АкушерствоАнатомияАнестезиологияВакцинопрофилактикаВалеологияВетеринарияГигиенаЗаболеванияИммунологияКардиологияНеврологияНефрологияОнкологияОториноларингологияОфтальмологияПаразитологияПедиатрияПервая помощьПсихиатрияПульмонологияРеанимацияРевматологияСтоматологияТерапияТоксикологияТравматологияУрологияФармакологияФармацевтикаФизиотерапияФтизиатрияХирургияЭндокринологияЭпидемиология

На Кубе пирамиды используются официальной медициной уже больше 8 лет. Почему?... 22 страница

Существуют еще и другие обстоятельства, способствующие тому, что он ведет себя как аналитический шарлатан. Если бы он захотел взяться за проведение глазных операций без достаточной подготовки, то неудачи при экстракции катаракты и иридэктомии и отсутствие пациентов очень скоро положили бы конец его рискованному предприятию. Проведение анализа является для него сравнительно безопасным. Публика избалована обычно благоприятными исходами глазных операций и ждет излечения от хирурга. Если же «невропатолог» не вылечивает своих больных, то никто этому не удивляется. Никто не избалован успехами терапии нервнобольных, достаточно того, что невропатолог «много с ними возился». Да здесь многого и не сделаешь, помочь должны природа или время. Прямо как у женщины — сначала менструация, затем замужество, потом менопауза. В конце действительно помогает смерть. Точно так же и то, что предпринял врач-аналитике нервнобольным, столь незаметно, что здесь не к чему прицепиться. Ведь он не использовал никаких инструментов или медикаментов, а только с ним говорил, пытался в чем-то его убедить или от чего-то отговорить. Ведь это не может навредить, особенно если при этом избегали касаться неприятных или волнующих тем. Врач-аналитик, который избавил себя от строгих наставлений, несомненно, не откажется от попытки улучшить анализ, вырвать у него ядовитые зубья и сделать его приятным для больных. И хорошо еще, если он остановится на этой попытке, ибо если он действительно отважился вызвать сопротивления, а затем не знал, как с ними бороться, то тогда он и в самом деле может вызвать к себе антипатию.

Справедливости ради надо признать, что деятельность необученного аналитика также и для больного безвреднее, чем деятельность неумелого хирурга. Возможный вред ограничивается тем, что больной был вынужден совершить ненужные траты, а его шансы на излечение оказались утраченными или ухудшились. Кроме того, опорочивается репутация аналитической терапии. Все это действительно нежелательно, но все же не выдерживает сравнения с опасностями, которыми угрожает нож шарлатана-хирурга. По моему мнению, даже при неумелом применении анализа не стоит опасаться тяжелых, длительных ухудшений болезненного состояния. По прошествии какого-то времени неприятные постепенно проходят. По сравнению с жизненными травмами, вызвавшими болезнь, чуть-чуть надругательства со стороны врача в расчет не идет. Разве что непригодный терапевтический эксперимент ничего хорошего больному не принес.

«Я, не прерывая Вас, выслушал Ваши рассуждения о враче-шарлатане в анализе, и у меня не создалось впечатления, что Вами владеет враждебность к врачам, к историческому объяснению которой Вы мне самому указали путь. Но я соглашусь с Вами в одном: если уж проводить анализы, то они должны проводиться людьми, которые получили для этого основательную подготовку. И разве Вы не считаете, что врачи, занимающиеся анализом, со временем сделают все возможное, чтобы получить такое образование?»

Боюсь, что нет. До тех пор пока сохраняется неизмененным отношение школы к аналитическому учебному институту, слишком велик, пожалуй, у врачей будет соблазн себя не утруждать.

«Но Вы, похоже, последовательно уклоняетесь прямо высказаться по вопросу о дилетантском анализе. Я должен теперь догадаться, что Выпредложите: поскольку врачей, которые желают анализировать, нельзя контролировать, нужно — в известной мере из мести — в качестве наказания лишить их монополии на анализ и предоставить возможность заниматься этой врачебной деятельностью также и дилетантам».

