АкушерствоАнатомияАнестезиологияВакцинопрофилактикаВалеологияВетеринарияГигиенаЗаболеванияИммунологияКардиологияНеврологияНефрологияОнкологияОториноларингологияОфтальмологияПаразитологияПедиатрияПервая помощьПсихиатрияПульмонологияРеанимацияРевматологияСтоматологияТерапияТоксикологияТравматологияУрологияФармакологияФармацевтикаФизиотерапияФтизиатрияХирургияЭндокринологияЭпидемиология

На Кубе пирамиды используются официальной медициной уже больше 8 лет. Почему?... 6 страница

[Ср. 1895rf, Та., с. 170.]

До сих пор я говорил о трудностях и технике катартического метода, а теперь хотел бы добавить еще несколько замечаний по поводу того, как с помощью этой техники осуществляется анализ. Это очень интересная для меня тема, от которой, однако, я не могу ожидать, что она вызовет такой же интерес у других, которые такого анализа еще не проводили. Собственно говоря, речь снова пойдет о технике, но на этот раз о содержательных трудностях, за которые нельзя возлагать ответственность на больного, которые при гипно-идной и ретенционной истерии отчасти должны были быть такими же, как и при представляющихся мне образцом защитных истериях. К этой последней части изложения я приступаю с надеждой, что обнаруживаемые здесь психические особенности однажды смогут приобрести определенную ценность для динамики представления в качестве исходного материала.

Первым и самым сильным впечатлением, получаемым при таком анализе, несомненно, является то, что патогенный психический материал, который якобы забыт, не находится в распоряжении «я», не играет никакой роли в ассоциации и в воспоминании, все же каким-то образом лежит наготове, причем он правильно и хорошо упорядочен. Речь идет только о том, чтобы устранить сопротивление, преграждающее к нему путь. Обычно же он становится сознательным¹, насколько мы вообще можем что-то знать; зачастую имеются правильные связи отдельных представлений друг с другом и с не патогенными представлениями, в свое время они были созданы и сохранены в памяти. Патогенный психический материал появляется как достояние интеллекта, который не обязательно уступает нормальному «я». Часто самым обманчивым образом создается видимость второй личности. Оправдано ли это впечатление, не относят ли при этом расстановку психического материала, возникающую по завершении, ко времени болезни, — все эти вопросы я не хотел бы пока и именно здесь принимать во внимание. Во всяком случае опыт, полученный во время таких анализов, можно описать удобней и наглядней всего, если встать на точку зрения, которую мы вправе занять после того, как увидели целое.

Чаще всего положение вещей не такое простое, каким его представляли для особых случаев, например, для отдельного симптома, возникшего вследствие значительной травмы. Обычно встречается не один-единственный истерический симптом, а множество тако-

¹ [Только в первом издании здесь вместо «сознательным» стоит «осознанным», что лучше передает смысл.]

вых, частично независимых друг от друга, частично друг с другом связанных. Нельзя ожидать одно-единственное травматическое воспоминание и в качестве его ядра — одно-единственное патогенное представление, а нужно быть готовым к целому ряду частичных травм и к переплетениям патогенных последовательностей мыслей. Моносимптоматическая травматическая истерия является, так сказать, элементарным организмом, одноклеточным существом по сравнению с усложненной структурой тяжелого¹ истерического невроза, которая нам обычно встречается.

Психический материал такой истерии предстает теперь многомерным образованием, состоящим по меньшей мере из трех слоев. Я надеюсь, что смогу вскоре оправдать этот наглядный способ выражения. Вначале имеется некое ядро таких воспоминаний (в переживаниях или последовательностях мыслей), в которых травматический момент достиг высшей точки или патогенная идея нашла свою самую чистую форму. Вокруг этого ядра часто находят невероятно огромную массу другого материала воспоминаний, который нужно проработать в анализе и имеющий, как уже упоминалось, троякого рода расположение. Во-первых, несомненно линейное, хронологическое расположение, присущее каждой отдельной теме. В качестве примера я приведу только его расположения в анализе Брейера больной Анны О.². Темой здесь — глухота, потеря слуха; затем она дифференцируется по семи пунктам, и под каждым заголовком в хронологической последовательности были собраны от десяти до ста отдельных воспоминаний. Это, пожалуй, как если бы извлекли державшийся в порядке архив. В анализе моей пациентки Эмми фон Н. содержались похожие, хотя и не представленные настолько полно «дела» с записями воспоминаний; однако они составляют совершенно общее событие в каждом анализе, появляются каждый раз в хронологическом порядке, который столь же непременно надежен, как очередность дней или названий месяцев у психически здорового человека, и затрудняют работу анализа той характерной особенностью, что при репродукции они перевертывают последовательность их возникновения; самое свежее, недавнее переживание появляется в «деле» первым в качестве «верхнего приправочного листа», а конец кладет то впечатление, с которого в действительности начался ряд.

