АкушерствоАнатомияАнестезиологияВакцинопрофилактикаВалеологияВетеринарияГигиенаЗаболеванияИммунологияКардиологияНеврологияНефрологияОнкологияОториноларингологияОфтальмологияПаразитологияПедиатрияПервая помощьПсихиатрияПульмонологияРеанимацияРевматологияСтоматологияТерапияТоксикологияТравматологияУрологияФармакологияФармацевтикаФизиотерапияФтизиатрияХирургияЭндокринологияЭпидемиология

На Кубе пирамиды используются официальной медициной уже больше 8 лет. Почему?... 13 страница

Что касается времени, то я следую исключительно принципу предоставления определенного часа. Каждый пациент получает определенный час, который я ему отвожу из имеющегося в моем распоряжении рабочего времени; этот час принадлежит ему, и он остается ответственным за него, даже если его не использует. Такая договоренность, в нашем добропорядочном обществе считающаяся совершенно естественной для учителя музыки или языка, по отношению к врачу, возможно, покажется слишком жесткой или даже недостойной. Возникнет желание указать на многие случайности, которые могут мешать пациентам каждый раз появляться в один и тот же назначенный час, и потребуют, чтобы врач считался с мно-

гочисленными интеркуррентными заболеваниями, которые могут имеет место в ходе длительного аналитического лечения. Но ответ мой таков: поступать по-другому нельзя. При более мягкой практике «случайных» отказов накапливается так много, что врач ощущает угрозу своему материальному существованию. И наоборот, при строгом соблюдении этой договоренности оказывается, что случайных помех вообще не бывает, а интеркуррентные заболевания очень редки. Едва ли бывает так, что наслаждаешься свободным временем, которого как зарабатывающий человек пришлось бы стыдиться; можно спокойно продолжить работу и избегаешь неприятного и приводящего в замешательство чувства, что пауза, в которой никто не повинен, наступает в работе как раз тогда, когда она обещала быть особенно важной и содержательной. Только после того как многие годы занимался психоанализом при строгом соблюдении принципа выделенного часа, но настоящему убеждаешься в значении психогении в повседневной жизни человека, в распространен-ности»школьных болезней» и в ничтожности случая. При несомненных органических заболеваниях, которые все же нельзя исключать из-за психического интереса, я прерываю лечение, считаю себя вправе распорядиться освободившимся часом иначе и принимаю пациента снова, когда он поправился, а у меня освободился другой час.

Я работаю с моими пациентами ежедневно за исключением воскресений и больших праздников, то есть обычно шесть раз в неделю. В легких случаях или при далеко продвинувшемся лечении достаточно и трех часов в неделю. В остальных случаях ограничения по времени не приносят пользы ни врачу, ни пациенту; в начале лечения их следует отвергнуть полностью. Даже из-за коротких перерывов работа всегда немного застопоривается; мы имели обыкновение шутливо говорить о «понедельничной корке», когда после воскресного отдыха снова начинали работу; при более редкой работе существует опасность того, что не удастся идти в ногу с реальными переживаниями пациента, что лечение потеряет контакт с настоящим и окажется оттесненным на окольные пути. Иногда встречаются также больные, которым приходится уделять больше времени, чем среднестатистический один час, поскольку большую часть своего часа они расходуют на то, чтобы разговориться, вообще стать общительными.

Неприятный для врача вопрос, который больной с самого начала адресует ему, гласит: «Как долго будет продолжаться лечение?