Не знаю, правильно ли Вы разгадали мои мотивы. Быть может, в дальнейшем я смогу представить Вам свидетельство менее пристрастной позиции. Но я делаю акцент на требовании, что никто не должен заниматься анализом, если он не получил на это право благодаря соответствующему образованию. А вопрос, кто это — врач или нет, мне кажется второстепенным.

«Что же конкретное Вы можете предложить?» Я еще к этому не готов, да и не знаю, приду ли я вообще когда-нибудь к этому. Мне хочется обсудить с Вами другой вопрос, но для начала я затрону определенный момент. Говорят, что компетентные органы власти по инициативе врачей хотят вообще запретить дилетантам заниматься анализом. Этот запрет коснулся бы также членов психоаналитического объединения, не являющихся врачами, которые получили прекрасное образование и благодаря практике значительно повысили свою квалификацию. Если запрет будет издан, то создастся такое положение, что будет запрещено заниматься деятельностью ряду лиц, которые, как можно убедиться, очень хорошо могут ее осуществлять, тогда как к этой же деятельности будут допущены другие, в отношении которых о подобной гарантии речь не идет. Это как раз не тот результат, которого хотело бы достичь законодательство. Между тем решить эту частную проблему и не так уж важно, и не очень трудно. Речь здесь идет о горстке людей, которым нельзя нанести такой уж большой урон. Они эмигрируют, вероятно, в Германию, где им не будет препятствовать никакое законодательное предписание, и вскоре получат признание своих способностей. Если же хотят их от этого избавить и смягчить для них строгость закона, то это легко можно сделать, опираясь на известные прецеденты. В монархической Австрии неоднократно случалось, что заведомым шарлатанам adpersonam¹ выдавали разрешение на врачебную деятельность в определенных областях, потому что были убеждены в их настоящих умениях. Эти случаи чаще всего касались крестьянских целителей, а ходатайствовала о них, должно быть, одна из столь многочисленных когда-то эрцгерцогинь, но точно так же могло было бы обстоять дело и для горожан, только на другой основе — просто на ручательстве специалиста. Более существенным действие такого запрета оказалось бы для Венского аналитического учебного института, который с тех пор не мог бы принимать для обучения кандидатов из немедицинских кругов. Таким образом в нашем отечестве вновь было бы подавлено направление умственной деятельности, которое может развиваться свободно где-нибудь в другом месте. Я — последний из тех, кто хочет считать себя компетентным в оценке законов и предписаний. Но все же я вполне понимаю, что акцент нашего закона о шар-

[Персонально (лат.). — Примечание переводчика.]

латанах не отвечает немецким условиям, к чему, очевидно, сегодня стремятся, и что применение этого закона к случаю психоанализа является чем-то анахроническим, ибо тогда, когда он был издавался, еще не существовало анализа и еще не была выявлена особая природа невротических заболеваний.

Я подхожу к вопросу, обсуждение которого мне кажется более важным. Является ли вообще занятием психоанализа предметом, который должен быть подвержен ведомственному вмешательству, или целесообразнее предоставить ему развиваться естественным образом? Разумеется, я не буду предлагать здесь решения, но позволю себе представить Вам эту проблему, чтобы над ней поразмыслить. В нашем отечестве издревле царит самое настоящее furor prohibendi\ склонность опекать, вмешиваться и запрещать, которая, как все мы знаем, хороших плодов как раз и не принесла. Похоже, мало что изменилось и в новой, республиканской Австрии. Я полагаю, что принимая решение по случаю психоанализа, который нас теперь занимает, вы скажите веское слово; я не знаю, будет ли у Вас желание или возможность противостоять бюрократическим наклонностям. Как бы то ни было я не хочу оставить при себе свои скромные мысли по нашему вопросу. Я думаю, что избыток предписаний и запретов вредит авторитету закона. Можно заметить: там, где существуют лишь немногочисленные запреты, они тщательно соблюдаются; там, где запреты сопровождают человека на каждом шагу, он прямо-таки испытывает искушение не считаться с ними. Кроме того, человек еще не является анархистом, если он готов признать, что по своему происхождению законы и предписания не могут претендовать на свойство святости и неприкосновенности, что зачастую они недостаточны с точки зрения содержания и оскорбительны для нашего чувства справедливости или станут такими по прошествии времени и что при тяжеловесности лиц, управляющих обществом, нередко нет иного средства для коррекции таких нецелесообразных законов, кроме как отважно их преступать. Также желательно, если хотят добиться уважения к законам и предписаниям, не издавать законов, за соблюдением и нарушением которых трудно уследить. Кое-что из того, что мы говорили о проведении анализа врачами, можно было бы здесь повторить для собственно дилетантского анализа, который хочет подавить закон. Процесс анализа является совершенно невидим, он не применяет ни меди-

