АкушерствоАнатомияАнестезиологияВакцинопрофилактикаВалеологияВетеринарияГигиенаЗаболеванияИммунологияКардиологияНеврологияНефрологияОнкологияОториноларингологияОфтальмологияПаразитологияПедиатрияПервая помощьПсихиатрияПульмонологияРеанимацияРевматологияСтоматологияТерапияТоксикологияТравматологияУрологияФармакологияФармацевтикаФизиотерапияФтизиатрияХирургияЭндокринологияЭпидемиология

На Кубе пирамиды используются официальной медициной уже больше 8 лет. Почему?... 14 страница

До тех пор пока сообщения и мысли пациента следуют без заминки, темы переноса касаться не стоит. С этой наиболее щекотливой из всех процедур нужно повременить, пока перенос не станет сопротивлением.

Следующий вопрос, который встает перед нами, носит принципиальный характер. Он гласит: с какого момента мы должны со-

¹ [Ср. выше, с. 193-194.]

общать что-то анализируемому? Когда наступает время раскрыть ему тайное значение его мыслей, посвятить его в предположения и техническими процедуры анализа?

Ответ на него может быть только следующий: не раньше, чем у пациента установится эффективный перенос, настоящий раппорт. Первой целью лечения остается — привязать больного к лечению и к персоне врача. Единственное, что нужно для этого сделать, — дать ему время. Когда к нему проявляют серьезный интерес, тщательно устраняют возникающие поначалу сопротивления и избегают известных промахов, такая привязанность возникает у пациента сама по себе, и он присоединяет врача к имаго тех лиц, от которых он привык получать любовь. Однако это первого успеха можно лишиться, если с самого начала занять позицию, которая отлична от вчувствования, скажем, морализирующую, или если вести себя как представитель или уполномоченный партии, скажем, супруга или супруги т. д.'

Разумеется, этот ответ содержит осуждение метода, который хотел бы сообщать пациенту переводы его симптомов, как только их разгадали, или усматривал бы особый триумф в том, чтобы при первой же встрече бросить ему в лицо эти «решения». Опытному аналитику не составляет труда четко и внятно уловить скрытые желания больного из одних только его жалоб и из истории его болезни; но насколько нужно быть самодовольным и безрассудным, чтобы после самого короткого знакомства раскрыть постороннему человеку, не знакомому со всеми аналитическими предположениями, что он инцестуозно привязан к матери, желает смерти своей якобы любимой жене, вынашивает намерение обмануть своего шефа и т. п.²! Я слышал, что есть аналитики, которые гордятся такими мгновенными диагнозами и быстротечным лечением, но я предостерегаю каждого, что таким примерам лучше не следовать. Этим полностью дискредитируешь себя и свое дело и вызовешь самые бурные возражения, и при этом не важно, правильно угадал или нет, собственно говоря, тем более сильное сопротивление, чем правильнее угадал. Как правило, терапевтичес-

' [Только в первом издании вторая часть предложения выглядит следующим образом: «...если вести себя как представитель и уполномоченный партии, с которой пациент пребывает в конфликте, скажем, родителей, супруга или супруги и т. д.».]

² [Ср. в связи с этим подробный пример, который Фрейд уже приводил в своей работе «О "диком" психоанализе. (1910А:), с. 135 и далее, выше.]

кий эффект сначала будет равен нулю, но отпугнет от анализа окончательно. Да и на поздних стадиях лечения необходимо проявлять осмотрительность, чтобы не сообщать о разгадке симптома и о переводе желания раньше, чем пациент не будет стоять перед этим вплотную, так что ему нужно будет сделать еще один маленький шаг, чтобы самому овладеть этим решением. В прежние годы мне часто доводилось убедиться на собственном опыте, что преждевременное сообщение разгадки вело к преждевременному концу лечения — как вследствие сопротивлений, которые совершенно неожиданно пробуждались, так и благодаря облегчению, которое наступало с разгадкой.

Здесь возразят. Разве наша задача — продлить лечение, а не наоборот, привести его к завершению как можно скорее? Разве больной не страдает от своего незнания и непонимания и не наша ли обязанность — сделать его осведомленным как можно скорее, то есть как только стал осведомленным сам врач?

