АкушерствоАнатомияАнестезиологияВакцинопрофилактикаВалеологияВетеринарияГигиенаЗаболеванияИммунологияКардиологияНеврологияНефрологияОнкологияОториноларингологияОфтальмологияПаразитологияПедиатрияПервая помощьПсихиатрияПульмонологияРеанимацияРевматологияСтоматологияТерапияТоксикологияТравматологияУрологияФармакологияФармацевтикаФизиотерапияФтизиатрияХирургияЭндокринологияЭпидемиология

На Кубе пирамиды используются официальной медициной уже больше 8 лет. Почему?... 19 страница

«Я Вас прерву еще до того, как Вы начнете. Вы говорите, что хотите доложить мне новую психологию, но я полагал, что психология — наука не новая. Существовало достаточно психологии и психологов, и я слышал в школе о больших достижениях в этой области».

Которые я не собираюсь оспаривать. Но если Вы проверите, то эти большие достижения должны будете отнести скорее к физиологии органов чувств. Учение о душевной жизни не могло развиваться, поскольку оно сдерживалось одной-единственной существенной недооценкой. Что охватывает оно сегодня, как ему

обучают в школах? Кроме тех ценных достижений в области физиологии органов чувств, множество классификаций и определения наших душевных процессов, которые благодаря употреблению в обиходе стали общим достоянием всех образованных людей. Очевидно, что для понимания нашей душевной жизни этого недостаточно. Разве Вы не заметили, что каждый философ, писатель, историк и биограф придумывает свою собственную психологию, высказывает свои особые предположения о взаимосвязи и целях душевных актов, и все они более или менее привлекательны соответствует истине и все в равной степени ненадежны? Тут, очевидно, отсутствует общий фундамент. Потому-то и получается, что в психологической области, так сказать, не существует уважения и авторитета. Любой человек может «браконьерствовать» здесь как угодно. Если Вы поднимете физический или химический вопрос, то всякий, кто не обладает «специальными знаниями», будет молчать. Но если Вы отважитесь на психологическое утверждение, то Вам придется столкнуться с суждением и возражением каждого. Вероятно, в этой области «специальных знаний» нет вовсе. У каждого имеется его душевная жизнь, и поэтому каждый считает себя психологом. Но это не кажется мне достаточным правоосновани-ем. Рассказывают, что у одной женщины, предложившей свои услуги «воспитательницы», спросили, умеет ли она обращаться с маленькими детьми. «Конечно, — сказала она в ответ, — ведь я сама была когда-то маленьким ребенком».

«И этот не замечаемый всеми психологами "общий фундамент" душевной жизни Вы хотите открыть благодаря наблюдениям за больными?»

Я не думаю, что это происхождение обесценивает наши данные. Эмбриология, к примеру, не заслуживала бы доверия, если бы она не могла убедительно объяснить возникновение врожденных пороков развития. Но я Вам рассказывал о людях, мысли которых идут своим собственным путем, так что они вынуждены размышлять о проблемах, которые им совершенно безразличны. Разве Вы думаете, что школьная психология когда-либо могла внести хоть малейший вклад в объяснение такой аномалии? И, наконец, со всеми нами случается так, что по ночам наше мышление идет собственным путем и создает вещи, которые мы затем не понимаем, которые изумляют нас и, внушая тревогу, напоминают болезненные продукты. Я имею в виду наши сны. Народ всегда верил, что сновидения имеют некий смысл, некую ценность, что-то означают. Этот смысл сновидений школьная психология никогда не могла

указать. Она ничего не могла поделать со сновидением; если она пыталась дать объяснения, то они были непсихологическими, вроде сведения к раздражениям органов чувств, неодинаковой глубине сна разных частей головного мозга и т. п. Однако можно сказать, что психология, которая не может объяснить сновидение, непригодна и для понимания нормальной душевной жизни и не может претендовать на то, чтобы называться наукой.

«Вы становитесь агрессивным, наверное, Вы коснулись больного места. Да, я слышал, что в анализе большое значение придают сновидениям, их истолковывают, пытаются найти воспоминания о стоящих за ними реальных событиях и т. д. Но также и то, что толкование сновидений подвержено произволу со стороны аналитиков и что сами они не еще не кончили спорить, как толковать сновидения и правомерно ли из них делать выводы. Если это так, то Вы не вправе столь активно подчеркивать преимущество, которое получил анализ перед школьной психологией».