[Буйство запретов (лат.). — Примечание переводчика]

каменты, ни инструменты, состоит только в беседах и обмене сообщениями; будет нелегко уличить дилетанта, что он проводит «анализ», если тот утверждает, что он просто утешает, разъясняет и пытается оказать благотворное человеческое влияние на человека, нуждающегося в душевной помощи; ведь нельзя же это ему запретить лишь потому, что иногда это делает также и врач. В англоязычных странах широкое распространение имеют приемы «Christian Science», своего рода диалектическое отрицание зла в жизни через обращение к учениям христианской религии. Не побоюсь утверждать, что этот метод представляет собой прискорбное заблуждение человеческого духа, но кто стал бы в Америке или Англии думать о том, чтобы его запретить и за это наказывать? Чувствует ли себя наше высокое начальство настолько уверенной в верном пути к блаженству, что отважится препятствовать тому, чтобы каждый пытался «быть счастливым на свой манер»¹? И если согласиться, что многие люди, предоставленные самим себе, оказываются в опасности и терпят убыток, то не лучше ли будет начальству тщательно разграничить области, куда, как должно считаться, нельзя заходить, а в остальных, насколько такое допустимо, предоставить смертным собственному воспитанию благодаря опыту и взаимному влиянию? Психоанализ — это нечто столь новое в мире, огромное множество людей столь мало в нем ориентируется, позиция официальной науки по отношению к нему еще настолько неопределенное, что мне кажется преждевременным уже сейчас вмешиваться в ход событий предписаниями закона. Позволим самим больным сделать открытие, что это вредно для них искать душевную помощь у лиц, которые не учились ее оказывать. Если же мы будем это им объяснять и предостерегать, то тогда и не будет надобности это им запрещать. На итальянских проселочных дорогах на столбах линии электропередачи имеется краткая, но производящая впечатление надпись: «Chi tocca, muore»¹. Этого вполне хватает, чтобы регулировать поведение прохожих в отношении свисающих проводов. Соответствующие немецкие предупреждения страдают излишней и оскорбительной многоречивостью: «Прикасаться к электрическим проводам строжайше запрещено, потому что это опасно для жизни». К чему запрет? Кому дорога жизнь, тот отдаст себе распоряжение сам, а тот,

¹ [Изречение «В моем государстве каждый может быть счастлив на свой манер» приписывается Фридриху Великому.]

² [«Прикоснешься — умрешь».]

кто захочет покончить с собой таким способом, не будет спрашивать разрешения.

«Однако есть случаи, которые можно привести как примеры преюдициальное™ в вопросе о анализе дилетантском. Я имею в виду запрет на приведение человека в гипноз дилетантами и недавно изданный запрет на проведение оккультных собраний и основание подобных обществ».

Не могу сказать, что я в восторге от этих мер. Последняя из них, несомненно, является злоупотреблением полицейским надзором повреждению в ущерб интеллектуальной свободе. Меня не заподозришь в том, что я склонен верить в так называемые оккультные феномены или же страстно желаю их признания; но такими запретами нельзя заглушить интерес людей к этому мнимому тайному миру. Напротив, этим, наверное, сделано нечто очень вредное — беспристрастной любознательности закрыли путь, который привел бы освобождающему суждению об этих тяготящих возможностях. Но это опять-таки относится к Австрии. В других странах также и «парапсихическое» исследование не встречает преград со стороны закона. С гипнозом дело обстоит несколько иначе, чем с анализом. Гипноз — это вызывание аномального душевного состояния и сегодня служит дилетантам лишь средством для выставления себя напоказ. Если бы гипнотическая терапия, поначалу внушавшая столь большие надежды, смогла продержаться, то возникло бы положение, сходное с положением анализа. Впрочем, история гипноза сходна с судьбой анализа в другом отношении. Когда я был молодым доцентом невропатологии, врачи энергично выступали против гипноза, объявляли его мошенничеством, наваждением дьявола и крайне опасным вмешательством. Сегодня они монополизировали тот же самый гипноз, безбоязненно пользуются им как методом исследования, а для некоторых невропатологов он по-прежнему является основным средством терапии.