Ответ на этот вопрос нуждается в небольшом отступлении о значении знания и механизме излечения в психоанализе.

В самые ранние времена аналитической техники мы высоко ценили — правда, в рамках интеллектуалистской мыслительной установки — знание больным того, что им было забыто, и при этом едва ли проводили различие между нашим и его знанием. Мы считали необыкновенной удачей, если удавалось получить сведения о забытой детской травме от другой стороны, например от родителей, воспитателей или от самого соблазнителя, что становилось возможным в отдельных случаях, и спешили довести до сведения больного информацию и доказательства ее подлинности, с уверенностью ожидая, что таким образом быстро покончим с неврозом и с лечением. Было тяжелым разочарованием, когда ожидаемый результат отсутствовал. Кате могло случиться, что больной, который знал теперь о своем травматическом переживании, все-таки вел себя так, словно знает о нем не больше, чем раньше? Даже воспоминание о вытесненной травме не желало всплывать после того, как сообщали о ней и ее описывали.

В одном конкретном случае мать истерической девушки рассказала мне о гомосексуальном переживании, оказавшем большое влияние на фиксацию приступов девушки. Мать поразила сама сцена, которую, однако, больная совершенно забыла, хотя уже и находилась тогда в предпубертатном возрасте. Я смог сделать тут

поучительный вывод. Каждый раз, когда я повторял девушке рассказ матери, она реагировала истерическим приступом, а после него сообщение вновь забывалось. Не подлежало сомнению, что больная оказывала сильнейшее сопротивление навязанному ей знанию; в конечном счете она симулировала слабоумие и полную потерю памяти, чтобы защитить себя от моих сообщений. Таким образом, нужно было решиться на то, чтобы лишить знание предписанного ему значения и сделать акцент на сопротивлениях, которые в свое время стали причиной неведения да и теперь по-прежнему были готовы его защищать. Однако сознательное знание было беспомощным против этих сопротивлений, даже если оно не изгонялось снова¹.

Странное поведение больных, которые умеют объединять сознательное знание с неведением, для так называемой нормальной психологии остается необъяснимым. Психоанализу — в силу того, что он признает бессознательное — никакой трудности это не представляет; однако описанный феномен относится к фактам, наилучшим образом подтверждающим точку зрения, которая представляет душевные процессы топически дифференцированными. Больные знают теперь о вытесненном переживании в своем мышлении, но у него отсутствует связь с тем местом, в котором в том или ином виде содержится вытесненное воспоминание. Изменение может наступить только тогда, когда сознательный мыслительный процесс проник до этого места и преодолел там сопротивления, обусловленные вытеснением. Дело обстоит так, как если бы в министерстве юстиции был оглашен указ, согласно которому несовершеннолетних надо судить менее строго. Пока этот указ не дошел до сведения отдельных участковых судов, или в том случае, если участковые судьи не намерены следовать этому указу и, скорее, выносят решения по собственному усмотрению, в обращении с отдельными несовершеннолетними правонарушителями ничего измениться не может. Для корректировки добавим еще, что сознательное сообщение больным того, что ими было вытеснено, все же безрезультатным не остается. Оно не окажет желательного эффекта, не положит конец симптомам, но будет иметь другие последствия. Сначала оно вызовет сопротивления, но затем, когда они

¹ [В период совместной работы с Брейером Фрейд занимал совершенно Другую позицию по этому вопросу, о чем можно судить из его сообщения об аналогичном случае в «Этюдах об истерии» (1895rf), выше, с. 68—69.]

будут преодолены, приведет в действие мыслительный процесс, в ходе которого будет оказано, наконец, ожидаемое влияние на бессознательное воспоминание¹.

