АкушерствоАнатомияАнестезиологияВакцинопрофилактикаВалеологияВетеринарияГигиенаЗаболеванияИммунологияКардиологияНеврологияНефрологияОнкологияОториноларингологияОфтальмологияПаразитологияПедиатрияПервая помощьПсихиатрияПульмонологияРеанимацияРевматологияСтоматологияТерапияТоксикологияТравматологияУрологияФармакологияФармацевтикаФизиотерапияФтизиатрияХирургияЭндокринологияЭпидемиология

На Кубе пирамиды используются официальной медициной уже больше 8 лет. Почему?... 23 страница

было бы обучить многому из того, чему обучают на медицинском факультете: наряду с глубинной психологией, которая всегда оставалась бы главным разделом, введению в биологию, в как можно большем объеме сведениям о сексуальной жизни, знакомству с картинами болезни психиатрии. С другой стороны, аналитические занятия включали бы в себя также предметы, которые чужды врачу и с которыми он в своей деятельности не встречается: историю культуры, мифологию, психологию религии и литературоведение. Не ориентируясь в этих областях, аналитик не сможет понять значительную часть своего материала. Для этого он не сможет воспользоваться для своих целей основной массой того, чему обучает медицинская школа, — как знанием костей предплюсны, так и знанием строения углеводородов, направления нервных волокон мозга, всем, что узнала медицина о бациллярных возбудителях болезни и борьбе с ними, о реакциях сукровицы и о новообразованиях в тканях; все это, несомненно, само по себе необычайно ценно, но для него все же совершенно несущественно, нисколько его не касается, это знание ни напрямую не поможет ему понять и вылечить невроз, ни будет способствовать заострению тех интеллектуальных способностей, к которым его деятельность предъявляет набольшие требования. Очень похоже обстоит дело в том случае, когда врач обращается к другой медицинской специальности, например, к стоматологии. Также и тогда он не может воспользоваться многими знаниями, по которым ему приходилось сдавать экзамен, и должен многое изучить, к чему школа его не готовила. И все же два этих случая нельзя приравнивать. Также и для стоматологии важные представления о патологии — учения о воспалении, нагноении, омертвении, о взаимодействии органов тела — сохраняют свое значение; аналитика же его опыт ведет в другой мир с другими феноменами и другими законами: как бы ни старалась философия не обращать внимания на пропасть между телесным и душевным, для нашего опыта и для наших практических усилий она продолжает существовать.

Несправедливо и нецелесообразно заставлять человека, желающего избавить другого от мук фобии или навязчивого представления, идти окольным путем через обучение медицине. Да это и не будет иметь успеха, если вообще не приведет к подавлению анализа. Представьте себе ландшафт, где к некоему наблюдательному пункту ведут два пути, один — короткий и прямой, другой — длинный, извилистый и окольный. Короткий путь Вы пытаетесь преградить табличкой с запрещающей надписью, быть может, потому, что он

проводит мимо нескольких цветочных клумб, которые Вам хочется сохранить. В таком случае у Вас есть шансы, что с Вашим запретом будут считаться, если короткий путь крутой и трудный, тогда как более длинный плавно ведет наверх. Если же дело обстоит иначе и, наоборот, окольный путь более затруднительный, то Вы можете легко догадаться о пользе Вашего запрета и о судьбе Ваших цветочный клумб. Боюсь, что Вам точно так же не сможете принудить дилетантов изучать медицину, как мне удастся подвигнуть врачей обучаться анализу. Ведь и Вы тоже знаете человеческую натуру.

«Если Вы правы, что аналитическое лечение нельзя проводить без специального образования, но что медицинское обучение не выдержит избыточной нагрузки, связанной с подготовкой к нему, и что медицинские знания большей частью излишни для аналитика, то куда мы тогда придем с достижением идеальной личности врача, который должен справляться со всеми задачами своей профессии?»

Я не могу предсказать, каким будет выход из этого затруднительного положения, да и не уполномочен его указывать. Я вижу только две вещи, во-первых, что анализ для Вас является затруднением, и было лучше всего, если бы он не существовал вовсе — несомненно, невротик тоже является затруднением, — и, во-вторых, что пока учитывают все интересы, когда врачи решают терпеть класс терапевтов, которые берутся за трудоемкое лечение столь необычайно часто встречающихся психогенных неврозов и для блага этих больных остаются в постоянном контакте с ними.