Но я Вам уже сказал, что не помышляю о том, чтобы сделать предложения, которые основываются на решении, что является более правильным — регулирование законом или предоставление свободы действий в вопросах анализа. Я знаю, что это принципиальный вопрос, на решение которого большее влияние, наверное, окажут наклонности авторитетных лиц, нежели аргументы. То, что, на мой взгляд, говорит в пользу политики laissezfaire\ я уже поды-

¹ [Невмешательства (фр.). — Примечание переводчика.]

тожил. Если принимается другое решение — в пользу политики активного вмешательства, то тогда, как мне кажется, неуклюжая и несправедливая мера бесцеремонного запрета анализа, проводимого не врачами, удовлетворительного результата не принесет. Тогда нужно будет еще больше позаботиться о том, чтобы определить условия, при которых разрешено заниматься аналитической практикой для всех, кто этого хочет, учредить некую власть, у которой можно справиться, что такое анализ и какая подготовка для него требуется, и которая будет содействовать возможностям наставничества в анализе. Таким образом, либо оставить в покое, либо обеспечить порядок и ясность, но не вмешиваться в запутанную ситуацию посредством отдельного запрета, который механически выводится из предписания, ставшего неадекватным.

VII

«Да, но врачи, врачи! Я все никак не подведу Вас к тому, чтобы детально остановиться на непосредственной теме наших бесед. Вы по-прежнему уклоняетесь. Речь все же идет о том, не нужно ли признать за врачами исключительное право заниматься анализом, пусть и после того, как они выполнили некоторые условия. Ведь в своем большинстве, несомненно, врачи, какими Вы их изобразили, шарлатанами в анализе не являются. Вы сами говорите, что подавляющее большинство Ваших учеников и приверженцев — врачи. До меня дошли сведения, что они отнюдь не разделяют Вашу позицию в вопросе о дилетантском анализе. Я, конечно, могу предположить, что Ваши ученики присоединяются к Вашим требованиям достаточной подготовки и т. д., и все же эти ученики считают это совместимым с тем, чтобы воспрепятствовать проведению анализа дилетантами. Так ли это, и если да, то как Вы это объясните?»

Я смотрю, Вы хорошо информированы; это так. Хотя и не все, но добрая часть моих коллег-врачей не поддерживает меня в этом вопросе и выступает за исключительное право врачей на аналитическое лечение невротиков. Из этого Вы можете сделать вывод, что также и в нашем лагере могут быть разногласия. Мое позиция известна, а противоположная точка зрения в вопросе о анализе дилетантском не ведет к потере нашего взаимопонимания. Как я могу объяснять Вам поведение этих моих учеников? Я этого точно не знаю, но думаю, что все дело во власти сословного сознания. Они развивались иначе, чем я, по-прежнему чувствуют себя неуютно в изоляции от коллег, им хочется быть полноправными и признанными в profession и готовы ради этой терпимости пожертвовать тем, что не кажется им жизненно важным. Возможно, дело обстоит по-другому; приписывать им мотивы соперничества — означало бы не только обвинять их в низменных мыслях, но и предполагать у них странную близорукость. Ведь они всегда готовы знакомить с анализом других врачей, и с кем они будут делить имеющихся в распоряжении пациентов — с коллегами или с дилетантами, для их материального положения значения не имеет. Но, наверное, нужно

учитывать что-то другое. Эти мои ученики могут находиться под влиянием определенных моментов, которые в аналитической практике обеспечивают несомненное преимущество врача перед дилетантом.

«Обеспечивают преимущество? То-то и оно. Итак, Вы, наконец, признаете это преимущество? Тем самым вопрос был бы решен.»

Мне нетрудно в этом признаться. Быть может, это покажет Вам, что я не настолько слеп, как Вы предполагаете. Я отложил на потом упоминание об этих условиях, поскольку их обсуждение снова потребует теоретических разъяснений.