Теперь самое время рассмотреть взаимодействие сил, которые мы приводим в движение посредством лечения. Первым двигателем терапии является страдание пациента и вытекающее из него желание излечиться. Из величины этой движущей силы кое-что вычитается — то, что раскрывается только в ходе анализа, прежде всего вторичная выгода от болезни², но сама эта движущая сила должна сохраняться до конца лечения; любое улучшение приводит к ее уменьшению. Но сама по себе устранить болезнь она неспособна; ей недостает двух вещей: она не знает путей, которые нужно проложить к такому концу, и у нее нет в наличии необходимых количеств энергии, чтобы справиться с сопротивлениями. Оба недостатка устраняет аналитическое лечение. Величины аффекты, необходимые для преодоления сопротивлений, оно предоставляет в распоряжение благодаря мобилизации энергий, заготовленных для переноса; своевременными сообщениями оно показывает больному пути, по которым он должен направить эти энергии. Довольно часто сам по себе перенос может устранить симптомы болезни, но в таком случае только временно, до тех пор пока он сам сохраняется. Тогда это будет суггестивным лечением, а не психоанализом. Последнего названия лечение заслуживает только тогда, когда перенос использовал свою интенсивность для преодоления сопротивлений. Только тогда болезненное состояние становится невозможным, даже если перенос упразднен, как того требует его предопределение.

В ходе лечения пробуждается еще и другой содействующий момент — интеллектуальный интерес и понимание больного. Однако в сравнении с другими борющимися между собой силами он едва ли принимается во внимание; ему постоянно грозит обесценение вследствие помутнения суждения, которое исходит от сопро-

¹ [Топографическая картина различий между бессознательными и сознательными представлениями уже обсуждалась Фрейдом в его описании случая «маленького Ганса» (1909А), Studienausgabe, т. 8, с. 103—104, и имплицитно содержится также в его работе «О "диком" психоанализе» (1910£), с. 139, выше. Трудности и недостатки модели обнаружились примерно через два года после публикации данной работы в разделах II и VII метапсихологического сочинения «Бессознательное» (1915е), где эти различия описываются более основательно, Studienausgabe, т. 3, с. 131-135 и с. 159--162.]

² [См. примечание, выше, с. 192.]

тивлений. Стало быть, в качестве новых источников энергии, которыми больной обязан аналитику, остаются перенос и указания (при помощи сообщения). Но указаниями он пользуется только постольку, поскольку к этому его побуждает перенос, и поэтому с первым сообщением он должен повременить, пока не установится сильный перенос и — добавим еще — пока не будет устранено нарушение переноса, вызванное поочередно возникающими сопротивлениями при переносе¹.

¹ [Весь вопрос о принципе действия психоаналитической терапии, а также, в частности, переноса очень подробно обсуждается в 27-й и 28-й лекциях по введению в психоанализ (1916—1917). Несколько интересных замечаний о трудностях при соблюдении основного правила Фрейд делает в главе VI работы «Торможение, симптом и тревога» (1926d), Studienausgabe, т. 6, с. 265—266.]

Воспоминание, повторение и проработка

Дальнейшие советы по технике психоанализа II

(1914)

Старой гипнотической технике нужно оставаться благодарным зато, что она изолированно и схематично продемонстрировала нам отдельные психические процессы анализа. Только благодаря этому мы смогли обрести мужество, чтобы создавать и прояснять сложные ситуации в самом аналитическом лечении.

При том гипнотическом лечении воспоминание конструировалось очень просто. Пациент переносился в прежнюю ситуацию, которую, казалось, он никогда не смешивал с нынешней, сообщал о психических процессах в ней, насколько они оставались нормальными, и добавлял то, что могло получиться благодаря превращению бессознательных тогда процессов в сознательные.

Присоединю здесь несколько замечаний, подтверждение которым любой аналитик найдет в собственном опыте¹. Забывание впечатлений, сцен, переживаний сводится большей частью к таких «блокированию». Когда пациент говорит об этом «забывании», он почти никогда не упускает при этом добавить: «Собственно говоря, я всегда это знал, но только об этом не думал». Он нередко выражает свое разочарование тем, что ему приходит в голову мало вещей, которые он может признать «забытыми», о которых он никогда больше не вспоминал, после того как они случились. Между тем также и это желание находит удовлетворение, особенно при конверсионных истериях. «Забывание» претерпевает дальнейшее ограничение, если принять во внимание повсеместно встречающиеся покрывающие воспоминания. В иных случаях у меня возникало впечатление, что известная, столь важная для нас в теоретическом отношении детская амнезия полностью компенсируется покрывающими воспоминаниями. В них содержится не только нечто существенное из детской жизни, но, собственно говоря, все существенное. Нужно только уметь извлекать это из них посредством анализа. Они репрезентируют забытые детские годы столь же достаточно, как явное содержание сновидения — мысли сна.

