АкушерствоАнатомияАнестезиологияВакцинопрофилактикаВалеологияВетеринарияГигиенаЗаболеванияИммунологияКардиологияНеврологияНефрологияОнкологияОториноларингологияОфтальмологияПаразитологияПедиатрияПервая помощьПсихиатрияПульмонологияРеанимацияРевматологияСтоматологияТерапияТоксикологияТравматологияУрологияФармакологияФармацевтикаФизиотерапияФтизиатрияХирургияЭндокринологияЭпидемиология

На Кубе пирамиды используются официальной медициной уже больше 8 лет. Почему?... 18 страница

VIII

Вполне может быть, что сновидениям в психоанализе удается обнаружить вытесненное в большем количестве, чем сновидениям вне этой ситуации. Но этого нельзя доказать, ибо две эти ситуации несопоставимы; использование в анализе — это намерение, первоначально совершенно чуждое сновидению. И наоборот, не подлежит сомнению, что в рамках анализа значительно больше вытесненного обнаруживается в связи со сновидениями, чем с помощью других методов; для такой повышенной производительности должен иметься двигатель, бессознательная сила, которая в состоянии сна лучше, чем когда-либо способна поддерживать намерения анализа. Теперь едва ли тут можно привлечь какой-либо другой фактор, кроме проистекающей из родительского комплекса покорности анализируемого по отношению к аналитику, то есть положительное участие так называемого переноса, и действительно, во многих сновидениях можно вернуть обратно вытесненное и забытое, нельзя

обнаружить никакого другого бессознательного желания, которому можно было приписать движущую силу для образования сновидения. Стало быть, если кто-то желает утверждать, что большинство используемых в анализе сновидений — это сновидения, оказывающие любезность, и своим возникновением обязаны суггестии, то с точки зрения аналитической теории против этого ничего нельзя возразить. Тогда я должен разве что сослаться на рассуждения в моих «Лекциях по введению» [(1916—1917) 28-я лекция], в которых обсуждается отношение переноса к суггестии и показывается, как мало признание суггестивного воздействия в нашем значении вредит надежности наших результатов.

В сочинении «Поту сторону принципа удовольствия» [(1920g) Studienausgabe, т. 3, с. 228 и далее] я занимался экономической проблемой, каким образом в любом смысле неприятным переживаниям из раннего инфантильного периода развития сексуальности удается так или иначе репродуцироваться. Мне пришлось в «навязчивом повторении» за ними признать исключительно сильный импульс, который одолевает служащее принципу удовольствия вытеснение, которое тяготеет над ними, но все же не раньше, чем «идущая ему навстречу работа лечения не ослабила вытеснения»'. Здесь следовало бы добавить, что эту помощь навязчивому повторению оказывает позитивный перенос. При этом создался союз лечения с навязчивым повторением, который сперва направляются против принципа удовольствия, но в конечном счете хочет установить господство принципа реальности. Как я там отмечал, разве что слишком часто случается, что навязчивое повторение освобождает себя от обязательств такого союза и не довольствуется возвращением вытесненного в форме образов сновидения.

IX

Насколько я теперь понимаю, сновидения при травматическом неврозе составляют единственное настоящее², а сновидения о наказании — единственно кажущееся³ исключение из тенденции сновидения к исполнению желания. У этих последних обнаруживается необычное положение дел: в сущности, ничего из латентных

¹ [«По ту сторону принципа удовольствия», Studienausgabe, т. 3, с. 230.]

² |Там же, с. 241-242.]

³ [См. «Толкование сновидений» (1900а), Studienausgabe, т. 2, с. 531-532.]

мыслей сна не принимается в явное содержание сновидения, а вместо них появляется нечто совершенно другое, что следует описать как реактивное образование против мыслей сна, как отвержение их и полное расхождение с ними. На такое выступление против сновидения можно считать способным только критическую инстанцию Я, и поэтому следует предположить, что она, возбужденная бессознательным исполнением желания, временно восстанавливается также и в состоянии сна. Она могла бы также среагировать на это нежелательное содержание сновидения пробуждением, но в образовании сновидения о наказании нашла способ избежать нарушения сна.