' [В первом и втором издании здесь стоит «более тяжелого».] ² [См. 1895*/, Та., с. 32.]

Группирование однородных воспоминаний в линейное, расположенное слоями множество, какое представляет собой «дело», пакет и т. п., я назвал образованием темы. Эти темы обнаруживают расположение второго рода; я не могу выразить это иначе, какрас-положение концентрическими слоями вокруг патогенного ядра. Нетрудно сказать, что образует это наслоение, по какой убывающей или возрастающей величине происходит это расположение. Это слои одного и того же, усиливающегося к ядру сопротивления и вместе с тем зоны одного и того же изменения сознания, в которых простираются отдельные темы. Самые периферические слои содержатте воспоминания о разных темах (или «делах»), которые легко напоминаются и всегда ясно осознавались; чем глубже спускаешься, тем труднее распознать всплывающие воспоминания, пока, наконец, вблизи ядра не наталкиваешься на такое, которое пациент отрицает еще при репродукции.

Именно эта особенность концентрического наслоения патогенного психического материала придает, как мы узнаем, характерные черты течению таких анализов. Теперь надо упомянуть еще и третий, самый важный, способ расположения, которое труднее всего выразить в общем виде. Речь идет о расположении по содержанию мыслей, о связывании посредством доходящей до самого ядра логической нити, которая может соответствовать особому для каждого случая, беспорядочному и не раз пресекавшемуся пути. В отличие от двух морфологических наслоений, упомянутых первыми, это расположение имеет динамический характер. Если те в пространственно сделанной схеме следовало бы изобразить в виде неподвижных, дугообразных и прямых линий, то ход логического сцепления нужно было бы обвести палочкой, которая самыми витиеватыми путями движется от поверхностных слоев в глубокие и обратно, но в целом от периферии к центральному ядру, и при этом должна коснуться всех пунктов, то есть подобно тому, как при решении загадки-кроссворда зигзагообразным хода коня обходят все клетки поля.

Я ненадолго остановлюсь на последнем сравнении, чтобы подчеркнуть один пункт, в котором оно не отвечает особенностям сравниваемого. Логическая связь соответствует не просто зигзагообразно надломленной линии, а в большей степени разветвленной, и особенно сходящейся системе линий. Она имеет узловые точки, в которых встречаются две или несколько нитей, чтобы, будучи отныне соединенными, продолжить путь, в ядро же, как правило, попадает несколько независимых друг от друга или местами связан-

ных — окольными путями — нитей. Весьма примечательно, если выразить это другими словами, как часто симптом оказывается множественно детерминированным, сверхобусловленным¹.

Моя попытка проиллюстрировать организацию патогенного психического материала будет завершена, если я введу еще одно-единственное осложнение. Дело в том, что может имеет место случай, в котором речь идет о более чем одном ядре в патогенном материале, например, если нужно проанализировать вторую вспышку истерии, имеющую свою собственную этиологию, но связанную с первой, преодоленной несколько лет назад вспышкой острой истерии. Тогда можно легко себе представить, какие слои и пути мыслей должны присоединиться, чтобы создать связь между двумя патогенными ядрами.

