АкушерствоАнатомияАнестезиологияВакцинопрофилактикаВалеологияВетеринарияГигиенаЗаболеванияИммунологияКардиологияНеврологияНефрологияОнкологияОториноларингологияОфтальмологияПаразитологияПедиатрияПервая помощьПсихиатрияПульмонологияРеанимацияРевматологияСтоматологияТерапияТоксикологияТравматологияУрологияФармакологияФармацевтикаФизиотерапияФтизиатрияХирургияЭндокринологияЭпидемиология

На Кубе пирамиды используются официальной медициной уже больше 8 лет. Почему?... 25 страница

Если теперь вернуться к нашему первому вопросу, то мы обнаружим, что наша новая точка зрения вынуждает нас к определенному решению. Вопрос состоял в том, можно ли полностью и окончательно разрешить конфликт влечения, то есть «приручить» требования влечения подобным образом. В такой постановке вопроса сила влечения вообще не упоминается, но именно от нее и зависит результат. Мы исходим из того, что все, что анализ дает невротику, здоровый человек достигает без этой помощи. Но у здорового человека, как показывает повседневный опыт, любое разрешение конфликта влечения происходит лишь при определенной силе влечения, точнее говоря, только при определенном соотношении между силой влечения и силой Я². Но если сила Я вследствие болезни, переутомления и т. п. уменьшается, то все успешно прирученные доселе влечения могут вновь заявить о себе и устремиться аномальными путями к достижению своего замещающего удовлетворения³. Неопровержимое доказательство этому утверждению уже дают ночные сновидения, реагирующие на засыпание Я пробуждением требований влечения.

Не оставляет сомнений и материал другого рода. Дважды в течение индивидуального развития — в пубертате и в менопаузе у женщин — происходит значительное усиление определенных влечений. Мы

' [Гёте, «Фауст», часть I, 6-я сцена, перевод Н. Холодковского.]

² Или, если быть более точным, для определенного диапазона этого соотношения.

³ Это служит аргументом в пользу этиологического подхода к таким неспецифическим моментам, как переутомление, шоковое воздействие и т. д., которые всегда получали всеобщее признание, но именно психоанализом были отодвинуты на задний план. Здоровье нельзя описать иначе, чем метапсихологически, как соотношение сил между выявленными нами, если хотите, выведенными, предполагаемыми, инстанциями душевного аппарата. [Ранние указания на то, что Фрейд не придавал большого этиологического значения в неврозе таким факторам, как «переутомление», содержатся уже в рукописи А документов Флисса, относящейся, вероятно, к 1892 году (1950а, с. 61).]

ничуть не удивляемся, если человек, который прежде не был невротиком, становятся им в это время. Приручение влечений, удававшееся ему при небольшой силе влечений, теперь, при их усилении, не удается. Вытеснение ведет себя как плотина под напором воды. То же самое, что происходит при этих двух физиологических усилениях влечений, может иной раз возникнуть в любой другой период жизни вследствие случайных влияний. К усилению влечений приводят новые травмы, вынужденные отказы, коллатеральные влияния влечений друг на друга. Результат всегда один и тот же, и он подтверждает неодолимую силу количественного момента в возникновении болезни.

Мне становится неловко за все эти тяжеловесные объяснения, поскольку все, о чем говорилось, давно известно и само собой разумеется. Действительно, мы всегда вели себя так, как будто все это знали; но в своих теоретических представлениях мы чаще всего забывали уделять экономическому аспекту то же внимание, что динамическому и топическому. То, что я напоминаю о таком упущении, является, стало быть, моим извинением¹.

Но прежде чем решиться дать ответ на наш вопрос, выслушаем возражение, сила которого состоит в том, что мы, пожалуй, уже заранее к нему склонялись. Оно гласит: все наши аргументы вытекают из спонтанных процессов между Я и влечением и подразумевают, что аналитическая терапия не может сделать ничего, что при благоприятных, нормальных условиях не происходит само собой. Но действительно ли это так? Не претендует ли как раз наша теория на создание состояния, которое никогда спонтанно не возникает в Я, и это новообразование и составляет существенное отличие проанализированного человека от непроанализированного? Посмотрим, на чем основана эта претензия. Все вытеснения происходят в раннем детстве; это примитивные защитные меры незрелого, слабого Я. В последующие годы новые вытеснения не возникают, но сохраняются старые, и их услугами пользуется далее Я, чтобы совладать с влечениями. Новые конфликты, как мы говорим, разрешаются посредством «послевытеснения»². Об этих инфантильных вытеснени-

' [Эта же линия аргументации, менее научно сформулированная, с особой четкостью прослеживается в главе VII «Вопроса о дилетантском анализе», в данном томе с. 332-333.]