Вы здесь действительно сказали много правильного. Верно, что для теории, так же как и для практики анализа толкование сновидений приобрело ни с чем не сравнимое значение. Если я кажусь агрессивным, то для меня это лишь способ защиты. Но когда я думаю о всех бесчинствах, которые иные аналитики учиняли с толкованием сновидений, я мог бы отчаяться признать правоту пессимистического изречения нашего великого сатирика Нестроя¹, которое гласит: «Всякий прогресс наполовину меньше, чем кажется поначалу!» Но люди путают и искажают, все, что попадает им в руки, и разве Вам доводилось сталкиваться с чем-то иным? С толикой осторожности и самодисциплины можно уверенно избежать большинства опасностей при толковании сновидений. Но не думаете ли Вы, что я никогда не приступлю к своему докладу, если мы позволим себе так отвлекаться?

«Да, Вы хотели рассказать о фундаментальном предположении новой психологии, если я Вас правильно понял».

Я не хотел бы с этого начинать. У меня есть намерение Вам рассказать, какие представления о структуре душевного аппарата были созданы нами во время аналитических исследований.

«Можно спросить: что Вы называете душевным аппаратом и из чего он построен?»

Что такое душевный аппарат, вскоре станет ясно. Из какого материала он построен — об этом я попрошу не спрашивать. Пси-

¹ [Иоганн Нестрой, 1801-1862. Фрейд еще раз цитирует это высказывание в работе «Конечный и бесконечный анализ» (1937с), ниже, с. 369.]

хологического интереса это не представляет и может быть для психологии таким же безразличным, как для оптики вопрос, из чего сделаны стенки подзорной трубы — из металла или картона. Мы вообще оставим в стороне материальную точку зрения, но не пространственную. Мы представляем себе неизвестный аппарат, служащий осуществлению психических функций, действительно как инструмент, построенный из различных частей, которые мы называем инстанциями; все они выполняют особые функции и имеют прочные пространственные отношения друг с другом, то есть пространственные отношения, «впереди» и «сзади», «поверхностно» и «глубоко», имеют для нас прежде всего лишь смысл описания обычной последовательности функций. Я все еще понятен?

«Едва ли, быть может, я пойму это позже, но в любом случае это своеобразная анатомия души, которой у естествоиспытателей все-таки уже не существует».

Чего Вы хотите, это всего лишь вспомогательное представление, как и многие другие в науках. Самые первые всегда были довольно грубыми. Open to revision ', — можно говорить в таких случаях. Я считаю нелишним сослаться здесь на ставшее популярным «как будто». Ценность такого представления — философ Ганс Фай-хингер² назвал бы его «фикцией» — зависит оттого, сколь многого с его помощью можно добиться.

Итак, продолжим. Мы стоим на почве житейской мудрости и признаем в людях душевную организацию, которая между своими возбуждениями органов чувств и восприятием телесных потребностей, с одной стороны, включила, с другой стороны, свои моторные акты и, преследуя определенные намерения, посредничает между ними. Мы называем эту организацию своим Я. Это не является новшеством, каждый из нас делает такое предположение, если он не философ, и даже некоторые, хотя они и философы. Но мы не думаем, что этим исчерпали описание душевного аппарата. Помимо этого Я мы выявляем другую душевную область, более обширную, грандиозную и темную, нежели Я, которую мы называем Оно. Отношение между ними и должно нас занимать в первую очередь.

¹ [Открытые для пересмотра (англ.). — Примечание переводчика.} - [Ганс Файхингер, 1852—1933. Его философская система излагается в «Философии "как будто"» (1911). Это произведение было очень популярно в немецкоязычных странах, особенно после Первой мировой войны. Фрейд относительно подробно обсуждает его в конце главы V в работе «Будущее одной иллюзии» (1927с), Studienausgabe, т. 9, с. 162—163.]