К полученной таким образом картине организации патогенного материала я хочу добавить еще несколько замечаний. Относительно этого материала мы говорили, что он ведет себя как инородное тело; по своему действию терапия также похожа на удаление инородного тела из живой ткани. Теперь мы способны увидеть, в чем это сравнение ошибается. Инородное тело не вступает ни в какие связи с перекрывающими его слоями ткани, хотя и изменяет их, вынуждает их реактивным образом воспаляться. Нашу патогенную психическую группу, напротив, нельзя аккуратно вылущить из «я», ее внешние слои повсюду переходят в части нормального «я», собственно говоря, принадлежат последнему точно так же, как и патогенной организации. Граница между ними при анализе проводится чисто условно, то там, то здесь, в отдельных местах ее, пожалуй, вообще нельзя указать. Внутренние слои все больше и больше отчуждаются от «я», но при этом граница патогенного опять-таки не становится где-либо очевидной. Патогенная организация, собственно говоря, ведет себя не как инородное тело, а скорее как инфильтрат. В качестве того, что просачивается, в этом сравнении нужно принять сопротивление. Да и терапия состоит не в том, чтобы что-нибудь удалить — на это психотерапия сегодня не способна, — а в том, чтобы свести на нет сопротивление и таким образом проложить путь циркуляции в закрытую доселе область.

(Я пользуюсь здесь рядом сравнений, имеющих лишь весьма ограниченное сходство с моей темой и не увязывающихся также и между собой. Я это знаю и не опасаюсь переоценить их ценность, но мною управляет намерение с разных сторон проиллюстрировать

[См. выше, с. 56—57, прим.]

крайне сложный мыслительный объект, который никогда еще не описывали, и поэтому я прошу мне позволить также и на следующих страницах распоряжаться сравнениями таким далеко не безупречным способом.)

Если бы после полного разрешения патогенный материал в его теперь уже распознанной, сложной, многомерной организации можно было бы показать третьему лицу, то он правомерно задал бы вопрос: «Как же такой верблюд прошел через угольное ушко?» То есть не без основания говорят об «узости сознания». Этот термин приобретает смысл и жизненную свежесть для врача, проводящего подобный анализ. В сознание «я» всегда может попасть только отдельное воспоминание; больной, занятый его проработкой, не видит ничего из того, что проталкивается вперед, и забывает то, что уже проникло. Если преодоление этого одного патогенного воспоминания наталкивается на трудности, например, если больной не перестает ему сопротивляться, если он хочет его вытеснить или изувечить, то узкое место словно загромождается; работа застопоривается, ничто другое прийти не может, и перед больным, пока он не принял его в просторы «я», останавливается одно-единственное прорвавшееся воспоминание. Таким образом, вся растянутая в пространстве масса патогенного материала пропускается через узкую расщелину и, стало быть, достигает сознания, расчлененная на части и полосы. Задача психотерапевта — снова составить из этого предполагаемую организацию. Тот, кто еще жаждет сравнений, может здесь вспомнить о головоломке.

Если предстоит начать такой анализ, где можно ожидать подобную организацию патогенного материала, можно воспользоваться следующими полученными на опыте результатами: совершенно бесперспективно продвигаться прямо к ядру патогенной организации. Даже если бы можно было его разгадать, больной все равно не знал бы, что делать с дарованным ему разъяснением, и психически не изменился бы.

Не остается ничего другого, как вначале придерживаться периферии патогенного психического образования. Начинают с того, что больного просят рассказать, что он знает и помнит, при этом уже управляют его вниманием и благодаря применению процедуры надавливания преодолевают более легкие сопротивления. Каждый раз, когда благодаря надавливанию открывается новый путь, можно ожидать, что больной пройдет его часть без нового сопротивления.

Если какое-то время работали таким способом, то у больного обычно пробуждается склонность к сотрудничеству. Теперь ему при-

ходит на ум множество реминисценций, причем не требуется задавать ему вопросы и ставить задачи; тем самым проложен путь к внутреннему слою, в котором больной теперь спонтанно располагает материалом того же самого сопротивления. Поступают правильно, если ему позволяют какое-то время репродуцировать без какого-либо влияния; хотя сам он не в состоянии раскрыть важные взаимосвязи, тем не менее можно предоставить ему самому «износить» воспоминание в пределах того же самого слоя. Вещи, которые он таким образом сообщает, часто кажутся бессвязными, но они предоставляют материал, который оживляется впоследствии выявленной взаимосвязью.