² [См. метапсихологическую работу «Вытеснение» (1915rf), Studienausgabe, ^т- 3, с. 109, где, однако (как и в других работах, относящихся к тому периоду), используется термин «послеподавление».]

ях можно сказать то, что мы уже утверждали в общем: они целиком и полностью зависят от соотношения сил и могут не выдержать увеличения силы влечения. Анализ же позволяет более зрелому и окрепшему Я произвести ревизию этих старых вытеснений; некоторые устраняются, другие признаются, но создаются заново из более надежного материала. Эти новые плотины имеют совершенно иную прочность, чем прежние; можно быть в них уверенным, что под напором усилившегося влечения они не прорвутся так просто. Последующая корректировка первоначального процесса вытеснения, способная положить конец могуществу количественного фактора, явилась бы, таким образом, подлинным достижением аналитической терапии.

Такова наша теория, от которой без неопровержимых доводов мы отказаться не можем. А что говорит на этот счет опыт? Его, пожалуй, пока еще недостаточно, чтобы прийти к определенному решению. Довольно часто, но не всегда, он оправдывает наши ожидания. Создается впечатление, что не вызовет удивления, если в конце концов окажется, что различие в поведении людей, прошедших и не прошедших анализ, все же не столь велико по сравнению с тем, к чему мы стремимся, чего ожидаем и что утверждаем. Стало быть, хотя анализу иной раз и удается нивелировать влияние усилившегося влечения, но не всегда. Или же его воздействие ограничивается повышением сопротивляемости торможениям, в результате чего после анализа становится возможным справляться с гораздо более серьезными требованиями, чем до анализа или без него. Я, действительно, не осмеливаюсь здесь на какое-либо решение; не знаю также, возможно ли оно сейчас.

К пониманию непостоянства результатов анализа можно подойти и с другой стороны. Мы знаем, что первым шагом интеллектуального освоения мира, в котором мы живем, является установление всеобщностей, правил, законов, привносящих порядок в хаос. Этой работой мы упрощаем мир феноменов, но не можем избежать его искажений, особенно если речь идет о процессах преобразования и развития. Для нас важно понять качественное изменение, и, как правило, мы пренебрегаем при этом, по крайней мере вначале, количественным фактором. В реальности же переходы и промежуточные ступени встречаются гораздо чаще, чем строго разделенные противоположные состояния. Говоря о развитии и преобразовании, мы направляем наше внимание исключительно на результат; мы

склонны не замечать, что такие процессы обычно остаются в той или иной мере незавершенными, то есть по сути являются лишь парциальными изменениями. Остроумный сатирик старой Австрии Й. Нестрой однажды сказал: «Всякий прогресс наполовину меньше, чем кажется поначалу»¹. Этому саркастическому изречению можно было бы придать всеобщее значение. Практически всегда имеются остаточные явления, частичные отставания. И если щедрый меценат удивляет нас отдельными приступами скупости, а добрейший во всех отношениях человек допускает вдруг враждебные выпады, то все эти «остаточные явления» неоценимы для генетических исследований. Они показывают нам, что эти похвальные и ценные качества основаны на компенсации и сверхкомпенсации, которые, как и следовало ожидать, удались не совсем, не в полном объеме. Если наше первое описание развития либидо состояло в том, что первоначальная оральная фаза, уступает место анально-садист-ской, а та в свою очередь — фаллически-генитальной, то последующие исследования не то чтобы противоречат этому, но вносят уточнения, добавляя, что эти замещения происходят не вдруг, а постепенно, так что всякий раз части прежней организации продолжают существовать наряду с более новыми, и даже при нормальном развитии преобразование никогда не совершается полностью, а потому и в окончательной форме могут сохраняться остатки прежних фиксаций либидо. То же самое мы видим и в других областях. Нет ни одного, казалось бы, преодоленного заблуждения или суеверия человечества, остатки которого не существовали бы и сегодня среди нас, в глубинных слоях культурных народов или даже в верхних слоях культурного общества. То, что однажды появилось на свет, умеет за себя постоять. Иногда можно и впрямь усомниться, действительно ли вымерли драконы древних времен.