Вероятно, Вы выскажете недовольство, что для обозначения обеих наших душевных инстанций, или провинций, мы выбрали простые местоимения, вместо того чтобы ввести для них полнозвучные греческие названия. Но мы любим в психоанализе оставаться в контакте с общедоступным образом мышления и предпочитаем научно использовать его понятия, а не отбрасывать их. В этом нет никакой заслуги, мы вынуждены так поступать, потому что наши учения должны пониматься нашими пациентами, которые часто очень смышленые, но не всегда образованные. Безличное Оно непосредственно присоединяется к определенным способам выражения обычного человека. Говорят: «Меня озарило»; «Во мне было что-то такое, что в этот момент оказалось сильнее меня». «C'etait plus fort que moi»\

В психологии мы можем описывать лишь с помощью сравнений. В этом нет ничего особенного, так же обстоит дело и в других областях. Но мы должны также снова и снова менять эти сравнения, ни одно не сохраняется на протяжении достаточно долгого времени. Итак, когда я Вам хочу разъяснить отношения между Я и Оно, то попрошу Вас представить себе, что Я — это своего рода фасад Оно, передний план, так сказать, его внешний, корковый слой. На последнем сравнении можно задержаться. Мы знаем, что корковые слои обязаны своими особыми свойствами модифицирующему влиянию внешней среды, с которой они сталкиваются. Таким образом, мы представляем себе, что Я — это модифицированные под влиянием внешнего мира (реальности) слои душевного аппарата, то есть Оно. При этом Вы видите, насколько всерьез мы принимаем в психоанализе пространственную точку зрения. Для нас Я — это действительно нечто поверхностное, Оно — более глубокое, разумеется, если смотреть снаружи. Я находится между реальностью и Оно, собственно душевным.

«Я пока не хочу Вас спрашивать, откуда все это можно узнать. Скажите мне прежде всего, что Вы имеете от этого разделения на Я и Оно, что Вас к этому понуждает?»

Ваш вопрос указывает мне путь к правильному продолжению. Как раз важно и ценно знать, что Я и Оно в нескольких пунктах существенно отличаются друг от друга; в Я действительны другие правила протекания душевных актов, чем в Оно, Я преследует другие намерения и с помощью других средств. Об этом можно было бы очень много сказать, но не желаете ли Вы удовлетвориться новым

[Это сильнее меня (фр.). — Примечание переводчика^

сравнением и примером? Вспомните о различии между фронтом и тылом, в том виде как оно возникло во время войны. Тогда мы не удивлялись, что на фронте кое-что делалось по-другому, чем в тылу, и что в тылу было позволено многое из того, что приходилось запрещать на фронте. Определяющим влиянием, разумеется, являлась близость врага, для душевной жизни этим является близость внешнего мира. Снаружи — чужой — вражеский: когда-то это были тождественные понятия. А теперь пример: в Оно нет никаких конфликтов; противоречия, противоположности спокойно существуют рядом друг с другом и и зачастую сглаживаются благодаря компромиссным образованиям. В таких случаях Я переживает конфликт, который должен быть разрешен, и его разрешение заключается в том, что от одного стремления отказываются в пользу другого. Я представляет собой организацию, которая характеризуется бросающимся в глаза стремлением к единению, к синтезу; это свойство отсутствует у Оно, Оно, так сказать, бессвязно, его отдельные стремления преследуют свои намерения независимо друг от друга и без учета друг друга.

«И если столь важный психический тыл существует, как Вы можете мне объяснить, что до тех пор, пока не появился анализ, его не замечали?»

Тем самым мы вернулись к одному из Ваших предыдущих вопросов [с. 283]. Психология закрыла себе доступ к сфере Оно, поскольку она придерживалась предположения, которое довольно естественно, но все же непрочно. А именно, что все душевные акты нами осознаны, что быть осознанным¹ — это отличительный признак душевного и что, если и существуют несознаваемые процессы в нашем мозгу, то они не заслуживают названия душевных актов и не имеют никакого отношения к психологии.

«Я думаю, что это все-таки само собой разумеется».

Да, психологи тоже так думают, но все же легко показать, что это неверно, то есть что это разграничение совершенно нецелесообразно. Самое простое самонаблюдение показывает, что можно иметь мысли, которые не могут возникнуть без подготовки. Но об этих предварительных ступенях своего мышления, которые ведь тоже

' [Только в первом издании 1926 года слово «сознание» — BewuBtsein — написано через дефис. Во всех последующих немецких изданиях дефис ошибочно удален и это выражение написано в одно слово. В результате намерение Фрейда подчеркнуть пассивное значение слова «осознанный» пропало. Аналогичным образом и с аналогичной целью это слово также разделено в начале четвертого абзаца главы I работы «Я и Оно» (19236, Studienausgabe, т. 3, с. 283).]