«Это Ваше последнее слово в этом вопросе или Вы можете сказать что-то еще?»

Разумеется, я хотел бы учесть еще и третий интерес, интерес науки. То, что я здесь должен сказать, мало затронет Вас, тем больше это значимо для меня.

Мы отнюдь не считаем желательным, чтобы психоанализ оказался поглощен медициной и нашел затем свое окончательное место в учебнике психиатрии, в главе «Терапия», наряду с такими методами, как гипнотическая внушение, аутосуггестия, убеждение, которые, пользуясь нашим невежеством, обязаны своим недолговечным воздействием инертности и трусости человеческих масс. Он заслуживает лучшей судьбы и, надо надеяться, будет ее иметь. В качестве «глубинной психологии», учение о психически бессознательном, он может стать необходимым для всех наук, которые занимаются историей возникновения человеческой культуры и ее великих

институтов — искусства, религии и общественного устройства. Я думаю, что уже к настоящему времени она оказала этим наукам значительную помощь в решении их проблем, но это — всего лишь небольшой вклад по сравнению с тем, чего можно будет достичь, когда ученые, занимающиеся историей культуры, психологией религии, языковеды и т. д. научатся самостоятельно обращаться с предоставленным в их распоряжение новым средством исследования. Использование анализа для терапии неврозов является лишь одним из возможных его применений; быть может, будущее покажет, что оно не является самым важным. Во всяком случае было бы несправедливо ради одной области применения жертвовать всеми другими просто из-за того, что эта область применения соприкасается с кругом интересов врачей.

Ибо здесь развертывается еще одна взаимосвязь, в которую нельзя вмешаться, не нанеся вреда. Если представители различных гуманитарных наук должны обучиться психоанализу, чтобы применять его методы и подходы к своему материалу, то окажется недостаточным придерживаться результатов, изложенных в аналитической литературе. Они должны будут научиться понимать анализ единственным открытым для этого путем — если они сами подвергнуться анализу. Таким образом, к невротикам, которые нуждаются в анализе, добавился бы второй класс людей, которые принимают анализ по интеллектуальным мотивам, но которые, несомненно, наряду с этим будут приветствовать достигнутое повышение своей дееспособности. Для проведения этих анализов требуется некоторое количество аналитиков, для которых возможные познания в медицине будут иметь совершенно ничтожное значение. Но эти люди — назовем их обучающими аналитиками — должны получить особенно хорошее образование. Если не хочешь, чтобы оно у них захирело, то нужно предоставлять им возможность накапливать опыт на материале поучительных и показательных случаев, а так как здоровые люди, у которых отсутствует также мотив любознательности, анализу не подвергаются, то это опять-таки могут только невротики, в работе с которыми — под тщательным контролем — обучающие аналитики готовят себя к последующей, неврачебной деятельности. Но все это требует определенной свободы действий и не терпит никаких мелочных ограничений.

Наверное, Вы не верите в эти чисто теоретические интересы психоанализа или не хотите признать их влияние на практический вопрос дилетантского анализа. Тогда позвольте мне Вам напомнить,

что существует еще и другая область применения психоанализа, которая выходит за пределы закона о шарлатанстве и на которую едва ли будут претендовать врачи. Я имею в виду его применение в педагогике. Если ребенок начинает проявлять признаки нежелательного развития, становится плаксивым, упрямым и невнимательным, то педиатр и даже школьный врач ничего не смогут для него сделать, даже в таком случае, если ребенок продуцирует отчетливые нервные явления, такие, как нерешительность, отсутствие аппетита, рвота, нарушение сна. Лечение, сочетающее аналитическое воздействие с воспитательными мерами, проводится лицами, которые не чураются выяснить условия детской жизни и умеют найти доступ к душевной жизни ребенка; оно осуществляет и то, и другое — устраняет нервные симптомы и сводит на нет начинающееся изменение характера. Благодаря пониманию нами значения зачастую неприметных детских неврозов как предрасположения к тяжелым заболеваниям в дальнейшей жизни эти детские анализы выступают для нас превосходным способом профилактики. Бесспорно, еще существуют враги анализа; я не знаю, какие средства имеются в их распоряжении, чтобы воспрепятствовать также и деятельности этих педагогических аналитиков или аналитических педагогов, а также считаю это не столь уж возможным. Но, разумеется, не следует вести себя слишком самоуверенно.