«Что Вы теперь имеете в виду?»

Здесь прежде всего возникает вопрос диагноза. Когда берут на аналитическое лечение больного, страдающего так называемыми нервными расстройствами, сначала хотят удостовериться в том — если это возможно, — что он годится для такой терапии, то есть что ему можно помочь таким способом. Но это случается только тогда, когда он действительно болен неврозом.

«Я думаю, это можно установить как раз по явлениям, по симптомам, на которые он жалуется».

Именно здесь появляется новое осложнение. Это не всегда удается установить с полной уверенностью. Больной может демонстрировать внешнюю картину невроза, но все же это может быть чем-то иным, началом неизлечимого психического заболевания, подготовительным этапом процесса, который разрушает мозг. Различить это — поставить дифференциальный диагноз — не в каждой фазе это сразу же можно сделать. Разумеется, только врач может взять на себя ответственность за такое решение. И не всегда, как я уже говорил, оно ему дается легко. Долгое время заболевание может казаться безвредным, пока, наконец, все же не выявится его злокачественная природа. Да и сами нервнобольные обычно опасаются, не станут ли они душевнобольными. Если же врач в течение какого-то времени не распознавал этого случая или для него он оставался неясным, то большого значения это иметь не будет, не было причинено никакого вреда и ничего излишнего не произошло. Аналитическое лечение этого больного хотя и не привело бы ему вреда, но оказалось бы пустой тратой времени. Кроме того, несомненно, нашлось бы немало людей, которые обвинили бы в плохом исходе анализ. Несправедливо, конечно, но таких поводов нужно избегать.

«Но это звучит неутешительно. Ведь это вырывает с корне все то, что Вы излагали мне о природе и возникновении невроза».

Отнюдь. Это лишь еще раз подтверждает, что невротик представляет собой неприятность и затруднительный случай для всех сторон, то есть и для аналитиков. Но, возможно, я снова развею Ваше замешательство, если своим новым сообщениям придам более корректное выражение. Вероятно, о случаях, которые нас теперь занимают, будет правильнее сказать, что у этих людей действительно развился невроз, но он является не психогенным, а соматогенным, имеет не душевные, а телесные причины. Вы меня понимаете?

«Да, понимаю; но не могу это соединить с другим моментом, психологическим».

Ну, это все-таки можно сделать, если только принять в расчет сложность живой субстанции. В чем мы усматриваем сущность невроза? В том, что Я, высшая организация душевного аппарата, возникшая под влиянием внешнего мира, не в состоянии выполнять свою функцию посредника между Оно и реальностью, что по причине своей слабости оно удаляется от влечений Оно и за это вынуждено терпеть последствия этого отказа в форме ограничений, симптомов и безуспешных реактивных образований.

Такая слабость Я у всех нас имеется обычно имеется в детстве, поэтому переживания самого раннего детства приобретают столь большое значение для дальнейшей жизни. При чрезвычайной загруженности этого детства — за несколько лет мы должны пройти огромную дистанцию развития от первобытного человека из каменного века до участника сегодняшней культуры и при этом, в частности, отразить импульсы влечения раннего периода сексуальности — наше Я находит себе убежище в вытеснениях и подвергается детскому неврозу, осадок которого оно приносит с собой в зрелую жизнь в качестве диспозиции к более позднему нервному заболеванию. Теперь все зависит от того, как обойдется судьба с этим подросшим существом. Если жизнь станет слишком суровой, а просвет между требованиями влечения и возражениями реальности слишком большим, то Я может потерпеть неудачу в своих усилиях примирить то и другое, причем тем скорее, чем больше оно стеснено привнесенной инфантильной диспозицией. В таком случае процесс вытеснения повторяется, влечения вырываются из-под власти Я, посредством регрессии создают себе замещающее удовлетворение, а бедное Я становится беспомощно невротическим.