В общем и целом здесь следует предохранить себя от двух вещей. Если больного сдерживают в репродукции появляющихся у него мыслей, то кое-что можно «засыпать», и в дальнейшем это все же придется освобождать с большим трудом. С другой стороны, нельзя переоценивать его бессознательный «интеллект» и уступать ему руководство всей работой. Если бы я захотел схематизировать способ работы, то мог бы, к примеру, сказать, что раскрытие внутренних слоев, продвижение в радиальном направлении, надо брать на себя, тогда как больной обеспечивает периферическое расширение.

Движение вперед происходит благодаря тому, что ранее указанным способом преодолевают сопротивление. Но, как правило, перед этим необходимо решить еще другую задачу. Нужно суметь получить в руки часть логической нити, и только руководствуясь ею, можно надеяться проникнуть во внутренний мир. Не стоит ждать, что свободные сообщения больного, материал поверхностных чаще всего слоев поможет аналитику распознать, в каких местах дела процесс идет вглубь, к каким точкам присоединяются искомые мыслительные взаимосвязи. Напротив; именно это тщательно скрыто, то, о чем говорит больной, звучит как нечто окончательное и упрочившееся. Сначала перед этим стоят, как перед стеной, закрывающей всякую перспективу и не позволяющей догадаться, не скрывается ли за этим нечто, а если скрывается, то что именно.

Если же описание, полученное от больного без большого труда и сопротивления, окинуть критическим взглядом, то в нем непременно обнаружат пробелы и повреждения. Здесь связь явно прервана и кое-как дополняется больным пустой фразой, неудовлетворительной¹ информацией; там наталкиваются на мотив, который у

' [В первом издании здесь говорится: «совершенно неудовлетворительной».]

нормального человека можно было бы назвать бессильным. Больной не хочет признавать эти пробелы, если на них обращают его внимание. Но врач поступает правильно, если за этими слабыми местами ищет доступ к материалу более глубоких слоев, если именно здесь надеется найти нити взаимосвязи, которые он выслеживает с помощью процедуры надавливания. Стало быть, больному говорят: «Вы заблуждаетесь; то, что вы сообщаете, возможно, ничего общего с этим не имеет. Здесь мы должны натолкнуться на что-то другое, и это придет вам в голову под давлением моей руки».

Те же самые требования логической связи и достаточной мотивации, которые выдвинули бы у нормального индивида, можно предъявить к ходу мысли у истерического больного, также простирающемуся в бессознательное. Ослабление этих связей не подвластно неврозу. Если связи представлений у невротических и, в частности, у истерических больных производят другое впечатление, если здесь соотношение интенсивности различных представлений кажется необъяснимым одними только психологическими условиями, то мы уже познакомились с причиной этой видимости и умеем обозначить ее как существование скрытых, бессознательных мотивов. Стало быть, мы можем предполагать наличие таких тайных мотивов повсюду, где можно доказать подобный разрыв во взаимосвязи, превышение меры обычно оправданной мотивировки.

Разумеется, во время такой работы нужно избавиться от теоретического предубеждения, что здесь приходится иметь дело с патологическим мозгом degeneres и desequilibres¹, которые вольны — и в этом состоит их отличительный признак — низвергать обычные психологические законы связывания представлений, у которых любое представление без какого-либо мотива может чрезмерно усилиться, другое же без какой-либо психологической причины может оставаться несокрушимым. В отношении истерии опыт показывает обратное; если выявили и учитывают скрытые — зачастую остававшиеся бессознательными — мотивы, то и в истерической связи идей ничего загадочного и противоречащего правилам не остается. Стало быть, таким способом, отыскиванием пробелов в первом изложении больного, которое зачастую покрыто «ложными связываниями» [ниже, с. 94], ухватывают часть логической нити на периферии и с помощью процедуры надавливания прокладывает себе оттуда дальнейший путь.

¹ [Дегенератов и неуравновешенных людей (фр.)- Именно так считали тогда многие французские психопатологи.]