Впрочем, если вернуться к нашему вопросу об аналитическом лечении взрослых нервнобольных, то также и здесь мы еще не исчерпали все точки зрения. Наша культура оказывает на нас почти невыносимое давление, она требует корректива. Будет ли слишком фантастическим ожидать, что психоанализ, несмотря на свои затруднения, может быть призван подготавливать людей к подобному коррективу? Быть может, какому-нибудь американцу еще раз придет в голову мысль потратить часть денег на то, чтобы аналитически обучить social workers'¹ своей страны и сделать из них труппу помощи для преодоления культурных неврозов.

«Ага, новый вид армии спасения.»

Почему бы и нет, ведь наша фантазия всегда работает по образцам. Поток любознательных, который затем хлынет в Европу, должно быть, минует Вену, ибо здесь аналитическое развитие, наверное, зачахнет из-за ранней травмы запрета. Вы улыбаетесь? Я говорю это не для того, чтобы Вас подкупить, конечно же, нет. Я знаю, что Вы

[Социальных работников (англ.). — Примечание переводчика.}

мне не верите, не могу Вам также ручаться за то, что так это и будет. Ноя знаю одно. Не так важно, к какому решению Вы придете в вопросе о дилетантском анализе. Оно может иметь локальное действие. Но то, что действительно важно, внутренние возможности развития психоанализа, все же нельзя ухватить предписаниями и запретами.

ПОСЛЕСЛОВИЕ К «ВОПРОСУ О ДИЛЕТАНТСКОМ АНАЛИЗЕ»

(1927)

Непосредственным поводом для написания моей небольшой работы, с которым связаны вышеприведенные рассуждения, послужило обвинение в шарлатанстве нашего коллеги, не являющегося врачом, доктора Т. Райка, выдвинутое властями Вены. Быть может, стало общеизвестным, что от этого обвинения отказались после того, как были проведены все предварительные дознания и получены различные экспертные заключения. Я не думаю, что это было результатом моей книги; пожалуй, данный случай был слишком неблагоприятным для обвинения, а человек, подавший жалобу на причинение ему вреда, оказался не заслуживающим доверия. Позицию делопроизводства в отношении доктора Райка, по всей вероятности, нельзя рассматривать как принципиальное решение Венского суда в вопросе о дилетантском анализе. Создавая в своем тенденциозном сочинении фигуру «беспристрастного» партнера, я представлял себе персону одного из наших высокопоставленных функционеров, человека благожелательного и необычайно цельного, с которым я сам беседовал по делу Райка и которому затем, как он того пожелал, я передал свое частное заключение¹. Я знал, что мне не удалось склонить его на мою сторону, и поэтому не допустил, чтобы и мой диалог с третейским судьей закончился примирением.

Я также не ждал, что мне удастся достичь единой позиции по проблеме дилетантского анализа у самих аналитиков. Тот, кто сопоставит в этом сборнике мнение Венгерского общества с мнением Нью-Йоркской группы, наверное, сочтет, что своим сочинением я вообще ничего не добился, что каждый придерживается точки зрения, которую он отстаивал также и раньше. Однако я не верю и в это. Я думаю, что многие коллеги смягчили свою крайнюю позицию, большинство приняло мою точку зрения, что проблему дилетантского анализа нельзя решать в соответствии с установленными тра-

¹ [Весьма вероятно, что Фрейд здесь имеет в виду Дурига. См. «Предварительные замечания издателей», выше, с. 273.]

дициями, что она проистекает из новой ситуации и поэтому требует вынесения нового приговора.