должны иметь душевную природу, Вы ничего не узнаете, в Ваше сознание попадает только готовый результат. Иногда Вы можете задним числом осознать эти подготовительные мыслительные образования, например, путем реконструкции.

«Вероятно, внимание было отвлечено, и поэтому эти подготовительные работы не заметили».

Уловки! Но Вы не обойдете тот факт, что у Вас могут происходить акты душевной природы, нередко очень сложные, о которых Вашему сознанию ничего не известно, о которых Вы ничего не знаете. Или Вы готовы предположить, что чуть больше или меньше Вашего «внимания» достаточно, чтобы превратить непсихический акт в психический? Впрочем, к чему спорить? Есть гипнотические эксперименты, в которых существование таких неосознанных мыслей неопровержимо демонстрируется каждому, кто хочет учиться.

«Я не хочу этого отрицать, но мне кажется, что наконец-то я Вас понимаю. То, что Вы называете Я, — это сознание, а Ваше Оно — так называемое подсознание, о котором сейчас так много говорят. Но к чему этот маскарад с введением новых названий?»

Это не маскарад, эти другие названия непригодны. И не пытайтесь дать мне литературу вместо науки. Если кто-то говорит о подсознании, то я не знаю, понимает ли он это топически, как нечто располагающееся в душе ниже сознания, или качественно, как другое сознание, так сказать, подземное. Вероятно, он вообще ничего себе не разъясняет. Единственно допустимая противоположность — это противоположность можно «сознательным и бессознательным». Но было бы чреватым последствиями заблуждением полагать, что эта противоположность совпадает с разделением на Я и Оно. Конечно, было бы замечательно, если бы все было так просто, наша теория имела бы тогда легкую игру, но все не так просто. Верно лишь то, что все, что происходите Оно, является и остается бессознательным и что процессы в Я могут осознаваться, только они. Но таковыми они являются не все, не всегда, не обязательно, а значительные части Я могут подолгу оставаться бессознательными.

С осознанием душевного процесса дело обстоит сложно. Я не могу отказать себе в том, чтобы не показать Вам — опять-таки догматично, — что мы об этом думаем. Вы помните, что Я — это внешний, периферический слой Оно. Мы полагаем, что на самой внешней поверхности этого Я находится особая, непосредственно обращенная к внешнему миру инстанция, система, орган, только благодаря возбуждению которого возникает феномен, называемый нами сознанием. Этот орган точно так же может возбуждаться из-

10 Заказ 5287

вне, то есть с помощью органов чувств воспринимать раздражители внешнего мира, как и изнутри, где он вначале может принимать к сведению ощущения в Оно, а затем и процессы в Я.

«Это все более усугубляется и все больше ускользает от моего понимания. Ведь Вы же пригласили меня побеседовать на тему, должны ли также и дилетанты = не врачи браться за аналитическое лечение. К чему тогда эти дискуссии по поводу сомнительных, темных теорий, в правомочии которых убедить меня Вы все же не можете?»

Я знаю, что не могу Вас убедить. Это лежит за пределами возможного и поэтому не входит в мои намерения. Когда мы даем теоретические уроки нашим ученикам в психоанализе, то можем наблюдать, сколь малое впечатление мы на них сперва производим. Они принимают аналитическое обучение с такой же прохладой, как и другие абстракции, которыми их кормили. Возможно, некоторые и хотят убедиться, но не обнаруживают ни никаких признаков этого. Теперь мы также требуем, чтобы каждый, кто хочет проводить анализ с другими, вначале сам подвергся анализу. И только в ходе такого «самоанализа»¹ (как его называют, допуская ложное толкование), когда они на собственном теле — вернее на собственной душе — действительно испытывают процессы, утверждаемые анализом, они проникаются убеждениями, которыми в дальнейшем будут руководствоваться в качестве аналитиков. Вправе ли я ожидать, что сумею убедить в правильности наших теорий Вас, постороннего человека, которому я могу представить лишь неполное, сокращенное и поэтому неясное их изложение без подтверждения Вашим собственным опытом?