Применительно к нашему случаю я полагаю, что ответ на вопрос, чем объяснить непостоянство результатов нашей аналитической терапии, вполне может быть следующим: наше намерение заменить неплотные вытеснения надежными, сообразными Я силами осуществляется не всегда в полном объеме, то есть недостаточно основательно. Преобразование удается, но нередко только частично; элементы старых механизмов остаются незатронутыми анали-

¹ [Фрейд уже цитировал это изречение в «Вопросе о дилетантском анализе» (1926е). См. выше, с. 285 и прим.]

ника устранения уже актуального конфликта. Мы пытаемся заострить этот конфликт, довести его до высшей точки, чтобы повысить силу влечения для его разрешения. Аналитический опыт нам показал, что лучшее — всегда враг хорошего¹, что в каждой фазе исцеления нам приходится бороться с инертностью пациента, готового довольствоваться неполным разрешением.

Если же мы рассчитываем на профилактическое лечение не актуальных, а лишь возможных конфликтов влечения, то будет недостаточно урегулировать имеющееся и неизбежное страдание, — необходимо решиться вызвать к жизни новое, что, разумеется, до сих пор по праву предоставлялось судьбе. Со всех сторон нас стали бы предостерегать от рискованной затеи, соперничая с судьбой, подвергать несчастные человеческие создания столь жестоким экспериментам. И какими же они будут? Можно ли брать на себя ответственность, если ради профилактики будет разрушен благополучный брак или анализируемый человек потеряет должность, от которой зависит его жизнеобеспечение? К счастью, у нас нет надобности размышлять над правомерностью подобных вторжений в реальную жизнь; мы вовсе не обладаем неограниченной властью, которая необходима для этого, да и объект такого терапевтического эксперимента, разумеется, не захочет в этом участвовать. Таким образом, если на практике подобное фактически невозможно, то в теории имеются и другие возражения. Аналитическая работа продвигается лучше всего, когда патогенные переживания принадлежат прошлому, чтобы Я могло от них дистанцироваться. В острых кризисных ситуациях анализ неприменим. Весь интерес Я захвачен болезненной реальностью, и оно противится анализу, который стремится увести за эту поверхность и вскрыть влияния прошлого. Поэтому создание нового конфликта лишь удлинит и затруднит аналитическую работу.

Можно возразить, что эти объяснения совершенно излишни. Никто не помышляет о том, чтобы ради осуществления возможности лечения латентного конфликта влечения намеренно провоцировать новую болезненную ситуацию. Этим нельзя похвалиться и как профилактическим достижением. Мы, например, знаем, что перенесенная скарлатина оставляет после себя иммунитет от повторения подобной болезни; но врачу никогда не придет в голову заразить скарлатиной здорового человека, чтобы предохранить его от

[В соответствии с французской поговоркой: «Le mieux est I'ennemi du bien».]

возможного заболевания. Ситуация, создаваемая защитной мерой, должна быть не такой опасной, как сама болезнь, а гораздо меньшей, как при прививке от оспы и прочих подобных процедурах. Поэтому и при аналитической профилактике конфликтов влечения речь может идти только о двух других методах — искусственном создании новых конфликтов при переносе, которые, однако, лишены характера реальности, и пробуждении таких конфликтов в воображении пациента, разговаривая о них и осведомляя его о возможности их появления.