Также и оборот, который я придал всей проблеме, по-видимому, нашел одобрение. На передний план я выдвинул тезис, что дело не в том, обладает ли аналитик дипломом врача, а получил ли он особое образование, которое необходимо, чтобы заниматься анализом. К этому можно было присоединить вопрос, который так старательно обсуждали коллеги: какое образование больше всего пригодно для аналитиков. Я считал и отстаиваю это также теперь, что это не то образование, которое предписывает будущему врачу университет. Так называемое медицинское образование кажется мне затруднительным окольным путем к получению аналитической профессии; хотя оно дает аналитику многое из того, без чего он обойтись не может, но вместе с тем оно нагружает его слишком многим, чего он никогда не сможет использовать, и приносит с собой опасность того, что его интерес, равно как и его образ мышления, отвлечется от постижения психических феноменов. План занятий для аналитика еще только нужно создать, он точно так же должен включать в себя материал гуманитарных наук — психологический, культурно-исторический, социологический, — как анатомический, биологический и относящийся к истории развития. При этом так много нужно выучить, что будет оправданным исключение из преподавания того, что непосредственного отношения к аналитической деятельности не имеет и только косвенно, как и любая другая учеба, может способствовать совершенствованию интеллекта и наблюдения с помощью органов чувств. Против этого предложения легко возразить, что таких аналитических институтов не существует, что это — требование идеала. Конечно же, идеала, но такого, который можно реализовать и который должен быть реализован. Наши учебные институты при всех своих юношеских недостатках, тем не менее, уже являются началом такой реализации.

От моих читателей не ускользнет, что в предшествовавших рассуждениях я говорил как о само собой разумеющемся о чем-то, что пока еще бурно оспаривается в дискуссиях. А именно, что психоанализ не является специальностью медицины. Я не понимаю, как можно этого не признавать. Психоанализ — это часть психологии, причем не медицинская психология в старом значении или психология болезненных процессов, а просто психология, разумеется, не психология целиком, а ее основание, возможно, ее фундамент как таковой. Нельзя заблуждаться из-за возможности ее применения

в медицинских целях — электричество и рентгеновские лучи также нашли применение в медицине, но наукой, к которой относятся то и другое, все же является физика. Также и исторические аргументы не могут ничего изменить в этой принадлежности. Исходным пунктом всего учения об электричестве оказались наблюдения над нервно-мышечным препаратом, и все же никому сегодня не придет в голову из-за этого утверждать, что оно является частью физиологии. По поводу психоанализа говорят, что он, мол, был изобретен врачом, старавшимся помочь больным. Но очевидно, что для его оценки это не имеет никакого значения. Кроме того, этот исторический аргумент весьма опасен. В его продолжение можно было напомнить о том, насколько недружелюбно, более того, насколько неприязненно и пренебрежительно с самого начала повели себя врачи по отношению к анализу; из этого можно было бы заключить, что и сегодня они не вправе претендовать на анализ. И действительно — хотя я отвергаю подобное заключение, — еще и сегодня у меня есть сомнения, к какой из начальных ступеней по Абрахаму¹ — первой или второй — с точки зрения теории либидо следует свести домогательства врачей в отношении психоанализа, о каком намерении при завладении объектом идет речь — о разрушении его или о его сохранении.

Остановимся еще на мгновение на историческом аргументе: поскольку речь идет о моей персоне, всех, кто этим интересуется, я могу в некоторой степени ознакомить с моими собственными мотивами. После 41-летней врачебной деятельности мое самопознание мне говорит, что, в сущности, я не был настоящим врачом. Я стал врачом из-за вынужденного отклонения моего первоначального намерения, и триумф моей жизни заключается в том, что, пройдя длинный окольный путь, я снова нашел первоначальное направление. Из моих ранних лет мне ничего не известно о потребности помогать страдающим людям, мои садистские наклонности были не очень велики, так что она не могла развиться из ее дериватов. Я никогда также не играл в «доктора», мое инфантильное любопытство, очевидно, избрало иные пути. В юношеские годы меня стала одолевать потребность понять часть загадок этого мира и, возможно, самому что-то сделать для их решения. Зачисление в список студентов медицинского факультета казалось мне наилучшим пу-

¹ [Ср. Abraham, 1924. По поводу этих начальных ступеней см. также 32-ю лекцию «Нового цикла» (1933а, Studienausgabe, т. 1, с. 532-533).]

