АкушерствоАнатомияАнестезиологияВакцинопрофилактикаВалеологияВетеринарияГигиенаЗаболеванияИммунологияКардиологияНеврологияНефрологияОнкологияОториноларингологияОфтальмологияПаразитологияПедиатрияПервая помощьПсихиатрияПульмонологияРеанимацияРевматологияСтоматологияТерапияТоксикологияТравматологияУрологияФармакологияФармацевтикаФизиотерапияФтизиатрияХирургияЭндокринологияЭпидемиология

На Кубе пирамиды используются официальной медициной уже больше 8 лет. Почему?... 21 страница

«Но как перерабатывают это сырье, если оставить Ваше сравнение?»

Предполагая, что сообщения и внезапно приходящие в голову мысли больного являются лишь искажениями искомого, так сказать, намеками, по которым Вы должны догадаться, что за этим скрывается. Словом, Вы должны сначала истолковать этот материал, будь то воспоминания, мысли или сновидения, разумеется, это происходит с учетом тех ожиданий, которые возникли у Вас благодаря Вашей компетентности, пока Вы слушали пациента.

«Истолковать! Это плохое слово. Мне оно не нравится, этим Вы лишаете меня всякой уверенности. Если все зависит от моего толкования, кто поручится, что я правильно истолковываю? Ведь в таком случае все предоставлено произвольно решать мне самому».

Не торопитесь, дело обстоит не так плохо. Почему Вы хотите исключить собственные душевные процессы из закономерности, которую Вы признаете у другого? Если Вы приобрели известную самодисциплину и обладаете определенными знаниями, то на Ваши толкования не будут влиять Ваши личные качества и они будут верными. Я не утверждаю, что для этой части задачи личность аналитика безразлична. Определенная тонкость слуха, которой не каждый владеет в одинаковой степени, имеет значения для бессознательного вытесненного. И здесь прежде всего для ана-

литика возникает обязанность посредством глубокого собственного анализа сделать себя пригодным для непредвзятого восприятия аналитического материала. Правда, кое-что остается — то, что можно сопоставить с «личным уравнением» при астрономических наблюдениях; этот индивидуальный момент всегда будет играть в психоанализе более важную роль, чем где бы то ни было. Ненормальный человек может быть хорошим физиком, в качестве аналитика его собственная ненормальность будет ему мешать без искажения осмыслять картины душевной жизни. Поскольку никто не захочет признать свою ненормальность, добиться общего согласия в вопросах глубинной психологии будет особенно сложно. Некоторые психологи даже считают, что это совершенно бесперспективно и что каждый глупец имеет равное право выдавать свою глупость за мудрость. Признаюсь, что здесь я более оптимистичен. Ведь наш опыт показывает, что также и в психологии можно достичь вполне удовлетворительного согласия. Каждая область исследования имеет свою особую трудность, устранить которую мы и должны стараться. Впрочем, также и в аналитическом искусстве толкования кое-что, подобно другому учебному материалу, можно выучить, например, то, что связано со своеобразным косвенным изображением с помощью символов.

«Теперь мне даже и в мыслях не хочется предпринимать аналитическое лечение. Кто знает, какие еще неожиданности поджидали бы меня тут».

Вы правильно поступаете, отказываясь от такого намерения. Вы видите, сколько понадобилось бы еще обучаться и упражняться. Если Вы нашли правильные толкования, возникает новая задача. Они должны дождаться подходящего момента, чтобы с шансами на успех сообщать пациенту свое толкование.

«Как каждый раз распознают подходящий момент?»

Это вопрос такта, который можно существенно усовершенствовать благодаря опыту. Вы совершите грубую ошибку, если, к примеру, в стремлении сократить время анализа обрушите на пациента свои толкования сразу после того, как их найдете. Этим Вы вызовете у него проявления сопротивления, отвержения, негодования, но не достигнете того, чтобы его Я овладело вытесненным. Имеется предписание: ждать до тех пор, пока он не приблизится к нему настолько, что ему потребуется сделать лишь Несколько шагов, руководствуясь толкованием, которое Вы ему предложили.

«Я думаю, что никогда не научился бы этому. А если я бы принял эти меры предосторожности при толкования, что было бы тогда?»