Не знаю, можно ли утверждать, что первый из этих двух более мягких методов вообще неприемлем в анализе. Специальные исследования этого не проводились. Однако сразу же возникают трудности, из-за которых это предприятие не кажется особенно перспективным. Во-первых, выбор таких ситуаций для переноса весьма ограничен. Сам анализируемый человек не может разместить все свои конфликты в переносе; точно так же и аналитик не может пробудить в ситуации переноса все возможные конфликты влечения у пациента. Можно заставить его ревновать или пережить любовное разочарование, но для этого никакой особой техники не требуется. Подобное и без того возникает спонтанно в большинстве анализов. Во-вторых, нельзя упускать из виду, что все такие мероприятия вынуждают к недружелюбным действиям по отношению к анализируемому и тем самым наносят вред нежной установке к аналитику — позитивному переносу, который является сильнейшим мотивом участия анализируемого в совместной аналитической работе. Так что от этого метода ни в коем случае нельзя ожидать слишком многого.

Итак, остается только тот путь, который, вероятно, и имелся в виду в самом начале. Пациенту рассказывают о возможностях других конфликтов влечения и пробуждают в нем ожидание, что подобное может случиться и с ним, в надежде, что такое сообщение и предостережение возымеют успех и активизируют у пациента один из указанных конфликтов в умеренной, но достаточной для лечения степени. Но опыт на сей раздает неоднозначный ответ. Ожидаемый успех не наступает. Пациент выслушивает известие, только отклика нет¹. Возможно, он подумает: «Это очень интересно, но

¹ [Фрейд перефразирует строку из монолога Фауста (Гёте, «Фауст», часть I, 1-я сцена.]

я ничего такого не чувствую». Он стал больше знать, но в остальном ничуть не изменился. Происходит примерно то же, что при чтении психоаналитических сочинений. Читателя волнуют только те места, где он чувствует себя задетым, то есть те, что затрагивают действующие в нем в настоящее время конфликты. Все прочее оставляет его равнодушным. Я думаю, такой же опыт можно получить, занимаясь сексуальным просвещением детей. Я далек от мысли, что это вредное или ненужное предприятие, но очевидно, что профилактическое воздействие этой либеральной меры существенно переоценивают. Дети знают теперь нечто, чего прежде не знали, но они ничего не делают с новыми, преподнесенными им знаниями. Убеждаешься, что они не так уж спешат принести в жертву те, так сказать, природные сексуальные теории, которые сформировались в созвучии и в связи с их несовершенной либидинозной организацией, — о роли аиста, о природе полового акта, о том, откуда берутся дети. Еще долгое время после сексуального просвещения они ведут себя как первобытные люди, которые вопреки навязанному им христианству втайне продолжают почитать своих идолов¹.

V

Мы начали с вопроса, как можно сократить обременительно долгое аналитическое лечение, а затем, по-прежнему руководствуясь интересом к временным отношениям, перешли к исследованию того, можно ли достичь стойкого исцеления или даже уберечь от грядущего заболевания с помощью профилактического лечения. При этом мы обнаружили, что решающим фактором успеха наших терапевтических усилий являются влияния травматической этиологии, относительная сила влечений, которые нужно преодолеть, и нечто такое, что мы назвали изменением Я. [См. выше, с. 365.] Остановившись более подробно только на втором из этих моментов, мы воспользовались случаем признать необычайную важность количественного фактора и подчеркнуть правомочность метапсихологического подхода при той или иной попытке объяснения.

¹ [Ср. ранние рассуждения Фрейда о сексуальном просвещении детей в его работе по этому вопросу (1907с).]

О третьем моменте, об изменении Я, мы пока еще ничего не сказали. Если обратиться к нему, то первым нашим впечатлением будет то, что здесь о многом нужно спросить и на многое нужно ответить, а то, что мы можем на этот счет сказать, окажется весьма недостаточным. Это первое впечатление сохраняется и при дальнейшем рассмотрении проблемы. Как известно, аналитическая ситуация состоит в том, что мы вступаем в союз с Я человека-объекта, чтобы подчинить необузданные части его Оно, то есть включить их в синтез Я. Тот факт, что подобное сотрудничество обычно не удается при работе с психотиком, придает нашим рассуждениям первую прочную опору. Я, с которым мы можем заключить такой пакт, должно быть нормальным. Но подобное нормальное Я, как и нормальность в целом, — это идеальная фикция. Ненормальное, непригодное для наших целей Я, к сожалению, фикцией не является. Каждый нормальный человек нормален лишь в среднем, его Я приближается к Я психотика в той или иной части, в большей или меньшей мере, а степень удаления от одного конца ряда и приближения к другому будет пока для нас мерой того, что мы столь неопределенно назвали «изменением Я».