тем к этому, но затем я попробовал — безуспешно — заняться зоологией и химией, пока, наконец, под влиянием фон Брюкке, величайшего авторитета из всех, кто когда-либо воздействовал на меня, не остановился на физиологии, которая, правда, тогда во многом ограничивалась гистологией. К тому времени я уже сдал все медицинские экзамены, не имея никакого интереса к врачебной деятельности, когда внял предостережению почитаемого учителя, что в своем скудном материальном ситуации я должен избегать научной карьеры. Так от гистологии нервной системы я пришел к невропатологии и благодаря новым стимулам — к занятию неврозами. Однако я думаю, что отсутствие у меня настоящей врачебной настроенности не очень навредило моим пациентам. Ведь больному мало проку, когда терапевтический интерес у врача аффективно преувеличен. Для него лучше всего, когда врач работает сдержанно и как можно корректней.

Несомненно, вышеупомянутое сообщение мало способствовало прояснению проблемы дилетантского анализа. Оно должно было лишь удостоверить мое личное мнение, поскольку именно я выступаю за собственное значение психоанализа вне зависимости от его медицинского применения. Однако здесь мне возразят: вопрос о том, что представляет собой психоанализ как наука — раздел медицины или психологии, — вопрос каверзный и в практическом отношении совершенно неинтересный. Речь идет о чем-то другом, а именно о применении анализа для лечения больных, и раз уж он на это претендует, то должен смириться с тем, что в качестве специального предмета он будет включен в медицину, как например, рентгенология, и подчиняться предписаниям, распространяющимся на все терапевтические методы. Я это признаю, согласен с этим, я хочу только не допустить, чтобы терапия убила науку. К сожалению, все сравнения верны лишь на определенном протяжении, затем достигается пункт, начиная с которого оба сравниваемых явления расходятся. С анализом дело обстоит иначе, чем с рентгенологией; физикам не нужен больной человек, чтобы изучать законы рентгеновских лучей. Анализ же не имеет никакого другого материала, кроме душевных процессов человека, ему можно обучать только на человеке; вследствие особых, легко понятных условий невротический человек представляет собой гораздо более поучительный и более доступный материал, чем человек нормальный, и если лишить этого материала того, кто хочет обучиться анализу и его применять, то возможности получить образование уменьшатся для него на доб-

рую половину. Разумеется, я отнюдь не собираюсь требовать, чтобы интересы невротического больного были принесены в жертву обучению и научному исследованию. Своим небольшим сочинением по вопросу о дилетантском анализе я стараюсь как раз показать, что при соблюдении определенных мер предосторожности вполне можно согласовать интересы обеих сторон и что такое решение не в последнюю очередь служит также и правильно понимаемым интересам врача.

Все эти меры предосторожности я привел сам; могу сказать, что дискуссия ничего нового здесь не добавила; еще хочется обратить внимание на то, что акценты в ней нередко расставлялись таким образом, который не отвечает действительности. Правильно все, что говорилось о трудности дифференциального диагноза, неопределенности во многих случаях при оценке телесных симптомов, что, стало быть, делает необходимым врачебное знание или врачебное вмешательство, однако количество случаев, в которых такого сомнения не возникает вовсе, а врач не нужен, все-таки несоизмеримо больше. Эти случаи могут быть совершенно неинтересны в научном отношении, но играть в жизни достаточно важную роль, чтобы оправдать деятельность аналитика-дилетанта, который вполне с ними справляется. Не так давно я анализировал одного моего коллегу, который особенно резко возражал, чтобы кому-нибудь, кто сам врачом не является, разрешали заниматься врачебной деятельностью. Я мог ему сказать: «Мы работаем уже больше трех месяцев. 1де в нашем анализе у меня был повод прибегнуть к моему врачебному знанию?» Он согласился, что никакого повода для этого не возникало.

Я не могу также высоко оценить тот аргумент, что аналитик-дилетант, поскольку он должен быть готов консультироваться у врача, не приобретет у больного авторитета и более высокого уважения, чем то, которое может снискать фельдшер, массажист и т. п. Аналогия может опять оказаться неверной, не говоря уже о том, что обычно больной наделяет авторитетом в соответствии со своим эмоциональным переносом и что обладание дипломом врача далеко не так ему импонирует, как полагает врач. Профессиональному аналитику-дилетанту будет несложно завоевать уважение, которое ему подобает как светскому духовнику¹. Формулировкой «светская забота о спасении душ» можно было бы вообще описать функцию, функ-

¹ [Об этом виде деятельности в протестантских странах Фрейд уже высказывался в своем предисловии (19136) к книге Пфистера (1913).]