Тогда Вам уготовано сделать открытие, к которому Вы не подготовлены.

«Какое же?»

Что Вы обманулись в своем пациенте, что Вы вовсе не можете рассчитывать на его содействие и уступчивость, что он готов чинить всевозможные препятствия на пути совместной работы, словом, что он не вообще не хочет выздороветь.

«Нет, это самое сумасбродное из всего, что Вы до сих пор мне рассказывали! Я в это не верю. Больной, который так тяжело страдает, который так трогательно жалуется на свои недуги, который приносит ради лечения такие большие жертвы, не хочет выздороветь! Конечно, Вы тоже так не думаете».

Успокойтесь, я так думаю. То, что я сказал, — правда, не вся, конечно, но очень значительная ее часть. Разумеется, больной хочет выздороветь, но вместе с тем этого и не хочет. Его Я утратило целостность, поэтому он не выражает единой воли. Он не был бы невротиком, если бы вел себя по-другому.

«"Будь я благоразумен, не звался б я Телль"»¹.

Потомки вытесненного прорвались в его Я, утверждаются в нем, а над стремлениями этого происхождения Я имеет столь же мало власти, как и над самим вытесненным, да и обычно ничего не знает о них. Эти больные — особого рода и создают трудности, с которыми мы не привыкли считаться. Все наши социальные институты приноровлены к людям с однородным, нормальным Я, которое можно классифицировать как доброе или злое, которое либо выполняет свою функцию, либо отстранено от нее под неким мощным влиянием. Отсюда судебная альтернатива: отвечает за свои действия или не отвечает. К невротикам все эти решения не подходят. Нужно признать, что социальные требования трудно приспособить к их психологическому состоянию. В широких масштабах об этом узнали во время последней войны. Были ли симулянтами невротики, которые уклонились от службы, или нет? И да, и нет. Когда с ними обращались как с симулянтами и делали для них болезненное состояние действительно неприятным, они выздоравливали; когда их, якобы выздоровевших, отправляли на службу, они очень

' |Шиллер, «Вильгельм Телль». Акт III, 3-я сиена.]

скоро снова сбегали в болезнь. С ними ничего нельзя было поделать. Точно так же обстоит дело с невротиками гражданской жизни. Они жалуются на свою болезнь, но по мере сил ею пользуются, и если у них хотят ее отобрать, то они защищают ее как вошедшая в поговорку львица своего детеныша, и нет никакого смысла упрекать их в этом противоречии.

«Но в таком случае не лучше ли было бы вообще не лечить этих сложных людей, а предоставить их себе самим? Не могу поверить, что на каждого отдельного из этих больных стоит тратить столько усилий, как я должен предположить в соответствии с Вашими указаниями».

Не могу одобрить Вашего предложения. Безусловно, правильнее принять сложности жизни, вместо того чтобы им противиться. Наверное, не каждый из невротиков, которых мы лечим, достоин стараний анализа, но все же и среди них есть очень ценные люди. Мы должны поставить перед собой цель — достигнуть того, чтобы как можно меньше человеческих особей соприкасались с культурной жизнью, имея столь неудовлетворительное душевное оснащение, и поэтому должны накопить много опыта, научиться многое понимать. Каждый анализ может быть поучительным, принести нам новые разъяснения совершенно независимо от личной ценности отдельных больных.

«Если, однако, в Я больного возникло побуждение, желающее сохранить болезнь, то оно должно также иметь свои причины и мотивы, оно может быть чем-то оправдано. Но совершенно непонятно, зачем человеку хотеть быть больным, что он от этого имеет».

Напротив, это лежит на поверхности. Вспомните о больных военным неврозом, которым не требуется нести службу, потому что они больны. В гражданской жизни болезнь может использоваться как защита, чтобы оправдать свою непригодность в профессии и в конкуренции с другими, в семье — как средство, чтобы заставить других чем-то пожертвовать и вынудить любви доказательства или навязать им свою волю. Все это весьма очевидно, и мы называем это «выгодой от болезни»; удивительно только то, что больной, его Я, о связи таких мотивов со своими последовательными действиями ничего все же не знает. С влиянием этих стремлений борются, заставляя Я принять их к сведению. Однако имеются еще и другие, более глубокие мотивы для того, чтобы держаться за болезнь, справиться с которыми не так-то просто. Но без нового экскурса в психологическую теорию понять эти последние мотивы нельзя.