Очень редко удается при этом с помощью одной и той же нити пробраться внутрь; в большинстве случаев во время пути она обрывается, поскольку надавливание дает осечку, не приносит никакого результата или дает такой результат, который при всем старании нельзя прояснить и продолжить. Вскоре научаешься в этом случае оберегаться от напрашивающихся недоразумений. По выражению лица больного можно догадаться, действительно ли пришли к концу или встретился пациент, который не нуждается в психическом разъяснении, или же все дело в огромном сопротивлении, повелевшем остановить работу. Если последнее нельзя немедленно одолеть, то можно предположить, что, следуя за нитью, достигли слоя, который пока еще герметичен. Эту нить можно бросить, чтобы поднять другую, которую прослеживают, вероятно, также далеко. Если с помощью всех нитей проследовали в этот слой, обнаружили там узлы, из-за которых уже нельзя было изолированно проследить отдельную нить, то можно подумать о том, чтобы по-новому атаковать предстоящее сопротивление.

Можно легко представить себе, как может усложниться такая работа. При постоянном преодолении сопротивления пробираются во внутренние слои, получают знание о темах, скопившихся в этом слое, и проходящих нитях, проверяют, как далеко можно продвинуться с помощью нынешних средств и своего добытого знания, благодаря процедуре надавливания получают первые сведения о содержании следующих слоев, бросает нити и поднимает их снова, прослеживают их вплоть до узловых пунктов, постоянно наверстывают упущенное и всякий раз, разбирая стопку воспоминаний, попадают на обходной путь, который в конечном счете опять же во что-то упирается. В конце концов таким способом продвигаются столь далеко, что можно оставить работу, осуществляемую послойно, и по основному пути пробраться прямо к ядру патогенной организации. Тем самым борьба увенчалась победой, но еще не закончена. Нужно проследить до конца другие нити, которые пришлось бросить, исчерпать материал; но теперь больной энергично помогает, сопротивление большей частью уже сломлено.

На этих более поздних стадиях работы идет на пользу, если Догадываются о взаимосвязи и сообщают о ней больному еще до того, как ее раскрыли. Если догадались правильно, то течение анализа ускоряется, но помогают себе и неверной гипотезой, поскольку вынуждают больного высказаться и выманивают у него энергичные возражения, которые выдают его прекрасную осведомленность.

При этом с удивлением убеждаешься, в вещах, которые больному якобы не известны, ему невозможно что-нибудь навязать или повлиять на результаты анализа, пробудив его ожидания. Мне ни разу не удавалось изменить и фальсифицировать репродукцию воспоминаний или связь событий своим предсказанием, что в конечном счете не выдало бы себя противоречием в структуре. Если же случалось так, как я это предсказывал, то многочисленные не внушавшие подозрения реминисценции всякий раз подтверждали, что я попадал правильно. Стало быть, не нужно бояться высказывать больному то или иное мнение по поводу следующей взаимосвязи; это ничему не вредит.

Другое наблюдение, повторить которое можно всякий раз повторить, относится к самостоятельным репродукциям больного. Можно утверждать, что во время такого анализа не появляется ни одной реминисценции, которая не имела бы своего значения. Вмешательств ни с чем не связанных образов воспоминаний, которые так или иначе ассоциированы с важными, собственно говоря, вообще не бывает. Для таких воспоминаний, которые сами по себе не важны, но все же необходимы в качестве вставок, поскольку ассоциация между двумя изобилующими связями воспоминаниями происходит только через них, можно постулировать одно не противоречащее правилам исключение. Продолжительность времени, в течение которого воспоминание задерживается в узком месте перед сознанием пациента, находится, как уже отмечалось [выше, с. 84], в непосредственной связи с его значением. Образ, который не хочет исчезнуть, все еще требует своей оценки, мысль, от которой нельзя отделаться, все еще хочет быть прослежена дальше. И реминисценция никогда не возвращается во второй раз, если с нею было покончено; образ, который был проговорен, нельзя будет увидеть снова. Если это все-таки происходит, то с уверенностью можно ожидать, что во второй раз новое мыслительное содержание свяжется с образом, новое заключение с мыслью, то есть что полного разрешения все же не произошло. И наоборот, часто имеет место возвращение с различной степенью интенсивности, сначала в виде намека, затем с полной ясностью, но это не противоречит только что сделанному утверждению.