Другую группа психических процессов, которую в качестве чисто внутренних актов можно противопоставить впечатлениям и результатам, фантазии, отношения, эмоциональные побуждения, взаимосвязи, с точки зрения забывания и воспоминания нужно рассматривать отдельно. Здесь особенно часто случается так, что «вспоминается» нечто, что никогда не могло быть «забыто», потому

¹ [Только в первом издании этот, а также три следующих абзаца, в которых сформулированы вставленные замечания, набраны петитом.]

что это никогда не замечалось, никогда не было осознанным, и, кроме того, для процессов, происходящих в психике, по-видимому, совершенно неважно, была ли такая «взаимосвязь» осознанной, а затем забылась или она никогда не достигала сознания. Убеждение, который приобретает больной в ходе анализа, совершенно не зависит от такого воспоминания.

Особенно при разнообразных формах невроза навязчивости забытое ограничивается в основном разобщением связей, непониманием последовательностей, изолированием воспоминаний.

В случае особого рода чрезвычайно важных событий, приходящихся на очень ранние периоды детства и в свое время пережитых без понимания, но впоследствии понятых и истолкованных, чаще всего воспоминание пробудить не удается. К знанию о них приходят благодаря сновидениям, и в них заставляют поверить самые убедительные мотивы, относящиеся к устройству невроза; можно также убедиться, что после преодоления своих сопротивлений анализируемый не использует отсутствие чувства воспоминания (ощущения знакомого) против их принятия. Тем не менее этот объект требует настолько большой критической осторожности и приносит так много нового и удивительного, что я оставлю его на потом для отдельного рассмотрения на подходящем материале¹.

От этого отрадного для нас гладкого течения при применении новой техники остается очень мало, зачастую — не остается вообще ничего. Также и здесь встречаются случаи, которые какое-то время ведут себя, как при гипнотической технике, и терпят фиаско только потом; другие случаи с самого начала ведут себя по-другому. Если для обозначения различия придерживаться последнего типа, то мы вправе сказать, что анализируемый вообще ничего не вспоминает из забытого и вытесненного, — он это проигрывает². Он репродуцирует это не как воспоминание, а как действие, он повторяет это, разумеется, не зная, что он это повторяет.

¹ [Этот намек относится к «Волкову» и его сновидению, которое приснилось ему в пять лет. Фрейд как раз завершил этот анализ и, возможно, намеревался примерно в одно время с данной работой написать историю своего больного, хотя затем она была опубликована четырьмя годами позднее (19186). Перед этим Фрейд рассматривал этот особый класс детских воспоминаний во второй половине 23-й лекции по введению в психоанализ (1916-1917).|

² [Фрейд это прояснил значительно раньше, а именно в своем послесловии к истории болезни «Доры» (1905еЛ Studienausgabe, т. 6, S. 183, где обсуждается тема переноса.]

К примеру: анализируемый не рассказывает, что помнит, как был упрям и недоверчив к авторитету родителей, а ведет себя таким образом по отношению к врачу. Он не помнит, как, растерянный и беспомощный, застрял в своем инфантильном сексуальном исследовании, а преподносит кучу запутанных сновидений и мыслей, сокрушается, что ему никогда не удается довести дело до конца, и преподносит это как свою судьбу. Он не вспоминает, что очень стыдился определенных проявлений сексуальности и боялся их разоблачения, а демонстрирует, что стыдится лечения, которому теперь подвергся, и старается от всех его скрыть, и т. д.