«Рассказывайте дальше, без теории теперь уже не обойтись».

Когда я разъяснял Вам отношения между Я и Оно, я скрыл от Вас важную часть учения о душевном аппарате. Мы были вынуждены предположить, что в самом Я выделилась особая инстанция, которую мы называем Сверх-Я. Это Сверх-Я занимает особое положение между Я и Оно. Сверх-Я принадлежит к Я, имеет такую же, как у него, высокую психологическую организацию, но находится в особенно тесной связи с Оно. В действительности Сверх-Я является осадком первых объектных катексисов Оно, наследником эдипова комплекса после его упразднения. Это Сверх-Я может противопоставлять себя Я, обращаться с ним как с объектом и зачастую оно обходится с ним очень жестко. Для Я так же важно оставаться во взаимном согласии со Сверх-Я, как и с Оно. Размолвки между Я и Сверх-Я имеет большое значение для душевной жизни. Вы уже догадываетесь, что Сверх-Я — это носитель того феномена, который мы называем совестью. Для душевного здоровья очень важно, чтобы Сверх-Я сформировалось нормально, то есть в достаточной степени стало безличным. Именно этого не происходит у невротика, эдипов комплекс которого не претерпел должного преобразования. Его Сверх-Я по-прежнему ведет себя по отношению к Я как строгий отец по отношению к ребенку, а его моральность примитивным образом проявляется в том, что Я позволяет Сверх-Я себя наказать. Болезнь используется как средство этого «самонаказания», невротик должен вести себя так, словно им овладело чувство вины, которому, чтобы удовлетвориться, в качестве наказания требуется болезнь.

«Это и в самом деле звучит очень таинственно. Самое удивительное здесь заключается в том, что и эта власть его совести не обязательно сознается больным».

Да, мы только начинаем понимать значение всех этих важных отношений. Поэтому мое изложение оказалось таким туманным. Теперь я могу продолжить. Все силы, которые противятся работе выздоровления, мы называем «сопротивлениями» больного. Выгода от болезни является источником такого сопротивления, «бессознательное чувство вины» репрезентирует сопротивление Сверх-Я, это самый могущественный и внушающий нам наибольший страх фактор. В ходе лечения мы встречаемся и с другими сопротивлениями. Если в раннем возрасте Я предприняло вытеснение из страха, то этот страх продолжает существовать и теперь выражается в виде сопротивления, когда Я должно подобраться к вытесненному. На-

конец, можно себе представлять, что не обходится без трудностей, когда процесс влечения, десятилетиями шедший определенным путем, вдруг должен пойти новым путем, который ему открыли. Это можно было бы назвать сопротивлением Оно. Борьба со всеми этими сопротивлениями является нашей основной работой во время аналитического лечения, тогда как задача толкования, напротив, отступает на задний план. Однако благодаря этой борьбе и преодолению сопротивлений Я больного настолько меняется и усиливается, что мы можем не беспокоиться относительно его будущего поведения после того, как лечение будет окончено. С другой стороны, теперь Вы понимаете, для чего нам необходимо столь длительное лечение. Долгий путь развития и богатство материала еще ничего не решают. Более важным является то, свободен ли путь. На участке, который в мирное время пролетают на поезде за пару часов, армия может задерживаться неделями, если там ей приходится преодолевать сопротивление врага. На такую борьбу тратится время и в душевной жизни. К сожалению, я вынужден констатировать, что все усилия, направленные на то, чтобы значительно ускорить аналитическое лечение, до сих пор терпели неудачу. По-видимому, лучший путь к его сокращению — это правильное его проведение.

«Если бы я и ощущал желание приобщиться к Вашему ремеслу и самому испытать анализ на другом человеке, то Ваши слова о сопротивлении излечили бы меня от этого. Но как обстоит дело с особым личным влиянием, которое Вы все же признали? По силам ли ему тягаться с сопротивлениями?»