Если к задачам анализа относится устранение симптома, который способен усиливаться или возвращаться (боли, симптомы, раздражения, такие, как рвота, неприятные ощущения, контрактуры), то во время работы со стороны этого симптома наблюдают интересный феномен, который нельзя назвать нежелательным, —

феномен «повторения вслед»¹. Данный симптом появляется снова или появляется с большей интенсивностью, как только удается попасть в область патогенной организации, содержащую этиологию такого симптома, и теперь он сопровождает работу с характерными и поучительными для врача колебаниями. Его интенсивность (скажем так: склонности прорваться) возрастает, чем глубже проникают в одно из относящихся к нему патогенных воспоминаний, достигает самой большой высоты незадолго до его высказывания и неожиданно уменьшается или же на какое-то время полностью исчезает после рассказа об этом воспоминании. Если больной в силу сопротивления долго медлит с высказыванием, напряжение, порождаемое ощущениями, склонностью прорваться, становится невыносимым, и если нельзя добиться высказывания, то действительно наступает рвота. Таким образом получают наглядное представление о том, что «рвота» занимает место психического действия (в данном случае: высказывания), как это утверждает конверсионная теория истерии.

Теперь это колебание интенсивности со стороны истерического симптома повторяется каждый раз, как только обращаются к новому, патогенному в данном случае воспоминанию; симптом все время стоит, так сказать, на повестке дня. Если нить, на которое висит этот симптом, на какое-то время требуется отпустить, то и симптом также отступает во тьму, чтобы вновь появляться в более поздний период анализа. Эта игра продолжается до тех пор, пока этот симптом не получит окончательного разрешения путем доработки относящегося к нему патогенного материала.

Строго говоря, истерический симптом ведет себя здесь ничуть не иначе, чем образ воспоминания или воспроизведенная мысль, которую вызывают под давлением руки. Здесь, как и там, то же самое надоедливое и упорное возвращение в воспоминании больного, которое требует разрешения. Различие состоит лишь во внешне спонтанном появлении истерических симптомов, в то время как когда вспоминают, сцены и мысли, пожалуй, провоцируют самостоятельно. Однако на самом деле от неизменных остатков воспоминания об аффективных переживаниях и мыслительных актах ве-Дет непрерывный ряд к истерическим симптомам, их символам воспоминания.

¹ [Соответствующий пример содержится в описании случая фрейлейн Элизабет фон Р. (18954, с. 212, Та., с. 120). Этот феномен упоминается также Брей-ером (18954, Та., с. 32).]

Феномен «повторения вслед» истерического симптома во время анализа приносит с собой практическое затруднение, с которым нужно суметь примирять больного. Совершенно невозможно произвести анализ симптома одним махом или распределять паузы в работе таким образом, чтобы они как раз совпадали с неподвижными точками в процессе разрешения. Напротив, перерыв, который властно предписывается побочными обстоятельствами лечения, поздним часом и т. п., часто возникает совершенно некстати, как раз тогда, когда можно было бы приблизиться к решению, как раз тогда, когда появляется новая тема. Это точно такие же недостатки, которые каждому читателю газеты отравляют удовольствие от чтения фрагмента ежедневного газетного романа, если непосредственно после решающей речи героини, после прогремевшего выстрела и т. п. приходится читать: (Продолжение следует). В нашем случае затронутая, но не завершенная тема, сначала усилившийся и пока еще не объясненный симптом, продолжает существовать в душевной жизни больного и, вероятно, беспокоит его еще больше обычного. С этим нужно¹ уметь примириться; по-другому устроить нельзя. Есть вообще такие больные, которые во время такого анализа не могут снова оставить однажды затронутую тему, одержимы ею также и в промежутке между двумя лечениями, а так как сами они с разрешением все же не преуспевают, то вначале страдают больше, чем до лечения. Также и такие пациенты в конце концов научаются дожидаться врача, весь свой интерес к объяснению патогенного материала переносить на часы лечения, и тогда они начинают свободнее чувствовать себя в промежутках.