Я преследую другие намерения. Между нами не стоит вопрос, разумен анализ или бессмыслен, прав ли он в своих положениях или грубо ошибается. Я развертываю наши теории перед Вами потому, что именно так мне проще всего Вам разъяснить, какую совокупность идей имеет анализ, из каких предположений она исходит при работе с отдельным больным и что он с ним делает. И это совершенно определенно прольет затем свет на вопрос о дилетантском анализе. Впрочем, Вы можете быть спокойны: если Вы так далеко проследовали за мной, то выдержали наихудшее, все остальное будет для Вас легче. Но теперь позвольте мне сделать передышку.

¹ [Сегодня это обычно называют «учебным анализом». По поводу «самоанализа» в буквальном смысле см. выше, с. 176 и прим.]

III

«Я думал, что вы хотите мне вывести из теорий психоанализа, как можно представить себе возникновение нервной болезни».

Я попробую. Но с этой целью мы должны изучить наше Я и наше Оно с новой, динамической, точки зрения, то есть с учетом тех сил, которые действуют в них и между ними. До этого мы довольствовались описанием душевного аппарата.

«Только если это не будет опять таким непонятным!»

Надеюсь, не будет. Вскоре Вы разберетесь. Итак, мы предполагаем, что силы, побуждающие душевный аппарат к деятельности, порождаются в органах тела как выражение важных телесных потребностей. Вспомните слова нашего поэта-философа: любовь и голод¹. Впрочем, весьма внушительная пара сил! Эти телесные потребности, поскольку они являются стимулами для душевной деятельности, мы называем влечениями, словом, из-за которого завидуют нам многие современные языки. Эти влечения заполняют теперь Оно; вся энергия в Оно — можем мы сказать вкратце — происходит от них. Силы в Я также не имеют другого происхождения, они проистекают из сил в Оно. Чего же хотят влечения? Удовлетворения, то есть создания таких ситуаций, в которых телесные потребности могут угаснуть. Снижение напряжения, создаваемого потребностями, нашим органом сознания переживается как исполненное удовольствием, его последующее повышение — как неудовольствие. Из этих колебаний возникает ряд ощущений удовольствия и неудовольствия, в соответствии с которыми весь душевный аппарат регулирует свою деятельность. Мы говорим здесь о «господстве принципа удовольствия».

Когда притязания влечений Оно не находят удовлетворения, возникают невыносимые состояния. Опыт вскоре показывает, что такие ситуации удовлетворения могут создаваться лишь с помощью внешнего мира. Тем самым вступает в действие обращенная к внешнему миру часть Оно, то есть Я. Если вся движущая сила, которая

' [«К движенью ей, природе, повод

Дают всегда любовь и голод». Шиллер, «Мыслители мира».]

заставляет подвижной состав тронуться с места, черпается из Оно, то Я, так сказать, берет на себя управление, а при его отсутствии цели достичь нельзя. Влечения в Оно настаивают на незамедлительном, ни с чем не считающемся удовлетворении, но таким образом ничего не добиваются или достигают того, что наносится ощутимый ущерб. Теперь задачей Я становится — предотвратить эту неудачу, быть посредником между притязаниями Оно и возражением реального внешнего мира. Теперь оно развивает свою деятельность в двух направлениях. С одной стороны, с помощью своих органов чувств, системы сознания, оно наблюдает за внешним миром, чтобы поймать благоприятный момент для безвредного удовлетворения, с другой стороны, Я воздействует на Оно, сдерживает его «страсти», побуждает влечения отсрочивать свое удовлетворение, более того, если признается необходимым, — модифицировать свои цели или отказаться от них, получая за это некую компенсацию. Усмиряя таким способом импульсы Оно, Я заменяет ранее единственно определяющий принцип удовольствия так называемым принципом реальности, который хотя и преследует те же самые конечные цели, однако считается с условиями, поставленными реальным внешним миром. В дальнейшем Я выясняет, что кроме описанного приспособления к внешнему миру существует еще и другой путь к обеспечению удовлетворения. Также можно вмешиваться во внешний мир, его изменяя, и намеренно создавать в нем те условия, которые делают возможным удовлетворение. Тогда эта деятельность становится высшим достижением Я; решения, когда целесообразнее справиться со своими страстями и подчиниться реальности или стать на их сторону и защититься от внешнего мира, — альфа и омега знания жизни.

«И что же, Оно мирится с таким господством Я, хотя, если я Вас правильно понимаю, и является более сильной частью?»