Хорошо, что Вы теперь об этом спрашиваете. Это личное влияние — наше самое сильное динамическое оружие, это именно то, что мы по-новому вводим в ситуацию и благодаря этому сдвигаем ее с мертвой точки. Интеллектуальное содержание наших разъяснений не может этого сделать, ибо больной, разделяющий все предубеждения внешнего мира, столь же мало нам доверял, как и наши научные критики. Невротик принимается за работу, потому что доверяет аналитику, и он верит ему, потому что приобретает особую эмоциональную установку по отношению к личности аналитика. Также и ребенок верит только тем людям, к которым привязывается. Я уже Вам говорил [с. 281—282], для чего мы используем это особенно сильное «суггестивное» влияние. Не для подавлению симптомов — этим аналитический метод отличается от других способов психотерапии, — а в качестве движущей силы, чтобы побудить Я больного к преодолению своих сопротивлений.

«И что же, если это удается, то тогда все идет гладко?»

Да, так должно было бы быть. Но возникает непредвиденное осложнение. Пожалуй, самой большой неожиданностью для аналитика явилось то, что эмоциональное отношение, которое проявляет к нему больной, носит весьма своеобразный характер. Уже первый врач, который испробовал анализ — это был не я, — натолкнулся на этот феномен и оказался в полной растерянности¹. Это эмоциональное отношение — чтобы высказаться яснее — носит характер влюбленности. Странно, не правда ли? Особенно, если Вы примите во внимание, что аналитик ничего не делает для того, чтобы его спровоцировать, что он скорее наоборот по-человечески сторонится пациента, демонстрирует известную сдержанность в проявлении своей собственной персоны. И когда Вы в дальнейшем узнаете, что эта странное любовное отношение не принимает в расчет все остальные благоприятствующие моменты, все вариации личной привлекательности, возраста, пола и положения. Эта любовь носит характер принуждения. Это не значит, что это качество у спонтанной влюбленности обычно отсутствует. Вы знаете, что довольно часто имеет место обратное, но в аналитической ситуации оно проявляется весьма регулярно, но при этом ей нельзя найти рационального объяснения. Казалось бы, из отношения пациента к аналитику у первого должна была возникнуть разве что определенная мера уважения, доверия, благодарности и человеческой симпатии. Но вместо них эта влюбленность, которая сама производит впечатление болезненного явления.

«Тогда, должно быть, это благоприятствует Вашим аналитическим намерениям. Когда человек любит, он уступчив и делает все возможное ради другого».

Да, сначала это тоже благоприятствует, но в дальнейшем, когда эта влюбленность углубилась, обнаруживается вся ее природа, в которой многое несовместимо с задачей анализа. Любовь пациента не довольствуется тем, чтобы повиноваться, она становится претенциозной, жаждет нежного и чувственного удовлетворения, требует исключительности, развивает ревность, все отчетливее демонстриру-

¹ [Разумеется, Фрейд намекает здесь на Йозефа Брейера и его пациентку «Анну О.»; см. «Этюды об истерии» Брейера и Фрейда (1895*/), а также «Предисловие редакторов» к части IV «Этюдов», выше, в частности, с. 40—41 и 46—47. То, каким образом Брейер «оказался в полной растерянности» вследствие феномена переноса, Фрейд (1960а) описывает в письме Стефану Цвейгу от 2 июня 1932 года.]

ет свою оборотную сторону, готовность к мстительности и враждебности, если она не может достичь своих целей. Вместе стем она, как и всякая влюбленность, оттесняет на задний план все остальные душевные содержания, гасит интерес к лечению и к выздоровлению, словом, мы не можем сомневаться в том, она поставила себя на место невроза, а результатом нашей работы явилось то, что одна форма болезни изгоняется другой.

«Это звучит безотрадно. Что же делать? Следовало бы прекратить анализ, но раз, как Вы говорите, такой результат наступает в любом случае, то, стало быть, никакого анализа вообще нельзя проводить».

Сначала мы хотим использовать ситуацию, чтобы ан ней учиться. То, что мы получили подобным образом, может затем нам помочь с нею справиться. Разве не заслуживает самого пристального внимания то, что невроз с любым содержанием нам удается превратить в состояние болезненной влюбленности?