Так, например, в отношении известных сновидений поэта Ро-зеггера, которые я упоминаю в «Толковании сновидений»¹ можно предположить, что подавленный текст имеет высокомерное, хвастливое содержание, тогда как настоящее сновидение упрекает его: «Ты — ни на что не годный подмастерье». Конечно, было бы бессмысленно искать вытесненное желание-побуждение в качестве движущей силы этого явного сновидения; надо довольствоваться исполнением желания со стороны самокритики.

Недоумение от подобного построения сновидения уменьшится, если подумать о том, насколько привычно искажение сновидения, служа цензуре, заменяет отдельный элемент чем-то, что в том или ином значении является его противоположностью или антитезой. Отсюда совсем короткий путь до замены характерной части содержания сновидения защитным возражением, а еще один шаг приводит к замене всего предосудительного содержания сновидения сновидением о наказании. Относительно этой промежуточной фазы фальсификации явного содержания мне хочется привести один или два характерных примера.

Из сновидения девушки с сильной фиксацией на отце, которая с трудом высказывается в анализе: она сидит в комнате с подругой, одетая лишь в кимоно. Входит некий господин, которого она стесняется. Однако господин говорит: «Да ведь это та девушка, которую мы уже однажды видели красиво одетой». Этот господин — я, в дальнейшем сведении — отец. Однако со сновидением ничего нельзя сделать, пока мы не решаемся заменить самый важный элемент в речи господина его противоположностью: «Это та девушка, которую я уже однажды видел раздетой, и она была тогда очень красивой». Ребенком в возрасте от трех до четырех лет она какое-то время спала в одной комнате с отцом, и все признаки указывают на то, что тогда она имела обыкнове-

[Там же, с. 456—459.]

ние сбрасывать с себя во сне одеяло, чтобы понравиться отцу. Прежнее вытеснение ее эксгибиционистского желания сегодня мотивирует ее закрытость в лечении, ее нежелание разоблачиться.

Из другой сцены этого же сновидения: она читает свою собственную, имеющуюся в печати историю болезни. В ней говорится, что молодой человек убивает свою возлюбленную — какао; это относится к анальной эротике¹. Последнее — это мысль, которая у нее появляется в сновидении при упоминании какао. Толкование этой части сновидения еще труднее, чем толкование предыдущей. Наконец, я узнаю, что перед сном она читала «Историю одного инфантильного невроза» (пятый выпуск «Собрания небольших сочинений») [ 191 Щ, ядро которого образует реальное или вымышленное наблюдение за коитусом между родителями. Однажды раньше она уже связывала эту историю болезни с собственной персоной, и это не единственный признак того, что и у нее также речь идет о таком наблюдении. Молодой человек, который убивает свою возлюбленную, — явный намек на садистское понимание сцены коитуса, однако следующий элемент, какао, никак с этим не состыкуется. С какао она может связать только то, что ее мать имеет обыкновение говорить, что от какао болит голова, да и от других женщин она слышала то же самое. Впрочем, благодаря таким же головным болям она какое-то время идентифицировала себя с матерью. Теперь я не могу иначе связать между собой два этих элемента сновидения, кроме как через предположение, что она хочет отвлечься от последствий наблюдения за коитусом. Нет, с зачатием детей коитус ничего общего не имеет. Дети появляются от чего-то, что употребляют в пищу (как в сказке), а упоминание анальной эротики, которая выглядит как попытка толкования в сновидении, дополнением об анальном рождении совершенствует призванную на помощь инфантильную теорию.