цию аналитика, которую, будь он врачом или дилетантом, он должен осуществлять по отношению к публике. Наши друзья среди протестантских, а с недавних пор и среди католических священнослужителей часто избавляют свою паству от жизненных затруднений, восстанавливая их религиозность после того, как предоставили им частичное аналитическое разъяснение их конфликтов. Наши противники, адлерианские индивидуальные психологи, стремятся к такому же изменению улюдей, ставших нестойкими и беспомощными, пробуждая у них интерес к социальной общности, осветив им один-единственный уголок их душевной жизни и показав, какое участие принимают их эгоистичные импульсы и недоверчивость в их болезни. Оба метода, которые обязаны своей силой опоре на анализ, имеют свое место в психотерапии. Мы, аналитики, ставим себе целью как можно более полный и глубокий анализ пациента, мы не хотим освободить его посредством принятия в католическое, протестантское или социалистическое сообщество, а стремимся обогатить его из его собственного внутреннего мира, снабдив его Я энергиями, которые, будучи недоступными вследствие вытеснения, связаны в его бессознательном, а также те другие энергии, которые Я вынуждено непродуктивно тратить на сохранение вытеснений. То, чем мы таким образом занимаемся, — это забота о спасении душ в наилучшем значении слова. Не слишком ли высокую цель мы этим себе поставили? Стоит ли большинство наших пациентов усилий, которые мы затрачиваем на эту работу? Не экономичней ли подпирать дефекты извне, чем реформировать их изнутри? Я не могу этого сказать, но знаю нечто другое. В психоанализе с самого начала существовала взаимосвязь между лечением и исследованием, накопленный опыт привел к выводу, что нельзя было лечить, не узнавая чего-либо нового, нельзя было получить разъяснение, не испытав его благотворного действия. Наш аналитический метод — единственный, у которого эта ценная взаимосвязь остается сохранной. Только тогда, когда мы аналитически заботимся о душе, мы углубляем наше зарождающееся понимание душевной жизни людей. Эта перспектива принесения пользы науке была самой благородной, самой отрадной чертой аналитической работы; можем ли мы принести ее в жертву каким-либо практическим соображениям?

Некоторые высказывания в этой дискуссии вызывают у меня подозрение, что мое сочинение по вопросу о дилетантах в одном пункте все же было неправильно понято. Врачи защищаются от меня, как будто я объявил их вообще непригодными для проведения ана-

лиза и сообщил пароль — нужно не допускать притока врачей. Это не входит в мои намерения. Вероятно, так показалось из-за того, что в своем полемически задуманном изложении я должен был объявить необученных врачей-аналитиков еще более опасными, чем дилетантов. Я мог бы пояснить мое настоящее мнение в этом вопросе, подражая циничному замечанию, сделанному однажды о женщинах в «Симплициссимусе». Там один из партнеров пожаловался на слабости и трудности прекрасного пола, на что другой заметил: «И все-таки женщина — это лучшее из всего, что мы имеем в породе». Я признаю, что до тех пор, пока не существует школ, которые мы желаем себе для подготовки аналитиков, лица с медицинской подготовкой являются наилучшим материалом для будущего аналитика. Разве что можно потребовать, чтобы они не подменяли образование своей подготовкой, чтобы они преодолели односторонность, которой благоприятствует преподавание в медицинском училище, и что они противились искушению заигрывать с эндокринологией и автономной нервной системой там, где требуется постичь психологические факты с помощью психологических вспомогательных представлений. Точно так же я разделяю ожидание, что за все эти проблемы, которые относятся к взаимосвязи между психическими феноменами и их органическими, анатомическими и химическими основами, могут браться лишь те, кто изучил и то, и другое, то есть врачи-аналитики. И все же не нужно забывать, что это еще не всё в психоанализе и что для другой его стороны мы никогда не сможем обойтись без сотрудничества с теми людьми, которые получили подготовку в гуманитарных науках. Из практических соображений — также и для наших публикаций — мы усвоили привычку отделять врачебный анализ от прикладного анализа. Это неправильно. На самом деле разделительная черта проходит между научным психоанализом и его применениями в медицинской и немедицинской областях.