Все-таки наше убеждение в том, что в основе невроза лежит часть ненормально используемой любовной жизни, полностью подтверждается этим опытом. Благодаря этому пониманию мы вновь обретаем прочную основу, теперь мы осмеливаемся сделать саму эту влюбленность объектом анализа. Мы делаем еще и другое наблюдение. Не во всех случаях аналитическая влюбленность проявляется так ясно и ярко, как я попытался это изобразить. Почему же этого не происходит? Вскоре это становится понятным. По мере того как желают себя проявить чувственные и враждебные стороны его влюбленности, пробуждается также и сопротивление им со стороны пациента. На наших глазах он борется с ними, стремится вытеснить их. И теперь мы понимаем процесс. В форме влюбленности в аналитика пациент повторяет душевные переживания, через которые он уже однажды раньше прошел — он перенес на аналитика душевные установки, которые имелись у него наготове и были тесно связаны с возникновением его невроза. Перед нашими глазами он повторяет также свои тогдашние защитные действия, но больше всего в своем отношении к аналитику ему хотелось бы повторить все судьбы того забытого жизненного периода. То, что он нам показывает, является ядром его интимной истории жизни, он воспроизводит его наглядно, словно в настоящее время, вместо того чтобы вспомнить его. Тем самым загадка любви-переноса оказывается разрешенной, и анализ может продолжиться как раз при помощи новой ситуации, которая казалась для него такой угрожающей.

«Хитроумно. И что же, больной так легко Вам верит, что он не влюблен, а всего лишь вынужден снова ставить старую пьесу?»

Теперь все зависит от этого, и чтобы этого достичь, требуется необычайная умелость в обращении с «переносом». Вы видите, что требования к аналитической технике здесь наиболее высоки. Тут можно совершить грубейшие ошибки или добиться самых больших успехов. Попытка избежать трудностей, подавив перенос или оставив его без внимания, была бы бессмысленной; как бы по-другому не поступали, это не заслуживало бы названия анализа. Отсылать больного, как только возникают неприятности его невроза переноса, ничуть не умнее, и, кроме того, это — трусость; это было бы похоже на то, как если бы вызывали духов, а затем, когда они появились, бросились бы наутек. Хотя иногда поступить по-другому и в самом деле нельзя; бывают случаи, в которых не удается подчинить себе высвобожденный перенос и приходится прекращать анализ, но по крайней мере в меру своих сил нужно бороться со злыми духами. Уступать требованиям переноса, исполнять желания пациента в нежном и чувственном удовлетворении непозволительно не только по моральным соображениям, но и потому, что это было бы совершенно непригодным техническим средством для достижения аналитической цели. Невротика нельзя вылечить, позволив ему без какой-либо корректировки повторять заготовленное у него бессознательное клише. Если идут с ним на компромисс, предоставляя ему частичное удовлетворение в обмен на его дальнейшее сотрудничество в анализе, то нужно следить, чтобы оказаться в смешной ситуации священника, который должен обратить в веру больного страхового агента. Больной остается неверующим, священник же уходит застрахованным¹. Единственно возможным выходом из ситуации переноса является возвращение к прошлому больного в том виде, как он пережил его в действительности или создал благодаря деятельности своей фантазии, стремящейся исполнить желания. А это требует от аналитика большого умения, терпения, спокойствия и самозабвенности.

«И где же, Вы думаете, невротик пережил прообраз своей проявившейся в переносе любви?»

В своем детстве, как правило, в отношении к одному из родителей. Вспомните, какое значение мы придаем этим самым ранним

¹ [Это сравнение содержится также в работе о любви-переносе (1915о), выше, с. 225.]

эмоциональным отношениям. Таким образом, здесь круг замыкается.

«Итак, Вы закончили? Я нахожусь в некотором замешательстве от изобилия того, что услышал от Вас. Скажите мне только еще, как и где учат тому, что необходимо для занятия анализом?»