Сколько времени вам потребуется, чтобы избавить меня от моего недуга?» Если предложить в течение нескольких недель провести пробное лечение, то можно избежать прямого ответа на этот вопрос, пообещав по истечении испытательного срока высказаться более определенно. Словно Эзоп в басне о путешественнике, спрашивающем о длине пути, предлагают: «Пройдись», — и обосновывают этот ответ тем, что сначала нужно узнать, какая длина шага у путешественника, прежде чем можно будет вычислить длительность его путешествия. Этим ответом помогают себе преодолеть первые трудности, но сравнение нехорошее, ибо невротик может легко изменять свой темп менять темп своей работы и временами продвигаться лишь очень медленно. На самом деле на вопрос о предполагаемой продолжительности лечения едва ли можно ответить. Неблагоразумие больных и неискренность врачей объединяются с тем эффектом, что анализу предъявляются самые непомерные требования и при этом отводят ему кратчайший срок. Для примера я приведу следующие сведения из письма одной дамы в России, которое мне пришло несколько дней назад. Ей 53' года, больна с 23 лет, десять лет неспособна больше ни к какой продолжительной работе. «Лечение в нескольких больницах для нервнобольных» не помогло ей вести «активную жизнь». Она надеется полностью излечиться психоанализом, о котором читала. Но ее лечение уже так много стоило ее семье, что она не может задержаться в Вене больше, чем шесть на недель или два месяца. К этому добавляется затруднение, что она с самого начала хочет»объясняться» только письменно, ибо прикосновение к ее комплексам вызовет у нее взрыв или»временно лишит ее дара речи». Никто обычно не стал бы ожидать, что поднимут тяжелый стол двумя пальцами, как легкую табуретку, или что могут построить большой дом за то же время, что и маленькую хижину, но когда речь идет о неврозах, которые в настоящее время, похоже, пока еще не включены во взаимосвязь человеческого мышления, даже образованные люди забывают об обязательной пропорциональности между временем, работой и результатом. Впрочем, это — естественное следствие глубокого незнания этиологии неврозов. Благодаря такому невежеству невроз является для них своего рода «девушкой из чужих краев»². Неизвестно откуда он взялся, и поэтому ждут, что однажды он снова исчезнет.

' |В изданиях до 1925 года здесь указывается: «33».]

² [Намек на стихотворении Шиллера «Девушка из чужих краев».]

Врачи поддерживают эту доверчивость; даже знающие среди них зачастую не оценивают должным образом тяжесть невротических заболеваний. Один хорошо мне знакомый коллега, которому я ставлю в заслугу, что после нескольких десятилетий научной работы, основанной на других предпосылках, он обратился к психоанализу, писал мне однажды: «Что нам требуется, так это короткое, удобное амбулаторное лечение неврозом навязчивости». В этом я не мог быть полезен, устыдился и попытался загладить вину замечанием, что, наверное, также и терапевты были бы очень довольны способом лечения туберкулеза или карциномы, сочетающим в себе эти преимущества.

Если сказать более прямо, то в случае психоанализа речь всегда идет о долгих периодах времени, о полугодии или целом годе, о более длительных, чем это соответствует ожиданию больного. Поэтому надлежит раскрыть больному это положение вещей, прежде чем он сделает окончательный выбор в пользу лечения. Я вообще считаю более достойным, но также и более целесообразным, не запугивая больного, все же заранее обратить его внимание на трудности и жертвы аналитической терапии и, таким образом, лишить его всякого права когда-нибудь впоследствии утверждать, что его заманили в лечение, объем и значение которого он не знал. Кого можно удерживать такими сообщениями, Кого отпугивают подобные сообщения, тот все равно оказался бы непригодным позднее. Подобный отбор неплохо произвести до начала лечения. С прогрессом просветительской работы среди больных растет все же число тех, кто выдерживает это первое испытание.

Я против того, чтобы обязывать пациентов терпеливо оставаться в лечении в течение определенного срока, разрешаю каждому прекратить лечение по своему усмотрению, но не скрываю от него, что прекращение после непродолжительной работы не оставит после себя никакого результата и, подобно незавершенной операции, может легко его привести в неудовлетворительное состояние. В первые годы моей психоаналитической деятельности я считал наибольшей трудностью подвигнуть больных оставаться; эта трудность давно сместилась, теперь я должен с тревогой заботиться о том, чтобы побудить их также и к прекращению.