Давайте придерживаться лишь этого: узловым пунктом и центром вращения всей ситуации является относительная сила организации Я. Тогда нам легко дополнить наш этиологический обзор. В качестве нормальных, так сказать, причин нервозности мы уже знаем детскую слабость Я, задачу преодоления ранних импульсов сексуальности и воздействия скорее случайных детских переживаний. Но не может ли быть так, что определенную роль играют и другие моменты, относящиеся ко времени до детской жизни? Например, врожденная сила и необузданность жизни влечений в Оно, которые с самого начала ставят Я слишком сложные задачи? Или особая слабость развития Я, возникшая по неизвестным причинам? Само собой разумеется, эти моменты должны приобрести этиологическое значение, в некоторых случаях первостепенное. Мы всякий раз должны считаться с силой влечения в Оно; там, где она чрезмерно развита, перспективы нашей терапии плохи. Пока еще мы слишком мало знаем о причинах задержки в развитии Я. Таким образом, это были бы случаи невроза с конституциональной, по сути, основой. Пожалуй, без какого-либо такого конституционального, врожденного способствования невроз не возникнет.

Если, однако, относительная слабость Я — решающий момент в возникновении невроза, то должно быть возможным также и то, что более позднее соматическое заболевание порождает невроз, если только оно способно привести к ослаблению Я. И это опять-таки происходит во многих случаях. Такое соматическое нарушение может затронуть жизнь влечений в Оно и настолько увеличить силу влечения, что Я уже с нею не справится. Нормальным прототипом таких процессов было бы, например, изменение у женщины вследствие нарушений менструации и менопаузы. Или общее физическое заболевание, тем более органическое заболевание центральной нервной системы, вредно воздействует на условия питания душевного аппарата, принуждает его ослабить свою функцию и отказаться от своих более сложных видов деятельности, к которым относится обеспечение организации Я. Во всех этих случаях возникает приблизительно та же самая картина невроза; невроз всегда имеет один и тот же психологический механизм, но, как нам известно, самую разную, зачастую очень сложную этиологию.

Боюсь, Вы заходите чересчур далеко. То, что мы обсуждали, имело отношение к патологии, в случае анализа речь идет о терапевтическом методе. Я соглашаюсь, нет, я требую, чтобы в каждом случае, который принимается во внимание для анализа, врач преж-

де всего ставил диагноз. Огромное множество неврозов, которыми мы занимаемся, к счастью, имеют психогенную природу и не внушают подозрения на патологию. Если врач констатировал это, то он спокойно может предоставить лечение аналитику-дилетанту. В наших аналитических обществах всегда делалось именно так. Благодаря тесному контакту между врачами и не врачами, состоящими членами общества, чуть ли не полностью удалось избежать ошибок, которых следует опасаться. Затем существует еще и второй случай, когда аналитик должен призвать на помощь врача. В ходе аналитического лечения могут появляться — чаще всего физические — симптомы, при которых возникают сомнения, нужно ли связывать их с неврозом или их следует отнести к независящему от него органическому заболеванию, проявляющемуся в виде расстройства. Решать это опять-таки должен врач.

«Стало быть, аналитик-дилетант также и во время анализа не может обойтись без врача. Это еще один аргумент против его пригодности».

Нет, из этой возможности нельзя создавать аргумент против аналитика-дилетанта, ибо в аналогичном случае врач-аналитик повел бы себя точно так же.

«Я этого не понимаю».

Дело в том, что существует техническое предписание: если во время лечения появляются такие неясные симптомы, аналитику не следует подвергать их своей собственной оценке, а он должен проконсультироваться у постороннего врача, скажем, у терапевта, даже если он сам — врач и по-прежнему доверяет своим медицинским познаниям.

«И почему же имеется подобное предписание, которое кажется мне излишним?»

Оно нелишнее и даже имеет несколько обоснований. Во-первых, нехорошо объединять органическое и психическое лечение в одних руках, во-вторых, из-за отношения переноса для аналитика может оказаться нецелесообразным исследовать больного физически, и, в-третьих, у аналитика имеются все основания усомниться в своей беспристрастности, поскольку его внимание направлено прежде всего на психические моменты.

«Теперь Ваше позиция в отношении дилетантского анализа становится мне понятной. Вы настаиваете на том, что должны быть аналитики-дилетанты. Но поскольку Вы не можете оспаривать их недостаточность для решения своей задачи, Вы сносите в одно ме-

сто все, что может служить оправданием и льготными условиями их существования. Но я вообще не понимаю, зачем нужны аналитики-дилетанты, которые могут быть разве что терапевтами второго сорта. Я могу, если угодно, не принимать во внимание нескольких дилетантов, которые обучились анализу, но новых создавать не нужно, а учебные институты должны взять на себя обязательство больше не принимать дилетантов для обучения».