В настоящее время имеются два института, в которых преподается психоанализ. Первый создал в Берлине доктор Макс Эйтингон из тамошнего объединения. Второе содержит из собственных средств и значительные пожертвования Венское психоаналитическое объединение. Участие органов власти исчерпывается пока что различными препонами, которые они чинят новому делу. Третий учебный институт как раз сейчас должен открыться в Лондоне тамошним обществом под руководством доктора Э. Джонса. В этих институтах сами кандидаты проходят анализ, получают теоретические знания благодаря лекциям по всем важным для них предметам и под надзором старших, более опытных аналитиков делают свои первые попытки анализа в более простых случаях. На такое обучение отводится примерно два года. Разумеется, по прошествии этого времени бывший студент — лишь новичок в своем деле, а не мастер. То, чего пока еще недостает, должно быть приобретено путем упражнения и благодаря обмену мыслями в психоаналитических обществах, в которых более молодые члены встречаются с более опытными. Подготовка к аналитической деятельности вовсе не так легка и проста, работа трудна, ответственность велика. Но кто прошел подобное обучение, сам проанализирован, постиг в психологии бессознательного то, чему сегодня можно научиться, разбирается в науке о сексуальной жизни и научился непростой технике психоанализа, искусству толкования, преодолению сопротивления и обращению с переносом, тот уже не является дилетантом в области психоанализа. Он пригоден к тому, чтобы заниматься лечением невротических расстройств, и со временем сможет добиться в этом всего, что можно требовать от такой терапии¹.

¹ [Материал этой главы во многом, а в нескольких пассажах почти дословно, заимствован из предыдущих работ Фрейда, посвященных технике; см. в данном томе с. 143 и далее.]

VI

«Вы сделали многое для того, чтобы мне показать, что такое психоанализ и какие нужны знания, чтобы им заниматься с шансами на успех. Хорошо, мне ничем не может повредить то, что я от Вас услышал. Но я не знаю, как Вы хотите своими рассуждениями повлиять на мое мнение. Я вижу перед собой случай, в котором нет ничего чрезвычайного. Неврозы — это особый вид заболевания, анализ — это особый метод их лечения, медицинская специальность. Существует также обычное правило, что врач, выбравший некую медицинскую специальность, не довольствуется подтвержденным дипломом об образовании. Особенно если он хочет обосноваться в более крупном городе, который может прокормить только специалистов. Кто хочет быть хирургом, тот старается несколько лет проработать в хирургической клинике, точно так же глазной врач, ларинголог и т. д. и уж тем более психиатр, который, возможно, вообще никогда не освободится от службы в государственной лечебнице или в санатории. Так будет и с психоаналитиком; кто решится выбрать эту новую медицинскую специальность, тот после завершения своей учебы потратит еще два года на обучение в учебном институте, о которых Вы говорили, если это действительно должно потребовать так много времени. Тогда он также ощутит, что ему полезно контактировать с коллегами в психоаналитическом обществе, и все будет в полном порядке. Я не понимаю, где тут место для вопроса о дилетантском анализе».

Врач, который делает то, что Вы обещали от своего имени, всеми нами будет желанен. Четыре пятых тех лиц, которых я признаю своими учениками, и без того являются врачами. Но разрешите мне Вам показать, каково в действительности отношение врачей к анализу и как оно, по-видимому, будет развиваться в дальнейшем. Врачи не обладают историческим правом на исключительное владение анализом; напротив, до недавнего времени они делали все — от самого поверхностного зубоскальства до серьезнейшей клеветы, — чтобы ему навредить. Вы справедливо возразите, что это относится

к прошлому и на будущее влиять не должно. Я согласен, но боюсь, что будущее будет другим, чем Вы его предсказали.

Позвольте мне дать слову «шарлатан» тот смысл, на которое оно притязает, вместо юридического значения. По закону, шарлатан — это тот, кто лечит больного, не имея государственного диплома врача. Я предпочел бы другое определение: шарлатан — это тот, кто берется за лечение, не обладая необходимыми для этого знаниями и способностями. Основываясь на этом определении, я решусь утверждать, что врачи — не только в европейских странах — составляют основной контингент шарлатанов в анализе. Они очень часто проводят аналитическое лечение, не обучившись ему и его не понимая.

Напрасно будет мне возражать, что это бессовестно, что Вы не считаете врачей на это способными. Ведь врач знает, что врачебный диплом каперским свидетельством не является, а больной не находится вне закона. За врачом всегда можно признать, что он действовал из лучших побуждений, даже если при этом, возможно, ошибся. Есть факты; мы хотим надеяться, что их можно объяснить именно так, как Выдумаете. Я попытаюсь Вам показать, почему возможно такое, что в вопросах психоанализа врач делает то, чего тщательно старался бы избегать в любой другой области.