X

Иногда приходится слышать удивление по поводу того, что Я сновидца появляется в явном сновидении дважды или неоднократно — один раз в собственном обличье, а в другие разы — скрытое за другими лицами². Очевидно, вторичная переработка во время

¹ [Еше один пример этой связи см. в примечании к работе «Характер и анальная эротика» (19086), Studienausgabe, т. 7, с. 27, прим. 1.]

² [См. «Толкование сновидений» (1900а), Studienausgabe, т. 2, с. 320—321. В 1925 году Фрейд добавил к первоначальному пассажу предложение, передающее суть того, о чем говорится в дальнейшем.]

образования сновидения стремилась искоренить это множество Я, которое не вписывается ни в одну сценическую ситуацию, однако благодаря работе толкования оно восстанавливается. Само по себе оно не более странное, чем множественное существование Я в бодрствующей мысли, особенно если при этом Я расчленяется на субъект и объект, в качестве наблюдающей и критической инстанции противопоставляется другой части или его нынешняя сущность сравнивается с припомненной, прошлой, которая когда-то тоже былаЯ. Например, в предложениях: «Когдал вспоминаю о том, что я сделал этому человеку» и: «Когда я вспоминаю, что когда-то и я был ребенком». Однако то, что все люди, которые присутствуют в сновидении, должны считаться отколовшимися частями и представительствами собственного Я, мне хочется отвергнуть как бессодержательную и неправомерную спекуляцию. Нам достаточно придерживаться того, что отделение Я от наблюдающей, критикующей, наказывающей инстанции (Я-идеала) принимается во внимание также и при толковании сновидений.

Вопрос о дилетантском анализе

Беседы с посторонним (1926)

ПРЕДВАРИТЕЛЬНЫЕ ЗАМЕЧАНИЯ ИЗДАТЕЛЕЙ

Издания на немецком языке:

1926 Лейпциг, Вена и Цюриха, Международное психоаналитическое издательство, 123 страницы.

1928 G. S., т. И, 307-384. 1948 G. W., т. 14, 207-286.

«Послесловие к "Вопросу о дилетантском анализе"»

1927 Int. Z. Psychoanal, т. 13 (3), 326-332.

1928 G.S., т. 11, 385-394. 1948 G. W., т. 14, 287-296.

Под названием «Психоанализ и шарлатанство» фрагмент этой работы был опубликован в сентябре 1926 года, то есть примерно в одно время с книгой, в «Альманахе 1927 года», с. 47—59.

Поздней весной 1926 года в Вене начался судебный процесс против Теодора Райка, знаменитого члена Венского психоаналитического объединения, не имевшего медицинского образования. На основе информации, поступившей от бывшего пациента, Райк был обвинен в нарушении старого австрийского закона против шарлатанства — закона, объявлявшего противоправным, если человек, не имевший медицинского диплома, лечил больных. Фактически уже с осени 1924 года Фрейд выступал в защиту положения Райка и дилетантского анализа. В неопубликованном письме Абрахаму от 11 ноября 1924 года он писал: «Физиолог Дуриг, являющийся главным санитарным советником и, стало быть, самым высоким официальным лицом, попросил меня высказать мнение о дилетантском анализе. Я дал ему письменный ответ, затем переговорил по этому поводу устно, и в конечном итоге между нами установилось чуть ли не полное согласие». Но несмотря на это согласие, в феврале 1925 года Райк был задержан венским магистратом за использование психоанализа. См. письмо Фрейда Юлию Тандлеру от 8 марта 1925 года (Freud, 1960a).