Да, это случается, когда Я его полностью организовано и дееспособно, имеет доступ ко всем частям Оно и может оказывать на него свое влияние. Ведь между Я и Оно никакой природной враждебности не существует, они составляют единое целое ив случае здоровья их практически нельзя отделить друг от друга.

«Все это хорошо звучит, но я не вижу, где в этих идеальных отношениях найдется местечко для болезненных нарушений».

Вы правы; до тех пор пока Я и его отношения с Оно отвечают этим идеальным требованиям, не будет и никакого нервного нарушения. Пункт вторжения болезни находится в неожиданном месте, хотя знаток общей патологии не удивится, найдя подтверждение,

что именно самые важные формы развития и дифференциации содержат в себе зародыш заболевания, отказа функции.

«Вы становитесь слишком ученым, я Вас не понимаю».

Я должен начать несколько издалека. Не правда ли, что маленькое живое существо — действительно жалкая, бессильная вещь по сравнению с могущественным внешним миром, в котором полно разрушительных воздействий. Примитивное живое существо, не развившее достаточной организации Я, подвержено всем этим «травмам». Оно живет, «слепо» удовлетворяя свои влечения-желания, и очень часто от этого погибает. Дифференциация Я — это прежде всего шаг в направлении сохранения жизни. Из гибели, правда, ничему научишься, но если удалось справиться с травмой, то обращают внимание на приближение сходных ситуаций, а сигналом, предупреждающим об опасности, служит сокращенное повторение впечатлений, пережитых при травме, аффект тревоги. Теперь эта реакция на восприятие опасности приводит к попытке бегства, которая будет спасать жизнь до тех пор, пока организм не будет достаточно сильным, чтобы дать более активный отпор опасностям внешнего мира, быть может, даже посредством агрессии.

«Все это весьмадалеко оттого, что Вы обещали».

Вы и не подозреваете, как близко я подошел к исполнению своего обещания. Также и у живых существ, которые впоследствии имеют дееспособную организацию Я, вначале, в детские годы, это Я слабо и мало дифференцировано от Оно. Теперь представьте себе, что происходит, когда это немощное Я воспринимает требование влечения, исходящее от Оно, которому это Я уже хочет сопротивляться, ибо догадывается, что его удовлетворение опасно, создаст травматическую ситуацию, приведет к столкновению с внешним миром, над которым оно, однако, не может властвовать, поскольку пока еще не обладает для этого силой. В таком случае Я обходится с исходящей от влечения опасностью так, как если бы это была внешняя опасность, оно предпринимает попытку бегства, отстраняется от этой части Оно и бросает ее на произвол судьбы, после того как отказало ей во всех вкладах, которые обычно оно предоставляет импульсам влечения. Мы говорим, что Я предпринимает вытеснение этих импульсов влечения. На мгновение это позволяет отразить опасность, но смешивание внутреннего и внешнего не остается безнаказанным. Нельзя сбежать от себя самого. При вытеснении Я следует принципу удовольствия, который оно обычно корректирует, за это оно должно понести ущерб. Он заключается в том, что Я надолго ограничило сферу своей власти.

Вытесненный импульс влечения теперь изолирован, предоставлен самому себе, недоступен, но на него и нельзя повлиять. Он идет своим собственным путем. В большинстве случаев Я и потом, когда оно укрепилось, не может уже упразднить вытеснение, его синтез нарушен, часть Оно остается для Я запретной территорией. Однако изолированный импульс влечения также не остается праздным, он знает, как вознаградить себя зато, что в нормальном удовлетворении ему отказано, создает психических потомков, которые его замещают, вступает в связь с другими процессами, которые благодаря своему влиянию он точно так же отнимает у Я, и, наконец, в искаженном до неузнаваемости замещающем образовании прорывается в Я и к сознанию, создавая то, что называют симптомом. Мы сразу видим перед собой положение вещей при нервном расстройстве: Я, которое заторможено в своем синтезе, которое не имеет никакого влияния на части Оно, которое вынуждено отказаться от иной своей деятельности, чтобы избежать повторного столкновения с вытесненным, которое истощается в тщетных, как правило, защитных действиях против симптомов, потомков вытесненных побуждений, и Оно, в котором отдельные влечения сделались самостоятельными, преследуют свои цели, не считаясь с интересами личности в целом и разве что повинуются законам примитивной психологии, распоряжающейся в глубинах Оно. Если взглянуть на всю ситуацию, то в качестве простой формулы возникновения невроза обнаруживается, что Я сделало попытку неподходящим способом подавить определенные части Оно, что это не удалось и Оно отомстило за это. Стало быть, невроз — это следствие конфликта между Я и Оно, в который вступает Я, потому что оно, как показывает детальное исследование, хочет по-прежнему быть уступчивым по отношению к реальному внешнему миру. Между внешним миром и Оно существует противоречие, и поскольку Я, верное своей истинной сущности, принимает сторону внешнего мира, он оказывается в конфликте со своим Оно. Но обратите внимание: не сам факт этого конфликта создает условие болезни — ведь такие противоречия между реальностью и Оно неизбежны, и в качестве одной из своих постоянных задач Я должно выступать в них посредником, -ато обстоятельство, что для разрешения конфликта Я воспользовалось недостаточным средством вытеснения. Но само это имеет свою причину в том, что в то время, когда перед Я встала эта задача, оно было неразвитым и бессильным. Ведь все решающие вытеснения совершаются в раннем детстве.