Здесь в первую очередь надо иметь в виду, что врач получил в медицинском училище образование, которое в общем-то противоположно тому, что потребовалось бы ему в качестве подготовки к психоанализу. Его внимание было направлено на объективно устанавливаемые анатомические, физические, химические факты; от правильного учета которых и от надлежащего влияния на которые как раз и зависит успех его действий. Проблема жизни попадает в его поле зрения лишь постольку, поскольку ранее он объяснил нам ее взаимодействием сил, которые также могут быть обнаружены в неорганической природе. К душевной стороне феноменов жизни интерес не пробуждается, изучение высших психических проявлений к медицине никакого отношения не имеет, это область другой науки. Психиатрия должна была заниматься исключительно нарушениями душевных функций, однако известно, каким образом и с какими намерениями она это делает. Она выискивает соматические условия душевных расстройств и обращается с ними, как с другими поводами к болезни.

Психиатрия имеет на это право, а медицинское образование, несомненно, —дело отличное. Если про него говорят, что оно явля-

11 Закат 5287

ется односторонним, то сперва нужно отыскать точку зрения, с которой ставят в упрек эту характеристику. Ведь сама по себе любая наука является односторонней, она должна быть такой, поскольку она ограничивается определенными содержаниями, точками зрения, методами. Когда одну науку противопоставляют другой — это нелепица, в которой мне не хочется принимать никакого участия. Ведь физика не обесценивает химию, она не может ее заменить, но и не может быть замещена ею. Несомненно, психоанализ как наука о душевном бессознательном в высшей степени односторонен. Стало быть, не нужно оспаривать у медицинских наук право на односторонность.

Искомая точка зрения будет найдена только в том случае, если от научной медицины перейти к медицине практической. Больной человек — это сложное существо, он может напоминать нам о том, что и столь трудные для понимания душевные феномены не могут быть вычеркнуты из картины жизни. Невротик — это совершенно нежелательное осложнение, не меньшая проблема для медицины, чем для правосудия и армейской службы. Но он существует и имеет ближайшее отношение к медицине. И для его оценки, равно как и для его лечения, медицинское обучение ничего не дает, вообще ничего. При тесной связи между вещами, которые мы разделяем как телесные и душевные, можно предвидеть, что наступит день, когда пути познания и, надо надеяться, также влияния со стороны биологии органов и химии откроются для области невротическихявлений. Этот день пока еще кажется далеким, в настоящее время эти болезненные состояния с медицинской стороны нам недоступны.

Можно было бы стерпеть, если бы медицинское обучение разве что не помогало врачам ориентироваться в области неврозов. Оно делает большее; оно снабжает их ошибочной и вредной установкой. Врачи, у которых не пробудился интерес к психическим факторам жизни, слишком склонны теперь ими пренебрегать и высмеивать их как ненаучные. Поэтому они не могут действительно серьезно относиться к тому, что следует с ними делать, и не чувствуют обязательств, которые из них вытекают. Поэтому они проявляют дилетантскую непочтительность в отношении психологического исследования и легкомысленно относятся к своей задаче. Но невротиков нужно лечить, потому что они больны и обращаются к врачу, и нужно всегда испробовать новое. Но к чему утруждать себя утомительной подготовкой? Так будет продолжаться и дальше; кто знает, что стоит то, чему учат в аналитических институтах. Чем меньше они

разбираются в деле, тем предприимчивей они становятся. Только действительно знающий будет скромным, ибо он знает, сколь недостаточно это знание.

Сравнение аналитической специальности с другими медицинскими отраслями, которое Вы привлекли для моего спокойствия, непригодно. Для хирургии, офтальмологии и т. д. само училище предоставляет возможность для дальнейшего обучения. Аналитические учебные институты немногочисленны, молоды и не имеют авторитета. Медицинская школа их не признала и не интересуется ими. Молодой врач, который должен был настолько доверять своим учителям, что у него стало мало поводов для воспитания собственного суждения, охотно ухватится за возможность в конце концов также однажды разыграть из себя в области, где пока еще нет признанного авторитета.

Дата добавления: 2014-12-11 | Просмотры: 687 | Нарушение авторских прав