Прежде всего он начинает лечение с подобного повторения. Часто, когда пациенту с изменчивой историей жизни и долгой историей болезни сообщают основное психоаналитическое правило, а затем просят его говорить все, что приходит в голову, и теперь ожидают, что его сообщения потекут рекой, прежде всего узнаешь, что сказать ему нечего. Он молчит и утверждает, что ему ничего не приходит в голову. Разумеется, это не что иное, как повторение гомосексуальной установки, которая протискивается вперед в качестве сопротивления всякому воспоминанию. [С. 198.] Все время, пока больной проходит лечение, он не будет свободен от этого принуждения к повторению¹; в конечном счете становится ясным, что это его способ вспоминать.

Разумеется, нас в первую очередь будет интересовать отношение этого навязчивого воспроизведения к переносу и сопротивлению. Вскоре мы замечаем, что и сам перенос — это лишь часть повторения, а повторение — это перенос забытого прошлого не только на врача, но и на все другие области нынешней ситуации. Стало быть, мы должны быть готовы к тому, что анализируемый уступает принуждению к повторению, заменяющего импульс к воспоминанию, не только в личном отношении к врачу, но и во всех других одновременно осуществляемых видах деятельности и жизненных ситуациях, например, когда во время лечения он выбирает объект любви, ставит перед собой какую-либо задачу, берется за какое-то дело. Нетрудно распознать здесь и долю сопротивления. Чем силь-

' [Здесь, по-видимому, впервые высказывается идея навязчивого повторения, которая в гораздо в более общей форме играла важную роль в теории влечений, разработанной Фрейдом позднее. В таком клиническом применении она встречается также в работе «Жуткое» (1919А), Studienausgabe, т. 4, с. 261, и привлекается для подтверждения общего тезиса в главе III эссе «По ту сторону принципа удовольствия» (1920g), Studienausgabe, т. 3, с. 228 и далее, где Фрейд ссылается на данную работу.]

нее сопротивление, тем обильнее воспоминание заменяется проигрыванием (повторением). Ведь идеальное воспоминание забытого при гипнозе соответствует состоянию, в котором сопротивление полностью устранено. Если лечение начинается под патронажем мягкого и открыто не выраженного позитивного переноса, то он позволяет прежде всего углубиться в воспоминания, как при гипнозе, и в это время даже симптомы болезни смолкают; но если в дальнейшем этот перенос становится враждебным или чересчур сильным и поэтому нуждается в вытеснении, то воспоминание тотчас уступает место проигрыванию. Отныне очередность того, что должно быть повторено, определяют сопротивления. Больной извлекает из арсенала прошлого виды оружия, с помощью которых он защищается от продолжения лечения и которые мы должны отнимать у него один за другим.

Мы слышали, что анализируемый повторяет, вместо того чтобы вспоминать, повторяет в условиях сопротивления; мы можем теперь спросить, что, собственно говоря, он повторяет или проигрывает? Ответ гласит: он повторяет все, что из источников вытесненного уже утвердило себя в его открыто демонстрируемом поведении, его торможения и непригодные установки, патологические черты его характера. Ведь он повторяет во время лечения также и все свои симптомы. И тут мы можем отметить, что, подчеркивая навязчивость повторения, мы получили не новый факт, а лишь добились большего единообразия в нашем понимании. Мы отдаем себе отчет в том, что болезненное состояние анализируемого не может прекратиться с началом его анализа, что мы должны относиться к его болезни не как к историческому событию, а как к актуальной силе. Часть за частью этого болезненного состояния появляется теперь на горизонте и попадает в сферу действия терапии, и пока больной переживает это как нечто реальное и актуальное, мы должны проделать нашу терапевтическую работу, которая в значительной степени состоит в сведении к прошлому.

Побуждение к воспоминанию в гипнозе, должно быть, производило впечатление эксперимента в лаборатории. Побуждение к повторению во время аналитического лечения в соответствии с новой техникой означает — воскрешать часть реальной жизни и потому не может быть во всех случаях безопасным и безобидным. С этим связана целая проблема зачастую неизбежного «ухудшения во время лечения».