Сокращение аналитического лечения остается правомочным желанием, к исполнению которого, как мы узнаем, стремятся разными способами. Ему, к сожалению, противостоит очень важный момент — медлительность, с которой совершаются глубокие ду-

шевные изменения, в конечном счете, пожалуй, «безвременность» наших бессознательных процессов¹. Если больные сталкиваются с проблемой больших затрат времени на анализ, то нередко они умеют предложить определенный выход из положения. Они разделяют свои жалобы на такие, которые они описывают как невыносимые, и другие, которые они считают второстепенными, и говорят: «Если вы избавите меня лишь от одной (например, от головной боли, от определенного страха), то с другой я уже и сам справлюсь в жизни». Но при этом они переоценивают избирательную силу анализа. Несомненно, врач-аналитик способен на многое, но он не может точно определить, чего он добьется. Он запускает некий процесс, процесс устранения существующих вытеснений, он может за ним следить, ему содействовать, устранять препятствия, разумеется, и многое в нем испортить. Но в целом однажды начатый процесс идет своим собственным путем и не позволяет, чтобы ему предписывали ни направление, ни очередность тех пунктов, которые он атакует. Стало быть, с властью аналитика над болезненными явлениями дело обстоит примерно так же, как с мужской потенцией. Самый сильный мужчина хотя и может зачать целого ребенка, но не способен произвести в женском организме одну только голову, руку или ногу; он даже не может определить пол ребенка. Он разве что запускает крайне запутанный и детерминированный старыми событиями процесс, который оканчивается отделением ребенка от матери. Также и невроз обладает свойствами организма, его частичные проявления зависят друг от друга, друг друга обусловливают, обычно взаимно поддерживаются; всегда страдают только одним неврозом, а не несколькими, случайно совпавшими в одном индивиде. Больной, которого по его желанию избавили от одного невыносимого симптома, легко мог бы убедиться на собственном опыте, что слабый дотоле симптом усиливается теперь до невыносимого. Кто вообще хочет по возможности отделить результат от его суггестивных условий (то есть от условий переноса), тот правильно сделает, если откажется от признаков избирательного влияния на результат лечения, которые по праву принадлежат врачу. Для психоаналитика самыми любимыми должны быть пациенты, которые требуют от него полного здоровья, насколько оно возможно для них, и предоставляют в его распоряжение столько времени, сколько расходует-

[Ср. «Бессознательное» (1915е), Studienausgabe, т. 3, с. 146 и прим. 1.]

ся на процесс выздоровления. Разумеется, таких благоприятных условий можно ждать только в немногих случаях.

Следующим пунктом, по поводу которого должна быть достигнута договоренность в начале лечения, являются деньги, гонорар врача. Аналитик не отрицает, что деньги нужно рассматривать в первую очередь как средство самосохранения и обретения власти, но он утверждает, что в оценке денег задействованы мощные сексуальные факторы. Он может сослаться на то, что культурные люди относятся к денежным делам точно так же, как к сексуальным вещам, с такой же двойственностью, щепетильностью и лицемерием. Поэтому он заранее должен решить для себя не участвовать в этом, а вести себя перед пациентом в вопросах денег с той же самой естественной откровенностью, с какой он хочет его воспитывать в вопросах сексуальной жизни. Он доказывает ему, что сам отказался от ложного стыда, по собственной инициативе рассказывая, как оценивает свое время. Затем человеческое благоразумие подсказывает ему не допускать накопления больших сумм, а производить платеж регулярно по истечении коротких периодов (например, ежемесячно). (Как известно, ценность лечения в глазах пациента не повышается, если оно обходится ему очень дешево.) Это, как многие знают, не является обычной практикой невропатолога или терапевта в нашем европейском обществе. Но психоаналитик вправе поставить себя в положение хирурга, откровенного и дорогостоящего, поскольку методами лечения, которые способны помочь. Я думаю, что все же достойней и в этическом отношении благонадежней признаваться в своих действительных требованиях и потребностях, чем, как это еще и теперь принято у врачей, изображать из себя бескорыстного филантропа, положение которого оказалась все-таки не по силам, и зато втихомолку сетовать на бесцеремонность и корыстность больных или громко браниться по этому поводу. В обоснование своего притязания на гонорар аналитик выставит доводом, что, занимаясь тяжелым трудом, он никогда не заработает столько, сколько Другие медицинские специалисты.

По тем же причинам он вправе отказаться лечить без гонорара и не делать исключения для коллег или их родственников. Последнее требование, по-видимому, нарушает правило врачебной коллегиальности; но надо иметь в виду, что бесплатное лечение означает для психоаналитика намного больше, чем для любого другого, а именно лишение на многие месяцы значительной части своего

рабочего времени (одной восьмой, седьмой и т. п.), которым он располагает для заработка. Одновременное второе бесплатное лечение лишает уже четверти или трети его трудоспособности, что можно было бы приравнять к последствиям приведшего к травме серьезного несчастного случая.