«Какой странный путь! Я следую Вашему совету не критиковать, поскольку Вы хотите лишь показать мне, что думает психоанализ о возникновении неврозов, чтобы к этому присоединять то, что он предпринимает для их преодоления. Я спросил бы о разном и кое-что выскажу потом. Прежде всего я испытываю искушение продолжить ход Ваших мыслей и даже отважиться выдвинуть теорию. Вы говорили об отношениях между внешним миром, Я и Оно и в качестве предпосылки невроза указали, что Я в своей зависимости от внешнего мира ведет борьбу с Оно. Не возможен ли и другой случай, когда в подобном конфликте Я позволяет увлечь себя Оно и отрекается от своего уважения к внешнему миру? Что происходит в таком случае? Согласно моим дилетантским пред-ставлениям о природе психического заболевания, это решение Я могло бы быть предпосылкой душевной болезни. Ведь такой отход от действительности кажется важным моментом в психическом заболевании».

Верно, я и сам думал об этом¹ и даже считаю такое положение вещей соответствующим действительности, хотя доказательство такого предположения требует обсуждения очень сложных отношений. Невроз и психоз, очевидно, очень близки и все же должны различаться между собой в одном важном пункте. Этим пунктом могла бы, пожалуй, быть солидарность Я в подобном конфликте. В обоих случаях Оно сохраняло бы свой характер слепой неуступчивости.

«Что ж, продолжайте. Какие указания дает Ваша теория для лечения невротических заболеваний?»

Нашу терапевтическую цель теперь легко описать. Мы хотим восстановить Я, освободить его от ограничений, вернуть ему власть над Оно, которую оно утратило вследствие своих прежних вытеснений. Только с этой целью мы проводим анализ, вся наша техника направлена на эту цель. Мы должны отыскать произошедшие вытеснения и подвигнуть Я с нашей помощью их теперь скорректировать, разрешать конфликты лучшим способом, нежели через попытку бегства. Поскольку эти вытеснения относятся к очень раннему детству, также и аналитическая работа возвращает нас в этот период жизни. Путь к забытым в большинстве случаев конфликтным ситуациям, которые мы хотим оживлять в воспоминании больного, нам указывают симптомы, сновидения и свободные ассоциации больного, которые, однако, мы вначале должны истолковать, перевести,

¹ [Ср. Фрейд, «Невроз и психоз» (1924U).]

так как под влиянием психологии Оно они приняли непривычные для нашего понимания формы выражения. Относительно ассоциаций, мыслей и воспоминаний, которые не без внутреннего сопротивления может нам сообщить пациент, мы можем предположить, что каким-то образом они связаны с вытесненным или являются его потомками. Побуждая больного при сообщении пренебречь своими сопротивлениями, мы приучаем его Я преодолевать свою склонность к попыткам бегства и терпеть приближение вытесненного. В конце, если удалось воспроизвести в его памяти ситуацию вытеснения, его уступчивость блестяще вознаграждается. Все различие времен ему во благо, и то, перед чем его детское Я в испуге обращалось в бегство, его взрослому и окрепшему Я зачастую кажется лишь детской игрой.

Дата добавления: 2014-12-11 | Просмотры: 591 | Нарушение авторских прав