Прежде всего, уже начало лечения приводит к тому, что больной меняет свою сознательную установку к болезни. Обычно он

довольствоваться тем, что жаловался на нее, презирал ее как бессмыслицу, умалял ее значение, но в остальном продолжал демонстрировать в связи с ее проявлениями вытесняющее поведение, политику страуса, которую проводил по отношению к ней в самом начале. Поэтому может случиться, что по-настоящему он не знает условий своей фобии, не слышит точного текста своих навязчивых идей или не понимает истинной цели своего навязчивого импульса¹. Разумеется, для лечения это не нужно. Ондолжен найти в себе мужество сосредоточить свое внимание на проявлениях своей болезни. Сама болезнь уже не может быть для него чем-то заслуживающим презрения, напротив, она становится достойным противником, частью его существа, которая опирается на веские мотивы, от которого нужно получить нечто ценное для будущей жизни. Таким образом, с самого начала подготавливается примирение с вытесненным, которое выражает себя в симптомах, но также отводится место известной терпимости к нездоровью. Если теперь вследствие этого нового отношения к болезни обостряются конфликты и протискиваются вперед симптомы, бывшие дотоле неясными, то пациента легко можно утешить замечанием, что это лишь неизбежные, но преходящие ухудшения и что нельзя уничтожить врага, который отсутствует или которого нет поблизости. Но сопротивление может воспользоваться ситуацией в своих целях и злоупотребить позволением быть больным. Оно словно демонстрирует: «Смотри, вот что получится, если я действительно допущу эти вещи. Разве я неправильно поступало, подвергая их вытеснению?» Особенно лица юношеского и детского возраста охотно пользуются требуемой в лечении уступкой болезненному состоянию, предаваясь симптомам болезни.

Другие опасности возникают в результате того, что в дальнейшем ходе лечения могут добиться повторения также новые, более глубоко лежащие импульсы влечения, которые еще себя не утвердили. Наконец, действия пациента вне переноса могут повлечь за собой временные осложнения в жизни или даже быть столь изощренными, что надолго обесценивают здоровье, которое нужно приобрести.

Тактику, которую должен избрать врач в этой ситуации, легко оправдать. Для него воспоминание в старой манере, репродуциро-

¹ [См. примеры этого в описаниях случаев «маленького Ганса» (19096), Studienausgabe, т. 8, с. 105—106, и «Крысина» (l909d), Studienausgabe, т. 7, с. 84-85.]

вание в психической области, остается целью, которой он продолжает придерживаться, даже если знает, что при новой технике достичь ее невозможно. Он готовится к постоянной борьбе с пациентом, чтобы все импульсы, которые тот хочет направить в сферу моторики, удержать в психической области, и празднует как триумф лечения, если благодаря работе воспоминания удается покончить с чем-то, что пациенту хочется отвести с помощью действия. Если связь через перенос можно как-то использовать, то благодаря лечению удается удержать больного от всех более значимых повторных действий и использовать намерение к их совершению in statu nascendi¹ в качестве материала для терапевтической работы. От вреда, который может причинить осуществление больным своих импульсов, проще всего уберечь, если его обязать до завершения лечения не принимать важных для жизни решений, например, не выбирать профессии, окончательного объекта любви, а для всех этих намерений дожидаться выздоровления.

При этом стараются сберечь то, что в личной свободе анализируемого совместимо с этими мерами предосторожности, не препятствуют ему в осуществлении менее важных, пусть и безрассудных намерений и не забывают о том, что, собственно говоря, человек учится уму-разуму только на своих ошибках и на собственном опыте. Бывают также больные, которые во время лечения пускаются в какое-нибудь совершенно нецелесообразное предприятие, которых удержать их от этого невозможно и которые лишь после этого становятся податливыми и доступными аналитическому воздействию. Иногда бывает и так, что нет времени на то, чтобы надеть на буйные влечения узду переноса, или что пациент актом повторения разрывает узы, привязывающие его к лечению. В качестве крайнего примера я могу выбрать случай пожилой дамы, которая в сумеречном состоянии неоднократно оставляла свой дом и своего мужа и куда-то сбегала, не сознавая мотива, заставлявший ее «удирать». Она приступила к лечению у меня с хорошо сформированным нежным переносом, неимоверно быстро усилила его в первые дни и в конце недели «удрала» также и от меня, еще до того как я успел ей что-либо сказать, что могло бы удержать ее от этого повторения.