Тогда возникает вопрос, возмещает ли в какой-нибудь степени выгода для больного жертву врача. Пожалуй, я вправе позволить себе высказаться по этому поводу, ибо на протяжении примерно десяти летя ежедневно посвящал один час, иногда также два, бесплатному лечению, поскольку в целях ориентировки в неврозе хотел работать по возможности без сопротивления. При этом я не обнаружил преимуществ, которых искал. В результате бесплатного лечения иные сопротивления у невротика невероятно усиливаются: у молодой женщины, например, — искушение, заключающееся в отношениях переноса, у молодого человека — происходящее от отцовского комплекса возмущение против обязанности быть благодарным, принадлежащее к самым неблагоприятным затруднениям при оказании врачебной помощи. Упразднение регулирования, которое все-таки задается вознаграждением врачу, дает о себе знать весьма неприятным образом; все отношения оказываются вырванными из реального мира; пациент лишается хорошего мотива стремиться к завершению лечения.

Можно быть совершенно чуждым аскетическому осуждению денег и все же приходится сожалеть, что в силу внешних, как и внутренних причин аналитическая терапия почти недоступна бедным людям. С этим едва ли что можно поделать. Быть может, верно широко распространенное утверждение, что тот, кого тяготы жизни вынудили к тяжелой работе, не так легко впадает в невроз. Но совершенно бесспорен другой факт, что бедному человеку, у которого однажды возник невроз, очень трудно с ним расстаться. Он оказывает ему слишком хорошую службу в борьбе за самоутверждение; вторичная выгода от болезни¹, которую он приносит ему, слишком значительна. Сострадания в котором люди отказали ему в материальной нужде, он теперь домогается под титулом своего невроза и может сам избавить себя от требования бороться со своей бедностью по-

¹ [Мысль о «вторичной выгоде от болезни» появляется уже в разделе Б работы об истерическом приступе (1909а), Studienausgabe, т. 6, с. 201; однако само выражение, по всей видимости, впервые употребляется именно здесь. Более подробное обсуждение см. в примечании, добавленном Фрейдом в 1923 году к описанию случая «Доры» (1905е), Studienausgabe, т. 6, с. 118-119, прим. 1.]

средством работы. Кто воздействует на невроз бедняка средствами психотерапии, как правило, на собственном опыте убеждается в том, что в этом случае от него требуется, собственно говоря, актуальная терапия совершенно другого рода, терапия, которую, согласно распространенной у нас легенде, имел обыкновение проводить император Иосиф II¹. Разумеется, иной раз все же встречаются ценные и не по своей вине беспомощные люди, у которых бесплатное лечение не наталкивается на указанные преграды и достигает прекрасных успехов.

Для среднего сословия денежные расходы, необходимые на психоанализ, только кажутся непомерными. Не говоря уже о том, что здоровье и работоспособность, с одной стороны, и умеренные денежные расходы — с другой, вообще несоизмеримы: если суммировать никогда не прекращающиеся расходы на санатории и медицинское лечение и противопоставить им повышение дееспособности и способности зарабатывать после удачно завершившегося аналитического лечения, то можно сказать, что больной совершил хорошую сделку. Ничто нам не обходится в жизни так дорого, как болезнь и — глупость.

Прежде чем закончить эти заметки о начале аналитического лечения, еще несколько слов о известном церемониале ситуации, в которой проводят лечение. Я придерживаюсь совета укладывать больного на кушетку, в то время как врач должен занять место позади него, оставаясь для больного невидимым. Это мероприятие имеет исторический смысл, оно представляет собой остаток гипнотического лечения, из которого развился психоанализ. Но по многим причинам оно заслуживает, чтобы его придерживаться. Прежде всего по личному мотиву, который, однако, могут разделить со мной и другие. Я не вынесу, если ежедневно на протяжении восьми часов (или больше) меня будут разглядывать. Во время слушания я сам отдаюсь течению моих бессознательных мыслей, и поэтому не хочу, чтобы выражения моего лица давало пациенту материал для истолкований или чтобы они влияли на него, когда он что-то рассказывает. Обычно пациент воспринимает навязанную ему ситуацию как лишение и ей противится, особенно если в его неврозе существенную роль играет влечение к рассматриванию. Но я настаиваю на

¹ [Ср. редакторское примечание к работе «Пути психоаналитической терапии» (1919а), с. 249, прим. 2, ниже.]