Я соглашусь с Вами, если удастся показать, что это ограничение отвечает всем интересам. Признайте, что эти интересы троякого рода — интересы больных, интересы врачей и — last not least— интересы науки, которые включает в себя интересы всех будущих больных. Рассмотрим три этих пункта?

Больным безразлично, кем является аналитик — врачом или нет, если только исключена опасность неверной оценки его состояния в результате потребовавшейся врачебной экспертизы до начала лечения и при определенных случаях во время него. Для него гораздо важнее, чтобы аналитик обладал личными качествами, которые делают его достойным доверия, и что он приобрел те знания и умения, а также тот опыт, которые единственно позволяют ему исполнить свою задачу. Можно было бы подумать, что авторитету аналитика должно вредить, если пациенту известно, что аналитик — не врач и в некоторых ситуациях не может обойтись без поддержки врача. Само собой разумеется, мы никогда не отказались информировать пациентов о квалификации аналитика и смогли убедится, что сословные предрассудки никакого отклика у них не находят, что они готовы приступить к лечению, какой бы стороной оно им ни предоставлялось, что, впрочем, уже давно немало обижало врачей. К тому же аналитики-дилетанты, которые сегодня проводят анализ, не являются какими угодно, любыми, неизвестно откуда взявшимися людьми; это — лица, имеющие академическое образование, доктора философии, педагоги, а также отдельные женщины, обладающие большим жизненным опытом и незаурядными личными качествами. Анализ, которому должны подвергаться все кандидаты аналитического учебного института, одновременно является наилучшим способом разобраться в своей личной пригодности Для осуществления деятельности, предъявляющей к ним многие требования.

¹ [Последнее по порядку, но не по важности (англ.). — Примечание переводчика.]

Теперь об интересах врачей. Мне не верится, что от присоединения психоанализа к медицине будет польза. Обучение медицине продолжается теперь уже пять лет, сдача последних экзаменов приходится на шестой год. Каждые несколько лет появляются новые требования к студентам, без выполнения которых его подготовленность к предстоящей работе должна быть объявлена недостаточной. Доступ к врачебной профессии весьма затруднен, занятие ею и не приносит ни большого удовлетворения, ни большой выгоды. Если выдвинуть, несомненно, полноправное требование, чтобы врач был знаком еще и с душевной стороной болезни, и поэтому расширить медицинское обучение за счет подготовки к анализу, то это будет означать дальнейшее увеличение учебного материала и, соответственно, продление срока учебы. Не знаю, будут ли довольны врачи таким следствием из своих притязаний на психоанализ. Но его едва ли можно отвергнуть. И это в то время, когда материальные условия существования для сословий, из которых рекрутируются врачи, настолько ухудшились, что молодое поколение считает необходимым как можно скорее самостоятельно себя обеспечивать.

Но, возможно, Вы не хотите перегружать обучение медицине подготовкой к аналитической практике и считаете более целесообразным, чтобы будущие аналитики озаботились необходимым образованием только после завершения своих медицинских занятий. Вы можете сказать, что этим вызванная потеря времени практически ничего не значит, поскольку молодой человек в возрасте до тридцати лет никогда все же не будет пользоваться у пациента доверием, которое является условием оказания душевной помощи. На это, однако, можно было бы возразить, что и новоиспеченный врач занимающийся телесными недугами, не должен считаться рассчитывать на слишком большое уважение у больных и что молодой аналитик очень хорошо мог бы заполнить свое время, работая в психоаналитической поликлинике под контролем опытных практиков.

Однако более важным мне кажется то, что этим предложением Вы ратуете за непроизводительную трату сил, которая в наши тяжелые времена действительно не может найти никакого экономического оправдания. Хотя аналитическое образование пересекается с врачебной подготовкой, но не включает ее и в нее не входит. Если бы — что, вероятно, сегодня звучит пока фантастически — можно было бы основать психоаналитический институт, то в нем нужно

Дата добавления: 2014-12-11 | Просмотры: 498 | Нарушение авторских прав