Но главное средство, позволяющее обуздать навязчивое повторение пациента и преобразовать его в повод к воспоминанию, состоит в обращении с переносом. Мы делаем это повторение безвредным, скорее даже полезным, признавая его права, предостав-

[В стадии возникновения (лат.). — Примечание переводчика.]

ляя ему свободу действий в определенной области. Мы предоставляем ему перенос в качестве места действия, на котором ему разрешается развернуться чуть ли не с полной свободой, и от него требуется продемонстрировать нам в патогенных влечениях все то, что скрыто в душевной жизни анализируемого. Если содействие пациента проявляется только в том, что он соблюдает условия проведения терапии, то нам регулярно удается всем симптомам болезни дать новое значение в переносе¹, его обычный невроз заменить неврозом переноса², от которого больной может вылечиться благодаря терапевтической работе. Таким образом, перенос создает промежуточную область между болезнью и жизнью, благодаря которой осуществляется переход от первой к последней. Новое состояние переняло все свойства болезни, но представляет собой искусственную болезнь, повсеместно доступную нашим вмешательствам. В то же время оно является частью реального переживания, ставшего, однако, возможным благодаря особо благоприятным условиям и носящего временный характер. От реакций повторения³, которые проявляются в переносе, определенные пути ведут к пробуждению воспоминаний, почти без труда возникающих после преодоления сопротивлений.

Я мог бы на этом закончить, если бы заглавие этой статьи не обязало меня изложить еще одну часть аналитической техники. Как известно, преодоление сопротивлений начинается с того, что врач раскрывает сопротивление, никогда не распознававшееся анализируемым, и сообщает о нем пациенту. Похоже, что новички в анализе склонны принимать это вступление за работу в целом. Ко мне часто обращались за советом в случаях, когда врач жаловался на то, что демонстрировал больному его сопротивление, и все же ничего не менялось; более того, сопротивление только усиливалось и вся ситуация становилась еще менее ясной. Лечение, по-видимому, не продвигается. Это мрачное предположение затем всегда оказывалось неверным. Лечение, как правило, продолжалось наилучшим образом; врач просто забыл, что называние сопротивления по имени не влечет за собой непосредственное его прекращение. Больно-

¹ [В изданиях до 1924 года здесь стоит «условие в переносе».] ¹ [Отношение между этим особым техническим значением термина, которое введено здесь впервые, и обычным его употреблением (как нозологического обозначения истерий и неврозов навязчивости) разбирается в 27-й лекции по введению в психоанализ (1916-1917).]

³ [В первом издании на этом месте стоит «акты повторения».]

му нужно дать время углубиться в сопротивление, о котором он теперь уже знает¹, его проработать, его преодолеть, продолжая наперекор ему работу в соответствии с основным аналитическим правилом. Только на пике его в совместной работе с анализируемым обнаруживаются затем вытесненные импульсы влечения, которые питают сопротивление и в существовании и могуществе которых пациент убеждается благодаря такому переживанию. При этом врачу не остается ничего другого, как терпеливо ждать и допускать ход событий, которого нельзя избежать и который не всегда можно ускорить. Если он придерживается этого понимания, то не раз избежит иллюзии своей неудачи там, где он проводит лечение в правильном направлении.

На практике эта проработка сопротивлений может стать затруднительной задачей для анализируемого и испытанием терпения для врача. Но именно эта часть работы оказывает наибольшее изменяющее воздействие на пациента и отличает аналитическое лечение от всякого суггестивного влияния. Теоретически ее можно приравнять к «отреагированию» аффектов, защемленных вытеснением, без которого гипнотическое лечение оставалось неэффективным².

¹ [Во всех немецких изданиях, за исключением первого (который дословно воспроизводит заимствованный здесь текст), эта часть предложения звучит следующим образом: «...углубиться в неизвестное ему сопротивление», что выглядит довольно бессмысленным.]

Дата добавления: 2014-12-11 | Просмотры: 564 | Нарушение авторских прав