7 Заказ 5287

этом мероприятии, имеющем целью и результатом предотвращение незаметного смешения переноса с мыслями пациента, изоляцию переноса и проявление его в свое время в виде четко выраженного сопротивления. Я знаю, что многие аналитики делают это иначе, но не знаю, чем в большей степени продиктовано их отступление — стремлением делать это иначе или преимуществом, которое они при этом нашли. [См. также ниже, с. 198—199.]

Если теперь условия лечения урегулированы таким способом, то возникает вопрос, в какой момент и с каким материалом следует начинать лечение.

В целом не имеет значения, с какого материала начинают лечение, с истории жизни, истории болезни или с детских воспоминаний больного. Но в любом случае побуждают больного рассказывать и предоставляют ему выбрать исходную точку. Стало быть, ему говорят: «Прежде чем я смогу вам что-то сказать, я должен много о вас узнать; пожалуйста, расскажите мне то, что вы о себе знаете».

Исключение делают только для основного правила¹ психоаналитической техники, которое должен соблюдать пациент. С ним его знакомят в самом начале: «Еще кое-что, прежде чем вы начнете. Ваш рассказ в одном пункте должен все-таки отличаться от обычной беседы. Если обычно вы с полным правом пытаетесь в ходе своего изложения сохранять связность и отбрасывать все мешающие и посторонние мысли, чтобы, как говорится, не перескакивать с пятого на десятое, то здесь вы должны поступать по-другому. Вы обнаружите, что во время рассказа у вас появятся разные мысли, которые вам захочется отклонить под влиянием известных критических возражений. Появится искушение себе сказать: "То или другое к делу не относится", — или: "Это совершенно неважно", — или: "Это бессмысленно, поэтому незачем говорить"». Не поддавайтесь никогда такой критике и скажите это несмотря ни на что, более того, именно потому, что испытываете к этому антипатию. Причину этого предписания — собственно говоря, единственного, которому вы должны следовать — вы узнаете позже и с ним согласитесь. Итак, говорите все, что вам приходит в голову. Ведите себя так, как, например, путешественник, который сидит у окна железнодорожного вагона и описывает тому, кто расположен в его внутренней части, вид, меняющийся перед его взором. Наконец, никогда не забывайте о том, что обещали быть полностью откровенным, и не пропус-

¹ [См. прим. 1, с. 167, выше.]

кайте ничего из-за того, что по какой-то причине сообщение этого вам неприятно»¹.

Пациенты, считающие себя больными с определенного момента, обычно ориентируются на повод к заболеванию, другие, которые сами усматривают связь своего невроза с детством, нередко начинают с изложения всей истории своей жизни. Никоим образом нельзя ожидать систематического рассказа и не надо ничего делать, чтобы ему способствовать. Каждый кусочек истории будет рассказан еще раз позднее, и только при этом повторении появятся те дополнения, которые служат посредниками в важных и неизвестных больному взаимосвязях.

Есть пациенты, которые тщательно готовятся к своему рассказу с первых часов якобы для того, чтобы лучше использовать время лече-