Если мы спросим, откуда берутся столь разнообразные виды и степени изменения Я, то неизбежно возникает следующая альтернатива: они являются либо изначальными, либо приобретенными. Второй случай объяснить проще. Если они приобретены, то, разумеется, в ходе развития, начиная с первых лет жизни. Ведь с самого начала Я должно пытаться выполнять свою задачу: посредничать между Оно и внешним миром, служа принципу удовольствия, оберегая Оно от опасностей внешнего мира. Если в ходе этой работы Я обучается защищаться также от собственного Оно и обходиться с притязаниями его влечений как с внешними опасностями, то хотя бы частично это происходит потому, что Я понимает, что удовлетворение влечений приведет к конфликтам с внешним миром. Затем под влиянием воспитания Я приучается перемещать арену борьбы извне вовнутрь, справляться с внутренней опасностью прежде, чем она становится внешней, и, пожалуй, чаще всего поступает правильно. Во время этой борьбы на два фронта — позже добавится и третий фронт¹ — Я пользуется разными методами, чтобы справиться со своей задачей, выражаясь в целом, чтобы избежать опас-

[Намек на Сверх-Я.]

ности, тревоги, неудовольствия. Мы называем эти методы «защитными механизмами». Пока они нам еще не совсем хорошо известны. Книга Анны Фрейд позволяет нам получить первое представление об их многообразии и многостороннем значении¹.

С одного из этих механизмов, вытеснения, вообще берет начало изучение невротических процессов. Никогда не было сомнения втом, что вытеснение — не единственный метод, которым располагает Я в своих целях. Но все же оно является чем-то совершенно особенным, более резко отличающимся от остальных механизмов, чем те различаются между собой. Мне бы хотелось прояснить его отношение к этим другим механизмам посредством аналогии, хотя и знаю, что в этой области аналогии далеко небезупречны. Итак, представим себе возможную судьбу книги во времена, когда книги еще не издавались целыми тиражами, а переписывались по отдельности. Одна такая книга содержит данные, к которым впоследствии стали относиться как к нежелательным. Подобно тому, как, согласно Роберту Айслеру², в писаниях Иосифа Флавия имелись места о Иисусе Христе, вызывавшие недовольство позднейшего христианства. Сегодня ведомственная цензура не могла бы использовать никакого другого защитного механизма, кроме как конфисковать и уничтожить каждый экземпляр всего тиража. Тогда же прибегали к различным методам обезвреживания. Либо настолько основательно замазывали нежелательные места, что разобрать их было невозможно; в таком случае их нельзя было и переписать, следующий же переписчик книги предоставлял не вызывающий возражений текст, но с пробелами, а потому в этих местах, пожалуй, непонятный. Либо же, если этого казалось недостаточно и хотелось избежать даже подозрений в вымарывании текста, прибегали к его искажению. Убирали отдельные слова или заменяли их другими, вставляли новые предложения; проще всего было вычеркнуть целый раздел и вставить вместо него другой, где утверждается совершенно обратное. Затем следующий переписчик книги мог изготовить не вызывающий подозрений текст, который, однако, был искажен; он уже не содержит того, что хотел сказать автор, и весьма вероятно, что поправлен он был отнюдь не ради правды.

Если не принимать сравнение слишком буквально, можно сказать, что вытеснение относится к другим методам защиты, как про-

¹ Anna Freud, «Das Ich und die Abwehrmechanismen» (1936).

² Robert Eisler, «Jesus Basileus» (1929 [и 1930]).