Когда начался судебный процесс против Райка, Фрейд еще раз вмешался и взялся за разработку настоящего памфлета, который дол-

жен был быть незамедлительно опубликован. В конце июня он приступил к его написанию, еще до конца июля рукопись была сдана в набор, а в сентябре вышла из печати¹. Возможно, благодаря вмешательству Фрейда, но, пожалуй, также из-за отсутствия доказательств прокурор прекратил процесс после предварительного следствия. (См. «Послесловие», с. 342, ниже.) Впрочем, если судить по содержащимся там рассуждениям Фрейда, то весьма вероятно, что прототипом «третейского судьи» является физиолог Дуриг. Тем не менее с проблемой покончено не было. Напротив, публикация небольшой книги Фрейда выявила серьезные разногласия в самих психоаналитических объединениях в вопросе о допуске аналитиков, не имеющих медицинского образования. Поэтому сочли целесообразным обсудить проблему подробно, и в 1927 году в обоих официальных органах был опубликован целый ряд хорошо продуманных заявлений (в общей сложности — 28) аналитиков из разных стран — на немецком языке в «Internationale Zeitschrift» (том 13, части 1, 2 и 3), на английском языке в «International Journal» (том 8, части 2 и 3). Эта серия завершилась послесловием самого Фрейда (ниже, с. 342 и далее), в котором он детально остановился на аргументах противников и еще раз сформулировал свое собственное воззрение.

Подробное изложение точек зрения Фрейда по этому пункту содержится в главе X («Дилетантский анализ») третьего тома биографии Фрейда, написанной Эрнестом Джонсом (19626, 339 и далее). Фрейд с давних пор настойчиво отстаивал убеждение, что психоанализ не является прерогативой профессиональных медиков. Первой публикацией, где он высказал свою точку зрения, по-видимому, является предисловие, написанное им в 1913 году к книге Пфистера (Freud, 19136); а в письме, написанном в 1938 году, в самом конце своей жизни (приведено в: Jones, 19626, 354) он заявляет: «В действительности я никогда не отказывался от этих представлений и настаиваю на них даже еще больше, чем раньше...» И все же именно в следующей работе Фрейд обсуждает эту тему наиболее детально.

Помимо обсуждения вопроса о дилетантском анализе на этих страницах Фрейд, пожалуй, наиболее удачно и наглядно излагает теорию и практику психоанализа. К тому же теоретическая часть имеет по сравнению с прежними вводными работами то преимущество, что она была написана после того, как в работе «Я и Оно» Фрейд (19236) подробно изложил свои представления о структуре психики.

' В дальнейшем на эту тему Фрейд написал письмо в газету «Neue Freie Presse», которое 18 июля 1926 года было напечатано в ней под заголовком «Доктор Райк и вопрос о шарлатанстве» (Freud, 1926/).

ВВЕДЕНИЕ

Название этого небольшого сочинения сразу не понятно. Поэтому я его поясню: дилетанты = не врачи, а вопрос состоит в том, должно ли быть позволено также и не врачам практиковать анализ. Этот вопрос имеет как временную, так и пространственную обусловленность. Временную постольку, поскольку то до сих пор никого не заботило, кто практикует психоанализ. Действительно, это совсем никого не волновало, разве что все были едины желании, чтобы никто его не практиковал, с различными, в основе которых лежала одинаковая антипатия. Стало быть, требование, чтобы анализировали только врачи, соответствует новому и якобы более приветливому отношению к анализу — то есть если оно сможет избежать подозрения, что не является лишь несколько измененной производной прежнего отношения. Признается, что аналитическое лечение можно проводить при определенных условиях, но в таком случае его должны проводить только врачи. Далее будет исследовано, почему возникло такое ограничение.

Пространственно этот вопрос обусловлен потому, что не для всех стран он имеет одинаковое значение. В Германии и Америке он означает академическую дискуссию, ибо в этих странах каждый больной сам решает, кто его будет лечить и каким образом, каждый, кто хочет, в качестве «шарлатана» может лечить любого больного, если только он берет на себя ответственность за свои действия'. Закон не вмешивается до тех пор, пока не призвали к возмездию за нанесение вреда больному. В Австрии же, в которой и для которой я пишу, закон превентивный, он запрещает не врачу браться за лечение больных, не дожидаясь его исхода². Здесь, стало быть, вопрос, могут ли дилетанты = не врачи лечить больного посредством психоанализа, имеет практический смысл. Но, если он поднимается, то, видимо, решается в полном соответствии с законом. Нервные люди — это больные, дилетанты — это не врачи, психоанализ — это

¹ [На самом деле это относится только к некоторым из штатов США. Это верно также и в отношении Англии.]

