не исключение, а правило, как будто на пути от инфантильных задатков к общественной культуре его едва ли можно избежать. В большинстве случаев этот невротический приступ детских лет спонтанно преодолевается; но не оставляет ли он все же своих следов и у обычного здорового человека? Ни у одного человека, впоследствии ставшего невротиком, мы не можем не заметить связи с детским заболеванием, которое в свое время, должно быть, не очень бросалось в глаза. Совершенно аналогичным образом, думаю я, терапевты утверждают сегодня, что каждый человек однажды в детстве перенес заболевание туберкулезом. Однако в отношении неврозов о вакцинации речь не идет — только о предрасположении.

Теперь я хочу вернуться к Вашему вопросу о гарантиях. В общем и целом благодаря непосредственному аналитическому наблюдению над детьми мы пришли к убеждению, что сообщения взрослых о своем детстве мы истолковывали правильно. В ряде случаев для нас стало возможным получить подтверждение еще и другим способом. Из материала анализа мы реконструировали определенные внешние события, впечатляющие происшествия детских лет, о которых в памяти больного ничего не сохранилось, но затем благодаря счастливым случайностям, расспросам родителей и воспитателей мы получали неопровержимое доказательство того, что эти

выявленные события действительно происходили. Разумеется, такое удавалось не очень часто, но если это случалось, то производило колоссальное впечатление. Вы должны знать, что правильная реконструкция таких забытых детских переживаний всегда имеет большой терапевтический эффект независимо от того, допускает она объективное подтверждение или нет¹. Своим значением эти события обязаны, конечно, тому обстоятельству, что они произошли очень рано, в то время, когда они еще могли травматическим образом воздействовать на слабое Я.

«О каких же событиях здесь идет речь, которые можно раскрыть посредством анализа?»

О самых разных. В первую очередь о впечатлениях, которые были способны повлиять на зарождающуюся сексуальную жизнь ребенка, таких, как наблюдения за половыми отношениями между взрослыми или собственный сексуальный опыт с взрослым или с другим ребенком — это совсем не редкие происшествия, —- затем о п-рисутствии при разговорах, которые ребенок понял тогда или только потом и из которых он сделал вывод о таинственных или жутких вещах, далее о высказываниях и поступках самого ребенка, которые свидетельствуют о его нежном или враждебном отношении к другим людям. Особенно важно позволить в анализе вспомнить о забытой собственной сексуальной деятельности ребенка и о вмешательстве в нее взрослых, которое положило ей конец.

«Теперь у меня появляется для меня поводом поставить вопрос, который мне давно уже хотелось задать. В чем же в это раннее время состоит «сексуальная деятельность» ребенка, которую, как Вы говорите, до появления анализа не замечали?»

Как ни странно, самое обычное и существенное в этой сексуальной деятельности все же не проглядели; то есть в этом в этом нет ничего странного, не заметить это было нельзя. Сексуальные побуждения ребенка находят свое самое главное выражение в самоудовлетворении посредством раздражения собственных гениталий, в действительности — мужской их части. Чрезвычайное распространение этой детской «дурной привычки» всегда было известно взрослым, сама она расценивалась как тяжкий грех и строго преследовалась. Каким образом можно было связать это наблюдение безнравственных наклонностей детей — ибо дети делают это, как Вы

¹ [Ср. позднюю работу Фрейда на эту тему (1937rf), в данном томе с. 395 и далее.]

говорите сами, чтобы доставить себе удовольствие — с теорией их врожденной чистоты и отсутствия чувственности — об этом меня не спрашивайте. Эту загадку Вы можете себе объяснить с противоположной позиции. Для нас возникает более важная проблема. Как нужно вести себя по отношению к сексуальной деятельности в раннем детстве? Известна ответственность, которую на себя берут, ее подавляя, но не осмеливаются предоставить ей неограниченную свободу. У народов низшей культуры и в низших слоях культурных народов сексуальность детей, по всей видимости, не ограничивается. Благодаря этому, вероятно, было получено мощное предохранительное устройство от последующего заболевания индивидуальными неврозами, но не был ли вместе с тем нанесен чрезвычайный ущерб способности к культурным достижениям? Многое говорит о том, что мы здесь оказываемся перед новой Сциллой и новой Харибдой.

Но создаст ли интерес, вызванный изучением сексуальной жизни у невротиков, атмосферу, благоприятную для пробуждения похотливости, — это все же я предоставляю решать Вашему собственному суждению.

V

«Я думаю, что понимаю Ваше намерение. Вы хотите мне показать, какие знания нужны для проведения анализа, чтобы я мог рассудить, только ли врач вправе им заниматься. Что ж, до сих пор было мало врачебного, много психологии и кусочек биологии или науки о сексуальности. Но, наверное, мы еще не подошли к концу?»

Разумеется, нет, еще надо заполнить пробелы. Можно ли мне Вас кое о чем попросить? Не хотите ли Вы продемонстрировать мне, как Вы теперь себе представляете аналитическое лечение? Как если бы Вы сами стали его проводить?

«Что ж, можно попробовать. На самом деле у меня нет намерения решить наш спорный вопрос с помощью такого эксперимента. Но я хочу сделать Вам одолжение, пусть только ответственность будет лежать на Вас. Итак, допустим, ко мне приходит пациент и жалуется на свои затруднения. Я обещаю ему излечение или улучшение, если он будет следовать моим указаниям. Я прошу его рассказать со всей откровенностью все, что он знает и что ему приходит на ум, и не отступать от этого намерения, даже если о чем-то рассказывать будет ему неприятно. Хорошо ли запомнил я это правило?»

Да, Вы должны были добавить еще: даже если он думает, что то, что приходит ему на ум, является неважным или бессмысленным.

«И это тоже. Затем он начинает рассказывать, а я слушаю. Так, а потом? Из его сообщений я догадываюсь, какие впечатления, переживания, побуждения он вытеснил, так как они возникли у него в то время, когда его Я пока еще было слабым и их боялось, вместо того чтобы заняться ими. Узнал от меня об этом, он помещается в тогдашнюю ситуацию и с моей помощью справляется с нею лучше. В таком случае исчезают ограничения, на которые было вынуждено пойти его Я, и он выздоравливает. Верно?»

Прекрасно! Я вижу, меня опять могут упрекнуть в том, что я обучил не врача анализу. Вы очень хорошо это усвоили.

«Я лишь повторил то, что услышал от Вас, как рассказывают что-то заученное наизусть. И все же я не могу представить себе, как

я делал бы это, и совершенно не понимаю, почему такая работа должна требовать ежедневно по одному часу на протяжении многих месяцев. Ведь, как правило, обычный человек так много не переживает, а то, что вытесняется в детстве, наверное, во всех случаях одинаково».

При правильном проведении анализа еще многому учатся. Например: Вы сочли бы далеко не простым из сообщений пациента сделать вывод о переживаниях, которые он забыл, о импульсах влечения, которые он вытеснил. Он рассказывает Вам нечто такое, что поначалу имеет для него столь же мало смысла, как и для Вас. Вы должны будете решиться совершенно особым способом обрабатывать материал, который Вам поставляет анализируемый при соблюдении правила. Подобно руде, из которой с помощью определенных процессов можно извлечь ценный металл. В таком случае Вы также готовы к тому, чтобы переработать многие тонны руды, которая, возможно, содержит лишь небольшое количество искомого ценного материала. Такова первая причина большой длительности лечения.

Дата добавления: 2014-12-11 | Просмотры: 594 | Нарушение авторских прав