пуски в тексте относятся к его искажению, а в различных формах такой фальсификации можно найти аналогии многообразию изменения Я. Можно попытаться возразить, что это сравнение не сходится в одном важном пункте, так как искажение текста — это продукт тенденциозной цензуры, которой развитие Я нельзя уподобить. Но это не так, поскольку эта тенденциозность во многом определяется давлением принципа удовольствия. Психический аппарат не выносит неудовольствия, он должен избавиться от него любой ценой, а если восприятие реальности вызывает неудовольствие, его — то есть правду — нужно принести в жертву. От внешней опасности некоторое время можно спасаться бегством и избеганием опасной ситуации, пока в дальнейшем не появится достаточно сил, чтобы устранить угрозу активным изменением реальности. Но от самого себя сбежать невозможно, при внутренней опасности никакое бегство не помогает, а потому защитные механизмы Я призваны искажать внутреннее восприятие и давать нам лишь неполные и искаженные сведения о нашем Оно. В таком случае Я оказывается парализованным своими ограничениями или ослепленным своими заблуждениями в отношениях к Оно, а результат психического события будет таким же, как если бы кто-то, кто не силен в ходьбе, отправился гулять по незнакомой местности.

Защитные механизмы служат цели предотвращения опасности. Бесспорно, им это удается; сомнительно, что в процессе своего развития Я может полностью от них отказаться, но несомненно и то, что они сами могут обернуться опасностью. Иногда оказывается, что Я платит слишком высокую цену за их услуги. Динамические затраты, необходимые на их содержание, а также ограничения Я, которые они почти всегда с собой привносят, оказываются тяжелым бременем для психической экономики. Кроме того, оказав помощь Я в тяжелые годы его развития, эти механизмы не исчезают. Разумеется, каждый человек пользуется не всеми возможными защитными механизмами, а только их определенным набором, но они фиксируются в Я и становятся постоянными способами реагирования, присущими характеру человека, и повторяющимися на протяжении всей жизни, как только вновь возникает ситуация, подобная первоначальной. Тем самым они становятся инфантилизмами, разделяя участь многих установлений, которые стремятся сохранить себя после того, как истек срок их пригодности. «Разум становится безумием, доброта причиняет боль», — как

сетует поэт¹. Окрепшее Я взрослого человека продолжает оберегать себя от опасностей, которые в реальности уже не существуют; более того, оно даже считает себя обязанным выискивать в реальности такие ситуации, которые хотя бы приблизительно могли заменить первоначальную опасность, чтобы оправдать его фиксацию на привычных способах реагирования. Тем самым легко можно понять, как защитные механизмы, все более отчуждая от внешнего мира и постоянно ослабляя Я, подготавливают и обусловливают вспышку невроза.

Но сейчас нас не интересует патогенная роль защитных механизмов; мы хотим исследовать, как влияет соответствующее им изменение Я на наши терапевтические усилия. Материал для ответа на этот вопрос содержится в уже упомянутой книге Анны Фрейд. Главное здесь то, что анализируемый человек повторяет эти способы реагирования и во время аналитической работы, так сказать, на наших глазах; собственно говоря, потому-то мы их и знаем. Но это не значит, что они делают невозможным анализ. Скорее они составляют половину нашей аналитической задачи. Другой половиной, над которой вначале бились в ранний период психоанализа, является обнаружение сокрытого в Оно. В процессе лечения наши терапевтические усилия, подобно маятнику, постоянно раскачиваются от фрагмента анализа Оно к фрагменту анализа Я. В одном случае мы хотим сделать осознанным нечто из Оно, в другом — кое-что скорректировать в Я. Главное же заключается в том, что защитные механизмы, выстроенные против прежних опасностей, в ходе лечения повторяются в виде сопротивления исцелению. Из этого следует, что само исцеление воспринимается со стороны Я как новая опасность.

Терапевтический эффект связан с осознанием вытесненного — в самом широком смысле — в Оно; мы подготавливаем путь этому осознанию с помощью толкований и конструкций², но до тех пор, пока Я держится за прежние защиты и не отказывается от сопротивлений, мы интерпретируем для себя, а не для пациента. Эти сопротивления, хотя и принадлежат Я, все же бессознательны и в известном смысле от Я обособлены. Аналитику распознать их легче, чем скрытое в Оно; казалось бы, достаточно рассматривать их

¹ [Гете, «Фауст», часть I, 4-я сцена. Перевод Н. Холодковского.]

² [На эту тему см. следующую статью в данном томе (1937^).]