² То же самое во Франции

метод для излечения или облегчения нервных страданий, все такого рода лечения оставляются за врачами; следовательно, не позволено, чтобы дилетанты проводили анализ нервных людей, если такое все же случается, то подлежит наказанию. При столь простом положении вещей едва ли кто-то отважится заняться вопросом о дилетантском анализе. Между тем здесь имеются некоторые сложности, до которых нет дела закону, но поэтому все же необходимо учитывать. Возможно, окажется, что больные в этом случае не такие, как другие больные, дилетанты, собственно говоря, — не дилетанты, а врачи — совсем не то, чего вправе ожидать от врачей и на чем они могут основывать свои притязания. Если удастся это доказать, то будет правомерным требование не применять к данному случаю закон, его не модифицировав.

Случится ли это, будет зависеть от лиц, которые не обязаны знать об особенностях аналитического лечения. Наша задача — осведомить этих беспристрастных людей, которых в настоящее время мы воспринимаем пока еще как несведущих. Мы сожалеем, что не можем сделать их свидетелями такого лечения. «Аналитическая ситуация» не терпит присутствия третьего. К тому же отдельные сеансы лечения весьма неравноценны; такой — некомпетентный — зритель, попавший на любой сеанс, скорее всего не получил бы должного впечатления, он едва ли сумел бы понять, что происходит между аналитиком и пациентом, или ему было бы скучно. Стало быть, хорошо это или плохо, ему придется довольствоваться нашей информацией, которую мы хотим представить как можно правдивей.

Итак, больной может страдать от колебаний настроения, с которыми он не справляется, или от малодушного уныния, из-за которого парализуется его энергия, и он считает себя ни на что не годным, или от боязливой робости, когда находится среди незнакомых людей. Он может, не понимая того, ощутить, что выполнение своей профессиональной работы доставляет ему трудности, равно как любое серьезное намерение и всякое предприятие. Однажды — неизвестно, почему — он перенес мучительный приступ тревожных чувств и с тех пор не может без усилий самостоятельно идти по улице или ездить по железной дороге, возможно, вообще вынужден отказаться и от того, и от другого. Или, что весьма необычно, его мысли идут своими собственными путями и не подчиняются его воле. Они прослеживают проблемы, которые для него весьма безразличны, но от которых он не может отделаться. На него возлагаются совершенно смехотворные задачи, например, подсчитывать количество окон в рядах домов, а при исправлении простых обязанностей, как-то: бросить письма в почтовый ящик или перекрыть газовое пламя — его мгновением позже начинает одолевать сомнение, действительно ли он это сделал. Возможно, это лишь вызывает Досаду и надоедает, но состояние станет невыносимым, если вдруг °н не сможет защититься от мысли, что толкнул ребенка под колеса

автомобиля, сбросил какого-то неизвестного человека с моста в воду, или если вынужден себя спрашивать, не он ли тот самый убийца, которого ищет полиция как виновника раскрытого сегодня преступления. Это же явная бессмыслица, он сам это знает, он никогда не делал человеку чего-то плохого, но даже если бы он действительно был тем разыскиваемым убийцей, ощущение — чувство вины — не могло бы быть более сильным.