Также и общее состояние больных во время такого анализа кажется достойным внимания. Какое-то время, пока на него еще не повлияло лечение, оно остается выражением прежних действенных факторов, но затем наступает момент, в который больной становится «увлеченным», его интерес приковывается, и отныне его общее состояние также все больше попадает в зависимость от состояния работы. Каждый раз, когда получено новое разъяснение, достигнут важный рубеж в процессе анализа, больной также испытывает об-

¹ [В двух первых изданиях «Этюдов» здесь стоит «он должен», и наоборот, в третьем, очевидно, допущена опечатка: «оно должно». В издании 1924 года это «оно» исправлено на безличную форму, что все же несколько изменяет смысл предложения с первоначальной формулировкой.]

легчение, он словно предвкушает близящееся освобождение; каждый раз, когда работа застопоривается, каждый раз, когда угрожает возникнуть путаница, возрастает психическая нагрузка, которая его угнетает, он еще больше ощущает себя несчастным, становится еще более недееспособным. Но то и другое возникает лишь на короткое время; поскольку анализ продолжается, нет смысла превозносить момент хорошего самочувствия и не стоит придавать большого значения периодам ухудшения. В целом можно порадоваться, если спонтанные колебания самочувствия больного сменились колебаниями, которые провоцируют и понимают сами, и точно так же рады увидеть, что вместо спонтанного чередования симптомов появляется тот распорядок дня, который соответствует положению дел в анализе.

Обычно работа становится сначала тем сомнительней и труднее, чем глубже проникают в ранее описанное расположенное слоями психическое образование. Но если однажды добрались до ядра, то это становится светом, и не надо уже опасаться, что общее состояние больного сильно ухудшиться. Однако вознаграждения за работу, исчезновения симптомов болезни, можно ожидать только тогда, когда для каждого отдельного симптома произведен полный анализ; более того, там, где отдельные симптомы связаны между собой многочисленными узлами, не стоит воодушевляться частичными успехами во время работы. В силу имеющихся в избытке каузальных связей каждое пока еще проясненное до конца патогенное представление действует как мотив для всех порождений невроза, и только вместе с последним словом анализа вся картина болезни исчезает, в точности как вело себя отдельное репродуцированное воспоминание.

Если патогенное воспоминание или патогенная взаимосвязь, которые раньше были лишены «я»-сознания, раскрываются работой анализа и включаются в «я», то у обогатившейся таким образом психической личности наблюдают различные способы выражать свои приобретения. Очень часто случается, что больные, после того как их с трудом привели к определенному знанию, затем заявляют: «Я всегда это знал, я мог бы сказать вам об это и раньше». Более благоразумные распознают это затем как самообман и упрекают себя в неблагодарности. Обычно позиция «я» по отношению к новому приобретению зависит в основном от того, из какого слоя анализа это приобретение происходит. То, что принадлежит к самым внешним слоям, признается без затруднений, ведь это оставалось во

владении «я», и только его связь с более глубокими слоями патогенного материала была для «я» новостью. То, что выявляется из этих более глубоких слоев, тоже узнается и признается, но все-таки часто лишь после длительных колебаний и сомнений. Разумеется, зрительные образы воспоминания отрицать здесь труднее, чем мнеми-ческие следы, оставшиеся от просто мыслей. Совсем не редко больной сперва говорит: «Возможно, что я думал об этом, но не могу вспомнить «, — и только после более долгого знакомства с этим предположением к этому добавляется и распознавание; он вспоминает и подтверждает также побочными связями, что у него действительно когда-то была эта мысль. Я же во время делаю анализа делаю правилом с вниманием относиться к появляющейся реминисценции независимо от признания больного. Я не устану повторять, что мы обязаны принимать все, что обнаруживаем с помощью наших средств. Если бы что-то из этого было неправильным или ненастоящим, то впоследствии оно выбивалось бы из контекста. Это также подразумевает, что у меня едва ли был повод впоследствии не признавать временно допущенную реминисценцию. Что бы ни появлялось, вопреки самой обманчивой видимости явного противоречия, в конечном счете оказывалось все же правильным.

Дата добавления: 2014-12-11 | Просмотры: 647 | Нарушение авторских прав