как части Оно и, делая их осознанными, установить связь с остальным Я. Этим путем можно было бы решить половину аналитической задачи; принимать в расчет сопротивление раскрытию сопротивлений не хотелось бы. Однако происходит следующее. Во время работы над сопротивлениями Я — более или менее серьезно — расторгает договор, на котором основана аналитическая ситуация. Я уже не поддерживает наши старания раскрыть Оно, противится им, не соблюдает основного аналитического правила, не дает проявиться новым потомкам вытесненного. От пациента нельзя ожидать глубокой убежденности в целительной силе анализа; возможно, он пришел с определенным доверием к аналитику, которое подкрепляется стимулирующими моментами позитивного переноса и делает анализ продуктивным. Под влиянием побуждений неудовольствия, которые ощущаются вследствие нового отыгрывания защитных конфликтов, теперь могут возобладать негативные переносы и полностью упразднить аналитическую ситуацию. Пациент начинает теперь относиться к аналитику просто как к постороннему человеку, предъявляющему к нему неприятные требования, и ведет себя с ним совсем как ребенок, который не любит чужих и ни в чем им не верит. Если аналитик попытается продемонстрировать пациенту то или иное искажение, совершаемое в защитных целях, и его скорректировать, то обнаружит, что тот непонятлив и невосприимчив к добротным аргументам. Стало быть, и в самом деле существует сопротивление раскрытию сопротивлений, а защитные механизмы действительно заслуживают того названия, которое мы им дали в самом начале, прежде чем они были более детально исследованы; речь идет о сопротивлениях не только осознанию содержаний Оно, но и анализу в целом, и, следовательно, излечению.

Действие защит в Я мы можем, пожалуй, обозначить как «изменение Я», если понимать под этим дистанцию от фиктивного нормального Я, которое обеспечивает нерушимый и верный союз в аналитической работе. Теперь легко поверить в то, о чем свидетельствует повседневный опыт: там, где речь идет об исходе аналитического лечения, многое зависит от того, насколько прочно и глубоко укоренены эти сопротивления изменению Я. Мы снова здесь сталкиваемся со значением количественного фактора, нам снова напоминают, что при анализе можно использовать лишь определенное и ограниченное количество энергии, которая будет противостоять

враждебным силам. Похоже, что победа и в самом деле обычно на стороне того, у кого более сильные батальонов.

VI

Следующий вопрос звучит так: всякое ли изменение Я — в нашем понимании — приобретается в защитной борьбе в раннем детстве. В ответе можно не сомневаться. Нет причины оспаривать существование и значение первоначальных, врожденных различий Я. Об этом свидетельствует уже тот факт, что каждый человек делает свой выбор среди возможных защитных механизмов, всегда использует лишь некоторые, причем каждый раз одни и те же. Это указывает на то, что каждое отдельное Я с самого начала наделено индивидуальными диспозициями и тенденциями, хотя мы пока еще не можем сказать, что они собой представляют и чем они обусловлены. Кроме того, мы знаем, что различие между унаследованными и приобретенными свойствами не может достигать степени противоположности; важной частью унаследованного является, разумеется, то, что было приобретено предками. Когда мы говорим об «архаическом наследии»', мы обычно имеем в виду только Оно и, вероятно, предполагаем, что в начале жизни индивида Я еще не существовало. Но мы не должны упускать из виду, что первоначально Оно и Я едины, и не будет никакой мистической переоценки наследственности, если мы сочтем правдоподобным, что в еще не существующем Я уже заложено то, какие линии развития, тенденции и реакции проявятся в дальнейшем. Психологические особенности семей, рас и наций даже в их отношении к анализу не допускают никакого другого объяснения. Более того, аналитический опыт заставляет нас убедиться, что даже определенные психические содержания, такие, как символика, не имеют других источников передачи, помимо наследования, а различные этнологические исследования наводят нас на мысль о наличии в архаическом наследии и других, столь же специализированных остатков раннего человеческого развития.

С пониманием того, что свойства Я, которые мы ощущаем как сопротивления, могут быть как обусловлены наследственностью, так

¹ [См. редакторское примечание к 1-й части третьего очерка в работе «Человек Моисей и монотеистическая религия» (1939а), Studienausgabe, 9, 548—549.)

Дата добавления: 2014-12-11 | Просмотры: 567 | Нарушение авторских прав