Или же наш пациент — пусть на этот раз пациентка — страдает иначе и в другой области. Она — пианистка, но ее пальцы судорожно сжимаются и отказываются служить. Стоит ей подумать о том, чтобы выехать в свет, как у нее тут же возникает естественная потребность, удовлетворение которой было бы несовместимо с общением. Поэтому она отказалась посещать званые вечера, балы, театры, концерты. Если она и может самую малость себе это позволить, то у нее возникают сильные головные боли или другие болезненные ощущения. Возможно, что прием пищи каждый раз заканчивается для нее рвотой, что со временем может стать опасным для жизни. И наконец, прискорбно, что она не выносит никакого волнения, которого в жизни избежать все-таки невозможно. При таких поводах она падает в обмороки, часто сопровождающиеся мышечными судорогами, которые напоминают жуткие болезненные состояния.

Еще другие больные ощущают у себя нарушения в особой области, где эмоциональная жизнь встречается с требованиями, которые предъявляются к телу. Если речь идет о мужчинах, то они ощущают себя неспособными дать телесное выражение нежным побуждениям, направленным на человека противоположного пола, тогда как по отношению к менее любимым объектам в их распоряжении, возможно, находятся все реакции. Или своей чувственностью они привязаны к лицам, которых они презирают, от которых они хотели бы освободиться. Или она ставит им такие условия, выполнение которых отвратительно им самим. Если речь идет о женщинах, то вследствие страха и отвращения или из-за неизвестных препятствий они чувствуют себя неспособными следовать требованиям половой жизни; если же они отдались любви, то ощущают себя обманутыми в наслаждении, которое природа установила наградой за такую уступчивость.

Все эти лица признают себя больными и ищут врачей, от которых ждут помощи в устранении таких нервных расстройств. У врачей также имеются категории, под которые подводят эти страдания. В соответствии со своими позициями они диагностируют их

с помощью разных названий: неврастения, психастения, фобии, невроз навязчивости, истерия. Они исследуют органы, которые порождают симптомы: сердце, желудок, кишечник, гениталии, — и находят их здоровыми. Они рекомендуют временно отказаться от привычного образа жизни, отдых, укрепляющие процедуры, тонизирующие медикаменты, добиваются благодаря этому временных облегчений — или же не добиваются ничего. В конце концов больные узнают, что есть люди, которые специально занимаются лечением таких недугов, и начинают у них анализ.

Наш третейский судья, которого я представляю себе как рядом присутствующего, во время полемики о болезненных проявлениях нервнобольных выказывал признаки нетерпения. Теперь он становится внимательным, напряженным и говорит: «Итак, сейчас мы узнаем, как поступит аналитик с больным, которому не смог помочь врач».

Между ними не происходит ничего иного, кроме того что они друг с другом беседуют. Аналитик не использует инструментов, даже для исследования, ни прописывает лекарств. Если это возможно, во время лечения он даже оставляет пациента в его окружении и в его обстановке. Это, конечно, не является непременным условием и не всегда такое можно осуществить. Аналитик приглашает к себе пациента определенный час дня, побуждает его говорить, слушает его, затем говорит сам и просит пациента его выслушать.

Вид нашего третейского судьи свидетельствует теперь о явном облегчении и расслаблении, но выдает также известную долю презрения. Он словно подумал: «И ничего более? Слова, слова и снова слова, как говорит принц Гамлет»¹. Ему, конечно, приходит на ум язвительное высказывание Мефистофеля, как удобно орудовать словами², строфа, которую ни один немец никогда не забудет.

Он также говорит: «Стало быть, это своего рода волшебство, Вы говорите и этим развеиваете его недуг».

Совершенно верно, это было бы волшебством, если бы действовало скорее. Волшебству, безусловно, присуща быстрота, хочется сказать: неожиданность результата. Но аналитическое лечение требует месяцев и даже лет; такое медлительное волшебство теряет свойство чудесного. Впрочем, мы не хотим относиться к слову пренебре-

' [Шекспир, «Гамлет», акт II, 2-я сцена: «Слова, слова, слова».] ² [В сцене с учеником в «Фаусте» Гёте, часть I, 4-я сцена: «Словами диспуты ведутся...»]