' Можно было бы многое сказать о наблюдениях, связанных с основным \уа правилом. Иногда встречаются лица, которые ведут себя так, словно они сами установили себе это правило. Другие грешат против него с самого начала. О нем необходимо, а также полезно сообщить на ранних стадиях лечения; позднее, при господстве сопротивлений, больной отказывается ему подчиняться, и у каждого когда-то наступает период, когда он его не выполняет. Из своего опыта самоанализа нужно вспомнить о том, сколь непреодолимо искушение уступить тем критическим предлогам и отклонить приходящие в голову мысли. Регулярно убеждаешься в незначительной эффективности договоренностей, которые заключаются с паииентом благодаря предъявлению основного \|/сс правила, когда ему впервые приходится рассказывать что-то интимное о третьих лицах. Пациент знает, что должен рассказывать все, но останавливается из такта по отношению к другим. «Я действительно должен рассказывать все? Я думал, что это относится только к вещам, которые касаются меня самого». Разумеется, невозможно проводить аналитическое лечение, при котором не сообщается об отношениях пациентасдругимилюдьмииоегомысляхоних. Pour faire иле omelette il faut casser des (Eufs [нельзя приготовить яичницу, не разбив яиц (фр.)]. Порядочный человек с готовностью забывает то, чем, по его мнению, ему не стоит интересоваться в подобных тайнах посторонних людей. Нельзя также отказаться от сообщения имен; в противном случае рассказы пациента приобретают качество чего-то расплывчатого, как сцены в «Побочной дочери» Гёте, не желающего остаться в памяти врача; кроме того, не произнесенные имена закрывают доступ ко всякого рода важным отношениям. Имена можно, скажем, скрывать, пока анализируемый не познакомился ближе с врачом и методом. Весьма примечательно, что вся задача становится неразрешимой, как только позволили что-либо скрыть в одном-единственном пункте. Но подумайте, сколько времени потребовалось бы на то, чтобы собраться на одной площади в городе всему городскому отребью, если бы, например, право убежища существовало у нас только в отношении этой единственной площади. Однажды я лечил высокопоставленного функционера, от которого служебная присяга требовала никому не рассказывать о некоторых вещах, составлявших государственную тайну, и потерпел с ним неудачу вследствие этого ограничения. Психоаналитическое лечение не должно считаться со всеми этими соображениями, потому что невроз и его сопротивления бесцеремонны.

ния. То, что таким образом драпируется как усердие, является сопротивлением. Надо удерживать от такой подготовки, которая осуществляется лишь для защиты от появления нежелательных мыслей¹. Как бы искренне больной ни верил в свое похвальное намерение, сопротивление будет требовать своей доли в преднамеренной подготовке и добьется того, что самый ценный материал ускользнет и не будет рассказан. Скоро станет заметно, что больной изобретает еще и другие методы, чтобы лишить лечение требуемого. Например, он будет каждый день говорить о лечении с близким другом и в этой беседе выложит все мысли, которые должны были бы у него возникнуть в присутствии врача. В таком случае лечение имеет пробоину, через которую вытекает как раз самое лучшее. Тогда вскоре настанет самое время посоветовать пациенту относиться к своему аналитическому лечению, как к делу, касающемуся врача и его самого, и исключить от соучастия в нем всех других лиц, какими бы близкими или какими бы любопытными они ни были. На более поздних стадиях лечения пациент, как правило, таким искушениям не поддается.

Больным, которые хотят держать свое лечение в тайне, зачастую из-за того, что они скрывали также и свой невроз, я не чиню никаких препятствий. Конечно, я не имею в виду тот случай, когда вследствие этой сдержанности некоторые из самых прекрасных успехов лечения не оказывают воздействия на окружение. Само собой разумеется, уже сам выбор пациентов в пользу тайны разоблачает одну черту их тайной истории.

Когда в начале лечения убедительно внушаешь больным посвящать в него как можно меньше людей, то этим до известной степени защищаешь их от многих враждебных влияний, которые будут пытаться отвратить их от анализа. В начале лечения такие влияния могут стать губительными. Впоследствии чаще всего они оказываются безразличными или даже полезными для выявления сопротивлений, которые пытаются скрыть пациенты.

Если в ходе аналитического лечения пациенту временно требуется другая, специализированная, терапия в связи с внутренними болезнями, то гораздо целесообразнее обратиться к коллеге, не являющемуся аналитиком, чем самому оказывать эту другую помощь².

¹ Исключения допускаются только для таких, сведений, как семейный обед, местопребывание, операции и т. п.

² [Ср. это с собственным опытом Фрейда при лечении своих самых первых больных в «Этюдах об истерии» (1895rf; см., в частности, пассаж в начале описания случая «фрау Эмми фон Н.», G. W., Т: 1, с. 101—102, и место в начале описания случая «фрейлин Элизабет фон P.», G. W., т. 1, с. 199—200).]

Комбинированное лечение от невротического недуга, имеющего прочную органическую опору, чаще всего неосуществимо. Интерес пациентов отвлекается от анализа, как только показываешь им более одного пути, который должен привести к выздоровлению. Лучше всего отложить органическое лечение до окончания психического; если бы предпосылали первое, то в большинстве случаев оно оставалось бы безуспешным.