Наиболее резко отвержение дилетантского анализа в этих дискуссиях отстаивается нашими американскими коллегами. Я не считаю излишним ответить им несколькими замечаниями. Едва ли это будет злоупотреблением анализом в полемических целях, если я выражу мнение, что их сопротивление объясняется исключительно практическими моментами. В своей стране они видят, что аналитики-дилетанты совершают множество бесчинств и злоупотреблений анализом и тем самым вредят как пациентам, так и репутации анализа. Поэтому понятно, что они хотят отмежеваться в своем возму-

щении от этих бессовестных вредителей и исключать дилетантов из всякого участия в анализе. Однако этого положения вещей уже достаточно для того, чтобы принизить значение их позиции. Ибо вопрос о дилетантском анализе нельзя решать, руководствуясь исключительно практическими соображениями, а местные условия в Америке не могут служить для нас мерилом.

Резолюция наших американских коллег по поводу аналитиков-дилетантов, продиктованная в основном практическими мотивами, мне кажется непрактичной, ибо она не может изменить ни один из моментов, которые определяют положение дел. Она в чем-то сродни попытке вытеснения. Если нельзя воспрепятствовать аналитикам-дилетантам в их деятельности, в борьбе с ними нельзя заручиться поддержкой публики, то разве не было бы тогда целесообразней считаться с фактом их существования, предоставив им возможности для обучения, приобретя на них влияние и в качестве стимула дав им возможность допущения врачебным сословием к практике и привлечения к сотрудничеству, чтобы тем самым они обрели интерес к повышению своего нравственного и интеллектуального уровня?

Вена, июнь 1927 года.

Конечный и бесконечный анализ

(1937)

ПРЕДВАРИТЕЛЬНЫЕ ЗАМЕЧАНИЯ ИЗДАТЕЛЕЙ

Издания на немецком языке:

1937 Int. Z. Psychoanal, т. 23 (2), 209-240. 1950 G. W., т. 16, 59-99.

Последние восемь с половиной абзацев раздела VI осенью 1937 года были перепечатаны в ежегоднике «Almanach 1938», с. 44-50.

Эта статья была написана в начале 1937 года и в июне этого же года опубликована. Она и последующее сочинение «Конструкции в анализе» (1937^/) являются последними в строгом смысле психоаналитическими работами Фрейда. Прошло почти 20 лет с тех пор, как он опубликовал чисто техническую работу, хотя, разумеется, вопросы техники обсуждались и в других сочинениях, появившихся в этот промежуток времени.

Самое важное предыдущее изложение Фрейдом принципа действия психоаналитической терапии содержится в 27-й и 28-й лекциях по введению в психоанализ (1916-1917). Эта тема гораздо подробнее еще раз обсуждается в 34-й лекции «Нового цикла» (1933а). Некоторые из тех, кто прочел эти ранние работы, оказываются удивлены определенными различиями, существующими между данной статьей и ее предшественниками, и эти явные расхождениями нуждаются в исследовании.

В целом статья производит впечатление пессимизма по поводу терапевтической эффективности психоанализа. Постоянно подчеркиваются его границы, трудности метода и препятствия на пути к успеху. Собственно говоря, они и являются главной темой. Тем не менее по существу в этом нет ничего нового. Фрейд постоянно сознавал эти препятствия и всегда был готов их исследовать. Кроме того, он неустанно обращал внимание на важность не терапевтического интереса к психоанализу, направления, которому — особенно в поздний период жизни — он отдавал предпочтение. Надо напомнить, что в кратком обсуждении техники в «Новом цикле» (1933а) Фрейд пишет, что он никогда не был «энтузиастом терапии» (Studienausgabe, т. 1, с. 580). Поэтому нет ничего удивительного в трезвой позиции, выражаемой в этой работе, в отношении терапевтических амбиций психоанализа или в перечислении противо-

Дата добавления: 2014-12-11 | Просмотры: 514 | Нарушение авторских прав