жительно. Ведь это мощный инструмент, это — средство, с помощью которого мы сообщаем друг другу наши чувства, способ влиять на других. Слова могут оказывать несказанное благотворное действие и наносить ужасные раны. Разумеется, в начале было Дело¹, слово пришло позднее, при иных условиях это был культурный прогресс, когда дело сократилось до слова. Но первоначально слово было все-таки волшебством, магическим актом, и оно по-прежнему во многом сохраняет свою былую силу.

Третейский судья продолжает: «Допустим, что пациент не лучше, чем я, готов понять аналитическое лечение; как Вы хотите заставить его поверить в волшебство слова или разговора, который должен освободить его от недуга?»

Разумеется, его нужно подготовить, и для этого находится простой путь. Его просят быть со своим аналитиком совершенно искренним, ничего из того, что ему приходит в голову, намеренно не скрывать, в дальнейшем не считаться ни с какими помехами, которым хотелось бы исключить из сообщения иные мысли или воспоминания. Каждый человек знает, что у него есть такие вещи, о которых он рассказал бы другим лишь весьма неохотно или сообщение которых, по его мнению, вообще исключено. Это его «интимные вещи». Он также подозревает — что означает большой шаг вперед в психологическом самопознании, — что существуют другие вещи, в которых ему не хочется признаваться себе самому, которые охотно скрывают от самого себя, которые поэтому сразу же прерывают и изгоняют из своего мышления, если они все-таки появляются. Возможно, он сам замечает начало очень странной психологической проблемы в ситуации, что собственная мысль должна храниться в тайне от собственной самости. Дело обстоит так, словно его самость уже не составляет единое целое, которым он всегда ее считал, словно в нем имелось еще и нечто другое, что может этой самости противопоставляться. Возможно, у него возникнет смутное ощущение противоречия между самостью и душевной жизнью в широком смысле. Если он теперь принимает требование анализа говорить все, то он легко станет доступным ожиданию, что общение и обмен мыслями то при столь необычных условиях может привести и к особым последствиям.

«Я понимаю, — говорит наш беспристрастный слушатель, — Вы полагаете, что любой невроз содержит нечто такое, что его угне-

¹ [Гёте. «Фауст, часть I, 3-я сцена. Этой цитатой Фрейд завершил «Тотем и табу» (1912-1913) (Studienausgabe, т. 9, с. 444).]

тает, тайну, а когда Вы побуждаете его это высказать, Вы освобождаете его от гнета и оказываете на него благотворное действие. Но ведь это принцип исповеди, которым с давних пор пользовалась католическая церковь, чтобы обеспечить свою власть над умами».

«И да, и нет», —должны мы ответить. Пожалуй, исповедь входит в анализ, так сказать, в качестве его вступления. Однако далеко от него отстоит, чтобы совпасть с сущностью анализа или объяснить его действие. На исповеди грешник говорит то, что он знает, в анализе невротик должен сказать больше. Мы также ничего не знаем о том, чтобы исповедь когда-либо обладала силой, способной устранить непосредственные симптомы болезни.

«Тогда я вообще ничего не понимаю», — звучит ответ. «Что же это должно означать: сказать больше, чем знает? Но я могу представить себе, что Вы как аналитик оказываете на своего пациента более сильное влияние, чем духовный отец на исповедующегося, поскольку Вы намного дольше, интенсивнее, а также индивидуальнее занимаетесь с ним, и что Вы используете это возросшее влияние для того, чтобы отвлечь его от болезненных мыслей, разубедить в его опасениях и т. д. Было бы весьма удивительно, что таким образом удается справиться также и с чисто физическими явлениями, такими как рвота, диарея, судороги, но я знаю о том, что такие влияния весьма благотворны, когда человека вводят в гипнотическое состояние. Вероятно, своими хлопотами о пациенте Вы достигаете таких гипнотических отношений, суггестивного присоединения к Вашей персоне, даже если это Вы не имеете такого намерения, и в таком случае чудеса Вашей терапии — это эффекты гипнотической суггестии. Но, насколько я знаю, гипнотическая терапия работает намного быстрее, чем Ваш анализ, который, как Вы говорите, длится месяцы и годы».