Вернемся к началу лечения. Иногда встречаются пациенты, которые начинают лечение с отрицательного уверения, что им не приходит в голову никаких мыслей, которые они могли бы рассказать, хотя вся область истории жизни и болезни лежит перед ними нетронутой¹. С просьбой указать им, о чем все-таки они должны говорить, не надо соглашаться как в этот первый раз, так и впоследствии. Нужно хорошо понимать, с чем приходится иметь дело в таких случаях. Здесь на передний план выдвинулось сильнейшее сопротивление, чтобы защитить невроз; тогда сразу же принимают вызов и на него наседают. Энергично повторенное уверение, что такого отсутствия мыслей в начале не бывает и что речь идет о сопротивлении анализу, вынуждает пациента к предполагаемым признаниям или раскрывает часть его комплексов. Плохо, если он должен сознаться, что, выслушав основное правило, он все-таки оставил за собой право хранить в тайне то или другое. Не так плохо, если ему приходится лишь рассказать, какое недоверие он проявляет к анализу или какие ужасные вещи он слышал о нем. Если он оспаривает эти и подобные возможности, которые ему ставят в укор, то настойчивостью его можно принудить к признанию, что он все-таки пренебрег некими мыслями, которые его занимают. Он думал о самом лечении, но ни о чем определенном, или его занимал вид комнаты, в которой находится, или он должен думать о предметах в лечебном кабинете и что он здесь лежит на диване, — и все это он заменил информацией «ничего». Эти намеки, пожалуй, понятны; все, что связано с нынешней ситуацией, соответствует переносу на врача, оказавшемуся пригодным для сопротивления². Таким образом, приходится начинать с выявления этого пере-

¹ [Эта техническая проблема обсуждалась Фрейдом уже на последних страницах написанной им главы о психотерапии в «Этюдах об истерии» (1895rf), в данном томе с. 93-96.]

² [Ср. «О динамике переноса» (19126), выше, с. 161 и далее. В примечании к главе X работы «Психология масс и анализ Я» (1921с), Studienausgabe, т. 9, с. 118, Прим. 2, Фрейд обращает внимание на сходство этой ситуации с определенными гипнотическими техниками.]

носа; от него вскоре находится путь, ведущий к патогенному материалу больного. Женщины, подготовленные содержанием истории своей жизни к сексуальной агрессии, мужчины со слишком сильной вытесненной гомосексуальностью скорее всего предпошлют анализу такое отрицание мыслей.

Подобно первому сопротивлению, особый интерес могут также вызывать первые симптомы или случайные действия пациентов, которые выдают господствующих в их неврозе комплекс. Один остроумный молодой философ с ярко выраженными эстетическими установками спешит поправить лампас, прежде чем прилечь для проведения первого сеанса лечения; оказывается, что в прошлом он был чрезвычайно изощренным копрофилом, как и следовало ожидать от будущего эстета. В этой же ситуации юная девушка краем своей юбки поспешно прикрывает выглядывающую лодыжку; этим она выдает наилучшее из того, что в будущем обнаружит анализ, — свою нарциссическую гордость своей физической красотой и свои эксгибиционистские наклонности.

Особенно много пациентов отказывается занять предлагаемое положение, когда врач сидит позади них невидимый², и просят разрешения проводить анализ в другой позиции, чаще всего потому, что хотят видеть врача. Им в этом регулярно отказывают; но им нельзя препятствовать в том, чтобы сказать несколько слов до начала «заседания» или после объявленного его окончания, если встали с ложе. Таким образом они разделяют лечение на официальную часть, когда они обычно ведут себя очень скованно, и на «уютную», когда они действительно свободно говорят и рассказывают разные вещи, которые сами они не относят к лечению. Врач недолго мирится с таким разделением, берет на заметку то, что было сказано до или после сеанса, и, пользуясь ближайшей возможностью, сносит перегородку, которую хотел соорудить пациент. Она опять-таки сколачивалась из материала сопротивления, возникшего в переносе.

Дата добавления: 2014-12-11 | Просмотры: 585 | Нарушение авторских прав