Наш третейский судья не так уж несведущ и не так уж беспомощен, как мы оценивали его вначале. Несомненно, что он пытается постичь психоанализ с помощью своих прежних знаний, присоединить его к чему-то, что он уже знает. Теперь перед нами непростая задача объяснить ему, что это не удастся, что анализ является методом suigeneris¹, чем-то новым и своеобразным, что можно понять только с помощью новых воззрений, или, если хотите, предположений. Но мы еще обязаны дать ему ответ на его последние замечания.

[Уникальным (лат.). — Примечание переводчика.]

То, что Вы сказали об особом личном влиянии аналитика, разумеется, очень важно. Такое влияние существует и играет в анализе важную роль. Но оно не такое, как при гипнотизме. Должно быть, удастся доказать Вам, что ситуации здесь и там совершенно разные. Пожалуй, будет достаточно замечания, что это личное влияние — «суггестивный» момент — мы не используем для того, чтобы подавить симптомы недуга, как это происходит при гипнотической суггестии. Далее, было бы неправильно полагать, что этот момент непременно является носителем и проводником лечения. В начале — пожалуй; но в дальнейшем это противоречит нашим аналитическим намерениям и вынуждает нас к самым активным контрмерам. Мне также хотелось бы на примере Вам показать, насколько чужды аналитической технике отвлечение и разубеждение. Если наш пациент страдает от чувства вины, как если бы он совершил тяжелое преступление, то мы не советуем ему, подчеркивая свою несомненную невиновность, не принимать близко к сердцу эти муки совести; это безуспешно он уже пытался делать и сам. Но мы напоминаем ему о том, что такое сильное и стойкое ощущение должно быть обосновано чем-то фактическим, и это, может быть, удастся найти.

«Меня бы, наверное, удивило, — полагает третейский судья, — если бы подобным согласием Вы смогли бы успокоить чувство вины своего пациента. Но в чем же состоят Ваши аналитические намерения, и чем Вы занимаетесь с пациентом?»

Еслиядолжен сказать Вам нечто понятное, то, пожалуй, я должен сообщить Вам часть психологического учения, которая вне аналитического круга неизвестна или не оценивается должным образом. Из этой теории легко можно вывести, чего мы хотим от больного и каким способом этого достигаем. Я Вам представлю ее догматически, как если бы она была готовой научной системой. Только не надо считать, что как таковая она возникла сразу, подобно философской системе. Мы разрабатывали ее очень медленно, подолгу боролись за каждую частичку, беспрерывно модифицировали ее в постоянном контакте с наблюдением, пока, наконец, она не приобрела форму, в которой она, похоже, годится для наших целей. Еще несколько лет назад мне пришлось бы облачать это учение в другие слова. Разумеется, я не могу Вам ручаться за то, что нынешняя форма выражения останется окончательной. Вы знаете, что наука — не откровение, она лишена — еще долгое время после ее начальных стадий — свойств определенности, непреложности, непогрешимости, по которым так сильно тоскует человеческое мышление. Но в том виде, как она есть, она — это все, что мы можем иметь. Если Вы к тому же учтете, что наша наука очень молода, едва ли насчитывает сотню лет, и что она имеет дело чуть ли не с самым трудным материалом, который может быть представлен для исследования людьми, то Вам легко будет занять правильную позицию по отношению к моему докладу. Но Вы можете прерывать меня по своему усмотрению всякий раз, когда Вы не сможете следовать за мной или когда Вы пожелаете дальнейших разъяснений.

Дата добавления: 2014-12-11 | Просмотры: 663 | Нарушение авторских прав